Кулаки и ростовщичество

Кулаки и ростовщичество

Иначе к вопросу подходит «середняк» Калинин, который на заседании Политбюро, посвященном кооперации, говорит:

«Кулаком является не владелец вообще имущества, а использующий кулачески это имущество, т. е. ростовщически эксптуатирующий местное население, отдающий в рост капитал, использующий средства под ростовщические проценты».

Нарком земледелия А. П. Смирнов ещё в 1925 году писал в «Правде», которая служила основным практическим, корректирующим руководством для местных деятелей:

«Мы должны в зажиточной части деревни ясно разграничить два типа хозяйства. Первый тип зажиточного хозяйства чисто ростовщический, занимающийся эксплуатацией маломощных хозяйств не только в процессе производства (батрачество), а главным образом путем всякого рода кабальных сделок, путем деревенской мелкой торговли и посредничества, всех видов „дружеского“ кредита с „божескими“ процентами. Второй тип зажиточного хозяйства — это крепкое трудовое хозяйство, стремящееся максимально укрепить себя в производственном отношении…»

Да, конечно… вот только тех, кто дает в рост деньги, раз-два и обчелся. На селе принята была в основном система натурального ростовщичества, а ею охвачена половина крестьян: при российской деревенской нищете все время кто-то что-то у кого-то занимает или арендует. Да, но… в любой деревне отлично знали, кто просто дает в долг (даже и под процент, коли придется), а кто сделал это промыслом. Мы же, когда надо занять денег, не путаем приятеля с банком, верно?

Целую философию мелкого сельского эксплуататора приводит в своем письме в журнал «Красная деревня» крестьянин Филипп Овсеенко, который тоже обижается, что его называют кулаком.

«Я имею исправное хозяйство: 3 лошади, 6 коров, 2 нетели, 3 свиньи, живу в доме, работника держу. И везде, в глаза и за глаза я прослыл кулаком и это очень обидно. Хочу я все-таки опровергнуть, потому что все это от зависти. Про кулака кричат, что он такой-сякой, но только как не вертись, а кулак всегда оказывается и запасливым, и старательным, и налоги больше других платит. Кричат, что, мол, крестьяне не должны пользоваться чужим трудом, нанимать работника. Но на это я должен возразить, что это совсем неправильно. Ведь для того, чтобы сельское хозяйство нашему государству поднять, умножить крестьянское добро, надо засевы увеличить. А это могут сделать только хозяева зажиточные, которые сумеют и лишнего принять и пустырек разобрать, и если работник работает по хозяйству, так он такой же как и я, нет между нами в работе никакой разницы. Вместе чуть свет на пашню выезжаем. И что у крестьянина есть работник, из этого только государству польза и потому оно таких зажиточных доложено в первую голову поддержать, потому они — опора государства. Да и работника тоже жалко, ведь если ему работу не дать, ее не найти, а и так много безработных. А при хозяйстве ему хорошо. Кто даст в деревне работу безработному, либо весной кто прокормит соседа с семьей».

Казалось бы, к чему придраться? Только к одному: если бы работника держал Пётр Степанович Смагин, он непременно упомянул бы, сколько ему платит да сажает ли с собою за стол. Но, впрочем, это только присказка, а вот и сказка началась — о том, как добрый человек соседа с семьей кормит…

