ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Как и надеялся Сталин, о его выходке стало известно и в Японии, и в Германии. Вот только на Гитлера его маневры не произвели никакого впечатления. 30 мая тот утвердил окончательную дату нападения на Советский Союз — 22 июня 1941 года.

Положение становилось все тревожнее, и тонко чувствовавший обстановку Всеволод Вишневский записал в своем дневнике: «Решают ближайшие месяцы, мы подходим к критической точке советской истории. Чувствуешь это ясно. Правда вылезает наружу. Временное соглашение с Гитлером трещит по швам…»

В марте 1941 года Гитлер заявил, что война на Востоке — это не обычный военный поход, а «борьба двух мировоззрений». А раз так, то только разгромить вражескую армию недостаточно — надо уничтожить поголовно всю элиту Советского Союза.

20 апреля фюрер назначил Альфреда Розенберга «уполномоченным по изучению проблем восточноевропейского пространства». И именно он начал разрабатывать планы для будущих завоевателей Советского Союза. Решив напасть на СССР, Гитлер продолжал политику, которую наметил еще в «Майн кампф», и главные свои надежды он связывал все с той же Англией. Ну а чтобы окончательно договориться с Лондоном, в мае 1941 года Рудольф Гесс на пилотируемом им самолете отправился в Англию. Видимо, именно ему было поручено склонить ее к миру и таким образом обеспечить безопасность своих западных границ на время войны с СССР. Платой же за этот мир должен был стать раздел мира между «нордическими народами». После расчленения Советского Союза Лондон должен был получить, как утверждал в своих книгах известный историк и публицист Керстен, огромную территорию между Обью и Леной.

11 мая из сообщений английского радио Германия узнала о приземлении Гесса на земле туманного Альбиона. Но стоило только кому-нибудь заговорить о Гессе и его акции вслух, как его тотчас же забирали в гестапо за «распространение вражеской пропаганды». Только на следующий день было сделано официальное заявление в отношении второго человека в партии.

«Партайгеноссе Гесс, — говорилось в нем, — которому фюрер по причине прогрессирующего уже много лет заболевания строжайше запретил всякого рода полеты, не так давно нарушил этот приказ и вновь завладел самолетом. В субботу 10 мая… партайгеноссе Гесс опять ушел в полет, из которого не вернулся до сих пор. Письмо, оставленное им, настолько сумбурно, что, к сожалению, показывает следы душевного расстройства, которые заставляют опасаться, что партайгеноссе Гесс стал жертвой умопомешательства…»

«О полете своего заместителя Гесса в Шотландию, — писал автор «Застольных бесед» Генри Пиккер, — Гитлер узнал, когда сидел за ужином вместе с Герингом и Риббентропом… Первое сообщение об этом он продиктовал сразу же. На следующий день фюрер прочитал английские отклики о полете и, переговорив с Герингом, Борманом и Риббентропом, составил более подробный текст коммюнике, в котором полет Гесса объяснялся тем, что тот уже давно страдал болезнью, отразившейся на его психике… Примечательно, что Гитлер категорически отказывался привлечь к ответственности семью Гесса и приказал доставлять жене Гесса его письма из Англии… Интересно, что, просматривая эти письма, я не смог обнаружить у их автора следов душевной болезни. Вместе с тем фюрер решительно отклонял все ходатайства об освобождении из-под ареста лиц, посвященных в замыслы Гесса, хотя Борман регулярно передавал эти ходатайства Гитлеру».

Если же отбросить все эти лирические отступления, то Гитлер был прекрасно осведомлен о миссии Гесса, и, по всей видимости, именно он являлся ее инициатором и, конечно, связывал с полетом Гесса определенные надежды. Да и как иначе объяснить тот факт, что во время полета Гесса его страховал глава СД Р. Гейдрих, тем самым тоже нарушив полученный от фюрера запрет на полеты. Когда же стало ясно, что задуманная на самом верху миссия провалилась, Гитлеру не оставалось ничего другого, как только объявить своего заместителя больным.

К великому сожалению Гитлера, Англия не откликнулась на его предложение о сотрудничестве, но Гитлер все еще продолжал надеяться на то, что после первых же его успехов на Востоке западные страны забудут все его прегрешения и сами придут к нему.

