ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

12 сентября 1919 года сотрудник 4-й группы баварского рейхсвера (отдел Абвера) капитан Карл Майер приказал Гитлеру побывать на собрании Немецкой рабочей партии. По словам Майера, эта партия являла собой небольшую группу националистически настроенных «сереньких людей из народа», которые ненавидели республику и правительство. Никакой программы у них не было, и «партийцы» занимались в основном тем, что проклинали «ноябрьских преступников» и строили утопические планы по спасению родины.

Гитлер отправился в пивной зал «Штернэккерброй», где Немецкая рабочая партия проводила собрания. И ни он сам, ни капитан Майер и представить себе не могли, что в тот ясный осенний вечер бывший ефрейтор неспешно брел по пустынным мюнхенским улицам навстречу своей судьбе. Политические партии в те времена плодились в Германии быстрее, чем кролики, и появлялись они большей частью только для того, чтобы так же быстро исчезнуть. Когда Гитлер вошел в пивную, собрание уже началось, и какой-то хорошо одетый мужчина с аккуратно подстриженными усиками читал лекцию о «спекулятивном» капитале. Это был инженер Готфрид Федер, автор брошюры «Как сбросить ростовщичество?» В свое время он написал докладную записку в баварское правительство. Однако министров его предложения не заинтересовали, и тогда Федер решил бороться с убивавшим германскую экономику злом в рамках Немецкой рабочей партии.

Гитлер осмотрел зал. Аудитория и на самом деле была серенькая. На какое-то мгновение ему показалось, что он снова находится в венской ночлежке. Разочарован Гитлер был и самим собранием. Ничего интересного он так и не услышал, и, судя по всему, эта самая Немецкая рабочая партия была очередным мыльным пузырем на политической сцене Германии. Да и что могла собой представлять организация, в кассе которой имелось всего… 7 марок!

Гитлер уже собирался уходить, когда новый оратор заговорил об отделении Баварии. Задетый за живое Гитлер не выдержал и с такой яростью набросился на проповедника ненавистного ему партикуляризма, что тот вздрогнул. А он, все больше увлекаясь, говорил о том, что стремление сохранить местные особенности и автономные права губительно для Германии, которая должна стать мощным единым государством.

Ничего подобного в этом зале еще не слышали. Парень в видавшем виды костюме не сыпал непонятными терминами, но у каждого из сидевших в пивной было такое ощущение, что он обращался именно к нему, отыскивал в его душе что-то сокровенное и увлекал за собой.

Закончив речь, Гитлер с видом пастыря, наставившего заблудшую паству на путь истинный, направился к выходу. Но не тут-то было! Восхищенный его красноречием Антон Дрекслер преградил ему путь и протянул Адольфу брошюру собственного сочинения. Чтобы отвязаться от назойливого слесаря, Гитлер взял книжонку и, взглянув на название, усмехнулся: «Мое политическое пробуждение». Именно так этот работяга и должен был назвать свой опус. Читать он ее, конечно, не стал, да и встречаться с не понравившимися ему партийцами больше не собирался.

— Делать там нечего! — заявил он Майеру и пришедшему послушать его капитану Эрнсту Рему. — Да и что они могут, эти три десятка рабочих!

Однако Рем был настроен не столь категорично.

— А ты все-таки походи к ним! — сказал он. — Вступи в партию, а там посмотрим…

Гитлер поморщился. Общаться с пролетариями ему не хотелось. Но… приказ есть приказ, и когда Дрекслер прислал ему приглашение «на заседание комитета германской рабочей партии», Гитлер отправился в гостиницу «Старый Ромбербад».

* * *

Прежде чем ответить на вопрос, чем же так заинтересовала разведывательный отдел рейхсвера эта и на самом деле карликовая партия, надо вспомнить, как и Кем она была создана. Как это ни покажется странным, но у ее истоков стояло одно из самых таинственных тайных обществ Германии «Туле», созданное бароном фон Зеботтендорфом.

Поражение Германии произвело на барона ужасающее впечатление. Но сдаваться он не собирался и в трагический для многих немцев день 9 ноября 1918 года произнес на собрании доживавшего свои последние дни «Германен ордена» страстную и, как ему казалось, пророческую речь.

