Глава 2 Кампания на западе

Глава 2

Кампания на западе

Уже 14 мая, всего лишь через четыре дня после начала кампании, Гитлер издал директиву № 11 с первыми общими указаниями относительно последующих этапов боевых действий. К тому времени ее содержание частично было известно, и произошедшие события в некотором отношении ее опередили; это относилось, например, к датской армии, «сопротивление которой должно было быть быстро сломленным»; в действительности датчане капитулировали в тот же день. Исходя из этого, истинной целью этой директивы было не оставить у ОКХ никаких сомнений в том, что Верховный главнокомандующий не собирается действовать так, как он действовал в Польше, и решил сам руководить боевыми действиями. В дневнике Йодля по этому поводу есть запись, которая показывает, какова была истинная цель этой первой инструкции; фактически Верховный главнокомандующий намеревался теперь посягнуть на права армии вплоть до отдачи текущих приказов. Но благодаря тому звучанию, которое отдел «Л» смог придать этой директиве на редакционном этапе, внешне она следовала общим направлениям предшествовавших документов и состояла из «указания целей». Запись в дневнике Йодля от 14 мая содержит одну лаконичную фразу: «Издание директивы № 11 с распоряжением о сосредоточении всех танковых и моторизованных дивизий, находящихся под командованием 4-й армии»; в окончательном виде, подготовленном отделом «Л», директива называет в качестве предпосылки успешных действий «удар всеми возможными силами севернее Эны в направлении на северо-запад»; здесь четко видна разница между приказом и директивой.

Начальник штаба сухопутных войск настолько не придавал значения этой директиве, что в своих записях ссылался на нее лишь походя. Первые сравнительно небольшие волнения в ставке начались, однако, когда стало ясно, что для всех необходимых передвижений войск по флангам понадобится много времени; сюда входила переброска войск из Бельгии на левый фланг ряда танковых и моторизованных дивизий, которые должны были осуществлять наступление. Я сам видел, как Гитлер по полевому телефону устроил нагоняй командующему 6-й армии генералу фон Рейхенау, потому что тот, видимо, медлил с выделением одного из танковых корпусов. Йодль отмечает 16 мая: «Фюрер настоятельно требует передачи всех танковых и моторизованных дивизий из группы армий «Б» в группу армий «А». Кейтель вылетел прямо в штаб-квартиру группы армий «Б», чтобы на месте вдолбить им приказы Гитлера, но времени на переброску войск требовалось много, и она была связана с большими трудностями; из записи в дневнике Гальдера, сделанной им в тот же день, это станет ясно и человеку невоенному; он писал: «Сейчас мы должны сосредоточить силы на флангах прорыва; это означает создание коридора через участок 6-й армии на правый фланг и через участок 16-й армии на левый фланг». Два часа спустя он дописал, что танковые корпуса, назначенные Гитлером, должны оставаться и действовать на своих участках, чтобы полностью использовать достигнутый к тому времени успех.

На следующий день произошел инцидент другого рода. Видимо, в результате длительной беседы с Герингом накануне вечером Гитлер внезапно отменил все подготовленные приказы относительно военного управления в Нидерландах. Он совсем не учел того, что эта территория вовсе не была мирной и практически все еще находилась в зоне боевых действий, и по чисто партийным и политическим соображениям приказал установить там гражданское правление, как в Польше и Норвегии. Отдел «Л» немедленно выразил протест начальнику штаба ОКВ против такого пренебрежения требованиями военного времени, но безуспешно. Последние фразы в дневнике Гальдера 17 мая, когда он узнал об этом, являются не просто его впечатлением по поводу частного эпизода; он писал: «Их поведение в связи с проблемой военного управления в Голландии – еще одно доказательство полнейшей неискренности Верховного главнокомандующего в его отношениях с ОКХ».

