КАЗАКИ!

КАЗАКИ!

5 августа французский посол в Петербурге Палеолог проезжал мимо казачьего полка, отправлявшегося на фронт. Его командир, увидев на автомобиле французский флажок, наклонился с седла, чтобы обнять посла, и попросил разрешения провести перед ним свой полк. Посол торжественно приветствовал проезжавших мимо него казаков, а полковник громко воскликнул: «Мы разгоним этих грязных пруссаков! Никакой Пруссии, никакой Германии! Вильгельма — на Святую Елену!»

Русские, чья ссора с Австро-Венгрией явилась поводом к войне[61], были благодарны Франции за союзническую поддержку и стремились так же преданно поддержать французский план. «Наша основная цель, — вынужден был объявить царь с большей смелостью, чем испытывал на самом деле, — уничтожение германской армии». Он заверил французов, что считает действия против Австрии «второстепенными», и приказал великому князю «во что бы то ни стало открыть путь на Берлин и как можно скорее».

Великий князь в самые последние дни кризиса был назначен главнокомандующим, несмотря на отчаянное соперничество Сухомлинова, который сам очень хотел занять этот пост. Даже русское правительство в последние дни Романовых не сошло еще с ума, чтобы доверить прогермански настроенному Сухомлинову вести войну против Германии. Однако он продолжал оставаться военным министром.

С самого начала войны французы были не уверены в том, что Россия действительно выполнит свои обещания, они торопили своего союзника. «Я умоляю Ваше величество, — просил Палеолог во время аудиенции 5 августа, — приказать Вашим армиям начать немедленное наступление. Иначе французская армия рискует быть раздавленной». Не довольствуясь только визитом к царю, Палеолог посетил великого князя, который заверил посла, что намеревается начать решительное наступление 14 августа, то есть, в соответствии с обещанием, на пятнадцатый день мобилизации, не ожидая полной концентрации войск. Известный своими энергичными, даже порой непечатными выражениями, великий князь тут же составил средневековое изысканное послание к Жоффру. «Твердо уверенный в победе», он выступит против врага, имея рядом со своим штандартом флаг Французской республики, подаренный ему Жоффром во время маневров в 1912 году.

Разрыв, который существовал между данными французам обещаниями и готовностью к действиям, был слишком очевиден. Возможно, это стало причиной слез великого князя, которые, как говорят, он пролил, когда был назначен верховным главнокомандующим. По его слезам, он «был совершенно не готов к этой роли и, получив царский приказ, плакал навзрыд, потому что не знал, как приступить к своим обязанностям». Являвшийся, по мнению одного ведущего русского военного историка, «чрезвычайно подготовленным» к выполнению возложенной на него задачи, великий князь, вероятно, плакал не столько о себе, сколько о России и мире. Предчувствие, охватившее некоторых лиц в 1914 году, заставляло их трепетать за судьбы человечества.

В то время слезы проливали даже самые храбрые и решительные. Мессими, открывая заседание кабинета министров 5 августа речью, полной отваги и уверенности, остановился посередине ее, закрыл лицо руками и зарыдал. Уинстон Черчилль, желая удачи и победы британскому экспедиционному корпусу, когда провожал Генри Вильсона, «рыдал так, что не мог закончить фразы». В Петербурге могли переживать те же самые эмоции.

На коллег великого князя нельзя было надежно опереться. Начальником штаба верховного главнокомандующего в 1914 году был генерал Янушкевич, молодой человек сорока четырех лет, с черными усами и вьющимися волосами, известный в основном тем, что не носил бороды. Военный министр отзывался о нем как о «все еще ребенке».

Больше придворный, чем солдат, он не участвовал в русско-японской войне. Служил в том же гвардейском полку, что и Николай II, причина не хуже другой для быстрого продвижения по службе. Он окончил академию генерального штаба, был ее начальником, служил в военном министерстве. Когда началась война, он находился на должности начальника генерального штаба всего лишь три месяца. Как и германский кронпринц, он был полностью под влиянием своего заместителя, сухого и молчаливого генерала Данилова, усидчивого работника и строгого службиста, который был мозгом штаба.

Предшественник Янушкевича, генерал Жилинский, предпочел уйти с поста начальника генерального штаба и уговорил Сухомлинова, чтобы тот назначил его командующим Варшавским военным округом. Теперь он, находясь в подчинении великого князя, командовал всем Северо-западным фронтом, развернутым против Германии.

Во время русско-японской войны он был ни плохим, ни хорошим начальником штаба у главнокомандующего генерала Куропаткина, где многие погубили свои репутации, сумев остаться в высших сферах, не имея, однако, ни личной популярности, ни военного таланта.

Россия не сделала никаких приготовлений, чтобы выполнить сжатый до предела срок начала наступления, обещанного французам. Пришлось прибегать к импровизации в самый последний момент. Было приказано подготовить план «ускоренной мобилизации», опускавший некоторые промежуточные стадии, чтобы выиграть несколько дней.

Поток телеграмм из Парижа, вручавшихся красноречивым Палеологом, поддерживал нажим. 6 августа в приказе генерального штаба говорилось, что важно подготовиться «к энергичному наступлению против Германии в возможно ближайшее время, чтобы облегчить положение французов, но, конечно, только тогда, когда будут накоплены достаточные силы». К 10 августа, однако, условие «достаточных сил» было снято. В приказах от этого числа можно было прочитать: «Естественно необходимо и нам поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара немцев. Поддержка эта должна выразиться в возможно скорейшем нашем наступлении против оставленных в Восточной Пруссии немецких сил». 1-й и 2-й армиям приказано было находиться «в готовности» начать наступление в М-14 (13 августа), хотя им и придется начать без завершения подготовки тыла, что произойдет к М-20 (19 августа).

