ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

До этой победы оставалось еще десять лет борьбы, и все это время Гитлер трудился в поте лица. Помогали ему и его сподвижники, среди которых появились два новых лица: Эрнст Ганфштенгль и русский немец Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер.

Ганфштенгль, по прозвищу Путци, принадлежал к зажиточной семье, которая владела магазинами, торговавшими литературой и предметами искусства. Путци учился в Гарварде и намеревался закончить свое искусствоведческое образование в Мюнхенском университете. Он увлекся идеями Гитлера и вступил в его партию. Гитлеру его новый приятель тоже нравился. Помимо политики оба любили искусство, и Гитлер любил слушать, как Путци исполнял его любимого Вагнера. Не забывал он и о презренной материи и в один прекрасный вечер пожаловался Путци, что не может приобрести нового оборудования для своей газеты.

— Подумать только, — сокрушался он, — какая-то тысяча долларов — и «Фелькишер беобахтер» будет выходить каждый день!

Трудно сказать, говорил он это искренне или с прицелом на богатого приятеля. Вернее всего, с прицелом — тот и сам прекрасно знал о далеко не самом блестящем финансовом положении партии. Тем не менее только что получивший за очередную сделку полторы тысячи долларов Путци все понял как надо. «На следующий же день, — вспоминал он, — я пришел к Аманну и вручил ему эту сумму в долларовых банкнотах. И Аманн, и Гитлер были вне себя от радости. Гитлер даже воскликнул: «Какая великодушная щедрость, Ганфштенгль! Мы этого никогда не забудем!»

Однако Путци был далеко не так прост, как могло показаться на первый взгляд, и потребовал в обмен на деньги закладную на имущество партийной газеты, весьма прозрачно намекнув при этом, что не прочь занять должность главного редактора вместо часто болевшего Эккарта. И когда Гитлер назначил на это место Розенберга, Путци обиделся, но отношений с Гитлером не порвал и стал его секретарем по связям с общественностью и иностранными журналистами. Подавив досаду, он сумел подняться над личным и продолжал относиться к Гитлеру с тем же пиететом, какой испытывал к нему с первого дня их знакомства.

А вот Гитлер, судя по всему, не слишком уважал щедрого приятеля и… приударил за его женой. Путци был поражен, застав в один прекрасный вечер в салоне собственного особняка своего шефа на коленях перед изумленной такой странной выходкой Элен. Последовал неприятный разговор, и Гитлер дал обещание держать себя в рамках приличия. В отличие от многих других женщин Элен отнеслась к ухаживанию Гитлера скорее с иронией, но именно она спасла ему жизнь, когда после провала путча Гитлер намеревался застрелиться. Когда он поднесет руку с пистолетом к виску, прекрасно владевшая приемами дзюдо Элен успеет вырвать у него пистолет (о чем после начала Второй мировой войны будет очень жалеть). Если, конечно, Гитлер на самом деле хотел застрелиться…

Торжественно пообещав оставить супругу приятеля в покое, Гитлер вступит в связь с его сестрой Эрной, дамой весьма привлекательной внешности, внимания которой добивались многие мужчины из высшего мюнхенского общества. Но это будет уже после его выхода из тюрьмы.

Довольно близко Гитлер сошелся и с Максом фон Шойбнер-Рихтером, которого фон Лоссов называл «темным авантюристом». В свое время Макс служил в казачьем полку и принимал участие в подавлении революции 1905 года в России. Волею судеб он оказался в Мюнхене, изучил инженерное дело, потом вступил в феодальный баварский полк и получил германское подданство. После провала «капповского путча» Эрвин появился в русской колонии Мюнхена, где его и нашел Альфред Розенберг.

По его собственным словам, Шойбнер-Рихтер настолько поддался «гипнотической силе» Гитлера, что посчитал его «пророком новой Германии» и вместе с супругой вступил в нацистскую партию. Он оказался весьма ценным приобретением, поскольку был на дружеской ноге со многими влиятельными людьми в Германии, включая таких промышленных магнатов, как Рейш и фон Тиссен. Именно ему удалось (так, во всяком случае, гласила запись одного из направленных в Баварскую государственную канцелярию донесений) собрать для партии «невероятно крупную сумму денег». И, когда в роковой для нацистов день 9 ноября Шойбнер-Рихтер будет убит шальной пулей, Гитлер искренне скажет: «Он был для меня единственным незаменимым человеком».

