Лирики и физики

Лирики и физики

В принципе, ранее любые крючки на эту тему, закидываемые «папистами», встречались с православной стороны в штыки. Однако в конкретное время, в конкретном месте, да еще и учитывая авторитет Скарги, ставший к 80-м годам XVI века категорией едва ли не абсолютной, отторжения не возникло. Напротив. Православным иерархам давно уже хотелось быть такими же «князьями церкви», как их коллеги-католики, их огорчала собственная «второсортность, а по сути, учитывая еще и традиционную зависимость от православных магнатов-спонсоров, так даже и «третьесортность». Спонсорам тоже хотелось стать «более равными», а кроме того, они наконец осознали, что в реформаторских сектах, куда убредают «их» людишки, нет-нет да звучат разговорчики о том, что «когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был дворянином?». О католических кругах и говорить нечего: их самым страшным сном была усиливающаяся ориентация малороссийского «быдла» на Москву, ликвидировать которую «православный истеблишмент», сидящий на дотациях магнатов, был не в силах. Так что явление «православного Скарги» было всего лишь вопросом времени, и даже то, что стать им решился именно Ипатий Пацей, епископ Владимирский и Брестский, учитывая его биографию, тоже едва ли может быть названо случайностью. Человек из разряда искателей истины, он, в юности порвав с «суевериями» и пройдя через несколько сект, в итоге пришел к выводу: да, вернейший путь к Господу ведет все-таки через «отеческую веру», однако Скарга прав в том, что уберечь ее от гибели можно лишь через ту самую «иерархическую унию».

Настоящих буйных, известное дело, мало, однако много дрожжей для пирога и не надо. Уже в 1590-м Гедеон Балабан, епископ Львовский и один из активистов «Ипатьевой рады», организовал встречу в Белзе, где вопрос об «иерархической» унии впервые, хотя и негласно, стоял на повестке дня, а с 1591 года в Бресте, уже под официальной «крышей» Ипатия, почти без перерыва шли соборы, обсуждавшие конкретику. Довольно быстро узкий кружок искателей истины растворился в массе «заинтересованных лиц». Что и неудивительно. Теперь, когда нашлось кому сказать «а», в желающих заявить «б» дефицита не было. Типичнейшим образцом этого сектора их преподобий был шустро вырвавшийся в лидеры Кирилл Терлецкий, епископ Лужский и Острожский, уже в те времена считавшийся личностью одиозной. Судя по всему, что о нем известно, спасение души — в отличие от земель, доходов и прочей мирской мишуры — его волновало не слишком, а кроме того, по мнению современников, «угодой Костелу» он стремился закрыть с десяток «висящих» на нем следственных дел по вполне уголовным статьям; показательно, что позже, сорвав банк по максимуму, Кирилл потерял интерес к унии и ушел в разгульную, политически нейтральную жизнь. Впрочем, это крайний случай, святое с грешным в той или иной степени путали практически все, даже люди из близкого окружения Ипатий, вплоть до Гедеона Балабана. Относительно же Михаила Рогозы, митрополита Киевского, по должности обязанного принять меры против «активистов», но вместо того взиравшего на творящееся с доброжелательным безразличием, исследователи по сей день не пришли к выводу, был ли он сознательным агентом влияния Ватикана или просто плыл по течению, наблюдая, чья возьмет.

Люди, в общем, были разные, и мотивы у них тоже разные. Однако в июне 1595 года очередной Собор выработал-таки 33 «конечные артикулы», на основе которых 7 епископий, входивших в Киевскую митрополию, готовы были признать суверенитет Святого Престола. Капитуляция, надо отметить, не была вовсе безоговорочной; полностью сдаваясь политически, православные иерархи ставили, однако, и серьезные условия, требуя не посягать на догматы Православия (в первую очередь не навязывать пресловутый filioque), а также признать за Киевской митрополией оставить право назначать епископов без вмешательства Рима.

С этим документом Ипатий и Кирилл, поддержанным и одобренным Сигизмундом III и Костелом, сразу после закрытия Собора отправились в Рим, где были приняты папой Климентом VIII, а уже 23 декабря была оглашена апостольская конституция (манифест) Magnus Dominus, зафиксировавшая и констатировавшая унию церквей. Однако содержание конституции отличалось от «артикулов» как небо от земли. Киевская митрополия принималась в лоно католицизма на общих основаниях, положенных «раскольникам», как «грешная сестра». В плане догматов ни на какие уступки Святой Престол не пошел, а 23 февраля 1596 года в булле Decet Romanum Pontificem на имя митрополита Рогозы было специально разъяснено, что не будет и автономии. Гарантировались только защита от «наездов» светских властей, места в Сенате Речи Посполитой для униатских епископов и освобождение от налогов для всего их клира. В качестве пряника гарантировалось также уважение к восточной литургической традиции (церковнославянский язык, обряды), то есть к сугубо внешней стороне вопроса, о чем, кстати, в первую очередь ходатайствовали перед Ватиканом мудрые иезуиты, хорошо понимавшие, что «биомасса» в тонкостях не разбирается, но на изменения во внешней части способна отреагировать нервно. В духовном плане это уже была полная сдача на милость победителя, и будь в делегации другие люди, переговоры, скорее всего, сорвались бы. Но Кириллу «высокие сферы» были до лампочки — его интересовало именно освобождение от податей, а также список епархий, которые он, проявив сговорчивость, сможет получить. Интеллектуально же честный Ипатий, судя по всему, в ходе бесед пришел к выводу, что полумерами ограничиваться не следует, поскольку истина в «чистом» католицизме. Так что «артикулы» полетели в корзину, и 9 октября 1596 года на очередном Соборе в Бресте в присутствии митрополита Михаила Рогозы, епископов Луцкого, Владимиро-Волынского, Полоцкого, Пинского и Холмского, под аплодисменты папского нунция и вельможной элиты Речи Посполитой была принята фактически католическая доктрина в «утешительной» православной обертке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.