Трудности организации были огромными. Как однажды признался сам великий князь, в такой огромной империи, как Россия, когда отдается приказ, никто не уверен в том, что он дошел по назначению. Недостаток телефонных проводов и телеграфного оборудования, а также обученных связистов делал надежную или быструю связь невозможной. Темпы подготовки замедлялись еще и недостатком автомобилей. В 1914 году армия имела 418 грузовиков, 259 легковых и два санитарных автомобиля. (Она имела, однако, 320 самолетов.) В результате припасы доставлялись на станции погрузки на лошадях.

Хуже всего обстояло дело с поставками. После русско-японской войны в результате судебных процессов было обнаружено, что в этом деле господствовали коррупции и воровство. Даже московский губернатор генерал Рейнбот был обвинен во взяточничестве при организации военных поставок и заключен в тюрьму. Но у него оказалось достаточно связей для того, чтобы добиться помилования и получить назначение на другой пост. Собрав поставщиков на первое заседание, главнокомандующий, великий князь, начал со слов: «Только без воровства, господа».

В последний час пятнадцатого дня мобилизации, в 11 часов вечера, в теплую летнюю погоду великий князь покинул столицу и отправился в свой полевой штаб в Барановичах, являвшихся железнодорожным узлом на Московско-Варшавской железной дороге и находившихся примерно посередине между германским и австрийским фронтами.

Великий князь, его штаб и провожающие собрались на платформе вокзала, ожидая царя, который должен был прибыть, чтобы попрощаться со своим верховным главнокомандующим. Однако ревность царицы одержала верх над вежливостью, и царь так и не появился. Раздались тихие прощания и молитвы, отъезжавшие молча сели в вагоны, и поезд тихо тронулся.

На фронте все еще шел процесс формирования армий. Русская кавалерия проводила разведку германской территории с самого начала войны. Ее разъезды имели меньше успеха в проникновении за германские позиции, чем кричащие заголовки и невероятные истории о казачьей жестокости, появлявшиеся в германских газетах[62]. 4 августа во Франкфурте один германский офицер слышал, что в городе собираются разместить около 30 тысяч беженцев из Восточной Пруссии. Требования спасти Пруссию от нашествия славянских орд начали поступать в германский генеральный штаб, пытавшийся сконцентрировать все военные усилия против Франции.

На рассвете 12 августа передовой отряд 1-й армии генерала Ренненкампфа, состоявший из кавалерийской дивизии генерала Гурко и поддерживаемый пехотной дивизией, начал вторжение в Восточную Пруссию и занял город Маргграбов, стоящий в пяти километрах от границы[63]. Стреляя на скаку, русские ворвались в город и обнаружили, что он покинут германскими войсками. Магазины были закрыты, но жители выглядывали из-за ставень. В сельской местности люди уходили еще до прихода войск, как будто их кто-то предварительно извещал.

В первое же утро русские увидели столбы черного дыма, поднимавшиеся там, куда они двигались, а приблизившись, обнаружили, что горели не дома или скотные дворы, а кучи соломы, подожженные бежавшими жителями, чтобы показать направление движения врагов.

Везде были признаки педантичной немецкой подготовки. На вершинах холмов были построены деревянные наблюдательные вышки. Местным мальчишкам от 12 до 14 лет были выданы велосипеды, чтобы они служили посыльными. Германские солдаты, оставленные в качестве разведчиков, были одеты в крестьянскую и даже женскую одежду. Многие были разоблачены. Но еще больше не поймано, как заметил генерал Гурко, — нельзя же было задирать юбки каждой женщине в Восточной Пруссии.

Получив донесения генерала Гурко об оставленных городах и бегущем населении и сделав вывод, что немцы не планировали серьезного сопротивления так далеко на восток от своей базы на Висле, генерал Ренненкампф решил продвинуться как можно западнее, не заботясь о снабжении.

Худощавый, с хорошей выправкой, прямым взглядом и выразительными, закрученными вверх усами, в 61 год он заслужил репутацию смелого, решительного и тактически искусного офицера во время боксерского восстания, русско-японской войны, в которой командовал кавалерийской дивизией, и во время карательной экспедиции в Чите, где он безжалостно уничтожил остатки революции 1905 года. Его военная карьера несколько пострадала из-за германского происхождения и каких-то неясных дел, которые, по словам генерала Гурко, «значительно подорвали его репутацию». Когда в последующие недели поведение Ренненкампфа заставило вспомнить все это, его коллеги тем не менее оставались убежденными в его верности России.

Не обращая внимания на предостережения командующего Северо-западным фронтом генерала Жилинского, настроенного пессимистично с самого начала, поспешно сформировав свои три армейских корпуса и пять с половиной кавалерийских дивизий, Ренненкампф 17 августа начал наступление. Его 1-я армия, насчитывавшая около 200 тысяч человек, пересекла границу на 55-километровом фронте, разделенном Роминтенским лесом. Целью наступления был Инстербургский промежуток, находящийся в 60 километрах от границы, или на расстоянии трехдневного марша. Он представлял собой 50-километровое открытое пространство, лежащее между укрепленным кенигсбергским районом с севера и Мазурскими озерами с юга.

Это была земля маленьких деревень и больших ферм с неогороженными полями и широкими перспективами, открывавшимися с небольших случайных холмов. Сюда должна была прийти 1-я армия и, войдя в соприкосновение с германскими главными силами, дожидаться 2-й армии Самсонова, который, обойдя озера с юга, должен был нанести решающий удар по германскому флангу и тылу. Обе русские армии должны были соединить фронты в районе Алленштейна.

