III

III

Выйдя из тюрьмы, Феликс решил вернуться на родину. Он нанялся на английский парусник «Пинмор», на котором совершил 285-дневное плавание от Сан-Франциско до Ливерпуля, ни разу при этом не побывав не берегу. Сначала парусник долго дрейфовал из-за полного штиля, а еще дольше преодолевал встречный шторм у мыса Горн. За время плавания шесть человек умерли от цинги и сонной болезни. Продовольствия на «Пинморе» имелось всего на сто восемьдесят пять суток, а воды — и того меньше. Кроме того, и имевшаяся на судне вода оказалась испорченной из-за того, что потекли цистерны.

У всех начали опухать ноги, никто уже не был в силах работать на реях, и идти пришлось только под штормовыми парусами. При этом, ни одно судно не попадалось навстречу, и весь рейс не было ни одного дождя. У островов Сцилли (юго-западное побережье Британии) была разделена последняя порция гороха.

Когда в Ла-Манше к паруснику подошел буксир, то его встретили отчаянными криками: «Воды! Воды!»

Провалявшись две недели в госпитале, Феликс отправился в Гамбург. За время плавания Феликс заработал более тысячи марок и гордо прогуливался по городу. Стоял декабрь — время знаменитой гамбургской ярмарки, и Феликс вдоволь повеселился во время народных гуляний, победил в одном из балаганов знаменитого ярмарочного борца Липстулиана, выиграв приз в двадцать марок.

Погуляв таким образом две недели, Феликс нанялся на немецкую шхуну «Цезарея», которая собиралась идти из Гамбурга в Мельбурн. Это было первое немецкое судно, на котором пришлось служить Феликсу Люкнеру. Капитан шхуны был очень опытным моряком, но страшно скупым и мелочным. Вместе с коком он делал все возможное, чтобы урезать матросский рацион и сэкономить «харчевые деньги».

В ответ матросы украли с камбуза несколько окороков. Капитан заподозрил, что их украл кок и где-то припрятал для себя. Дело кончилось тем, что кок кровно обиделся и в Ньюкастле сбежал со шхуны. Судно осталось без кока, а никто из команды не хотел занять его место. Тогда капитан решил назначить кока своей властью и, узнав, что Феликс умеет кипятить воду, выбрал именно его. Изголодавшийся Феликс согласился, надеясь как следует полакомиться в офицерской продовольственной баталерке. Там он набил себе полное брюхо сливами, сушеными яблоками и вареньем, а также опустошил две банки пикулей. Для команды Феликс в первый день нахождения на должности сварил горох, незаметно сунув туда кость от окорока и влив бутылку красного вина. Капитан и вся команда решили, что Феликс — прирожденный кок. От такой похвалы Феликс возгордился, и на следующий день горох пригорел. Феликс добавил в котел еще несколько пригоршней гороха и влил еще одну бутылку красного вина. Кроме того, он слышал, что, в случае пригорания, обычно пользуются содой. В каком количестве, он не знал, а потому добавил соды побольше.

Капитан три дня не вставал с койки, а Феликса выгнали с камбуза, заменив другим матросом.

До Мельбурна добрались без особых приключений, сдали груз, погрузили уголь и направились в чилийский порт Калета-Бийона, где приняли в трюмы селитру, и пошли в Плимут. В этом плавании Феликс официально получил звание матроса первого класса. Он уже мог самостоятельно ставить фор-брамсель, что было официально зафиксировано в вахтенном журнале и матросской книжке.

У Фолклендских островов шхуна попала в зону сильного циклона. Шторм был попутным, и вначале шхуна хорошо шла по курсу. Но по мере того, как шторм усиливался, идти по ветру становилось все опаснее. Необходимо было делать поворот на фордевинд. В случае запоздания с этим маневром, судну грозила бы верная гибель, поскольку хлынувшие с кормы волны могли все смести на своем пути.