Таковой была атмосфера, когда между ними произошло первое серьезное столкновение. Поводом для него послужило не что иное, как главное событие всей операции – максимально быстрый прорыв к побережью. Основная часть германских танковых дивизий форсировала Маас и без остановки продвигалась на запад быстрее, чем кто-либо мог предположить; в этот момент взгляды Верховного главнокомандующего и ОКХ полностью разошлись. 16 мая Гальдер с трудом скрывал свою гордость, когда записывал следующее: «Прорыв развивается почти по классической схеме… Контратаки бронетанковых войск противника отбиты. Расстояние, которое прошла пехота, превзошло все ожидания». Он основывался на надежной информации и ясно представлял себе, что французские войска, подходившие с юга, были «слишком слабы в настоящий момент, чтобы атаковать»; поэтому его единственной мыслью было продолжать быстрое продвижение танковых частей как можно энергичнее. По его мнению, следующие действия дивизии могли полностью обеспечить необходимую безопасность южного фланга. На следующее утро, еще раз проанализировав обстановку, он пришел к выводу, что «мы можем обеспечить безопасность этого участка фронта позднее, используя войска второго эшелона». Гитлер мыслил совсем иначе. Хотя он сыграл немаловажную роль в смелом замысле танковой операции, теперь его навязчивой идеей была защита с фланга. Он придерживался плана создать «жемчужное ожерелье» из пехотных дивизий, которые, хотя им надо было двигаться пешком, и должны были, по его настоянию, оказаться на исходной позиции, прежде чем продолжится наступление танковых частей. В полдень 17 мая Гитлер сказал главнокомандующему сухопутными войсками, что «видит главную опасность с юга» (Гальдер просто замечает в своем дневнике: «В данный момент я не вижу никакой опасности»), и в тот же день поспешил на машине к Бастони, чтобы показать свою озабоченность командующему группой армий «А» фельдмаршалу фон Рундштедту. Там он заявил, что ни при каких обстоятельствах не должно быть никакого отступления, потому что оно способствовало бы повышению боевого духа противника. В тот момент решение зависело не столько от быстрого удара в сторону Ла-Манша, сколько от способности как можно скорее обеспечить абсолютно надежную оборону на Эне, а потом на Сомме, даже если это потребует временно приостановить наступление на запад.

Поэтому к вечеру 17 мая Гальдер обеспокоился; он пишет: «Самый неудачный день. Фюрер ужасно нервничает. Он напуган собственным успехом, не хочет идти ни на какой риск и пытается нам помешать». На следующее утро Гальдер еще раз проанализировал обстановку и снова пришел к выводу, что существует только одно решение – проводить операцию «без малейшей задержки; дорог каждый час». Чуть позже в необычно ранний (для зоны 1 в ставке Верховного главнокомандующего) час – в десять утра – они с Браухичем оказались вовлеченными в «неприятнейший спор» с Гитлером. Йодль отмечает: «Это был очень напряженный день. ОКХ не выполнило распоряжение как можно быстрее укрепить южный фланг. Были немедленно вызваны главнокомандующий сухопутными войсками и генерал Гальдер, и они получили недвусмысленные приказания принять необходимые меры». Не дожидаясь даже, пока ОКХ исполнит эти приказания, Кейтель вылетел в штаб-квартиру Рундштедта, чтобы внушить начальнику его штаба необходимость немедленно выполнить гитлеровские указания. Йодль, явно не желая оставаться не у дел, взял на себя издание дополнительного приказа «1-й горной дивизии и тыловым подразделениям 4-й армии повернуть на юг» – беспардонное, но типичное вмешательство в армейские дела[91]. Гальдер вернулся в охотничий домик взбешенным; еще в пылу злости он записал:

«У них, в ставке фюрера, совершенно иное представление; фюрер полон непонятного страха по поводу южного фланга. Он бесится от злости и орет, что то, что мы делаем, есть прямой путь к развалу всей операции и что мы рискуем потерпеть поражение. Он наотрез отказывается продолжать боевые действия в западном направлении»[92].

Однако к концу дня все это снова опередило произошедшие события. В дополнение к новой директиве № 12 в ОКХ был направлен «официальный документ», излагающий результаты утренней дискуссии, с целью еще раз подчеркнуть решимость Верховного главнокомандующего – процедура совершенно неожиданная, никогда прежде не применявшаяся. Тем не менее в шесть вечера того же дня слова Гальдера убедили Гитлера, и он дал разрешение продолжить наступление. Начальник Генерального штаба сухопутных войск оценил такой результат словами: «Итак, все пойдет как надо», но добавил, что происходить это будет «в атмосфере всеобщего раздражения и выглядеть будет так, как будто это результат работы ОКВ». События произошли столь стремительно, что мы в отделе «Л» узнали об этом инциденте, только когда он уже был исчерпан.