Линия, на которую должен был выйти Самсонов, находилась на уровне Алленштейна, в 70 километрах от границы, то есть в трех с половиной или четырехдневном пути, если все будет хорошо. Однако между его исходными позициями и целью наступления было много препятствий, способных вызвать неожиданные затруднения, которые Клаузевиц называл «помехами» войны.

Из-за отсутствия проходящей с востока на запад железной дороги через русскую часть Польши к Восточной Пруссии армия Самсонова выходила к границе на два дня позже Ренненкампфа, находясь на марше неделю. Ее маршрут проходил по песчаным дорогам и глухомани с лесами и болотами, лишенной населения, если не считать нескольких мелких польских деревень. Находясь на вражеской территории, армия должна была страдать от недостатка продовольствия и фуража.

В отличие от Ренненкампфа генерал Самсонов не знал этого района и не был знаком с войсками и штабом, которыми ему предстояло командовать.

Восемнадцатилетним юношей он участвовал в турецкой кампании 1877 года, в 43 года он уже был генералом, командовал кавалерийской дивизией в русско-японской войне, а с 1909 года являлся губернатором Туркестана. Когда началась война, ему было 55 лет и он находился в отпуске на лечении на Кавказе и поэтому не смог прибыть в Варшаву и в штаб 2-й армии до 12 августа.

Связь между его армией и армией Ренненкампфа, а также со штабом Жилинского, который должен был координировать действия их обоих, оставляла желать лучшего. Проведя всю кампанию на штабной игре в апреле, где участвовало большинство тех же генералов и офицеров, которые приняли участие в войне в августе, русский генеральный штаб знал о предстоящих трудностях. Хотя игра, во время которой Сухомлинов выполнял роль верховного главнокомандующего, показала, что 1-я армия выступала преждевременно, с началом войны был принят тот же график. Учитывая, что Ренненкампф выступил на два дня раньше, а Самсонову на марш требовалось четыре дня, перед германскими войсками в течение шести дней должна была быть только одна русская армия.

17 августа два кавалерийских корпуса Ренненкампфа, находившиеся на левом и правом флангах, получили приказ не только прикрыть продвижение армии, но и перерезать обе железнодорожные ветки, чтобы помешать эвакуации германского подвижного состава. Применяя умышленно колею другой ширины в качестве оборонительной меры против германского вторжения, русские не могли использовать свой железнодорожный транспорт и воспользоваться неоценимой сетью железных дорог в Восточной Пруссии, не захватив германские паровозы и вагоны. Русская армия, все больше углублявшаяся во вражескую территорию, почти сразу же обогнала свои еще не укомплектованные гужевые обозы. Из-за отсутствия проводов, необходимых для прокладывания своих собственных линий связи, русские зависели от германских линий и станций, а найдя их разрушенными, вынуждены были прибегать к радиосвязи, посылая сообщения открытым текстом из-за того, что в дивизионных штабах не было кодов и шифровальщиков.

Не хватало самолетов для проведения воздушной разведки и артиллерийского наблюдения, поскольку почти все они были отправлены на австрийский фронт. При виде самолета, незнакомого им до сих пор, русские солдаты открывали по нему огонь, убежденные в том, что подобное хитрое изобретение, как летающая машина, может быть только германским[64].

Пехотинцы имели четырехгранные штыки, примкнутые к винтовкам: они удлиняли их до человеческого роста и в рукопашном бою давали преимущество над немцами. Однако по огневой мощности и эффективности из-за большого количества артиллерии две германские дивизии были равны трем русским. К недостаткам русских можно также отнести ненависть, которую питали друг к другу военный министр Сухомлинов и верховный главнокомандующий, великий князь. И еще была плохая связь между фронтом и тылом, нечеткое снабжение. Уже через месяц войны нехватка патронов и снарядов была настолько велика (при полном безразличии или бездействии военного министерства), что 8 сентября великий князь был вынужден обратиться непосредственно к царю. На австрийском фронте, докладывал он, боевые действия приходится приостановить, пока не будет накоплен запас по 100 снарядов на орудие. «В настоящий момент мы имеем только 25 снарядов на орудие. Я обращаюсь к Вашему Величеству с просьбой ускорить отправку снарядов».

Возглас «Казаки!», раздавшийся из Восточной Пруссии, повлиял на решение Германии оставить минимальные силы для обороны. 8-я армия, находившаяся там и состоявшая из четырех с половиной корпусов, кавалерийской дивизии, гарнизона Кенигсберга и нескольких территориальных бригад, по количеству солдат была приблизительно равна одной из русских армий[65]. Приказ Мольтке гласил, что она должна защищать Восточную и Западную Пруссию, но не вступать в бой с превосходящими силами или отходить в укрепленный район Кенигсберга. Если она обнаружит, что столкнулась с превосходящими силами противника, то должна отойти к Висле, оставив Восточную Пруссию. Подобный приказ содержал «психологическую опасность для слабых волей» — таково было мнение полковника Макса Хоффмана, заместителя начальника оперативного отдела 8-й армии.