— Мы, — говорил он, — пережили гибель всего, что нам дорого, близко и свято. Вместо наших принципов германской крови у власти — смертельные враги: евреи. Чем грозит нам этот хаос, мы еще не знаем. Но мы догадываемся. Время, которое придет, будет временем борьбы, горьких утрат, временем опасности… Мы должны создать новый германский орден! Мы будем изучать и пропагандировать древнегерманскую литературу и культуру, которые преданы забвению. И я уверен, что корни нашего будущего возрождения лежат в нашем прошлом. Наш орден мы назовем «Туле» в честь той самой легендарной земли, которая считается прародительницей древней германской расы…

В мюнхенском регистре «Туле» значился под невинным названием «Группа по изучению германской древности». В действительности за «изучением древности» скрывалась пропаганда крайнего национализма и пангерманизма, носившая откровенно расистский и антисемитский характер. На официальной эмблеме общества на фоне свивающихся ветвей с дубовыми листьями был изображен старинный кинжал, а в небольшом круге за рукоятью кинжала красовалась свастика. Девизом нового ордена стали слова: «Помни — ты немец! Держи свою кровь в чистоте!»

Пройдет немного лет, и точно такие же кинжалы будут вручать всем посвященным в «черный орден» СС. На клинках эсэсовских кинжалов готической вязью будет начертана многозначительная надпись: «Моя честь — верность». Верность фюреру, рейхсфюреру СС и идеалам нацизма…

В «Туле» вошли адвокаты, армейские офицеры, журналисты, писатели, преподаватели университетов, высшие чины полиции, промышленники, аристократы и врачи. Состояли в нем и известные в будущем нацисты Рудольф Гесс и Альфред Розенберг. Однако одних адвокатов и офицеров фон Зеботтендорфу было мало — он мечтал распространить свои идеи на рабочих, и все предпосылки для пропаганды идей «Туле» в их среде были. Германия была жестоко унижена поражением в Первой мировой войне, замучена нищетой, расслоением общества на нищих и богатых, спекуляциями, отчаянной грызней политических лидеров и еще целым букетом социальных болезней неблагополучного послевоенного времени.

Небольшой кружок из рабочих железнодорожного депо было поручено организовать спортивному репортеру из вечерней мюнхенской газеты Карлу Харреру. Маленькая группа собиралась каждую неделю, и Харрер читал лекции о причинах военного поражения и борьбе с еврейством. Вскоре почувствовавшим вкус к политической деятельности трудягам одного кружка показалось мало, и 5 января 1919 года в закусочной «Фурштенфельдер Хоф» с подачи слесаря Антона Дрекслера на свет появилась Немецкая рабочая партия. Двадцать четыре члена приняли разработанные Дрекслером партийные законы, а сам он стал председателем партии. Вот тогда-то на новую партию и обратили внимание господа из разведывательного отдела рейхсвера, который после свержения советской республики в Баварии правил в ней бал.

Военные ненавидели республику и мечтали покончить с «ноябрьскими предателями». Однако для свержения губительного для Германии республиканского строя одной ненависти мало. Нужна была поддержка нации, которую лишенные возможности иметь свою политическую организацию военные могли получить только с помощью новой партии. Все старые-партии из-за инертности на подобные подвиги не были способны. И надо ли говорить, как загорелись у руководителей рейхсвера глаза, когда они узнали о Немецкой рабочей партии, которая выгодно отличалась от всех остальных, и в то самое время, когда те покорно приняли поражение в войне, для группы Дрекслера война продолжалась и могла закончиться только с победой возрожденной Германии.

Почему генералы доверили столь серьезное дело по овладению будущими политическими позициями простому ефрейтору? Думается, только потому, что ничего серьезного в партии Дрекслера пока не видели и работали скорее на перспективу.

Конечно, Гитлер догадывался о далеко не случайном интересе своих отцов-командиров к группе Дрекслера, а вот о какой-либо ее связи с обществом «Туле» вряд ли подозревал. Однако сам Зеботтендорф в книге «Прежде чем пришел Гитлер: первые годы нацистского движения», изданной в 1933 году, утверждал другое. «Члены «Туле», — писал он, — были людьми, к которым в первую очередь обратился Гитлер, и они были первыми, кто пошел на союз с Гитлером. Войско будущего фюрера состояло — кроме самого общества «Туле» — из Deutscher Arbeiterverin, основанного братом из «Туле» Карлом Харрером в Мюнхене, и Deutsch Sozialistische Partei, возглавляемой Ганном Георгом Грассингером; их печатным органом был «Volkischer Beobachter». Из этих трех источников Гитлер создал национал-социалистическую рабочую партию».