Абсолютную неуравновешенность Гитлера хорошо иллюстрируют дневниковые записи Йодля в последующие несколько дней; Гитлер решил удержать власть, которую сам себе присвоил, но, поскольку он не обладал ни глубокими знаниями, ни опытом, то капризы и эмоции бросали его из одной крайности в другую, и дневник фиксирует их, как термометр. Например, 19 мая ОКВ испытывало «сильную озабоченность» по поводу танковых атак французов и англичан с севера, хотя Гальдер считал, что они точно вписываются в его план боевых действий, и он их «приветствовал»; в результате два высших германских штаба направляли абсолютно противоречивые требования относительно поддержки с воздуха. Вечером 20 мая, когда всего лишь через десять дней с начала кампании наши войска достигли устья Соммы в районе Абвиля и несколько армий противника на севере оказались в окружении, в «Орлином гнезде» наблюдалась картина праздника, необычная для военного штаба. Йодль описывает это так: «Фюрер вне себя от радости. Он высоко чтит германскую армию и ее командиров». Вечером 21 мая Гитлер опять «немного встревожен, потому что пехотные дивизии продвигаются вперед недостаточно быстро». Йодль сам видел, как «он оставался в картографическом кабинете до 1.30 утра»[93].

На следующий день начались события, которые привели к драме в Дюнкерке. Ежедневно, даже ежечасно Гитлер вмешивался в ход боевых действий, что опровергает миф о его великом «вкладе» и показывает его недоверие к руководству армии. Влияние, которое он оказал в тот момент, стало решающим для исхода кампании, может быть, даже для исхода войны в целом, и оно пошло не на пользу Германии. Ход тех событий хорошо известен, и они уже принадлежат истории, но один-два штриха из моего личного опыта в ставке могут дополнить картину.

В ней опять шла борьба между обычными противниками: на одной стороне – Гитлер с Кейтелем, Йодлем и прежде всего Герингом; на другой – Браухич и Гальдер, которых полностью поддерживали армейские офицеры из отдела «Л». Опять Гитлер и его сторонники считали себя источником всех знаний и вступили в жестокий бой, чтобы навязывать свою точку зрения и свою волю ОКХ. 25 мая, после многочисленных «неприятных дискуссий», Гальдер в конце концов был вынужден признать, что решение не изменить, заявив: «Те подвижные войска на левом фланге, которые не имеют перед собой противника, должны быть остановлены по ясно выраженному желанию фюрера». На следующий день он подытожил всю эту скверную ситуацию с горьким сарказмом: «По приказу Верховного главнокомандующего танковые и моторизованные дивизии стоят сейчас как вкопанные на возвышенности между Бетюном и Сент-Омером и не имеют права атаковать, хотя они в состоянии напасть на противника с тыла». Тем временем группа армий «Б», полностью состоявшая из пехотных дивизий, «шла вперед через Бельгию и могла натолкнуться на противника, который отступал осторожно и еще не совсем пал духом; поэтому у нее будет возможность добиваться медленного успеха и дорогой ценой»[94]. А противник в это время быстро подготовился к эвакуации окруженных нами войск и затем в течение нескольких дней переправил их через Ла-Манш.

Армейские офицеры из отдела «Л» точно так же, как Гальдер и его окружение, изумились, когда узнали о приказах Гитлера, что довольно странно, через ОКХ. Для них это было просто непостижимо. Мы с Лоссбергом сразу же направились по тропинке «туда», чтобы для начала хоть немного разобраться в обстановке. Йодль явно не хотел нас видеть и выглядел не совсем уверенно; он объяснил, что во время Первой мировой войны они с Гитлером и Кейтелем вполне достаточно изучили болотистую равнину Фландрии, чтобы понять, что танки там задействовать нельзя. Танки пойдут по узким дорогам и будут подбиты один за другим, и поэтому, если учесть те потери, которые они уже понесли, их не останется для второго этапа наступления во Франции. То, что еще должно быть сделано во Фландрии, можно спокойно доверить люфтваффе. Геринг гарантировал Гитлеру, что его воздушные силы отлично завершат уничтожение противника на побережье. Очевидно, дело было так: 23 мая к концу дня Геринг сидел за тяжелым дубовым столом около своего вагона вместе со своим начальником штаба (генералом Ешоннеком) и начальником связи, когда пришли новости о том, что во Фландрии противник почти окружен. Он моментально среагировал. Ударив своим огромным кулаком по столу, он воскликнул: «Это отличный шанс для люфтваффе. Я должен немедленно переговорить с Гитлером. Свяжите меня с ним». В последовавшей затем телефонной беседе он всячески убеждал Гитлера, что это уникальная возможность для его авиации. Если Гитлер прикажет, чтобы эту операцию возложили только на люфтваффе, он дает безусловную гарантию, что уничтожит остатки противника; все, что ему нужно, – это свободный доступ; другими словами, танки надо увести на достаточное расстояние от западного края котла, чтобы обезопасить их от наших бомб. Гитлер оказался столь же проворен, как и Геринг, утвердив этот план без дальнейших обсуждений. Ешоннек с Йодлем быстро обговорили детали, включая вывод некоторых танковых частей и точное время начала воздушной атаки.

