Глава 11 Корабли ищут базы

Глава 11

Корабли ищут базы

С появлением русских крейсерских судов на Дальнем Востоке, естественно, возникла проблема их базирования. Ни Николаевск-на-Амуре, ни Петропавловск-Камчатский, ни тем более Охотск не могли по настоящему служить главной военно-морской базой.

Еще в августе 1855 г. английские пароходы-фрегаты «Винчестер» и «Барракуда» под командованием адмирала Сеймура исследовали побережье Приморья в поисках русской эскадры. Так англичане стали первыми европейцами, оказавшимися в бухте Золотой Рог. Местное же население называло бухту Хайшеньвэй — бухта трепангов. Англичане провели картографическую съемку бухты и назвали ее порт Мэй.

18 июня 1859 г. в бухту вошел русский пароход «Америка», на борту которого находился граф Н.Н. Муравьев-Амурский[95], который и назвал эту бухту Золотой Рог, а ее северную часть — Порт Владивосток. 20 июня 1860 г. по приказу Муравьева-Амурского в бухту пришел военный транспорт Сибирской флотилии «Манджур» и в районе порта Владивосток высадил десант солдат 3-й роты 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона под командованием прапорщика Н.В. Комарова. Этот отряд и организовал здесь постоянный военный пост. Однако Муравьев не собирался основывать здесь военный порт, поскольку его планировали основать в 90 верстах южнее в заливе Посьет.

Зимой 1860 г. в японский порт Хакодате прибыл на французском пассажирском пароходе капитан 1-го ранга Иван Федорович Лихачев. Там, в русском консульстве, он узнал о планах высадки англичан в заливе Посьет. И вот, подобно Невельскому, Лихачев принимает решение занять залив Посьет в инициативном порядке. Район Владивостока и залив Посьет формально принадлежали Китаю, но в радиусе многих сотен верст там не было ни китайских солдат, ни чиновников.

11 апреля 1860 г. транспорт «Японец» бросил якорь в Новгородской гавани залива Посьет. На следующий день Лихачев осмотрел бухту и объявил ее территорией Российской империи. Собственной властью он распорядился основать пост в бухте Новгородская и оставил там команду численностью в 21 человек под командованием лейтенанта П.Н. Назимова, которому дал специальную инструкцию. Там говорилось, что в случае появления иностранных судов надлежит поднимать русский флаг и объяснять их командирам, что бухта Новгородская и залив Посьет являются собственностью России.

13 апреля «Японец» поднял якорь и направился в Печилийский залив. К тому времени в Печилийском заливе близ китайского порта Таку собрались фрегат «Светлана», корвет «Посадник», клипера «Джигит», «Разбойник» и «Наездник». Ожидалось прибытие других кораблей. По присоединении «Японца» к эскадре Лихачев принял командование над ней. Китайская сторона стала податливее, и 2 октября 1860 г. был заключен Пекинский договор, по которому неразграниченные ранее территории отошли к России.

Так 143 года назад сформировались современные границы между Россией и Китаем по рекам Амуру и Уссури. Все побережье Приморья до границы с Кореей стало русским.

В ознаменование заслуг в решении столь важного для державы вопроса И.Ф. Лихачеву был присвоен в 35 лет чин контр-адмирала и вручен орден Святого Владимира 3-й степени. Высочайший указ Александра II от 12 июня 1861 г. гласил: «Во внимание к чрезвычайно полезным трудам эскадры Китайского моря и отличной точности, с которой были выполнены ею предначертания, послужившие к заключению трактата с Китаем, Государь Император изъявил свое монаршее благоволение начальнику эскадры и всем командирам».

Победу в войне и политике, а первая, как сказал Клаузевиц, является лишь продолжением второй, определяет не столько уровень военной техники и знаменитый толстовский «дух войска», сколько дух высшего и среднего комсостава, проявивших инициативу и взявших на себя ответственность.

Увы, через 40 лет русских капитанов и адмиралов охватит панический страх перед начальством, и они с позором проиграют войну многократно слабейшему противнику. Причем, о чудо! Отечественные историки причислят к лику святых перестраховщика Руднева, а деяния Невельского и Лихачева отойдут на второй план.

Но вернемся к истории освоения Приморья. 20 июня 1860 г. в бухте Золотой Рог с транспорта «Манджур» была высажена 3-я рота Восточно-Сибирского линейного батальона под командованием капитана Черкавского. Солдаты построили на северном берегу Золотого Рога казарму, склады и другие постройки. Осенью на зимовку во Владивосток прибыл корвет «Гридень». С него сняли четыре пушки и установили их на берегу. Зимой 1860–1861 гг. на пост несколько раз нападали банды маньчжур, но были отбиты.

В 1861 г. в заливе Золотой Рог появилась английская эскадра адмирала Гона. Видимо, британцы хотели обосноваться в «порту Мэй», но, увидев русских, были вынуждены ретироваться. В 1862 г. военный пост был переименован в порт, а через два года во Владивостоке была учреждена должность начальника южных гаваней.

Первые русские крестьяне появились в Южно-Уссурийском крае в 1862 г. Это были 32 семьи из Воронежа, основавшие село Турий Рог. До этого они были поселены в 1860 г. на реке Амур в 20 верстах ниже села Хабаровки. На реке Сучан обосновались землепашцы в 5 дворов из каторжных, окончивших положенный срок работ. Они стали основателями сел Александровка и Владимировка.

В 1864 г. решено было начать заселение приморской полосы края. В окрестности залива Святой Ольги были доставлены с низовьев Амура 257 крестьян и небольшое число «бессрочно-отпускных» солдат. А 15 августа 1865 г. во Владивосток на военном транспорте «Гиляк» прибыло 84 человека переселенцев из Николаевска-на-Амуре. Одновременно в пост Владивосток был направлен взвод горной артиллерии под началом прапорщика С.А. Гильтебранта для укрепления местной обороны. К этому времени все гавани залива Петра Великого были подчинены начальнику южных гаваней с местопребыванием во Владивостоке.