Оно и понятно. Бывший кавалерист был в хороших отношениях со многими русскими эмигрантами и получал пожертвования от российских промышленников, среди которых выделялись владельцы нефтяных промыслов на Кавказе. В списке лиц, которые давали ему деньги, значились такие тузы, как Нобель, Гукасов, барон Кеппен и герцог Лейхтенбергский.

Шойбнер-Рихтер познакомил Гитлера с одним из самых влиятельных русских эмигрантов — генералом Василием Бискупским. Ярый антисемит и антикоммунист, генерал увидел в Гитлере воплощение народного вождя, способного увести массы от коммунизма. Он с превеликой радостью поддерживал все начинания Гитлера и познакомил его с состоятельными спонсорами, в частности, с владельцем нефтяного концерна «Шелл» Генри Детердингом. Впрочем, Бискупский не только восхищался Гитлером, но и преследовал собственные цели, намереваясь покончить с его помощью с большевиками в России.

Генерал представил Гитлера претенденту на российский трон великому князю Кириллу Владимировичу, сыну великой герцогини Мекленбургской. Его жена, великая герцогиня Виктория, была не только движущей силой борьбы мужа за трон, но и ярой национал-социалисткой. Она часто ездила за границу собирать пожертвования на «святое дело» реставрации российской монархии. Не забывала она и о нуждах нацистов и, как поговаривали, одно время опекала Гитлера больше, чем мужа, даря ему дорогие ювелирные изделия. И как знать, не обсуждали ли уже тогда русские эмигранты с фюрером планы свержения большевизма и восстановления монархии. Ведь это сегодня кажется фантастикой, а тогда люди хватались за любую соломинку. Разве мечты самого Гитлера не казались тогда, в 1923 году, бредом сумасшедшего? А ведь этот бред оказался самой что ни на есть реальностью…

* * *

Как и многие другие черносотенцы, Шойбнер-Рихтер был отъявленным антисемитом и мечтал о свержении жидовского режима в России и крушении мирового еврейского заговора, о котором шла речь в сфабрикованных царской охранкой знаменитых «Протоколах сионистских мудрецов», в те годы получивших широкое распространение в Германии. В них авторы доказывали существование «мирового заговора евреев», направленного на ниспровержение христианской цивилизации и создание мирового еврейского государства, во что уже давно верил сам фюрер.

— В удивительном сотрудничестве, — говорил он на одном из собраний, — демократия и марксизм сумели разжечь между немцами и русскими совершенно безрассудную, непонятную вражду, хотя первоначально оба эти народа относились друг к другу благожелательно. Кто был заинтересован в таком подстрекательстве и науськивании? Евреи! Кто возглавляет всю английскую прессу мировых лавочников? — патетически вопрошал Гитлер и сам же отвечал: — Еврей Нортклиф… Надо было разрушить Германию, последнее социальное государство в мире, и евреи натравили на Германию двадцать шесть государств. Это было делом прессы, находящейся в исключительном владении одного и того же вездесущего народа, одной и той же расы, которая фактически является смертельным врагом всех национальных государств. В мировой войне победил Иуда!

Не раз Гитлер вещал со страниц своей газеты о том, что еврейские финансисты во Франции — самые верные союзники большевиков, а сами евреи только и мечтают о собственной революции через нарушение чистоты других рас. «Каждый еврей, — писал он, — какие дьяволы! — в своей сфере действует прежде всего для этой последней великой цели, действует именно политически».

По сей день среди некоторых немецких историков бытует мнение, что якобы изначально «благодушный» немецкий антисемитизм попал под окрашенное кровью влияние мрачного российского юдофобства, которое и сделало его столь нетерпимым. Из этого можно сделать вывод, что и сам Гитлер, и его ненавидевшее евреев лютой ненавистью окружение до поры до времени относились к ним с некоторым благодушием, которое им якобы испортили русские черносотенцы.