Хоффман считал слабым командующего армией генерал-лейтенанта фон Притвица унд Гаффрона. Придворный фаворит Притвиц сделал быструю карьеру потому, как свидетельствует один из его коллег, что «знал, как привлечь внимание кайзера за столом, рассказывая смешные истории и пикантные слухи». Шестидесятилетний, очень тучный, он был германским вариантом Фальстафа, «внушительный, полный сознания своего значения, безжалостный и самовлюбленный». Прозванный «толстяком», он не имел интеллектуальных или военных интересов и никогда не делал лишних движений, если мог избежать их. Мольтке, считавший его неподходящим для занимаемой должности, в течение нескольких лет безуспешно пытался заменить его. Связи Притвица служили ему надежной защитой. Единственное, что мог сделать Мольтке, это назначить своего собственного заместителя, графа фон Вальдерзее, начальником штаба Притвица. В августе Вальдерзее, не оправившийся еще после операции, был, по мнению Хоффмана, «слабым конкурентом», а поскольку Притвиц вообще им не был, Хоффман считал, что действительная власть в 8-й армии находилась в руках самого подготовленного офицера, то есть его самого.

Беспокойство за Восточную Пруссию еще более возросло, когда 15 августа Япония встала на сторону союзников, что освободило большое количество русских войск. Германская дипломатия никогда не умела сохранять или приобретать друзей. У Японии были собственные мнения, касающиеся интересов в европейской войне, которые хорошо понимала ее будущая жертва. «Япония намеревается воспользоваться этой войной, чтобы получить контроль над Китаем», — предсказывал президент Юань Ши-кай.

Как и оказалось, Япония по-своему воспользовалась войной в то время, как европейские державы были слишком заняты, чтобы помешать ей. Она навязала Китаю известное двадцать одно требование, нарушила его суверенитет и вторглась на его территорию, что впоследствии сказалось на истории двадцатого века. Для начала самым первым результатом присоединения Японии к союзникам было освобождение русских войск, стоявших против Японии на Дальнем Востоке. Предвидя увеличение «славянских орд», немцы стали еще больше нервничать по поводу оставления Восточной Пруссии, которую защищала только одна 8-я армия.

С самого начала генералу фон Притвицу пришлось трудно с командиром I корпуса генералом фон Франсуа, светлоглазым потомком гугенотов, который в пятьдесят восемь лет был чем-то вроде германского Фоша. I корпус был сформирован из уроженцев Восточной Пруссии, а его командир, решительно настроенный не допустить ни одного русского на прусскую землю, угрожал нарушить стратегию 8-й армии, выдвигаясь слишком вперед.

На основании расчетов Хоффмана 8-я армия полагала, что Ренненкампф начнет наступление первым, и намеревалась встретиться с ним в бою 19 или 20 августа в районе Гумбинена, приблизительно в 40 километрах от русской границы, до того как русские выйдут к Инстербургскому промежутку. Три с половиной корпуса, включая I корпус Франсуа, и кавалерийская дивизия были высланы навстречу им, а четвертый корпус был направлен на юго-восток, чтобы встретить армию Самсонова.

16 августа штаб 8-й армии выдвинулся вперед, в Бартенштейн, поближе к Инстербургу. Тут обнаружилось, что Франсуа уже прошел Гумбинен. Он решил начать наступление сразу же, в то время как план Хоффмана заключался в том, чтобы дать армии Ренненкампфа возможность углубиться максимально на запад во время его двухдневного марша: чем дальше она оторвется от своей базы снабжения, тем будет уязвимее. Хоффман не хотел, чтобы продвижение Ренненкампфа было приостановлено, наоборот нужно было, чтобы русские достигли Гумбинена как можно скорее, тогда у немцев будет время справиться с одной армией до подхода Самсонова.

Продвижение Франсуа дальше Гумбинена, в котором он разместил свой штаб 16 августа, угрожало тем, что придется за ним подтягивать всю 8-ю армию, чтобы прикрыть его фланги, растянувшись тем самым более своих возможностей. 16-го числа Притвиц приказал Франсуа остановиться.

Тот энергично возражал по телефону, доказывая, что чем ближе к России он встретит противника, тем меньше опасности для германской территории. Притвиц отвечал, что жертва частью Восточной Пруссии неизбежна, и направил письменный приказ, напомнив Франсуа, что «единоначальником» является только он, и снова запретил дальнейшее продвижение. Франсуа игнорировал приказ. В час дня 17 августа Притвиц получил от Франсуа донесение, что он уже вступил в соприкосновение с противником в Сталюпенене, в 32 километрах от Гумбинена, и только 8 — от русской границы.

В то утро, когда армия Ренненкампфа пересекла границу, ее III корпус, находящийся в центре отнюдь не по плану, а из-за отсутствия координации, начал движение на несколько часов раньше остальных двух. Обнаружив силы Франсуа у Сталюпенена, русские начали атаку. Бой развернулся в нескольких километрах к востоку от города. Генерал фон Франсуа и штаб наблюдали за его ходом с колокольни городской церкви, когда «в самом разгаре нервного напряжения» неожиданно зазвонил церковный колокол, стереотруба закачалась на треноге, а взбешенные офицеры обрушили град тевтонских ругательств на несчастного члена городского совета, посчитавшего своим долгом предупредить жителей о приближении русских.

Не меньший гнев бушевал в штабе 8-й армии после получения донесения от Франсуа. По телефону и телеграфу ему было приказано приостановить боевые действия, к нему выехал генерал-майор, чтобы лично подтвердить приказ. Карабкаясь по лестнице на колокольню и находясь не в меньшем возмущении, которое только что царило здесь, он закричал генералу Франсуа: «Командующий приказывает немедленно прекратить бой и отступить к Гумбинену!» Взбешенный тоном и манерой обращения, Франсуа ответил: «Сообщите генералу фон Притвицу, что генерал фон Франсуа прекратит бой, когда разобьет русских!»