Роль нового порта в обеспечении военно-морских сил России на Дальнем Востоке возрастала. В 1864 г. сюда переведен из Николаевска-на-Амуре дивизион Забайкальской горной линейной артиллерии. Поселок постепенно рос. В 1866 г. завершилось строительство телеграфной линии, связавшей его с Николаевском-на-Амуре, Де-Кастри, Софийском и Хабаровкой. К этому времени во Владивостоке было 10 казенных зданий, 34 частных дома, 12 магазинов-складов и 14 китайских фанз, а уже через два года — 22 казенных здания. Население Владивостока к этому времени насчитывало около 500 человек.

Несколько слов стоит сказать и о Николаевске-на-Амуре. В 1856 г. в образовавшейся Приморской области Николаевск-на-Амуре стал областным центром, в нем сосредоточились управление русскими портами Тихого океана и областная администрация. Первым губернатором Приморской области стал контр-адмирал Петр Иванович Казакевич.

Недостатком Николаевского порта была малая глубина бухты, не допускавшая в те годы входа судов осадкой более 4 футов (1,2 м). Поэтому морские суда были вынуждены останавливаться на открытом для ветров рейде в 2 верстах от Николаевска. Товары выгружались на баржи, а с них — на речные суда. Из-за мощного ледового покрытия порт функционировал лишь с конца мая до конца октября.

Первоначально вооружение береговых батарей Николаевска-на-Амуре было относительно слабым и состояло в основном из орудий, снятых с вооружения Кронштадтской и других крепостей. Наши адмиралы наивно полагали, что англичане тоже пошлют в Татарский пролив устаревшие корабли. Так, к началу 1895 г. на вооружении Николаевска состояло: 14 3-пудовых гладкоствольных бомбических пушек, 4 9-фунтовых стальных пушек обр. 1867 г., 6 12-фунтовых батарейных (нарезных, с дула заряжаемых) пушек, 6152-мм медных мортир (также с дула заряжаемых), а также 4 3-фунтовые горные пушки обр. 1867 г. Как видим, большинство этих орудий годилось лишь для артиллерийского музея. В течение последующих четырех лет на вооружение поступило 14 203-мм пушек обр. 1867 г. на станках Семенова и 10 203-мм стальных мортир обр. 1867 г. Скажем, пополнение состояло не из новейших орудий, но, тем не менее противнику без больших броненосцев соваться в Амурский лиман теперь стало рискованно.

Отсутствие достаточно глубоководных подходов к Николаевску-на-Амуре, длительность зимнего ледостава в Амурском лимане, значительное удаление порта от южных районов русского Дальнего Востока снизили его значение. Это в немалой степени усугубляла продажа Александром II Аляски и Алеутских островов.

В феврале 1871 г. русское правительство приняло решение о переносе главного порта Сибирской флотилии из Николаевска-на-Амуре во Владивосток, а в 1880 г. областное и войсковое управление Приморской области перевели в село Хабаровка, переименованное в 1893 г. в Хабаровск.

Во Владивостоке в бухте Золотой Рог, длина которой больше 7,5 км, имелась хорошо защищенная естественная гавань с глубинами 8,5-21 м, в которой мог укрыться самый крупный флот того времени. Рядом с Владивостоком в районе современного Артема были найдены запасы бурого угля, а в районе Находки — каменного угля. Лучшего места для военно-морской базы на всем русском Дальнем Востоке было не сыскать.

В 1875 г. Владивосток официально был объявлен городом. Как и каждому русскому городу, ему был присвоен герб: выгравированный на серебряном щите уссурийский тигр держал за рымы два скрещенных золотых якоря. Герб символизировал неразрывную связь города с флотом, с моряками, его зависимость от мореплавания.

В связи с отправкой на Дальний Восток очередного отряда кораблей Балтийского флота в составе корвета «Аскольд» и клипера «Всадник», Александр II 27 июня 1868 г. в порядке исключения разрешил передать флоту из Военного ведомства шесть 152-мм береговых стальных пушек на станках комитетского чертежа (общий вес системы 5587 кг). Эксплуатация этих 152-мм пушек на судах оказалась неудобной, и их отгрузили во Владивосток, где установили на береговых батареях. Это были первые современные орудия в обороне Владивостока. А корвет «Аскольд» вновь получил гладкоствольные чугунные пушки: 16 36-фунтовых № 2 и одну 60-фунтовую № 1. После 1875 г. «Аскольд» был перевооружен нарезными пушками обр. 1867 г. — восемью 152-мм и четырьмя 9-фунтовыми.

В 1876 г. в связи с событиями на Балканах и возможностью вооруженного конфликта с Англией русское правительство приступило к укреплению Владивостока. В 1877 г. во Владивосток доставили десять 152-мм медных мортир обр. 1867 г. на станках Семенова и двести морских мин Инженерного ведомства. В том же году во Владивостоке были построены новые береговые батареи, вооруженные как уже нарезными, так и корабельными гладкоствольными чугунными пушками калибра 36 и 60 фунтов. У входа в бухты Диомид и Золотой Рог были поставлены инженерные мины. Эти мины переводились в действие с берега электрическим импульсом по специальному подводному кабелю. В обычном же положении они были полностью безопасны для проходящих кораблей.