Но так ли это было на самом деле? Да, евреи издавна жили в западноевропейских странах и редко вступали в конфликты с местным населением. Однако в XII веке ситуация изменилась, и, начиная с эпохи крестовых походов, они пережили ряд самых настоящих катастроф. Только в одной испанской Севилье в 1391 году было убито около 30 тысяч евреев, а по всей стране тысячи людей были брошены в тюрьмы, подвергнуты пыткам и преданы костру.

Изгнанные из Англии, Франции, Германии, Италии и с Балканского полуострова евреи в период 1350-1450 годов бежали преимущественно в славянские владения, где не только нашли убежище, но со временем достигли известного благосостояния.

Только после буржуазных революций XVII-XVIII веков евреи стали возвращаться в Западную Европу, и, прежде всего, в наиболее близкие к Польше Германию и Австрию. Появление евреев в Германии, где старые средневековые предрассудки вспыхнули снова, привело к ряду погромов, спровоцированных торговой конкуренцией. Во многих немецких городах ненависть горожан к евреям обернулась насилием — правительство даже вынуждено было защищать евреев силой.

Одновременно нарастал антисемитизм в Австрии, проявившийся как в экономическом бойкоте и погромах, так и в лишении евреев прав. И говорить о том, что еврейские погромы были характерны только для России с ее «черной сотней», по крайней мере, некорректно. Особенно если вспомнить, что все наиболее острые конфликты между основным населением и евреями вспыхивали, как правило, на экономической почве, а еврейские погромы в ней начались за четверть века до создания первой «черносотенной» организации. Другое дело, что еврейские погромы в России в 1905-1906 годах по размаху и жестокости превзошли все предшествующие им. Но отнюдь не из-за того, что иудаизм воспринимался как явление в высшей степени враждебное христианству — в основе неприязни к евреям лежали причины, порожденные торговой конкуренцией.

«Мелкая буржуазия, — писал в 1912 году виднейший еврейский политический и научный деятель Д.С. Пасманик, — играла главную роль в эти ужасные дни… Здесь, очевидно, действовал антисемитизм на экономической почве… Она (мелкая буржуазия. — А.У.) имела в виду одно: уничтожить ненавистного конкурента… В некоторых местах стимулом служило обвинение евреев в революционности, а в большинстве случаев — простое желание воспользоваться чужим добром… Крестьянство участвовало в погромах исключительно в целях обогащения за счет еврейского добра…»

В годы гонения на евреев в Западной Европе погибло 380 тысяч человек (40% тогдашнего мирового еврейства), тогда как за время погромов в России было убито всего 1000 человек, причем, по некоторым данным, в схватках с еврейской «самообороной» погибло больше самих погромщиков. Так что вряд ли можно считать духовными отцами немецкого антисемитизма русских черносотенцев.

Что же касается самой Германии, то антисемитизм появился в ней еще в конце XIX века. Особенно отличалась в этом отношении Христианско-социальная партия, созданная придворным проповедником А. Штеккером. Вскоре возникли новые политические организации в Берлине, Померании, Бранденбурге, Саксонии и Гессене. Они умело использовали страх сельского и мелкобуржуазного городского населения перед наступлением на их интересы крупной промышленности и латифундий юнкерства. Антисемитизм давал этим слоям возможность политически высказать свой протест. Антисемитские лозунги находили широкий отклик у школьных учителей, среди студенчества, в ремесленных и торговых гильдиях и в Союзе сельских хозяев. Недалеко ушло от них и само правительство, которое на словах провозглашало принцип гражданского равенства, а на деле отлучало евреев от административно-государственных должностей, прежде всего в дипломатической и военной сферах. Существовал в Германии и бытовой антисемитизм, который сильнее всего проявлялся во время кризисов. Так что в Германии к тому времени и без Гитлера с его окружением было предостаточно тех, кто ненавидел евреев. Стоило только тому же Эссеру заявить на тысячном митинге о том, что еврейский торговец обувью X. незаконно получил в Мюнхене квартиру в семь комнат, и описать оборванным пролетариям роскошный образ его жизни, как он доводил слушателей до белого каления. А таких оборванных в те самые трудные для Германии годы хватало. Так что почва для антисемитской пропаганды была более чем благодатная, и дело было не в черносотенцах, которых в Мюнхене тогда действительно хватало.