При таком положении дел мне вскоре стало ясно, что абсолютно бесполезно говорить им, что перед войной я провел не один отпуск на бельгийском побережье и поэтому знаю, что с 1918 года эта местность Фландрии претерпела значительные изменения. Я выразил сомнения относительно эффективности авиации в ночное время или в плохую погоду, но это тоже не произвело впечатления. Вспоминать об этом разговоре до сих пор мучительно, но для последующего анализа событий из него особенно примечательны два момента: Йодль ни разу не сослался на общепризнанное во многих кругах мнение, что фельдмаршал фон Рундштедт согласен с приказами Гитлера, хотя он должен был понять, что ввиду огромного уважения, которым пользовался Рундштедт среди всех штабных офицеров в то время, не могло быть лучшего аргумента для преодоления оппозиции со стороны своих подчиненных; равным образом он даже не намекнул на политические мотивы, которыми, возможно, руководствовался Гитлер в своем желании дать британским экспедиционным силам уйти. Что касается взглядов Рундштедта, то в дневнике Гальдера об этом ничего нет; наоборот, 26 мая он записывает: «Рундштедт тоже явно больше не упорствует и двинулся вперед к Готу и Клейсту, чтобы все прояснить для дальнейшего продвижения подвижных соединений. Из этого следует, что, хотя в некоторых аспектах оценки фельдмаршала фон Рундштедта и его штаба, а также приказы, которые они отдавали, – не говоря уж об ОКХ, – иногда и совпадали с взглядами и приказами Гитлера, цели у них были абсолютно различные. Все указывает на то, что Рундштедт просто временно придерживал танковые дивизии, чтобы дать им соединиться и перегруппироваться. ОКХ, разумеется, не возражало, но Гитлер ухватился за это в качестве оправдания, чтобы прервать боевые действия в решающий момент. На самом деле фельдмаршал фон Рундштедт заявил после войны, что танковые войска придержали «единственно и исключительно по недвусмысленному приказу Гитлера, который испугался, что им не хватит сил для второго этапа кампании; что его [Рундштедта] штаб возражал, подчеркивая, что гораздо важнее успешно завершить первый этап кампании; наконец, что, когда он позднее прибыл в ставку, Гитлер заявил, что надеялся прийти к быстрому соглашению с Англией, если даст британскому экспедиционному корпусу уйти»[95].

Бронетанковым войскам разрешили в конце концов двинуться снова в начале второй половины дня 26 мая, но, как известно, помешать эвакуации основного контингента британских и французских сил было уже поздно. Действия люфтваффе лишь в какой-то степени затруднили эту операцию.

Для полноты представления об обстановке в тот период приведу пару впечатлений о последующих этапах кампании на западе; они характерны для атмосферы и методов работы в ставке.