Гарнизон Владивостока к тому времени состоял из 1-го Восточно-Сибирского линейного батальона в составе 550 человек, 3-го Восточно-Сибирского линейного батальона (440 человек), Сибирского флотского экипажа (808 человек), конной Уссурийской казачьей сотни (60 человек), полевой батареи при восьми 4-фунтовых нарезных пушках обр. 1867 г. и трех взводов горной артиллерии при шести 3-фунтовых нарезных горных пушках. Кроме того, в Южно-Уссурийском крае в районе поселка Камень-Рыболов и села Никольского располагался Амурский пеший казачий батальон и одна конная сотня того же полка. В Новгородском посту в заливе Посьета и на реке Янчихе находился общий отряд, состоящий из Уссурийского пешего казачьего батальона и Новгородско-Уссурийской местной команды с одним взводом 3-й горной батареи.

Любопытно, что все береговые укрепления Владивостока были подчинены Морскому ведомству. В этом нет ничего удивительного для современного читателя, благо и в СССР все береговые батареи с середины 1920-х годов подчинялись флоту. А вот в царской России все береговые крепости, включая Кронштадт, находились в ведении сухопутного командования. (Исключение представляла крепость Петра Великого в 1912–1917 гг.)

Схема расположения укреплений Владивостока по состоянию на 1885 г.

Лишь в сентябре 1880 г. во Владивостоке было сформировано крепостное артиллерийское управление и крепостная артиллерийская рота. Таким образом, ответственность за береговую оборону Владивостока взяло на себя Военное ведомство.

В том же 1880 г. во Владивосток были доставлены первые береговые 229-мм пушки и мортиры обр. 1867 г. Теперь крепость могла бороться с самыми мощными британскими броненосцами.

К концу 1881 г. на береговых батареях и складах Владивостока состояло: стальных пушек обр. 1867 г.: 280-мм на лафетах Семенова— 4; 229-мм на лафетах Семенова— 15; 203-мм нескрепленных — 6; 152-мм пушек на лафетах обр. 1878 г. — 6. Мортир обр. 1867 г.: 229-мм на станках Кокорина — 10; 152-мм медных на станках Семенова — 12.

С начала 1880 г. тысячи людей были привлечены к строительству батарей Владивостока. Среди них были солдаты гарнизона, команды кораблей, стоявших на рейде, китайские кули и т. д. К 1 октября 1880 г. были вооружены батарея на мысе Бурный и две батареи на мысе Голдобина.

В 1881 г. ввели в строй Безымянную батарею у Семеновского ковша, батарею на мысе Купера и укрепление на перешейке Русского острова. В 1885 г. ввели в строй три батареи у мыса Иродова, Новосильцевскую батарею на мысе Новосильского на Русском острове, а также построили батареи Ларионовскую Северную, Ларионовскую Южную, Ларионовскую Уступную и Ларионовскую Центральную у мыса Ларионова на Русском острове.

Русские не зря укрепляли Владивосток. Британский министр иностранных дел Чарльз Дильк в правительстве Гладстона писал: — «Владивосток — единственный большой пункт, в котором Англия может насмерть поразить Россию. Владивосток должен превратиться во второй Севастополь, но в такой, в котором Россия истечет кровью».[96]

Ну что ж, «поражать Россию на карте указательным перстом» — для британских премьеров дело привычное. Но если бы англичане в 1885 г. подошли к фортам Владивостока и открыли бы огонь, став на якорь с дистанции 1,3–2,5 км, как в Александрии в 1885 г., то через 3 часа артиллерийской дуэли королева Виктория лишилась бы как минимум половины своей Тихоокеанской эскадры.

Владивостокский порт имел один существенный недостаток — он замерзал на 2–3 месяца зимой. В это время, чтобы вывести суда из порта, нужно было или вручную пробивать канал во льду, или использовать небольшие портовые ледоколы.

Это, а также ряд других факторов, о которых будет сказано ниже, заставили наших адмиралов сделать главной стоянкой русской Дальневосточной эскадры порт… Нагасаки.

В 1858 г. для нужд русского флота был арендован участок побережья Нагасакской бухты со знаменитой впоследствии «русской деревней» Инаса.

Невыгода базирования наших кораблей в чужом порту была очевидна, и адмирал Лихачев предпринял попытку создать военно-морскую базу на острове Цусима.

Цусимский пролив и одноименные острова в нем имеют важное стратегическое значение, сравнимое с Гибралтаром, Мальтой и Аденом. Лондон всегда считал, что все такие ключевые точки мирового океана должны принадлежать Британской империи.

В 1855 г. английское судно «Сарацин» произвело гидрографическую съемку островов Цусимы. Японский историк Синтаро Накамура в книге «Японцы и русские» писал: «Английский консул в Хакодате в „Памятной записке“ сообщил: „Для нас срочной необходимостью является захват Цусимы и превращение ее в остров Перим“ (английская военно-морская база на юге Красного моря). Еще в 1859 г. капитан английского корабля Уорд, придя в гавань Имосаки, потребовал открытия портов Цусимы для английских судов. Тогда же произошло столкновение между англичанами и местными жителями, в результате которого было убито и ранено несколько японских чиновников. Вскоре разнесся слух о том, что Англия и Франция имеют план захвата Цусимы…»[97]

Об этих событиях стало известно командиру русской эскадры на Тихом океане И.Ф. Лихачеву. 4 апреля 1860 г. он записал в своем дневнике: «По слухам… англичане имеют виды на этот остров… мы должны там их предупредить».

Хорошо понимая значение Цусимского пролива, Лихачев отправил докладные записки, адресованные главе Морского ведомства генерал-адмиралу великому князю Константину Николаевичу и управляющему Морским министерством адмиралу Н.К. Краббе с предложением опередить англичан и создать на Цусиме «военно-морскую станцию». Тогда Россия получила бы незамерзающий порт на Тихом океане, который, «как часовой на страже», стоял бы посредине Корейского пролива.