Конечно, Гитлер люто ненавидел евреев, но не надо забывать и о том, что это было для него весьма действенным политическим инструментом при завоевании и без его помощи отравленных антисемитизмом масс. Так что при всей своей прямо-таки звериной ненависти к евреям столь симпатичный ему Шойбнер-Рихтер вряд ли смог оказать на него в этом отношении сколько-нибудь заметное влияние.

* * *

Зимой 1923 года совершенно неожиданно для Гитлера обострились его отношения с властями, особенно с начальником рейхсвера в Баварии генералом фон Лоссовом. Он ценил националистов, но, как для всякого генерала, их ценность для него заключалась в степени их подчинения. Как только Гитлер проявил вольнодумие, он сразу же показал, кто хозяин в доме. Дело в том, что Гитлер намеревался ознаменовать начало Второго партийного съезда в конце января 1923 года военным парадом из пяти тысяч штурмовиков, приглашенных со всей Баварии.

Проблема заключалась в том, что этот парад Гитлер решил провести в те самые дни, когда в стране крайне обострилась политическая обстановка. После смерти министра иностранных дел рейхсканцлер отчаянно пытался навести в стране хоть какой-то порядок, для чего и предложил создать коалицию из представителей всех крупных партий. Однако социал-демократы и националисты отказались сотрудничать и в обстановке вражды и взаимных обвинений 14 ноября 1922 года Вирт подал в отставку. Начинавшая выходить из-под контроля ситуация требовала как нового руководства страной, так и новых идей. Но это проще сказать, чем сделать. Уже тогда в Германии были созданы те самые условия, благодаря которым Гитлер и придет к власти. Устраивающего всех кандидата в рейхсканцлеры не было, и президент Ф. Эберт поручил сформировать правительство беспартийному директору судоходной компании В. Куно.

Новый канцлер рассчитывал на поддержку промышленников и банкиров, однако те и не подумали поступаться своими интересами и потребовали ликвидировать все социальные блага, которых добились рабочие в результате Ноябрьской революции 1918 года.

Куно не обладал способностями своих предшественников, и, когда стало ясно, что под предлогом задержки Германией поставок леса и угля в счет репараций Франция готовится оккупировать Рур, он решил обратиться к союзникам с требованием пятилетнего моратория на репарационные платежи. Канцлер заявил, что Германия готова заплатить 20 миллиардов марок, если получит международный заем, а Франция выведет войска с территорий, занятых ею еще в марте 1921 года. Но все было напрасно. 26 декабря 1922 года репарационная комиссия под нажимом Пуанкаре признала, что Германия не выполняет своих обязательств, а еще через два дня девять французских и бельгийских дивизий вступили в Рурскую область.

Оккупация столь важного в промышленном отношении района стала для Германии катастрофой. Кабинет министров, в заседании которого приняли участие президент Ф. Эберт и командующий рейхсвером X. Сект, объявили об организации пассивного сопротивления. 13 января 1923 года в своей речи в рейхстаге Куно заявил, что Германия прекращает репарационные платежи Франции и Бельгии, и призвал население Рура бойкотировать распоряжения оккупационных властей и отказаться от уплаты налогов. В результате были прекращены поставки угля и леса во Францию, а добыча угля в Рурском бассейне упала до минимума.

Это решение поддержали практически все партии и профсоюзы, за исключением коммунистов и Гитлера. Коммунистическая партия, которая после объединения с левыми «независимцами» стала массовой, выдвинула лозунг «Бейте Пуанкаре и Куно в Руре и на Шпре!» и таким образом расколола национальный фронт борьбы с оккупантами. Не отставал от красных и Гитлер, который снова и снова обрушивался на заседавших в Берлине предателей с гневными обвинениями во всех смертных грехах. Главную угрозу он по-прежнему видел во внутренних врагах и требовал как можно быстрее покончить с ними. И теперь, когда Гитлер намечал провести 12 массовых митингов, а 5000 отъявленных головорезов должны были на виду у всего Мюнхена, а по сути дела и всей Германии, пройти в военном строю по Марсовому полю, Мюнхен заволновался.

Столица Баварии и раньше видела грандиозные манифестации, но все они проходили под присмотром властей и отличались мирным настроем. Но теперь, когда военное шествие намеревался устроить столь воинственно настроенный по отношению к властям человек, многие обыватели побаивались переворота. Мало кто сомневался в том, что демонстрация военной силы нацистов была направлена не против мирового еврейства и «проеврейских антант», а против внутреннего врага. А как их штурмовики умеют разбираться с этим самым врагом, многие жители Мюнхена уже видели на улицах своего города.