В отношении Гитлера к своему итальянскому союзнику не было логики, но, видимо, исключительно по причинам военного характера вскоре после взятия 20 мая устья Соммы он отказался от чрезвычайного плана по использованию нескольких итальянских дивизий севернее Альп. Более того, когда от Муссолини пришла нота, датированная 30 мая, в которой объявлялось, что Италия предполагает вступить в войну 5 июня, к ярости итальянского диктатора Гитлер ответил, что лучше несколько дней подождать, – такое отношение едва ли было совместимо с политическими целями оси. Объяснили это тем, что вступление Италии может неблагоприятно сказаться на втором этапе германских операций в Центральной Франции, которые планировались на то же время. В любом случае выглядело это не слишком убедительно, и относиться к этому на самом деле следовало с большим подозрением, так как примерно в эти дни Гальдер записывает в своем дневнике, что главнокомандующего сухопутными войсками проинформировали, что Италия вступит в войну где-то в ближайшие недели[96]. В то же время Муссолини снова настаивал на проведении переговоров между германским и итальянским штабами, но Гитлер отвечал уклончиво. В результате все начинает выглядеть так, будто он увлекся неожиданно быстрой победой, завоеванной вермахтом, и теперь не хотел, чтобы ему докучал какой-то союзник, или боялся, как бы не пришлось делить с ним плоды победы и мира. ОКВ удавалось иногда в большей, иногда в меньшей степени раскрывать явные или тайные намерения Гитлера. Из всего этого, однако, еще яснее, чем прежде, вырисовывался один факт: уже не могло быть и речи о подготовке общего плана военных действий или даже операции, требующей взаимодействия обоих союзников.

Поэтому, когда 10 июня Италия вступила в войну, на повестку дня встал вопрос о «параллельной» стратегии; у нас не было объединенного командования или другого органа, не было даже наброска договора относительно планов и целей.

Второй этап военных действий во Франции начался 5 июня. Не успел он начаться, как между Гитлером и армейским руководством возникло новое фундаментальное расхождение во взглядах. Гальдер следовал испытанным принципам Генерального штаба и излагал ближайшие задачи следующим образом: «Целью нашей операции должно быть уничтожение оставшихся войск противника». Но на другой день главнокомандующий сухопутными силами, вернувшись с совещания с Гитлером, так резюмировал точку зрения последнего: «Сначала он хочет заполучить железорудный бассейн Луары, чтобы лишить Францию ее военной промышленности»[97]. Вышло так, что наша победа оказалась столь полной, что цели Гальдера и Гитлера были достигнуты одновременно; но впоследствии Гитлера никогда не удавалось убедить, что «достижение и – самое главное – удержание территориальных завоеваний предполагают разгром вооруженных сил противника» и что до тех пор, пока не решен этот военный вопрос… захват территории в виде экономически важных районов остается проблематичным, а их длительное удержание абсолютно невозможным». Опять-таки в ходе этого спора главнокомандующий сухопутными силами, его начальник штаба и старшие командиры ни у кого не получили поддержки; Йодль промолчал, Кейтель и Геринг согласились с Гитлером, последний, видимо, потому, что был техническим директором «Четырехлетнего плана».

Пребывание ставки в Фельценнесте закончилось 3 июня. Перед отъездом Гитлер приказал сохранить это место полностью как «национальный памятник»: в помещениях ничего не менять, все дверные таблички с именами оставить на своих местах. Мы с сослуживцами определенно испытывали угрызения совести по поводу превращения ставки в национальный мемориал. Разве мы могли поверить, что роль Гитлера и его ставки в этой великой победе заслуживает этого? Фактически вся операция была детищем генерала фон Манштейна, но поскольку он командовал всего лишь корпусом, то, как сам признавался, «в действительности обречен был оставаться только наблюдателем практически на протяжении всего первого этапа кампании на западе». Приказ Гитлера о консервации не касался охотничьего домика ОКХ, хотя фактически ОКХ стало творцом этой победы.

Армия рабочих ОТ[98] трудилась на месте размещения новой штаб-квартиры в маленькой деревушке Брюли-де-Пёч на юге Бельгии. Когда прилетела основная часть офицерского состава отдела «Л», отделка бункера, построенного для самого Гитлера, еще завершалась; рабочие разбивали сад и засыпали гравием дорожки; «святая святых» имела даже маленький фонтан. Деревню очистили от жителей, и, когда спустя два часа прибыл Гитлер, она походила на покойницкую. Третий рейх любил «планы, рассчитанные с точностью до минуты», и здесь, в военное время, важное задание, на которое отводилось только восемь дней, было выполнено минута в минуту. Картографический кабинет расположился в местной школе, офицеры отдела «Л» – в деревянных бараках, но жили мы в загородном доме за пределами деревни, так как саму деревню заняли люди из ближайшего окружения Гитлера. ОКХ разместилось в нескольких километрах отсюда вблизи Шиме.