Глава Министерства иностранных дел России A.M. Горчаков в те годы панически боялся конфликта с Англией и Францией, хотя после Итальянской войны 1859 г. обстановка в Европе начала кардинально меняться, и европейские страны не только не собирались образовывать коалиции против России, как это было в 1855–1856 гг., а наоборот, всеми правдами и неправдами стремились заполучить ее в союзники в преддверии предстоящих войн за передел европейских границ. Поэтому Горчаков настоял на отклонении проекта Лихачева.

26 июля 1860 г. генерал-адмирал сообщил Лихачеву об этом решении и одновременно предложил «под его личную ответственность» попытаться заключить частную сделку с главой княжества Цусима относительно аренды участка земли для морской станции, если это не вызовет протеста центрального правительства Японии и вмешательства западных держав.

20 февраля 1861 г. по приказанию Лихачева на острова Цусима из Хакодате вышел корвет «Посадник» под командованием капитан-лейтенанта Н.А. Бирилева. 1 марта корвет бросил якорь вблизи деревни Осаки в западной части бухты Татамура (ныне залив Асо).

Главой княжества Цусима в то время был Мунэ Ёсиёри. О приходе русских он немедленно сообщил правительству бакуфу[98], но указаний от него долго не приходило. Главой совета старейшин бакуфу был Андо Нобумаса, а правительство при нем проводило нетвердый внешнеполитический курс, руководствуясь в основном принципом «как бы чего не вышло».

По прибытии в Цусиму Бирилев заявил, что он хотел бы вручить главе княжества послание русского императора в связи с готовящимся нападением англичан и обязательно встретиться с ним. Стремясь не обострять отношений с русскими, Мунэ Ёсиёри направил Бирилеву один то (18,039 литра) сакэ и двадцать куриц. Бирилев в качестве ответного дара передал ружье, бинокль и европейское вино.

Бирилев добился разрешения Мунэ Ёсиёри на обследование бухты Имоскака, куда корвет перешел 2 апреля. На следующий день команда сошла на берег, где была поставлена палатка и на флагштоке поднят русский флаг. Русские офицеры во главе с Бирилевым осмотрели берег и выбрали место, удобное для постройки склада и лазарета, а также ремонта корвета, поскольку необходимо было заменить фок-мачту и сделать понтоны для осмотра кормовой части корабля и дейдвудной трубы. Японские чиновники выделили в помощь русским матросам пятнадцать плотников и снабдили команду продовольствием. При входе с запада в бухту Татамура на скалистом островке Уси русские моряки установили сигнальный пост.

Лихачев дважды — 27 марта на клипере «Опричник» и 16 апреля на фрегате «Светлана» — посетил Цусиму и остался доволен действиями командира «Посадника». Бирилев в рапорте Лихачеву отметил дружелюбное отношение местного населения к русским. При рубке леса японцы указывали на лучшие деревья и помогали доставлять бревна. Очень им понравилась русская песня «Дубинушка». В начале апреля русские моряки и японские плотники приступили к строительству зданий морской станции. Предстояло построить коттедж для командира, больницы, бани, шлюпочные и угольные сараи и другие постройки. Во время отлива «заложили пристань в 20 футов ширины».

Мунэ Ёсиёри моряки подарили пару малокалиберных пушек из вооружения гребных судов. Для обучения японских мальчиков русскому языку на Цусиме была организована школа. Бирилев рапортовал, что «дружба царствовала во всей силе».

Однако, как явствует из японских источников, картина была несколько иной. 12 апреля, когда русские матросы начали высадку на берег, жители деревни по инициативе крестьянина Ясугоро попытались воспрепятствовать этому. Ясугоро был убит, двоих японцев русские взяли в плен, а остальные жители деревни разбежались. Волнение охватило весь остров, сложилась напряженная ситуация. Это событие встревожило Мунэ Ёсиёри, но он успокаивал жителей, говоря, что «это дело государственное, и следует обратиться по этому поводу к правительству бакуфу, мы направим туда гонца. Поскольку решается судьба дома Мунэ, прошу проявить преданность, чтобы не запятнать имени дома». Как видим, японские местные власти вели двойную игру.

В мае в Цусиму приехал, наконец, уполномоченный правительства бакуфу Огури Тадамаса. Между ним и Бирилевым состоялась встреча. Огури вежливо потребовал ухода русских, но Бирилев отклонил требование и заявил, что «без приказа начальства из Цусимы ни за что не уйдет». Огури, напрасно прождав 13 дней, покинул Цусиму. Во время беседы Огури вручил Бирилеву документ, разрешающий встречу с главой княжества.

В конце концов Бирилев сумел договориться с главным советником князя Мураока Ооми и губернатором острова Нии Моготииро. Участники совещания подготовили проект, где, между прочим, говорилось: «Князь Тсусимский вполне желает принять покровительство России во всех отношениях, во исполнение чего если Русское Правительство признает нужным держать здесь суда, то мы согласны охотно на это, и место от Хироуры до Имосаки включительно и по указанную черту отдать в распоряжение русских судов и под защиту их всю бухту Тата-мура, то есть от Усисима до Обунокоси. С другими нациями никакого дела иметь не будем.

Мы просим Русское Правительство снабдить нас сколько будет можно новейшими огнестрельными оружиями, а также и просим русских обучать наших молодых офицеров новейшему военному делу…просим русских не нарушать наших древних обычаев и не стараться искоренять их веру… Но все это мы можем выполнить только тогда, если не будет к тому препятствий со стороны нашего Правительства в Эдо» (Токио).

Однако центральное правительство Японии решительно выступило против присутствия русских. Оно дало указание губернатору Хакодате Мурагаки Авадзи вступить в переговоры с русским консулом И.А. Гошкевичем о «принятии надлежащих мер с тем, чтобы немедленно удалить русский военный корабль из Цусимы». Параллельно правительство бакуфу обратилось за посредничеством к английскому посланнику Олкоку, который в середине августа 1861 г. отправил на Цусиму своего секретаря Олифанта с отрядом из двух кораблей под командованием вице-адмирала Хоупа. Последний незамедлительно послал письма на имя Лихачева, где требовал удаления русского корабля.