Тем временем с правого фланга была послана германская бригада с пятью артиллерийскими батареями, чтобы атаковать русских с тыла. Из-за преждевременного наступления III русского корпуса, особенно его 27-й дивизии, которая вела бой у Сталюпенена, между ней и соседним корпусом образовался разрыв слева, не защищенный от германского нападения. Полк, на который обрушились немцы, дрогнул и побежал, заставив отступить и 27-ю дивизию, оставившую немцам 3 тысячи пленных[66]. Хотя армия Ренненкампфа вышла на назначенный рубеж в тот же день, 27-ю дивизию пришлось отвести к границе на переформирование, задержав наступление на целый день.

Сияя от победы, Франсуа, эвакуировав Сталюпенен, отступил ночью к Гумбинену, убежденный в преимуществах неповиновения.

Несмотря на задержку, армия Ренненкампфа возобновила наступление. Но уже 19 августа она начала страдать из-за недостатков снабжения. Находясь всего лишь на расстоянии 15 километров от своей границы, командиры корпусов начали докладывать о том, что запасы не поступают и что они не могут связаться друг с другом и со штабом армии. А перед ними дороги были забиты стадами коров и овец, угоняемыми уходящим населением.

Бегство жителей и отступление корпуса Франсуа[67] заставили Ренненкампфа и его начальника, командующего Северо-восточным фронтом генерала Жилинского, поверить, что немцы эвакуируют Восточную Пруссию. Это не устраивало русских, поскольку если германская армия так быстро отступит, она избежит уничтожения в результате планируемых русских клещей. Поэтому 20-го числа Ренненкампф приказал остановиться, но не из-за собственных трудностей, а для того, чтобы вовлечь противника в сражение, предоставив тем самым 2-й армии Самсонова возможность подтянуться для решительного удара по германскому тылу.

Генерала Франсуа не нужно было уговаривать. Ощущая запах боя, он 19 августа телефонировал фон Притвицу в штаб 8-й армии, требуя разрешить ему контратаковать вместо отступления. Это блестящая возможность, настаивал он, поскольку русское наступление было не равномерным и не настойчивым. Он чувствительно описал бегство жителей и страстно восставал против позорного оставления прусской земли ненавистным славянам.

Притвиц колебался. Намереваясь дать бой за Гумбиненом, 8-я армия хорошо подготовила позиции вдоль реки Ангерапп. Но слишком раннее выступление фон Франсуа изменило план, и теперь его корпус находился в 15 километрах к востоку от Гумбинена. Позволить ему атаковать означало принять бой далеко от позиций на Ангераппе, заставить два с половиной корпуса подтянуться к нему, отойдя еще дальше от XX корпуса, высланного, чтобы следить за армией Самсонова с юга, лишив этот корпус поддержки, которой он мог потребовать в любое время.

С другой стороны, вид германской армии, отступавшей без серьезного сражения, пусть даже только на тридцать километров и на виду у испуганного населения, был нетерпим. Решение еще более усложнилось, когда немцы перехватили приказ Ренненкампфа остановиться. Приказ был отдан русским командирам корпусов по радио с применением простого кода, который германский профессор математики, призванный на войну и служивший в штабе 8-й армии в качестве криптографа, без труда расшифровал.

Возник вопрос: надолго ли остановился Ренненкампф? Сроки, в которые немцы могли свободно сражаться с одной русской армией в отсутствие другой, истекали. К этому вечеру три из шести дней, бывших в запасе, уже прошли. Если немцы будут ждать Ренненкампфа на реке Ангерапп, они могут оказаться сразу между двумя армиями. Как раз в этот момент было получено сообщение от XX корпуса, извещавшее, что армия Самсонова в то утро перешла границу.

Вторая половина клещей приближалась. Либо немцы должны сразу же двинуться на Ренненкампфа, отказавшись от своих подготовленных позиций на Ангераппе, либо оторваться от Ренненкампфа и повернуться против Самсонова. Притвиц и его штаб остановились на первом решении и приказали Франсуа атаковать на следующее утро, 20 августа. Единственная сложность заключалась в том, что остальные два с половиной корпуса, послушно ожидавшие на реке Ангераппе, не могли действовать одновременно с ним.

Перед рассветом тяжелая артиллерия Франсуа открыла огонь, застав русских врасплох. Обстрел продолжался полчаса. В 4 часа утра его пехота двинулась вперед, плохо различимая в предрассветных сумерках, пока не вышла на расстояние ружейного выстрела от русских позиций. С наступлением утра бой разгорался как огонь, постепенно охватывавший хворост. Русские батареи открыли огонь по приближавшимся серым цепям, и неожиданно белая дорога, лежавшая на их пути, стала серой от покрывших ее трупов. Поднялась вторая серая волна, приблизилась. Русские уже могли различить остроконечные шлемы. Снова ударили батареи, снова волна легла и снова поднялась следующая. Русские пушки, боезапас которых исчислялся по 224 выстрела на день, вели огонь, требовавший 440 снарядов в день. В небе появился самолет с черными крестами и начал бомбить русские батареи. Серые волны продолжали наступать. Они уже были на расстоянии 500 метров, когда русские пушки вдруг замолчали. Кончились снаряды.

Две дивизии Франсуа отрезали 28-ю дивизию русских, которая понесла 60 процентов потерь, то есть была фактически уничтожена. Кавалерия Франсуа с тремя батареями на конной тяге, далеко обойдя русский край и не встречая сопротивления кавалерии противника, не имевшей артиллерии, атаковала русский обоз. Таковы были успехи корпуса, действовавшего против правого фланга Ренненкампфа[68], но в центре и на левом фланге положение было совсем другим.

Здесь, предупрежденные звуками артиллерийской подготовки корпуса Франсуа, русские были готовы к сражению, которое развернулось на 50-километровом фронте.