Министр внутренних дел Швейер тоже не верил, что пять тысяч боевиков соберутся на Марсовом поле лишь для того, чтобы мирно пройти по нему. Потому и запретил освещение нацистских знамен под открытым небом и половину запланированных Гитлером митингов.

Недовольный Гитлер поспешил к полицай-президенту Нортцу и в который раз продемонстрировал свои незаурядные актерские способности. Подстраиваясь под корректного Нортца, Гитлер попытался убедить его, что запрет на проведение партийного съезда может отрицательно сказаться на всем националистическом движении и нанесет «незаживающую рану» Германии. В конце концов Гитлер заигрался до того, что преклонил колено перед изумленно взиравшим на него полицай-президентом (ну прямо маркиз Поза, который, встав перед Филиппом II на колени, произнес: «Ваше величество, дайте свободу собраний!»). В отличие от испанского короля Нортц не расчувствовался и довольно холодно заметил, что все граждане обязаны повиноваться распоряжению властей и патриоты не составляют исключения. Поднявшись с колен, Гитлер смерил полицай-министра презрительным взглядом и с нескрываемой угрозой в голосе произнес:

— Чего бы мне это ни стоило, но я сам пойду во главе моих отрядов, и пусть полиция стреляет в нас, если сможет!

Швейер принял угрозу к сведению и запретил все 12 нацистских сборищ. Гитлер оказался в сложном положении. Ему совсем не хотелось идти впереди выступающих отрядов под пули, но, отказавшись от парада, он мог подорвать свой авторитет среди сторонников. Бросивших поле боя в решительную минуту не любят. Кому нужны слабаки, которые способны только вещать и проповедовать? Любая вера, включая и национал-социалистическую, без дел мертва. И пока Гитлер мучительно раздумывал, что же ему делать, на помощь пришел всемогущий в Баварии рейхсвер в лице хорошо известных лидеру нацистов, фон Эппа и Эрнста Рема. Фон Эпп убедил фон Лоссова «не третировать» национальную идею, его поддержали младшие офицеры, а Рем открыто обвинил баварское правительство в измене нации.

— И мне совершенно непонятно, — возмущался он, — как вы можете совмещать подобные взгляды с вашей присягой?

Озадаченный фон Лоссов пожал плечами и… распустил так ничего и не решившее собрание. Видя колебания генерала, Гитлер потребовал от Рема и фон Эппа «дожать» его. И те «дожали». Не пожелавший портить отношения с господами офицерами из-за не умеющего владеть собой мещанчика, фон Лоссов в конце концов махнул рукой.

— Ладно, проводите свой парад, но пообещайте господину Швейеру не устраивать путча!

— Никакого честного слова министру Швейеру я давать не буду, — не выдержал Гитлер, — поскольку уже давал его два месяца назад! А вас, ваше высокопревосходительство, я заверяю, что 26 января путча не будет!

Глядя на юродствовавшего вождя нацистов, фон Лоссов брезгливо повел плечами. И этот психопат претендует на место лидера партии и главаря штурмовиков! Что ж, тем хуже и для партии, и для штурмовиков…

Теперь уже Нортц просил Гитлера освятить знамена не под открытом небом, где оно собрало бы тысячи зрителей и сочувствующих, а в столь памятном для Гитлера цирке Кроне и вдвое сократить количество митингов.

— Да, конечно, — охотно согласился Гитлер, — мы обязательно посмотрим, что можно предпринять…

Надо ли говорить, с каким лицом полицай-президент выслушал доклады подчиненных о том, что освящение нацистских знамен состоялось на улице и прошли все 12 запланированных Гитлером митингов. Так лидер нацистской партии одержал очередную победу, и она дорого стоила. Ибо ничто так не придает веса политикам, как победа над властями.