В это же время Лихачев, находившийся во Владивостоке, получил письма от Гошкевича. Он сразу же решил отозвать Бирилева и с этим приказом направил на Цусиму «Опричник», о чем и сообщил в письме Гошкевичу в Хакодате.

7 сентября 1861 г. Бирилев на корвете «Посадник» покинул Цусиму. Однако там остался «Опричник», а через некоторое время пришел и клипер «Абрек». Но в конце сентября обоим клиперам также пришлось уйти с Цусимских островов.

Министерство иностранных дел России предписало консулу Гошкевичу разъяснить правительству бакуфу, что военно-морская стоянка на Цусиме была основана Лихачевым и Бирилевым без санкции русского правительства. Японское правительство выразило удовлетворение этим объяснением, и на этом инцидент был исчерпан.

Впоследствии адмирал Лихачев писал: «Одного только мы, может быть, достигли: не дали Англии захватить этот остров». Намерения англичан подтвердили результаты беседы А.М. Горчакова с британским послом лордом Нэпиром, который в ответ на просьбу русского министра иностранных дел дать обещание, что Англия «никогда не завладеет Цусимою», уклонился от ответа.

Для Лихачева «Цусимский инцидент» закончился отстранением от командования эскадрой Тихого океана (тогда ее именовали «китайской»). Обиженный контр-адмирал подал в отставку, но получил отказ. А 8 августа 1863 г. его назначили командиром отряда судов на Балтике.

В итоге русским кораблям все-таки пришлось базироваться в Нагасаки. Первое время японские власти дружественно относились к русским морякам. Благо, с одной стороны, большое уважение внушали мощные корабельные пушки, а с другой, заход каждого корабля в японский порт приносил доходы как торговцам, так и чиновникам.

И все-таки случаи ксенофобии и даже нападения на русских были. В свое время широкую огласку получило «дело мичмана Мофета». В августе 1859 г. русская эскадра в составе 13 вымпелов прибыла в Эдосский залив. Наши суда должны были «морально поддержать» дипломатическую миссию в Японии генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева-Амурского.

13 августа на берег были отправлены мичманы Авинов и Мофет с корвета «Гридень» для закупки провизии для кораблей. Их сопровождали матрос Соколов и служащий Корольков. Офицеры прибыли на барказе в Иокогаму, где продукты были дешевле, чем в Эдо, но все равно пришлось торговаться. Закончив дела, Мофет, Соколов и Корольков пошли к барказу, а Авинов остался в лавке договариваться о доставке продуктов на корабли.

Внезапно на русских моряков набросились несколько японцев с саблями наголо. Завязалась драка. Наши при себе оружия не имели. Первым был убит матрос Иван Соколов. Роман Мофет получил удары в шею, плечо, спину и был повален на землю. Александра Королькова с перерубленной рукой спас японец, владелец небольшого магазинчика, буквально вытащив его из свалки и затащив в свою лавку. На крики прибежали лавочники и гулявшие по набережной матросы с американской шхуны «Фенимор Купер». Убийцы, захватив с собой деньги и оставив на месте преступления зонт и башмак, скрылись.

Тела русских моряков перенесли в дом американского капитана Брука. Мичман Авинов вызвал японского врача и врача американского консульства США. Мофету была оказана помощь, но, несмотря на усилия врачей, после четырехчасовых мучений Роман Самуилович скончался.

Узнав о происшествии, Н.Н. Муравьев отменил отплытие эскадры из Эдо и привел ее в боевую готовность.

Ночью в Иокогаму прибыли корвет «Новик» и клипер «Джигит». Капитан 1-го ранга А.А. Попов начал расследование, заявив местному губернатору решительный протест и требование найти и покарать убийц. Н.Н. Муравьев известил о случившемся японское правительство, и те немедленно послали к месту происшествия своего представителя.

Консулы Англии и Франции, перепуганные случившимся, попросили Муравьева обеспечить безопасность граждан их стран, так как французская и английская эскадры находились у берегов Китая.

После доклада А.А. Попова о результатах расследования и заверений правительства Бакуду об удовлетворении всех требований, Муравьев ушел с эскадрой, оставив у Эдо фрегат «Аскольд», дав его командиру капитану 1-го ранга И.С. Унковскому самые широкие полномочия.

Японскому правительству были предъявлены следующие требования:

1. Депутации высших сановников прибыть на «Аскольд» и принести официальные извинения.

2. Губернаторов Иокогамы и Канагавы освободить от должностей.

3. Найти убийц и наказать.

Первые два пункта были выполнены незамедлительно. Члены правительства прибыли на корабль, принесли извинения и соболезнования, предложили различные варианты компенсации нанесенного ущерба. Даже предложили прилюдно казнить полицейского этого района. Однако Унковский отказался, что, по мнению японцев, было очень благородно.

Губернаторы Мидзуно-Тикугоно Ками и Като-Икино Ками были отстранены от должностей.

Преступника самурая Кобаяси Кохати задержали в 1865 г. и казнили.

Мичмана Романа Мофета и матроса Ивана Соколова похоронили в торжественной обстановке на Иокогамском кладбище. На похоронах присутствовали новый губернатор Какэмото, а также консулы Англии и Франции.

Могилы Романа Мофета и Ивана Соколова сохранились до сих пор. В 1997 г. Японию посетил БПК «Адмирал Виноградов». 29 июня на могилы были возложены венки, отслужил службу епископ Владивостокский Вениамин.