Исполинские волны набегали сзади и обрушивались на корму «Цезареи». Шхуна шла под четырьмя парусами со скоростью десять узлов. Наконец, паруснику удалось прорваться в центр циклона, где царили полный штиль и тишина. Из-за безветрия, суда в центре циклона теряли ход и становились игрушкой у разбушевавшихся волн, которые ветер со всех сторон гнал к центру циклона. Единственным спасением являлся как можно более быстрый проход через этот центр. Потеряв стеньги и черпая воду бортами, «Цезарее» удалось пройти через центр циклона, и шхуна снова попала в свирепую бурю, которая ревела с удвоенной силой. Брам-реи и марса-реи грохнулись вниз и повисли за бортом. Большую часть такелажа разорвало. Приготовившийся к неминуемой смерти Феликс сам не понимал, как им удалось выскочить из циклона. На палубе все было сломано и порушено, в трюмах было полно воды. Теперь работать приходилось день и ночь: исправлять такелаж, выстреливать новые стеньги, ручными помпами откачивать воду из трюмов.

После 120-дневного перехода «Цезарея», наконец, пришла в Плимут. Вся команда, исключая Феликса и еще двух моряков, немедленно списалась с судна. Несколько новых матросов прибыли из Гамбурга, а остальных навербовали прямо в Плимуте. В большинстве своем, это были кочегары, которым еще никогда не приходилось выходить в море под парусами. Такая команда не сулила шхуне ничего хорошего.

«Цезарея» приняла в Плимуте груз мела в бочках и триста тонн мышьяка в маленьких бочонках. Груза было мало, распределен он был не совсем правильно, что вызывало беспокойство за остойчивость судна. Пунктом назначения был Нью-Йорк, и капитан рассчитывал быстро туда добраться. Однако постоянные штормы очень замедлили путь шхуны. Бывшие кочегары, которых прозвали «пароходными ослами», не умели ни управляться с парусами, ни стоять на штурвале, предоставив делать эту работу Феликсу и еще нескольким бывалым морякам. Те, в свою очередь считая кочегаров дармоедами, срывали на них свое возмущение и злость.

После продолжительного периода штормов, погода, наконец, прояснилась, задул попутный ветер, дав возможность поставить брамселя.

Приближалось Рождество, и капитан решил его торжественно отметить. Из швабр и голиков была сооружена елка, которую украсили цветной бумагой и разной мишурой. Каждый член команды получил от капитана рождественский подарок — фунт табака. Кроме того, капитан выставил матросам окорок и ендову с джином. В кубрике зажгли рождественские свечи, и депутация матросов отправилась к капитану, чтобы поздравить его с праздником и пригласить полюбоваться елкой. Капитан пошел к матросам на бак, а кок вынес ендову с джином. Джин матросы разлили по чаркам, приготовившись чокнуться друг с другом и капитаном.

И в этот момент на шхуну внезапно налетел так называемый «белый шквал». Этот шквал называют «белым» потому, что приближение его незаметно. Шквал налетел спереди, потащив шхуну назад. Фор-стеньга полетела за борт, за ней — грот-стеньга, уцелели только мачты.

Матросы ринулись к снастям, большая часть которых оказалась порванными, они свисали с обоих бортов, развеваясь по воздуху. Капитан бросился к штурвалу, поскольку рулевого сбило с ног, и он лежал полумертвый на настиле мостика. От тяжелых травм он через пару дней скончался.

Уцелели только паруса на нижних реях. Отрубив топорами концы, паруса вынесли на ветер, чтобы сообщить шхуне хоть какой-то ход. После четырех часов каторжной работы шхуну снова удалось взять под контроль. При этом, каким-то чудом никого не убило и не смыло за борт, хотя волны свободно перекатывались через потерявший управление парусник.

А нанятые в Плимуте кочегары даже не вышли из кубрика, попрятавшись там, как кроты. А шторм, между тем, усиливался, вскоре достигнув силы урагана. Под тяжестью груза провалилась средняя палуба, в трюмах началась течь. Все бросились перегружать бочонки с мышьяком, большая часть которых лопнула. От мышьяка разъедало глаза, а на всем теле высыпала сыпь.