События последних дней до предела накалили обстановку в Германии и особенно в Берлине. «По описанию многочисленных очевидцев, — пишут в своей книге «Адольф Гитлер, преступник № 1» Д. Мельников и Л. Черная, — Берлин в начале июня 1941 года походил на встревоженный муравейник. Во всех правительственных зданиях свет горел далеко за полночь. Тяжелые «хорхи», «майбахи» и «мерседесы» — машины, на которых разъезжала высшая гитлеровская знать — так и сновали по улицам. Берлин заполонили военные. По ночам стоял гул от танков, бронетранспортеров и других военных машин, двигавшихся бесконечной вереницей в неизвестном для жителей столицы направлении.

Город был наводнен самыми невероятными слухами: одни говорили, что опять готовится «ночь длинных ножей», расправа с «врагами рейха», другие считали, что фюрер стягивает войска для решающего прыжка через Ла-Манш, третьи многозначительно указывали на Восток — здесь, по их мнению, ожидался новый удар нацистского «бронированного кулака».

Для большинства иностранных журналистов уже тогда было ясно, что Гитлер замышляет новую агрессию на Востоке. Однако слухи о том, что сначала нацисты намерены вторгнуться в Великобританию, упорно держались. 13 июня произошло сенсационное событие: в этот день был конфискован тираж «Фелькишер беобахтер». Причина конфискации стала известна: в номере… была напечатана заметка о том, что операция «Морской лев»… произойдет в ближайшие дни. Итак, очевидно, по чьему-то недосмотру «Фелькишер беобахтер» раскрыла военную тайну. Это впечатление усиливалось еще и тем, что некоторые высшие чиновники нацистской партии по секрету рассказывали подробности скандала, будто бы произошедшего между Гитлером и Геббельсом. Говорили, что фюрер бушевал и что министр пропаганды, в ведении которого находилась печать, навсегда впал в немилость.

Лишь после войны выяснилось, что и конфискация тиража «Фелькишер беобахтер», и «ссора» Гитлера с Геббельсом накануне нападения Гитлера на СССР были провокацией, придуманной самим же Геббельсом, для того, чтобы сбить с толку СССР и дезинформировать общественность Запада. После 1941 года Геббельс неоднократно вспоминал об этой проделке в узком кругу нацистов; однажды он похвастался своему сотруднику Рудольфу Землеру: «Вот что значит умная голова!»

Понимая, что брака с Лондоном ни по расчету, ни тем более по любви уже не будет, Гитлер полностью сосредоточился на походе на Восток. «Это, — заявил он 30 марта 1941 года, — будет война на уничтожение». Ну и, конечно, Гитлер мечтал о том светлом дне, когда ему удастся «истребить большевистских комиссаров и коммунистическую интеллигенцию». «Цель моей восточной политики, — говорил он 12 мая 1942 года, — заключается в том, чтобы заселить эту территорию по крайней мере ста миллионами людей германской расы… Надеюсь, лет через десять мне доложат, что здесь… проживает уже двадцать миллионов немцев». Что же касается основных принципов оккупационной политики, то они были предельно просты: «Никаких прививок, никакой гигиены, только водка и табак! И лучше всего, — мечтал он вслух, — обучить их языку жестов».

6 июня 1941 года Кейтель принял «Директиву об обращении с политическими комиссарами», в которой приказал расстреливать их на месте. «В этой войне, — говорилось в директиве, — обращение с врагом в соответствии с нормами человечности и международного права недопустимо». А еще через месяц Гитлер окончательно расставил точки над «и». «В принципе, — говорил он, — мы должны помнить, что необходимо умело разрезать этот гигантский пирог, с тем чтобы мы могли: во-первых, господствовать, во-вторых, управлять, в-третьих, извлекать выгоду».

Как известно, планы нападения и уничтожения Советского Союза Гитлер начал разрабатывать в конце 30-х годов. Полная программа завоевания «жизненного пространства» была изложена в знаменитом «Генеральном плане «Ост», подлинник которого не обнаружен и по сей день. Однако и то, что дошло до нас, поражает своей жестокостью и цинизмом. Если, конечно, жившую под Сталиным Россию еще можно было ими удивить. Да, речь в самом деле шла об уничтожении государства с центром в Москве и «разгроме русских как народа». Но после того как сам Сталин уничтожил и бросил в лагеря миллионы, поражаться тому, что того же хотели нацисты, вряд ли можно.