Но нападения на русских в Нагасаки были редкостью, население в целом более чем гостеприимно встречало русских моряков. Инаса (Иноса) действительно стала русской деревней, хотя постоянных русских жителей там почти не было. Чтобы читатель лучше представил колорит этой «деревни», предоставлю слово писателю Всеволоду Крестовскому, посетившему этот райский уголок в 1880 г.

«Иноса лежит против города, на северо-западной стороне Нагасакской бухты, недалеко от ее пяты. Расположена эта деревня по берегу и на скалистых взгорьях западных холмов, так что пробираться от домика к домику нередко приходится разными закоулками, по каменным ступеням, мимо бетонных заборов и скалистых глыб серого и красного гранита, но всегда среди самой разнообразной растительности. Здесь наше правительство уже несколько лет арендует у местного жителя, господина Сига, учат сток земли, на котором построены у нас шлюпочный сарай, поделочные мастерские и небольшой госпиталь для своих моряков. Последний помещается в двух японских домах, переделанных и приспособленных, насколько было возможно, к госпитальным требованиям руками наших матросов, под руководством командиров и судовых врачей. Госпиталь, конечно, маленький, но по мирному времени больше, пожалуй, и не требуется…

…Пошли побродить по Иносе, посмотреть, какая она такая. Ничего, деревня как деревня: ступенчатая дорога ведет легким подъемом в гору, образуя улицу, по бокам которой ютятся деревянные, большею частью одноэтажные домишки с открытыми легкими галерейками и веранд очками. У лавчонок, вместо вывесок, качаются большие, продолговатые фонари, испещренные черными японскими литерами. Встречаются и русские вывески на досках с надписями: „Здесь размен денег“, „Мелочная лавка“ и тому подобное…

…На взгорьях разбросано несколько красивых, отдельно стоящих домиков японского стиля, около которых мелькнет иногда белая матросская фуражка офицерского „вестового“. В таких домиках по большей части квартируют офицеры с русской эскадры „на семейном положении“. Цена за квартиру, то есть, в сущности, за весь дом, — от 20 до 30 иен в месяц, причем домохозяева, если жильцу угодно, будут в той же цене и кормить его произведениями японской кухни.

Каждый квартирант необходимо имеет и свой собственный „экипаж“, роль которого играет здесь фуне, для ежедневных сообщений с городом и судами на рейде. Фуне нанимаются тоже помесячно, обыкновенно за 30 иен, и нанятый таким образом лодочник уже во всякое время дня и ночи безусловно находится в распоряжении своего хозяина. Как бы ни засиделся офицер в городе иди сколько бы ни пробыл он у себя на судне, лодочник неотлучно будет ожидать его у известной, указанной ему пристани или терпеливо качаться в своей фуне на волнах, невдалеке от левого борта судна. Это, впрочем, не представляет для него особенного неудобства, так как фуне есть не только „экипаж“, но в то же время и его жилище, где под сиденьем, в ящике, да в кормовом шкафчике хранится весь необходимый ему скарбик.

Каждый из помесячных лодочников непременно сочиняет для себя свой особый флаг, под тем предлогом, чтобы хозяину приметнее была его фуне, а в сущности, ради утехи собственному самолюбию: „я, дескать, плаваю под флагом капитана такого-то“, и не иначе как „капитана“. Все они более или менее понимают и даже говорят несколько слов и фраз по-русски, по крайней мере, настолько, что в случае надобности можно объясниться с ними и без японского словаря.

Впрочем, знакомство с русским языком среди жителей Иносы вовсе не редкость: благодаря постоянному пребыванию на рейде русских стационеров, имеющих ежедневные сношения со „своим“ берегом в Иносе, жители этой „русской деревни“ уже вполне освоились с ними и в большинстве своем научились кое-как объясняться по-русски…

…На одном из холмов стоит здесь довольно большой двухэтажный дом, прозванный почему-то нашими моряками „холодным домом“, хотя сам он имеет претензию называться „гостиницей „Нева““, о чем свидетельствует его вывеска. Замечательно, что эта „гостиница „Нева“, с буфетом и бильярдами“, содержится каким-то японским семейством исключительно для русских. А чтобы не затесался в нее какой-нибудь посетитель иной национальности, хозяева сочли за нужное прибить над входом особую доску с предупреждающими надписями по-японски, по-русски и по-английски, которые гласят, что „сюда допускаются только русские офицеры“…

В этот же раз посетил я в Иносе и русское кладбище, расположенное в западном конце селения. Здесь, на одной „Божьей ниве“ соединены участки японские, голландский и русский…

…В русском отделе мы нашли и цветы, и пальмы, и сосны с кипарисами и туями, и иные растения, посаженные над могилами. Всех могил тут счетом шестьдесят (на 1880 г.), и покоятся в них под православными крестами все наши матросы да несколько офицеров… Надгробная плита Федора Яковлевича Карниолина, умершего в 1875 году, постоянно бывает украшена букетом свежих цветов, — приношение местных японцев, высоко чтущих его память. Тут же находятся могилы мичмана Владимира Павловского, с клипера „Изумруд“, скончавшегося в 1866 году, и корпуса инженер-механиков подпоручика Николая Владыкина (1872 года). Родным и друзьям наших соотечественников, погребенных в Иносе, вероятно, отрадно будет узнать, что русское кладбище, благодаря постоянному и заботливому уходу за ним наших друзей японцев, содержится в отменной чистоте и прекрасном порядке».[99]

Увы, Крестовский из этических соображений или опасаясь царской цензуры, не упомянул о том, что больше всего притягивало господ офицеров в Нагасаки. Это, говоря современным языком, секс-туризм.

Чтобы современный читатель мог понять ситуацию в Нагасаки, нужно сказать пару слов об офицерских нравах в России конца XIX века. Так, вступать в брак младшим офицерам было запрещено уставом. В Морском ведомстве исключение сделали лишь для младших офицеров, служивших в Сибирской, а позже и в Амурской флотилиях, поскольку «в местах не столь отдаленных» найти достойную невесту было практически невозможно.