Теперь к Гитлеру потянулись многие из тех, кто еще вчера сомневался в нацистском лидере. Да и как не пойти за человеком, который не только не побоялся полицейских карабинов, но и заставил баварских правителей плясать под свою дудку? Приток желавших вступить в национал-социалистическую партию был так велик, что центральное бюро партии не успевало регистрировать всех желающих. А когда в апреле Гитлер провел целых восемь собраний все в том же цирке Кроне, зал не смог вместить всех желающих услышать нового мессию. Укрепил свое положение Гитлер и внутри партии, оставив не удел своего старого противника Кернера и сделав вторым председателем партии Якоба. Не обошлось и без инцидентов, и во время одного из них «почетный председатель» партии Антон Дрекслер упал в обморок.

Так ширилась и крепла слава Гитлера. Конечно, посвященные в закулисную борьбу прекрасно знали, кому на самом деле он обязан своим возвышением, однако десятки тысяч баварцев верили только тому, что видели: на политической сцене Германии появился человек, которому были по плечу практически любые деяния, и они очень надеялись на этого человека. Ну а сам Гитлер рассчитывал на то, что дальнейшее ухудшение политического положения в Германии вызовет новые потрясения, на которых он надеялся сыграть.

* * *

Ему было на что надеяться. В результате пассивного сопротивления в Руре Франция несла огромные убытки. Оккупационные войска ответили на рост саботажа и забастовочного движения усилением репрессий и расстрелом рабочих на крупповском заводе в Эссене. Вот тогда-то правые радикалы во весь голос заговорили о переходе к активному сопротивлению.

Весной 1923 года команда диверсантов устроила ряд взрывов на рурских железных дорогах. Входивший в ее состав бывший лейтенант балтийского фрейкора А. Шлагетер был приговорен французским военным судом к расстрелу. Это возмутило всю Германию, и самые резкие протесты выражали коммунисты. Член ЦК ВКП (б) и Исполкома Коминтерна К. Радек, который являлся главным советским экспертом по Германии, назвал Шлагетера «мужественным солдатом контрреволюции, который заслуживает всяческого уважения».

Страна продолжала бурлить, и правительству с большим трудом удавалось сдерживать всплески недовольства. Многим политическим наблюдателям было ясно, что Германия стоит на пороге нового кризиса, который может потрясти ее еще сильнее, нежели ноябрьская революция 1918 года.

Пользуясь удобным случаем, усилил свое давление на баварские власти и Гитлер. 1 мая 1923 года левые решили устроить свои первомайские маевки, и Гитлер заявил, что красные проведут свои демонстрации только через его труп. Он направил баварскому правительству послание, больше напоминавшее ультиматум, в котором просил «запретить маевку и дать ему возможность выступить». В своем «выступлении» он собирался использовать находившееся на складах рейхсвера оружие, которое его руководители обещали выдать боевым отрядам по первому требованию их начальников.

Вместе с Ремом Гитлер отправился к фон Лоссову и в довольно жесткой форме предложил тому вооружить его штурмовиков. Генерал заявил, что оружия у него нет, а когда взбешенный его упорством Гитлер напомнил фон Лоссову о его обещании, тот холодно ответил:

— Можете считать меня нарушителем слова, но оружия я не выдам! И не надо меня учить, я сам знаю, как обязан поступать в интересах государственной безопасности… Да и не вам, господин Гитлер, рассуждать о честных словах!

Выкрикнув что-то невразумительное, потерявший самообладание Гитлер выбежал из кабинета генерала. На следующий день он узнал, что, запретив левым шествие через город, правительство оставило за ними право собираться за его пределами. А самому Гитлеру было обещано в случае «эксцессов» с его стороны применение вооруженной силы.

Гитлер был взбешен. Страна и так дышала на ладан, а эти ослы из правительственных канцелярий своими руками выпускали красного джинна на улицы. Все! С него хватит! Больше терпеть он не намерен. Почему бы не пустить пробный шар именно сейчас, когда Германию раздирали внутренние противоречия? В тот же день Гитлер связался с Грегором Штрассером и приказал ему прибыть в Мюнхен.

Весь день 30 апреля в маленьком городке Ландсхут шли таинственные приготовления. Почти в каждом доме хранилось оружие, за которым заботливо ухаживали те, кто с нетерпением ждал великого дня Революции. И вот теперь патриоты-ветераны с воодушевлением готовились к битве за новую Германию.