«При заселении русского пространства, — говорил Гитлер, — «имперский крестьянин» должен жить в прекрасных Поселках. Немецкие учреждения и ведомства должны размещаться в роскошнейших зданиях, губернаторы — во дворцах; вокруг этих центров будет построено все необходимое для поддержания жизни. В окружности радиусом в 30— 40 километров от города мы разместим красивые деревни, соединенные превосходными дорогами. Все остальное пространство будет принадлежать как бы другому миру — миру русских… Мы станем их господами, а в случае бунта сбросим на их города несколько бомб — и дело с концом. Один раз в год можно будет проводить по столице отряд киргизов, чтобы, глядя на ее каменные памятники, они получали представление о мощи и величии Германии».

В отношении русских «принципиальную линию» прекрасно выразил Гиммлер. «Этому народу, — заявил он, — не надо давать культуру. Я хочу повторить здесь слово в слово то, что сказал мой фюрер. Вполне достаточно: во-первых, чтобы дети в школах запомнили дорожные знаки и не бросались под машины; во-вторых, чтобы они научились считать только до 25; в-третьих, чтобы они умели подписывать свою фамилию. Больше им ничего не надо».

Таковы были планы нацистов в отношении Советского Союза, на котором они не собирались останавливаться, поскольку намеревались «онемечить» всю Европу. Голубой мечтой фюрера была «коричневая империя» от Ледовитого океана до Средиземного моря и от Атлантики до Урала. «Структура этой империи, — отмечали Д. Мельников и Л. Черная, — в планах Гитлера выглядела следующим образом: ядро — Великогермания, т.е. собственно Германия, а также Центральная, Северная и большая часть Восточной Европы. Периферия — вассальные государства и колонии: на западе — урезанная Франция, Испания и Португалия, на юге — Италия, на востоке — русское «колониальное пространство» с сетью немецких поселений. Все вместе это должно было составить так называемую «крепость Европа», иными словами, сильное автаркическое военное образование. Гитлер считал, что «крепость Европа» будет превосходить по своей мощи Британскую империю, США плюс азиатское «геополитическое пространство», которое намеревалась создать милитаристская Япония. В дальнейшем и это «пространство» предполагалось подчинить Германии и ее фюреру».

Знал ли обо всем этом Сталин? Надо полагать, знал, а потому и заявил 5 мая 1941 года на заседании, посвященном выпуску слушателей военных академий, что война с Гитлером неизбежна. «Поезжайте в войска и принимайте все меры к повышению боеготовности», — напутствовал он новоиспеченных командиров. Однако, когда всего через месяц нарком обороны Тимошенко и начальник Генштаба Жуков попросили у него разрешения привести войска западных пограничных округов в полную боевую готовность, Сталин ответил отказом.

«Для ведения большой войны с нами немцам, — объяснил он свой отказ, — во-первых, нужна нефть, и они должны сначала завоевать ее, а во-вторых, им необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней мир».

Такова была уверенность вождя в своей непогрешимости…

За несколько дней до начала войны Наркомат обороны в который раз предупредил Сталина о возможности нападения Германии. «Зря поднимаете панику!» — последовал короткий ответ, в котором сквозило плохо скрытое раздражение.

Вечером 21 июня Молотов попросил приехать к себе посла Германии Шуленбурга и попросил объяснить ему причины «недовольства» Германии. Граф даже и не пытался ответить на простые в общем-то вопросы. Не успел он вернуться в посольство, как ему вручили шифровку от Риббентропа, в которой тот предлагал ему посетить Молотова и зачитать документ с грубыми ругательствами в адрес СССР.

В тот же день на прием к Сталину попросились Жуков и Тимошенко. Тимошенко сказал:

— С той стороны к пограничникам через Буг перебрался немецкий фельдфебель… Он утверждает, что немецкие дивизии выходят на исходные позиции и что война начнется утром 22 июня!

Сталин поморщился. Ну вот, еще один! Сколько их, таких вот фельдфебелей и других «друзей Советского Союза» уже докладывали о дне начала войны.

— А не послали ли вашего фельдфебеля к нам немецкие генералы? — раздраженно задал он тот самый вопрос, который ему то и дело приходилось задавать в последнее время.

Но обстановка на западных границах была настолько тревожной, что Тимошенко, который хорошо знал нелюбовь Сталина к подобным вопросам, не стал его успокаивать.

— Нет, товарищ Сталин, — покачал он головой. — Мы считаем, что на этот раз перебежчик говорить правду!

Сталин внимательно взглянул в глаза маршалу. Как ни хотел он уверить себя в том, что война будет еще нескоро, однако тон, каким говорил с ним Тимошенко, заставил его задуматься.