Невеста должна была быть из дворян, лишь в отдельных случаях делались исключения для семей интеллигенции. В свое время, изучая подшивку «Артиллерийского журнала» за 90-е годы XIX века, я полчаса не мог понять, в чем суть скандала, когда армейский артиллерийский офицер женился на дочери мебельного фабриканта. Его за сей брак хотели выкинуть из бригады, да тут вступилась либеральная пресса.

Мало того, даже если невеста была из знатного дворянского рода, ее должны были принять в свой круг «полковые дамы» (то есть жены офицеров полка). Если «полковые дамы» не принимали невесту или жену офицера в свой круг, то ему приходилось уходить из полка (с корабля).

Но зато в отношении неофициальных «подруг» в нашей армии и флоте в конце XIX века царил полнейший либерализм.

Иметь на содержании актриску или певичку считалось хорошим тоном не только среди младших и штабс-офицеров, но и среди великих князей. Тот же Мариинский театр стал коллективным гаремом семейства Романовых. Гораздо проще перечислить великих князей, которые не имели любовниц в Мариинке, нежели наоборот. Причем все это делалось вполне открыто. К примеру, редакторы петербургских газет получили из департамента полиции указание не допускать критических рецензий на спектакли с участием балерины Матильды Кшесинской.

В заключение следует сказать, что в конце XIX века, в отличие от советского и нынешнего «демократического» времени, на русских боевых кораблях не было особистов, которые следили за поведением моряков.

Поэтому, сойдя на берег в Нагасаки, господа офицеры спешили не только в рестораны «Санкт-Петербург», «Кронштадт» и «Владивосток», но и в многочисленные публичные дома. Причем, наиболее скромные и порядочные офицеры предпочитали вступать в брак с японками. Для этого нужно было заключить контракт с хозяйкой так называемого «чайного домика». Обычно контракт заключался на все время стоянки корабля. Женами становились 14—16-летние японские девушки. Таким образом, в течение всей стоянки лейтенант или мичман знал, что он в любой момент может прийти в «чайный домик», где его будет ждать туземная жена, строго хранящая ему верность до самого подъема якоря корабля.

Многие офицеры все время стоянки так и жили в «чайных домиках», лишь изредка появляясь на кораблях. Хозяйками «чайных домиков», как правило, были японки, хотя встречались и исключения. Так, владелицей домиков в европейском стиле была Мина Рахиль Неухова-Писаревская — мещанка из Одессы.

«Чайные домики» посещали не только простые офицеры, но и великие князья, которые периодически прибывали на русских кораблях в Японию. Посещал «чайные домики» и цесаревич Николай во время своего пребывания в Японии в 1891 г. Но, увы, в описании его плавания на крейсере «Память Азова» об этом не сказано ни слова. Зато подробно и с удовольствием пребывание в Нагасаки описано в воспоминаниях великого князя Александра Михайловича. Он в чине мичмана в 1886–1889 гг. совершил кругосветное плавание на корвете «Рында».

«Как только мы бросили якорь в порту Нагасаки, офицеры русского клипера „Вестник“ сделали нам визит. Они восторженно рассказывали о двух годах, проведенных в Японии. Почти все они были „женаты“ на японках. Браки эти не сопровождались официальными церемониями, но это не мешало им жить вместе с их туземными женами в миниатюрных домиках, похожих на изящные игрушки, с крошечными садами, карликовыми деревьями, маленькими ручейками, воздушными мостиками, микроскопическими цветами. Они утверждали, что морской министр неофициально разрешил им эти браки, так как понимал трудное положение моряков, которые на два года разлучены со своими домами…

…В то время одна вдова — японка по имени Омати-сан — содержала очень хороший ресторан в деревне Инасса вблизи Нагасаки. На нее русские моряки смотрели как на приемную мать русского военного флота. Она держала русских поваров, свободно говорила по-русски, играла на пианино и на гитаре русские песни, угощала нас крутыми яйцами с зеленым луком и свежей икрой, и вообще ей удалось создать в своем заведении атмосферу типичного русского ресторана, который с успехом мог бы занять место где-нибудь на окраинах Москвы. Но кроме кулинарии и развлечений она знакомила русских офицеров с их будущими японскими „женами“. За эту услугу она не требовала никакого вознаграждения, делая это по доброте сердца. Она полагала, что должна сделать все от нее зависящее, чтобы мы привезли в Россию добрые воспоминания о японском гостеприимстве.

Офицеры „Вестника“ дали в ее ресторане обед в нашу честь в присутствии своих „жен“, а те, в свою очередь, привезли с собою подруг, еще свободных от брачных уз…

…Мы с любопытством наблюдали за тем, как держали себя игрушечные японочки. Они все время смеялись, принимали участие в нашем пении, но почти ничего не пили. Они представляли собой странную смесь нежности с невероятной рассудочностью. Их сородичи не только не подвергали их остракизму за связь с иностранцами, но считали их образ жизни одним из видов деятельности, открытым для их пола. Впоследствии они намеревались выйти замуж за японцев, иметь детей и вести самый буржуазный образ жизни. Пока же они были готовы разделить общество веселых иностранных офицеров, конечно, только при условии, чтобы с ними хорошо и с должным уважением обходились. Всякая попытка завести флирт с „женой“ какого-нибудь офицера была бы признана нарушением существующих обычаев…

…Я часто навещал семьи моих „женатых“ друзей, и мое положение холостяка становилось прямо неудобным. „Жены“ не могли понять, почему этот молодой „самурай“ — им объяснили, что „самурай“ означало по-русски „великий князь“, — проводит вечера у чужого очага вместо того, чтобы создать свой собственный уютный дом. И когда я снимал при входе в их картонные домики обувь, чтобы не запачкать на диво вычищенных полов, и входил в одних носках в гостиную, недоверчивая улыбка на ярко накрашенных губах хозяйки встречала меня. „По всей вероятности, этот удивительно высокий самурай хотел испытать верность японских „жен“. Или же, быть может, он был слишком скуп, чтобы содержать „жену“!“ — читалось в их глазах.