Шхуна получила сильный дифферент на нос. Матросы, сменяя друг друга, пытались остановить прибыль воды ручными помпами. Огромная волна, обрушившись на «Цезарею», смыла камбуз вместе с коком, плитой, котлом, утварью и угольным ящиком. О спасении кока нечего было и думать. Сорок восемь часов работали матросы у помп, но вода все прибывала. Феликс Люкнер понял, что больше работать он не в состоянии — не было сил. Выбились из сил и все остальные. Никакие уговоры и угрозы капитана не могли вернуть людей к помпам.

В это время еще одна исполинская волна обрушилась с кормы на «Цезарею» с такой силой, что шестеро матросов были сбиты с ног. Двое из них были мгновенно смыты за борт, одного прижало к вантам, оторвало руку, а затем также унесло в море. Еще одному размозжило череп, а тело другого с раздробленными костями перекатывалось по палубе с борта на борт.

Феликса тоже сбило с ног и не унесло за борт только потому, что его нога оказалась зажатой между обломком мачты и маховиком помпы. Ногу сдавило так, что кость переломило. Шхуну бросало и крутило на волнах. Волна за волной захлестывали Феликса, и он рисковал захлебнуться прямо лежа на палубе. Зажатая нога не позволяла ни встать, ни отползти в другое место.

Матросы ломами сдвинули упавшую мачту, освободили Феликса и перенесли его в каюту капитана.

Между тем, положение судна становилось все безнадежнее. Нос уже по бушприт погрузился в воду, и оставалось только одно — оставить шхуну, ища спасения в шлюпках. К счастью, судовой плотник быстро успел наложить Феликсу лубок на сломанную ногу, и тот получил возможность спасаться вместе со всеми.

Шлюпки сбрасывались за борт на длинных тросах, при этом в море выливали масло, чтобы уменьшить волнение. Обвязываясь концами, матросы прыгали за борт и плыли к шлюпкам. Следующие, держась за те же концы, плыли им вслед. Одна шлюпка пошла с капитаном, другая — со штурманом.

Отвалив от гибнущей шхуны, матросы только табанили веслами, чтобы удержаться против волны. Грести вперед было нельзя — шлюпки немедленно перевернуло бы.

Так продолжалось остаток дня и всю следующую ночь.

На шлюпках был небольшой запас сухарей и питьевой воды. Холод и несколько бессонных ночей настолько изнурили моряков, что многие уже с облегчением думали о скорой смерти. Капитан, будучи опытным моряком, уже не раз побывавшим в похожих ситуациях, старался подбодрить своих подчиненных:

— Держитесь, ребята! Не отказывайтесь так легко от жизни! Не впадайте в уныние и панику!

Он удерживал матросов от питья соленой воды, что только ускорило бы их гибель. Все испытывали такую жажду, что сосали собственные пальцы, лишь бы вызвать отделение слюны.

Так продолжалось четверо суток, в конце которых на горизонте показался пароход. К веслу привязали чьи-то штаны и стали ими размахивать. Все притихли в ожидании и надежде, напряженно вглядываясь в пароход: заметит он их или нет? Многим уже казалось, что пароход меняет курс, направляясь к терпящим бедствие. Но это было не так — пароход все более удалялся и, наконец, скрылся из вида.

К счастью, ветер несколько стих. Удалось, посменно сидя, поспать. У Феликса, который, из-за сломанной ноги страдал больше других, зародилась мысль выбрать жребием жертву и утолить жажду его кровью. Удерживал страх, что жребий может выпасть именно на него. После того, как пароход исчез, капитан уже не мог контролировать поведение матросов, которые решили выпить весь остаток пресной воды. А там будь, что будет. Было уже все равно.

Утром опять, увидели пароход. Матросы снова стали размахивать веслом с привязанными к нему штанами, уже ни на что особо не надеясь. Но на этот раз с парохода их заметили и повернули на помощь. Сил радоваться уже не было. Вид приближающегося парохода, напротив, привел моряков в состояние какого-то отупения.

С парохода сбросили шторм-трапы, но карабкаться по ним ни у кого не было сил. Никто не мог вообще подняться на ноги, предоставив спасителям делать все, что они хотят.

Команда парохода использовала грузовые стрелы, чтобы поднять спасенных со шлюпки к себе на борт. Феликс совершенно не помнил, как он оказался на пароходе. Он проспал шестнадцать часов, не отдавая себе отчета, где он находится.