«Есть много и других горе-горьких крестьян: либо лошади нет, либо засеять нечем. И их мы тоже выручаем, ведь сказано, что люби ближних своих, как братьев. Одному лошадку на день дашь, либо пахать, либо в лес съездить, другому семена отсыпешь. Да ведь даром-то нельзя давать, ведь нам с неба не валится добро. Нажито оно своим трудом. Другой раз и рад бы не дать, да придет, прям причитает: выручи, мол, на тебя надежда. Ну, дашь семена, а потом снимаешь исполу половинку — это за свои-то семена (интересно, брату он тоже исполу бы дал, или только тому, кто „как брат“? — Е. П.) Да еще па сходе кулаком назовут, либо эксплуататором (вот тоже словечко). Это за то, что доброе христианское дело сделаешь (Да?! Иисус сказал: „просящему взаймы у тебя дай“, но о процентах я что-то не припомню… — Е. П.). Выходит иначе: другой бьется, бьётся и бросит землю, либо в аренду сдаст. Каждый год ему не обработать. То семена съест, то плуга нет, то еще что-нибудь. Придет и просит хлеба. Землю, конечно, возьмешь под себя, ее тебе за долги обработают соседи и урожай с нее снимешь. А хозяину старому что ж? Что посеял, то и пожнешь. Кто не трудится — тот не ест. Ипритом сам добровольно землю отдал в аренду в трезвом виде (весной, когда дети с голоду пухнут. — Е. П.). Ведь опять не возьми ее в аренду, она бы не разработана была, государству прямой убыток. Л так я опять выручил — посеял ее, значит мне за это должны быть благодарны. Да только где там! Веь я жe сказал, что у нас законы без всякого понятия. За такие труды меня еще и шельмуют… Пусть все знают, что кулак своим трудом живет, свое хозяйство ведет, соседей выручает и на нем, можно сказать, государство держится. Пусть не будет в деревне названия „кулак“, потому что кулак — это самый трудолюбивый крестьянин (пока пахать не бросил, а при таких источниках дохода — долго ли ждать? — Е. П.), от которого нет вреда, кроме пользы, и эту пользу получают и окружные крестьяне и само государство»[248]. (Орфография сохранена.)

Ох, ну прямо сердце тает и слезы из глаз… До такой степени тает, что есть у меня подозрение: может статься, крестьянин Филипп Овсеенко этого письма и не писал вовсе, и нет на свете никакого Филиппа Овсеенко, а имеем мы дело с литературным жанром под названием «фельетон». Уж больно персонаж на Иудушку Головлева похож. Да и написано слишком хорошо для крестьянина…

Отдельно умиляет реакция историка. Для начала он современным языком пересказывает оценку кулака, данную в письме… Нет, такое надо цитировать, уж простите за ненужный азбац!

«Перед нами предстал типичный крестьянин-труженик, работающий не покладая рук, основа советского государства, на плечах которого последнее держалось (интересно, а урожай с полоски земли, арендованной за несколько пудов хлеба, которую за долги обработали соседи, тоже сюда плюсуется? — Е. П.)… Вместе с тем зажиточные сельчане решали не только экономические, но и социальные проблемы в деревне, которых тогда было немало (интересно, куда ж проблемы потом делись, коль „основу“ разорили? — Е. П.). Своей хозяйственной деятельностью они помогали ослабить в сельской местности безработицу и нищету. Нанимая на срок наемных работников, преимущественно деревенских бедняков, или предоставляя им материальную помощь семенами, деньгами (оказывается, давать в долг под проценты — это „предоставлять материальную помощь“? Вот, блин, социология! — Е. П.), оказывая услуги инвентарем, лошадью, зажиточный, исправный крестьянин спасал хозяйство маломощного соседа от окончательного разорения, а возможно, и от голода».

И наконец, пассаж, убивающий сразу и наповал:

«В официальных государственных и партийных документах зачастую необоснованно говорилось о жестокой эксплуатации сельской бедноты кулаками-капиталистами. Об этом толковали и некоторые ленивые крестьяне. Конечно, в ряде случаев мы не исключаем подобной эксплуатации, унижения, притеснения богатым сельчанином своих маломощных соседей при помощи предоставления разного вида помощи, использования его труда. Однако, с нашей точки зрения, такие явления не носили массового характера, были скорее исключением, чем общим правилом».

Это он так шутит? Если семенная ссуда исполу (то есть, при урожае сам-четверт с вложенного капитала благодетель получал 100 %) — это не жестокая эксплуатация, то как, интересно, выглядит жестокая?

Естественно, были и другие примеры — когда зажиточные крестьяне давали лошадь без оплаты, хлеб в долг без процентов и без отработок, а то и просто помогали, не требуя возврата. Но что-то закрадывается у меня подозрение, что таких было немного. И еще подозрение закрадывается, что таких и не раскулачивали, поскольку в конечном-то итоге всё решало общество, а общество никакой комиссар не переупрямит.

Но из этой оды кулаку ясно и четко видна система натурального ростовщичества в деревне, которая шла без денег, за натуру и отработку, и практически не поддавалась учету. Из чего следует весьма любопытный вывод.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.