В центре германский XVII корпус не вышел на рубеж наступления до 8 часов утра, отстав от Франсуа на четыре часа, а на правом германском фланге I резервный корпус появился только в полдень. XVII корпусом командовал генерал Август фон Макензен, еще один из тех генералов, которые участвовали в войне 1870 года и теперь были в возрасте 65 или старше.

I резервным корпусом командовал генерал Отто фон Белов. Вечером 19-го числа, когда был получен неожиданный приказ присоединиться к Франсуа и начать наступление за Гумбиненом на следующее утро, он находился за Ангераппом. Поспешно собрав свои части, Макензен ночью перешел реку и оказался среди беженцев, телег и скота, двигавшихся по дорогам. Пока войска построились в боевые порядки и подошли достаточно близко, чтобы начать бой, преимущества неожиданного нападения были утеряны, и русские открыли огонь первыми.

Результат обстрела от тяжелых орудий[69] бывает самым ужасающим для тех, кто оказывается под огнем. В данном, хотя и редком в 1914 году, случае под огнем оказались германские войска. Пехота была прижата к земле и лежала, не смея поднять голову, рвались патронные и снарядные ящики, носились обезумевшие лошади. Во второй половине дня 35-я дивизия дрогнула под огнем. Одна рота бросила оружие и побежала, за ней вторая, паника охватила целый полк, потом его соседей. Вскоре по полям и дорогам в тыл бежали батальоны. Офицеры дивизии, штаба и сам Макензен бросились к ним наперерез в автомобилях, пытаясь остановить бегущих. Тщетно. Они остановились только через 20 километров.

Находившийся справа от Макензена I резервный корпус фон Белова не мог помочь соседу, потому что вышел еще позднее, а когда достиг назначенного рубежа у Гольдапа на краю Роминтенского леса, он сразу же был атакован русскими. Отступление корпуса Макензена открыло левый фланг Белова. Это также заставило его отойти, чтобы прикрыть отступление Макензена и защитить себя. 3-я резервная дивизия под командованием генерала фон Моргена выступила с рубежа реки Анграпп последней и прибыла только к вечеру, когда все уже было кончено. И хотя немцы отступили в порядке, а русские понесли тяжелые потери от корпуса Франсуа, сражение под Гумбиненом в целом было победой русских.

Притвиц видел, что ему грозило. Настойчивое русское преследование через взломанный германский центр могло продолжаться до самого Инстербургского промежутка, раскалывая 8-ю армию и отбрасывая корпус Франсуа на север, под прикрытие кенигсбергского укрепленного района, против чего особенно предупреждал генеральный штаб. Для того чтобы спасти 8-ю армию и не дать разделить ее, Притвиц в качестве единственного выхода решил отступить за Вислу. Мольтке сказал ему: «Не давайте расколоть армию. Не уходите с Вислы, но в крайнем случае можете оставить район к востоку от нее». Притвиц решил, что крайний случай наступил, особенно после разговора по телефону с Макензеном, который живо описал панику, охватившую его войска.

В шесть часов вечера 20 августа Притвиц позвонил Франсуа и сообщил ему, что, несмотря на успех на его участке, армия должна отступить за Вислу. Словно пораженный громом, Франсуа начал протестовать, утверждая, что из-за своих собственных потерь русские не смогут осуществить энергичное преследование, прося Притвица передумать. Он повесил трубку с чувством, что командующий колеблется, согласившись обдумать предложение[70].

В штабе, когда постепенно улеглась суматоха, стало ясно удивительное: русские не преследовали. В русском штабе Ренненкампф отдал приказ начать преследование между 3 и 4 часами дня, но, получив донесение о том, что отход Макензена прикрывает тяжелая артиллерия, отменил приказ в 4.30. Он не знал точно, насколько был ослаблен германский центр, и поэтому ждал. Когда совершенно измученный штабной офицер попросил разрешения пойти спать, он ответил, что тот может лечь не раздеваясь. Через час Ренненкампф разбудил его и сказал: «Теперь можете раздеться, противник отступает».

Эти слова долго и много обсуждались военными историками, которые слетаются на поле сражения уже после того, когда оно закончится. Особенно усердствовал Хоффман, который описывает этот случай со злорадной усмешкой и в весьма искаженном виде. Историки достаточно справедливо указывают, что, когда противник отступает, его нужно преследовать, а не спать. Из-за памятного исхода сражения под Танненбергом, преддверием которого был Гумбинен, остановка Ренненкампфа вызвала бурю горячих споров, объяснений и осуждений, не исключая и ссылок на его немецкое происхождение и прямых обвинений в предательстве.

Наиболее возможное объяснение было сделано на сто лет раньше Клаузевицем. «Вся тяжесть разумного в армии, — писал он о проблеме преследования, — требует отдыха и пополнений. Оно требует от командира исключительной способности видеть и чувствовать дальше настоящего момента и действовать немедленно, чтобы добиться того результата, который сейчас кажется всего лишь украшением победы — роскоши триумфа».

Предвидел или нет Ренненкампф эти конечные результаты, факт заключается в том, что он не мог или думал, что не мог, заставить себя броситься за бегущим врагом и вырвать окончательную победу. Его тыл работал плохо, наступать дальше значило окончательно оторваться от него. Преследуя, он бы удлинял пути подвоза на вражеской территории, в то время как противник, отступая, сокращал свои. Он не мог воспользоваться германской железной дорогой, не захватив немецкого подвижного состава, и у него не было железнодорожных бригад, чтобы переделать колею. Его обоз был в хаотичном состоянии после нападения германской кавалерии; его собственная кавалерия правого фланга действовала плохо; он потерял почти дивизию. Поэтому он решил оставаться на месте.