Пароход шел в Нью-Йорк, где Феликса Люкнера сдали в немецкий госпиталь. Когда разбинтовывали его ногу, она вся была черной. Врач, осмотрев кость, выступившую наружу, сокрушенно покачал головой. Он не сомневался, что началась гангрена. Но на следующий день пришел какой-то старый профессор и обрадовал Феликса: это не гангрена, а огромный кровоподтек. Будем лечить.

Провалявшись в госпитале восемь недель, Феликс нанялся на канадскую шхуну «Флаинг фиш», которая уходила на Ямайку с грузом леса. Незадолго до конца рейса Феликс крышкой люка, по собственной неосторожности, снова сломал себе ногу. Его принесли в больницу на Ямайке в чем он был: в голландке, брюках и в одном сапоге. Все остальные вещи остались на судне.

Спустя две недели, кто-то из администрации больницы поинтересовался у Феликса, остались ли у него какие-нибудь деньги на судне. У Феликса оставались там шесть фунтов, о чем он и сообщил. Но оказалось, что капитан шхуны оставил в консульстве лишь три фунта, а остальные деньги Феликса, включая и жалование, присвоил себе. Молодой моряк оказался без одежды и без гроша в кармане. Администрация больницы, недолго думая, выкинула его вон, и Феликс с загипсованной ногой очутился на улице.

Опираясь на палку, он с трудом добрался до песчаных пляжей, где и решил обосноваться. Там, по крайней мере, можно было спать, зарывшись в теплый песок. Питался Феликс кокосовыми орехами, которые нашел отвратительными, но просуществовал на них три дня, дождавшись прихода в порт какого-то английского парохода.

Опираясь на палку, волоча за собой ногу в гипсе, Феликс поднялся на судно. Он был небрит, грязен, без фуражки, волосы висели длинными космами, с обожженного солнцем лица слезала кожа.

Пароход разгружал уголь. Феликс разыскал вахтенного помощника, надеясь с ним поговорить, но тот встретил его длинным английским ругательством и прогнал вон.

Ошарашенный такой встречей, Феликс спустился обратно на причал, захватив с собой пустой угольный мешок, сам не зная, зачем. Встретив какого-то негра, он попросил разрезать его гипсовую повязку и явно поторопился — нога еще не зажила. На жар тропического солнца нога отзывалась мучительной болью. Тут и пригодился украденный на пароходе мешок, которым Феликс обернул больную ногу. Ночью этот мешок служил ему подушкой.

Прошло еще три дня. Феликс жил на пляже, питаясь кокосовыми орехами и бананами. Как-то, ковыляя по берегу небольшой речушки, протекавшей на окраине города, Феликс набрел на бамбуковую рощу, где старый негр срезал бамбуковые стволы. У Феликса сохранился его матросский нож, и он предложил негру помощь, заработав на этом шесть пенсов на еду. Хотя негр очень подозрительно посматривал на Феликса, но разрешил переночевать в своем сарае. Утром, позавтракав маисом, они снова занялись резкой бамбука. В разгар работы Феликс заметил, что с моря к острову подходит какой-то белый пароход. Простившись с негром, Феликс побрел в гавань.

Пришедший корабль оказался немецкой канонерской лодкой «Пантера». Много матросов канлодки сошло на берег, и Феликс решил попросить помощи у земляков. В одной из групп он заметил высокого матроса, говорившего с сильным саксонским акцентом, и обратился к нему на родном диалекте, рассказав о том бедственном положении, в которое попал. Он попросил матроса принести ему немного хлеба. Тот торопился обратно на корабль, но велел Феликсу прийти на причал к шести часам.

Вечером новый знакомый принес Феликсу целую буханку черного хлеба и сказал ему, что он может каждый вечер приходить за хлебом. На следующий вечер Феликс попросил у матроса достать ему фуражку и пару башмаков. Поскольку приближался воскресный день, в который матросы могли приводить на борт своих друзей, матрос с «Пантеры» пригласил Феликса прийти завтра на борт канонерки. Тот стал отказываться, но новый друг уговорил его, и утром Феликс пришел на борт «Пантеры». Матросы сидели за столом, накрытом прямо на баке, и пили кофе. Феликс почувствовал себя несчастным босяком, попавшим в дом богачей. Матросы пригласили Феликса за стол, но в этот момент на баке появился вахтенный офицер. Матросы встали. Феликс тоже встал. Офицер, увидев его, резко скомандовал: «Рассыльный!»