Однажды перед самым окончанием кампании я стал свидетелем странного разговора Гитлера с Герингом, который происходил на деревенской площади. Они обсуждали британские бомбардировки жилых кварталов некоторых немецких городов, которые еще только начались и не дали особых результатов. Геринг хвастливо говорил что-то о своих предупреждениях противнику относительно подобных авантюр; он не собирался терпеть это дальше и хотел «ответить им десятью бомбами за каждую их одну». Не колеблясь ни секунды, Гитлер запретил любые меры такого рода. Он сказал, что британское правительство, вполне возможно, настолько потрясено событиями в Дюнкерке, что на время потеряло голову, или причина воздушных налетов на гражданское население в том, что у британских бомбардировщиков неточные цели для бомбометания и плохо подготовленные экипажи. Во всяком случае, он считает, что нам надо подождать какое-то время, прежде чем предпринимать ответные меры. Это была позиция, которую рейх занял на международных переговорах в тридцатых годах и которой руководствовался, отдавая приказы до начала большого наступления на Англию с воздуха. Как всегда, когда дело касалось военно-воздушных сил, ОКВ оставалось лишь наблюдателем этой стычки Гитлера с Герингом и не принимало участия в споре.

В середине июня штаб внезапно столкнулся с задачей, к которой он был совершенно не готов, – подготовка соглашения о перемирии с Францией. 17 июня, как только стало известно, что Франция попросила о перемирии, Гитлер отправился в Мюнхен на встречу с Муссолини, не оставив никаких инструкций. Нас забросали предложениями со всех сторон, но мы пришли к выводу, что в качестве основы не найдем ничего лучшего, чем условия, предложенные союзниками в Компьене в ноябре 1918 года. Картина изменилась, когда 19 июня возвратился Гитлер; он взял за принцип, что действовать надо с предельной осторожностью; он уже убедился в этом в Мюнхене. В договор не следует включать ничего такого, что может поставить под угрозу прекращение военных действий, и поэтому Франции нельзя предъявлять никаких других требований, кроме гарантирующих, что она не сможет их возобновить. Он просто дал понять, что в итоге его требования в окончательном тексте мирного договора будут гораздо выше. В результате такой политики и из-за спешки, в которой готовилось соглашение, была допущена оплошность, которая позднее оказалась катастрофической и шла вразрез с желаниями итальянцев: в него не были включены надежные меры безопасности по отношению к французской Северной Африке.

После знаменательного дня 21 июня[99] в Компьене, где французские участники переговоров продемонстрировали большое чувство собственного достоинства, ставка разделилась. Гитлер с двумя старыми товарищами отбыл, чтобы посетить поля сражений Первой мировой войны во Франции. Рано утром в один из тех замечательных летних дней, никому не говоря, он заставил какого-то знатока осмотреть с ним великолепные здания и другие архитектурные красоты Парижа. С другой стороны, несмотря на то что вовсю выдвигались планы проведения грандиозного парада, который должен был символизировать тот факт, что отныне столица Франции будет оккупирована до конца войны, он отбросил эту идею. Геринг не взял бы на себя ответственность за защиту от воздушных налетов, о которых предупреждали надписи на стенах домов и которым придавали должное внимание те немногие, кто вообще думал о чем-то в эти пьянящие дни победы. Некоторые офицеры из отдела «Л» воспользовались первой возможностью, чтобы взглянуть на руины в районе Дюнкерка.

ОКХ получило разрешение от Гитлера отправляться куда захочет, и оно переехало в Фонтенбло. С 25 июня разбросанные группы верховной ставки постепенно снова начали собираться в районе Черного Леса на одном из фортификационных сооружений, подготовленном перед началом войны и названном Танненберг. Гитлер принял решение сделать там краткую остановку перед возвращением в Берлин, главным образом для того, чтобы посетить знаменитые форты французской линии Мажино. Сотрудники отдела «Л» жили и работали в соседней гостинице, стоявшей на шоссе «Черный Лес». Всех постояльцев, конечно, убрали, и мы получили специальную инструкцию компенсировать его владельцу нанесенные таким образом убытки, максимально используя запасы его винного погреба. Что мы и делали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.