Вечер был жарким. Полковник Хоффман стоял у дома, в котором разместился штаб, обсуждая прошедший бой и перспективы на следующий день со своим непосредственным начальником генерал-майором Грюнертом, вместе с которым он надеялся управлять более слабыми Притвицем и Вальдерзее. Как раз в этот момент им было доставлено донесение от генерала Шольца, командира XX корпуса. Он сообщал, что огромная русская армия перешла границу силами IV, V корпусов и наступает На фронте шириной 80—90 километров. Хоффман со своей обычной манерой, когда никто не мог понять, говорит он серьезно или шутит, предложил «скрыть» донесение от Притвица и Вальдерзее, которые, по его мнению, «не могли управлять своими нервами». Однако замысел Хоффмана не удался, так как именно в этот момент Притвиц и Вальдерзее вышли из дома, и по их лицам можно было узнать, что они также прочли донесение. Притвиц предложил всем войти в дом и провести совещание. «Господа, — сказал он, — если мы будем продолжать действовать против Виленской армии, Варшавская армия выйдет к нам в тыл и отрежет от Вислы. Мы должны оторваться от Виленской армии и отступить за Вислу». Он не говорил больше «к Висле», а «за Вислу».

Хоффман и Грюнерт немедленно возразили, утверждая, что можно закончить бой с Виленской армией за два или три дня и все еще иметь время, чтобы встретить опасность с юга, а до этого корпус Шольца «как-нибудь сам справится».

Притвиц резко оборвал его. Решения принимал он и Вальдерзее. Он настаивал на том, что угроза со стороны южной русской армии была слишком велика. Хоффман должен отдать необходимые распоряжения относительно отхода за Вислу. Хоффман ответил, что левый фланг южной армии был уже ближе к Висле, чем немцы, и при помощи карты продемонстрировал, что отступление стало невозможным. Он попросил «указаний», как осуществить его. Притвиц выслал всех из комнаты и позвонил по телефону в генеральный штаб в Кобленц, сообщил о своем решении отступить к Висле, если не за нее. Он добавил, что из-за летней жары вода невысока и что он сомневается, удастся ли ему удержать реку без подкреплений.

Мольтке был поражен. Вот чем закончилось оставление этого толстого идиота во главе 8-й армии. Отдать Восточную Пруссию означало понести огромное моральное поражение, а также потерять самый ценный зерновой и мясо-молочный район. Хуже того, если русские форсируют Вислу, они будут угрожать не только Берлину, но и австрийскому флангу, и даже Вене. Подкрепления! Откуда он мог взять подкрепления, кроме как с Западного фронта, где все войска вплоть до последнего введены в действие. Снятие войск с Западного фронта теперь означало бы проигрыш кампании против Франции. Мольтке был слишком поражен или находился слишком далеко от места действия, чтобы подумать об отмене приказа Притвица. Он приказал своему штабу выяснить истинное положение вещей в результате прямых бесед с Франсуа, Макензеном и другими командирами корпусов.

Тем временем в штабе 8-й армии Хоффман и Грюнерт пытались убедить Вальдерзее, что отступление не выход из положения. Наоборот, Хоффман предлагал маневр, посредством которого 8-я армия, используя внутренние коммуникации и железные дороги, могла бы встретить обе русские армии и, если ситуация сложится так, как он предполагает, обрушить все свои силы на одну из них.

Он рассчитывал, если армия Реннекампфа не начнет преследования на следующий день, а он полагал, что не начнет, вывести I корпус Франсуа и доставить его окружным путем по железной дороге на юг для усиления XX корпуса Шольца. Франсуа должен занять рубеж на его правом фланге, напротив левого крыла Самсонова, находящегося ближе всего к Висле и поэтому представлявшего наибольшую угрозу. Дивизия генерала фон Моргена, которая не участвовала в деле под Гумбиненом, также будет отправлена в поддержку Шольцу, но другой дорогой. Доставка войск со всем их вооружением, запасами, лошадьми и боеприпасами, составление поездов, погрузка на станциях, заполненных беженцами, перевод поездов с одной ветки на другую — все это будет сложным делом, но Хоффман был уверен, что германская железнодорожная система, над которой поработало столько умных голов, справится с задачей.

Пока будет производиться эта переброска, отступление корпусов Макензена и фон Белова должно производиться в южном направлении в течение еще одного двухдневного марша, чтобы, окончательно оторвавшись от противника, они находились километров на 50 ближе к южному фронту. Отсюда, если все пойдет хорошо, они пройдут кратчайшим маршрутом и займут позиции на левом крыле Шольца, которого они достигнут вскоре после того, как Франсуа прибудет на правое. Таким образом, вся армия в составе четырех с половиной корпусов будет на месте, чтобы встретить южную армию русских. Кавалерия и резервы из Кенигсберга будут оставлены в качестве заслона перед армией Ренненкампфа.

Успех этого маневра зависел от одного условия: если армия Ренненкампфа не двинется дальше. Хоффман был уверен, что тот останется на месте день или больше, чтобы дать войскам отдых, переформироваться и наладить линии снабжения. Его уверенность базировалась не на каком-то мистическом озарении или сверхъестественном предвидении, а просто на уверенности, что Ренненкампф остановился по естественным причинам. Во всяком случае, корпуса Макензена и фон Белова не тронутся с места в течение еще двух или трех дней. К этому времени будут ясны при помощи перехваченных радиосообщений намерения Ренненкампфа.