В ночь на 1 мая 3000 вооруженных повстанцев отправились на грузовиках в Мюнхен. Колонну вел сам Грегор Штрассер, в адъютантах у которого состоял будущий рейхсфюрер Генрих Гиммлер. На полдороге колонну остановила полиция.

— Ты с нами? — спросил Штрассер командовавшего ею лейтенанта Георга Хефлера, приходившегося ему зятем.

— Пока не знаю, — пожал тот плечами. — Приказ мы получим только в Мюнхене…

Ранним утром того же дня штурмовики силой забрали оружие с рейхсверовских складов в Мюнхене и отправились в Обервизенфельд, где их встретил сам Гитлер в стальной каске и с Железным крестом на лацкане пиджака. Среди боевиков царило приподнятое настроение: они находились в полной уверенности, что наконец-то настал долгожданный час тех самых революционных действий, о которых им столько говорил лидер их партии. Вскоре к ним присоединились отряды Г. Штрассера, и оживление еще больше усилилось. Все бойцы были в военной форме, и почти 20000 стальных шлемов весело блестели на солнце.

Постепенно оживление начало спадать. Время шло, а все больше нервничавший Гитлер не решался на выступление. Он то и дело вытирал обильно катившийся по лицу пот и снимал тяжелый стальной шлем.

В 11 часов появились подразделения рейхсвера во главе с Ремом, которому взбешенный самоуправством Гитлера фон Лоссов приказал любой ценой разоружить мятежников. Вместе с военными прибыли и полицейские во главе с наконец-то получившим приказ Георгом Хефлером. Они потребовали вернуть оружие на склады и разойтись. Разъяренный Гитлер набросился на Рема, словно спущенная с цепи собака.

— Ты… ты… — с трудом выдавливая от душившего его гнева слова, брызгал он слюной, — предал нас!

— Успокойся! — примирительно сказал тот. — Правительство и рейхсвер пока терпимо настроены в отношении красных… Да и Северная Германия еще не готова, так что надо подождать…

В голосе Рема слышались покровительственные нотки. Державший в руках самого фон Эппа и привыкший обращаться с людьми как с марионетками Рем разговаривал с Гитлером, которого и по сей день считал орудием в своих руках, тем самым хозяйским тоном, каким он говорил с ним в те времена, когда тот был у него на побегушках.

Гитлер обреченно взглянул на штурмовиков, оживленно беседовавших с солдатами рейхсвера, среди которых у них было много друзей. Нет, эти люди стрелять в своих старых товарищей сегодня не будут. Напрасно Штрассер и Крибель уговаривали его начать боевые действия. Гитлер так и не решился.

— А ну вас! — в конце концов махнул рукой потерявший терпение Крибель, с самого начала предлагавший занять центр города и диктовать свои условия с позиции силы.

Так и не сделав ни единого выстрела, мятежники простояли на плацу до ночи, и за это время коммунисты благополучно провели свои демонстрации.

Гитлер был вне себя. После недавнего успеха он был унижен как никогда. Его совсем не радовало то, что штурмовиков не стали разоружать на плацу, а позволили им самим отвезти оружие на склады. Он выступил в цирке Кроне, где долго и нудно что-то говорил в свое оправдание, но его не слушали — кому интересно слушать потерпевшего поражение? Толпа, как он успел убедиться, любит сильных.

Возможно, впервые в жизни в те сумрачные для него дни Гитлер так остро переживал свою ущербность. С одной стороны, он — лидер самой влиятельной партии в Баварии, а с другой — самая обыкновенная марионетка в руках рейхсвера и Эрнста Рема. В большую политику его не пускали, и он оставался инородным телом в той сложной политической игре, которая шла в то время в Баварии. Он маневрировал, бунтовал, тем не менее главные действующие лица на баварской политической сцене не пускали его дальше прихожей. Хотел он того или нет, при всех достигнутых успехах он все еще оставался человеком, таскающим из огня каштаны для других. У него была мощная армия штурмовиков, но какой от нее толк, если в самый последний момент ее могли остановить, как это было сделано в Обервизенфельде, господа из рейхсвера. Как ненавидел он этих «господ» в тот покрытый для него позором день, сознавая полнейшую беспомощность и зависимость от них, и как хотел освободиться от них! Оставалось только узнать, как это сделать…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.