Тимошенко и Жуков хранили почтительное молчание.

— Ладно, — махнул рукой Сталин.

Он вызвал Поскребышева и приказал ему немедленно собрать членов Политбюро.

Через четверть часа все были в сборе, и Сталин поведал собравшимся о докладе наркома обороны.

— И что мы будем теперь делать? — вкрадчиво спросил он, обводя членов Политбюро долгим взглядом.

Ему никто не ответил. Да и что отвечать? Всем была известна «любовь» Сталина к мерам против Германии. Тогда слово снова взял Тимошенко.

— Я предлагаю дать директиву о приведении всех войск пограничных округов в полную боевую готовность!

— Читайте! — приказал Сталин, даже не сомневаясь в том, что такая директива уже подготовлена.

Жуков достал из папки документ и зачитал написанное. Когда он закончил, Сталин долго молчал. Как видно, в нем боролись два чувства. Он все еще не хотел верить в начало войны, но в то же время понимал: надо что-то делать. Но по зрелому размышлению он все-таки сказал:

— Мне кажется, что подобную директиву давать еще рано… Кто знает, может быть, все еще уладится мирным путем… А директиву, — перевел он тяжелый взгляд с Жукова на Тимошенко, — вы все-таки дайте… Только другую! Предупредите командование пограничных округов о том, что уже в ближайшие часы возможны провокации с той стороны и что они ни в коем случае не должны на них поддаваться!

Недовольные таким решением Сталина Тимошенко и Жуков вышли в соседнюю комнату, где быстро переработали директиву так, как того требовал вождь. В ней Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО было приказано не поддаваться ни на какие провокации, быть в полной боевой готовности и «встретить возможный удар немцев и их союзников». Никаких других мероприятий без особого на то распоряжения было приказано не проводить.

Попыхивая трубкой, Сталин внимательно прочитал переработанный документ и удовлетворенно кивнул головой:

— Ну вот, это другое дело…

Тимошенко и Жуков подписали директиву и передали Ватутину, который повез ее в Генеральный штаб. Члены Политбюро разошлись по своим кремлевским квартирам, а Сталин по обыкновению уехал на дачу.

О чем думал он, глядя сквозь стекла окон на спавшую последним мирным сном Москву? О том, что уже очень скоро огромный город узнает страшную весть о начале войны, которая принесет Советскому Союзу невиданные бедствия? Или о том, насколько он оказался предусмотрительным и сделал все возможное для того, чтобы оттянуть войну?

Сталин уснул в четвертом часу. А в это самое время командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский сообщил в Генеральный штаб о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов, а начальник штаба Западного округа генерал Климовских доложил Тимошенко о том, что немецкая авиация бомбит белорусские города. Затем наступила очередь начальника штаба Киевского округа генерала Пуркаева и командующего Прибалтийским округом генерала Кузнецова, которые доложили о том, что немецкая армия перешла в наступление чуть ли не по всем западным границам.

То, во что так не хотел верить Сталин, случилось, и началась самая страшная из всех известных на земле войн — Вторая мировая. Для Советского Союза она станет отечественной — уже второй в ее истории.

Удалось ли уснуть в ту историческую и во многом для него роковую ночь Гитлеру? Вряд ли. Фюрер и так засыпал с трудом, а последние дни перед началом войны заметно нервничал. Он мучился бессонницей и чуть ли не всю ночь не давал спать своим подчиненным. И только как-то странно усмехнулся, когда ему уже в ночь на 22 июня сообщили, что последний русский поезд с поставками пересек немецкую границу. Как всегда в таких случаях, Гитлер собирался все перевернуть с ног на голову и взвалить всю вину за начавшуюся войну на СССР. «Это он (Советский Союз), — очень скоро заявит он в своем официальном заявлении, — разорвал договоры с Германией и готовится напасть на нее сзади, когда она борется за свою жизнь».

Вечером 21 июня Гитлер вместе с Геббельсом проехал по пока еще спокойному Берлину. Министр пропаганды записал в дневнике: «По мере приближения решающего момента фюрер, кажется, избавляется от своего страха. Вот так всегда. Видно, что он расслабился, и его утомление совсем прошло». В половине третьего ночи Гитлер отправился в свои апартаменты.

— Не пройдет и трех месяцев, — заявил он своему окружению, — и мы увидим такой крах России, какого мир не видел за всю свою историю…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.