Таковы были доводы Хоффмана, и они убедили Вальдерзее. Каким образом Вальдерзее уговорил Притвица или просто разрешил Хоффману подготовить необходимые приказы без одобрения Притвица — история умалчивает. Поскольку штаб не знал, что Притвиц тем временем доложил генеральному штабу о своем намерении отступить к Висле, никто не побеспокоился известить верховное командование о том, что от идеи отступления отказались.

На следующее утро два офицера из штаба Мольтке, с трудом дозвонившись по полевым телефонам, переговорили с каждым командиром корпуса, от которых они узнали, что положение было серьезным, но что решение об отступлении все же преждевременно. Поскольку Притвиц хотел отступать, Мольтке решил заменить его. В то время как он обсуждал этот вопрос со своим заместителем фон Штейном, полковник Хоффман наслаждался приятным чувством своей правоты. Разведка доложила, что в армии Ренненкампфа все спокойно: «они совсем не преследуют нас».

Немедленно был отдан приказ о перемещении I корпуса Франсуа на юг. Франсуа, по его собственным словам, был весь во власти эмоций и даже всплакнул, покидая Гумбинен. Разрешивший все-таки этот маневр Притвиц сразу же пожалел о сделанном. В тот же вечер он позвонил в генеральный штаб и снова сообщил фон Штейну и Мольтке, что предложение его штаба выступить против Варшавской армии было «невозможным, слишком смелым». Он заявил, что у него нет гарантии удержать Вислу со своей «горсткой людей». Он должен иметь подкрепление. Это решило вопрос о его снятии.

Восточный фронт был готов развалиться. Был нужен кто-то смелый, сильный и решительный, чтобы немедленно взять командование в свои руки. Никогда заранее нельзя сказать, как тот или иной командир поведет себя в крайних ситуациях войны, но генеральному штабу повезло, он знал такого офицера, который только неделю назад показал себя в бою, — Людендорф, герой Льежа. Он будет хорошим начальником штаба 8-й армии.

По германской системе командования, осуществляемого двумя лицами, начальник штаба был не менее важным лицом, чем командир, а порой, в зависимости от опыта и темперамента, и выше его.

В это время Людендорф был со 2-й армией фон Бюлова на окраинах Намюра, где после успеха с Льежем он руководил штурмом второй большой бельгийской крепости. Он находился на пороге Франции в критический момент, но на Восточном фронте он был нужнее. Мольтке и фон Штейн согласились с тем, что его следовало отозвать. Немедленно на автомобиле был послан капитан штаба с письмом, полученным генералом Людендорфом в 9 утра 22 августа.

«Вы можете спасти положение на Востоке, — писал фон Штейн. — Я не знаю другого человека, которому бы я так абсолютно доверял». Он извинялся за то, что отзывал Людендорфа в момент решающих действий, «которые, дай бог, будут окончательными», но жертва была «неминуемой». «Конечно, Вы не будете нести ответственности за то, что уже произошло на Востоке, но с Вашей энергией Вы можете предотвратить худшее».

Через 15 минут Людендорф выехал на том же автомобиле из штаба. По пути он проехал через Вавр, который «только накануне, когда я проезжал его, был мирным городом. Теперь он горел. Здесь жители тоже стреляли в наших солдат».

В шесть часов вечера Людендорф прибыл в Кобленц. В течение трех часов он получил сведения об обстановке на Востоке, был принят Мольтке, «выглядевшим очень усталым», и кайзером, который был «очень спокоен», но глубоко задет вторжением в Восточную Пруссию. Людендорф отдал несколько приказов 8-й армии и в 9 часов вечера отбыл специальным поездом на Восточный фронт. Приказы, которые он отдал, содержали, помимо распоряжения Хоффману и Грюнерту встретить его в Мариенбурге, указания корпусу Франсуа отправиться по железной дороге на поддержку XX корпуса Шольца на юге, корпусам Макензена и фон Белова завершить отрыв от противника, отдыхать и переформироваться в течение 23 августа. Фактически это были приказы Хоффмана, олицетворявшие идеал германской военной академии, в которой все слушатели, получившие задачу, давали одинаковый ответ. Возможно также, что Людендорф видел телеграфную копию приказа Хоффмана.

Пока они ехали через Бельгию, капитан из штаба сообщил Людендорфу, что в качестве командующего 8-й армией генеральный штаб выбрал отставного генерала, но еще не было известно, согласится ли он на это назначение. Его имя было Пауль фон Бенкендорф унд Гинденбург. Людендорф не знал его. Позднее, перед отъездом из Кобленца, ему сообщили, что генерал фон Гинденбург принял назначение и сядет в поезд в Ганновере в 4 часа утра.

Решив вопрос с начальником штаба, генеральный штаб стал подыскивать командующего армией. Людендорф, как все признавали, был человеком незаурядных способностей, но чтобы «комплект был полным, нужен был настоящий «фон». Перебрали имена всех отставных командиров корпуса, и тут фон Штейн вспомнил, что накануне войны он получил письмо от бывшего товарища, «Не забудь меня, если окажется, что где-то нужен командир» — и сообщавшее, что его автор еще «крепок». Как раз тот, кто нужен. Он происходил из старой юнкерской семьи, жившей в Пруссии столетия. Служил в генеральном штабе у Шлиффена, прошел все ступени до начальника штаба корпуса и ушел в отставку в 1911 году в возрасте шестидесяти пяти лет. Через два месяца ему будет шестьдесят восемь, но он был не старше Клюка, Бюлова и Хаузена, трех генералов правого крыла. Теперь на востоке, после паники Притвица, был нужен человек без нервов, а Гинденбург в течение всей своей безупречной карьеры был известен абсолютной невозмутимостью. Мольтке одобрил, кайзер дал свое согласие. Отставному генералу была направлена телеграмма.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.