— Есть, господин лейтенант! — держа руку у бескозырки, подлетел рассыльный.

— Выкиньте этого типа за борт, — приказал лейтенант. — А впредь примите меры, чтобы подобная сволочь не проникала на корабль!

Рассыльный подошел к Феликсу и тихо сказал:

— Давай по-быстрому, дуй на стенку!

Друг-саксонец успел шепнуть Феликсу на прощание: «Завтра для тебя я украду у лейтенанта его брюки и фуражку. Приходи на пирс, как обычно».

Феликс был потрясен. Попасть на родной корабль, слышать родную речь, находясь под сенью германского военно-морского флага, чтобы в итоге услышать на родном языке обращенные к нему слова: «Выкиньте эту сволочь за борт»!

Волоча обернутую угольным мешком больную ногу, Феликс брел по пирсу. Слезы обиды текли по его грязным небритым щекам. Слова вахтенного офицера «Пантеры» продолжали звучать в его ушах. Ему хотелось куда-нибудь спрятаться, чтобы его никто не видел.

Вряд ли он и сейчас помнил, что был по рождению графом. А еще менее он мог себе представить, что, спустя не так уж много лет, он снова поднимется на борт «Пантеры», но на этот раз уже в качестве командира этой канонерской лодки германского флота. Назначен он будет на этот пост собственным указом кайзера Вильгельма II, которому Феликс во время аудиенции рассказал эту историю...

Но это еще впереди, а пока Феликс, жуя бисквиты, полученные на прощание от матросов «Пантеры», ждал наступления вечера, чтобы снова встретиться со своими новыми друзьями.

В десять часов вечера два матроса передали в темноте Феликсу синие брюки, фуражку, парусиновые сапоги, носки, тельняшки, мыло и бритву. Так радоваться Феликсу не приходилось еще никогда в жизни. Приведя себя в порядок и приодевшись, Феликс сразу же получил место матроса-швартовщика. Он должен был, находясь на стенке, принимать швартовы с подходящих судов и надевать их на кнехты. Платили хорошо, и Феликс снова почувствовал себя человеком. Но его смертельно тянуло в море.

Через месяц он нанялся матросом на шхуну «Нью Скоттия», ходившую по островам Карибского моря.

Во время одного из рейсов шхуна пришла в мексиканский порт Тампико, где Феликса (уже в который раз!) охватила жажда бродяжничества. Феликс с одним из своих приятелей отпросился у капитана в отпуск на несколько дней. Верхом на лошадях они отправились в глубь страны — в мексиканские прерии и стали жить там среди ковбоев, табунов мустангов, бесчисленных стад бизонов и прочей экзотики. Они учились кидать лассо, участвовали в скачках и родео и, конечно, на судно опоздали. Когда они вернулись в Тампико, шхуна уже ушла. Но оба матроса не очень расстроились. В такой благодатной стране, как Мексика, можно было, работая носильщиком на базаре, заработать и на пропитание, и на девочек, и на карточные игры. Когда же беготня с корзинами им надоела, оба завербовались на военную службу, став солдатами мексиканской, армии. Служба была не очень трудная. Учений никаких не проводилось, но приходилось стоять в карауле "у дворца, где жил диктатор Мексики Порфирио Диас. Как и можно было легко предугадать, военная служба обоим матросам быстро наскучила, они дезертировали из армии и поступили на строительство железной дороги. Быстро сбежав со стройки, оба добрались до порта Веракрус, где нанялись на танкер, идущий в Гавану. В Гаване Феликс завербовался на норвежский парусник, который шел в Ливерпуль с заходом в Нью-Йорк. На паруснике Феликс освоил норвежский язык, еще не предполагая, как это ему пригодится в будущем.

Из Ливерпуля Феликс направился в Гамбург.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.