Я решил „жениться“. Эта новость вызвала сенсацию в деревне Инасса, и были объявлены „смотрины“ девицам и дамам, которые желали бы занять роль домоправительницы русского великого „самурая“…

…Выбор моей будущей „жены“ представлял большие трудности. Все они казались одинаковыми: улыбающиеся, обмахивающиеся веерами куклы, которые с непередаваемой грацией держали чашечки с чаем. На наше приглашение их явилось не менее шестидесяти. Даже самые бывалые офицеры среди нас вставали в тупик перед таким изобилием изящества. Я не мог смотреть спокойно на взволнованное лицо Эбелинга (лейтенанта с корвета „Рында“, которому было поручено опекать великого князя. — А.Ш.), но мой смех был неправильно истолкован „невестами“. В конце концов мое предпочтение синего цвета разрешило сомнения: я остановил свой выбор на девушке, одетой в кимоно сапфирового цвета, вышитое белыми цветами.

Теперь у меня завелся собственный дом, правда, очень скромный по размеру и убранству. Однако командир „Рынды“ строго следил за тем, чтобы мы, молодежь, не слишком разленились, и заставлял нас заниматься ежедневно до шести часов вечера. Но в половине седьмого я уже был „дома“ за обеденным столом в обществе миниатюрного существа. Веселость ее характера была поразительна. Она никогда не хмурилась, не сердилась и всем была довольна…

…Русские офицеры называли ее в шутку „нашей великой княгиней“ — причем туземцы принимали этот титул всерьез. Почтенные японцы останавливали меня на улице и интересовались, не было ли у меня каких-либо претензий в отношении моей „жены“. Мне казалось, что вся деревня смотрела на мой „брак“, как на известного рода политический успех».[100]

После ухода русских кораблей во многих чайных домиках появлялись малыши. Наши любители сенсаций раскопали, что у мичмана Владимира Дмитриевича Менделеева с крейсера «Память Азова» родилась дочь Офудзи от Така-сан, его «контрактной» жены. После ухода крейсера Така-сан и Владимир некоторое время переписывались. Однако вскоре он заболел, уволился из флота и умер, не оставив законного потомства. Офудзи и ее дети заинтересовали современных журналистов, так как прямых потомков у Дмитрия Ивановича Менделеева, открывшего периодический закон химических элементов, не осталось. Но, увы, пока никаких потомков великого русского ученого в Японии найти не удалось.

От Д.И. Менделеева мы перейдем к другому знаменитому русскому ученому Н.Н. Миклухо-Маклаю. Справка из современного Энциклопедического словаря: «Николай Николаевич Миклухо-Маклай (1846–1888), русский этнограф, изучал коренное население Юго-Восточной Азии, Австралии и Океании, в т. ч. папуасов северо-восточного берега Новой Гвинеи (ныне Берег Миклухо-Маклая). Выступал против расизма и колониализма».

Сейчас времена изменились, и «в духе гласности» писатель Борис Носик доказывает нам, что Н.Н. Миклухо-Маклай ездил на Новую Гвинею в основном затем, чтобы общаться с местными мальчиками и девочками в возрасте 10–12 лет[101]. Действительно, девочки-папуаски вступали в интимные связи именно в этом возрасте и до, и после приезда Маклая. И вполне возможно, что путешественник искал утешения именно у них — не разбивать же папуасские семьи! Но, что бы ни писали советские ученые и господин Носик, главная цель Миклухо-Маклая была совсем иной.

На самом же деле целью экспедиций Миклухо-Маклая было создание русской военно-морской базы на побережье Новой Гвинеи. Еще в сентябре 1871 г. командир корвета «Витязь» назвал бухту на берегу Маклая «Порт Великий Князь Константин» в честь тогдашнего генерал-адмирала. А в 1872 г. Миклухо-Маклай открыл удобную бухту «Порт Великий Князь Алексей». Эта бухта располагалась всего в 26 милях к северу от бухты Константина. Николай Николаевич назвал ее в честь великого князя Алексея Александровича Романова (1850–1908) — сына императора Александра II, который также содействовал его путешествию.

В марте 1883 г. в Порт Великий Князь Алексей прибыл корвет «Скобелев», на борту которого находились контр-адмирал Н.В. Копытов и сам Миклухо-Маклай. Замечу, что Копытов был одним из энтузиастов крейсерской войны в русском флоте и во время кризиса 1863 г. он командовал фрегатом «Пересвет» в составе эскадры Лесовского.

Маршрут секретного плавания корвета «Скобелев» (12.02–31.03.1883 r.)

Бухта Порт Великий князь Алексей находилась среди островов Архипелага Довольных Людей, и чтобы туда добраться, пришлось спустить паровой барказ, на котором мичман Сарычев обнаружил широкий пролив, ведущий внутрь этой обширной акватории. Войдя в нее, моряки обнаружили прекрасный рейд, отлично защищенный от ветров и волнения.

Никакое европейское судно еще не посещало этих островов, и потому на другой день с рассветом экипаж судна приступил к их съемке и промеру рейда. Дальнейшее ознакомление с местностью только увеличивало достоинства порта Великий князь Алексей.

Были найдены в нескольких местах отличные якорные стоянки, а также открыт второй обширный рейд, расположенный ближе к берегу острова Новая Гвинея.

В северной части бухты моряки открыли большую реку, которую назвали в честь Миклухо-Маклая.

Съемка и промер акватории бухты проводились одновременно с пяти шлюпок.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.