И все же вряд ли можно верить Зеботтендорфу на слово, потому что отношения между Немецкой рабочей партией и рабочим кружком, возникшим по указанию «Туле», и по сей день остаются невыясненными. Более того, как только Гитлер возглавил отдел пропаганды, он запретил какое бы то ни было вмешательство в его деятельность со стороны «кружка или ложи». Он никогда не скрывал своего презрения к «volkisch — странствующим ученым» и подобным «Туле» и «Германскому ордену» конспиративным структурам. Для привлечения народа, считал он, нужны не тайные ложи и ордена, а массовая сильная партия, наподобие той, какую имели социал-демократы.

Тем не менее «Туле» и по сей день считается чуть ли не творцом Гитлера и его партии. Однако мы ни разу не встретим имени доблестного фон Зеботтендорфа рядом с именем Гитлера даже в те дни, когда он отчаянно нуждался в помощи. Причина здесь одна: все эти общества интересны только своей таинственностью и ритуалами при свечах. Для борьбы же за власть, помимо знания рун и ариософии, нужны совсем другие способности. Таинственные монахи и Зеботтендорфы смотрелись лишь на тайных собраниях своих лож, но там, где надо было бороться и созидать, им было не место. Все эти сказки и мифы о в высшей степени «таинственных и загадочных» силах, которые каждый раз оказывались за чьей-то спиной (как правило, победившего), напоминают легенды о русских масонах, которые якобы совершили Февральскую революцию в России, а затем куда-то пропали.

Можно, конечно, вспомнить идейного отца Великой французской революции Ж.-Ж. Руссо и то влияние, какое он оказал на ее развитие. Но чего бы стоили все его идеи, если бы французские крестьяне и рабочие не были доведены до полного отчаяния французским абсолютизмом? Да и судьба самого Зеботтендорфа служит прекрасным подтверждением всего сказанного выше. Прямо-таки образец «volkisch — странствующего ученого»!

Изгнанный в конце концов даже из «Туле» барон ударился в астрологию. Он издавал журналы, путешествовал и в 1933 году вернулся в Мюнхен, чтобы воскресить распавшееся без него общество. Однако в Германии он встретил совсем другого Гитлера и был интернирован. После долгих мытарств барон оказался в Стамбуле, где всю войну проработал в немецкой разведывательной службе. Не выдержав горечи поражения и крушения своих надежд на мировое господство арийцев, 9 мая 1945 года старый барон бросился в Босфор…

* * *

Когда Гитлер явился в «Старый Ромбербад», его встретили как давнишнего знакомого. Дрекслер не стал ходить вокруг да около и предложил Адольфу вступить в партию. Тот без особых раздумий согласился. Дело было не только в приказе его начальников. Гитлер уже начинал понимать, что от такого сотрудничества мог выиграть и он сам. Ни о какой серьезной карьере в рейхсвере для него, простого ефрейтора, не могло быть и речи. Там и своих генералов хватало. То же касалось и крупных политических партий, где давно имелись собственные председатели и секретари. Да и не нужны ему были все эти буржуазные и социал-демократические партии, у которых, по его твердому убеждению, не было никакого будущего. Ничего не светило ему и в таких военизированных организациях, как союз «Оберланд», объединение офицеров «Железный кулак», «Немецкий народный союз борьбы и зашиты», «Флаг старого рейха» и «Стальной шлем».

А здесь… Он видел руководителей новой партии и не сомневался, что ему по силам составить им конкуренцию. Он ничем не рисковал: лопнет эта самая Немецкая рабочая партия, как уже распались десятки других, он внакладе не останется. Что-что, а работа у него пока была. А загадывать он не хотел. Да и чего стоили человеческие мечты во времена, когда с необыкновенной легкостью рушились целые государства и вековые устои!

На радостях Дрекслер выписал на имя Гитлера членский билет №7 «политического рабочего кружка» и назначил его ответственным за прием в партию новых членов и пропаганду.

— Это счастливое число, — пряча партийный билет в карман потертого пальто, задумчиво сказал Адольф Гитлер. — Оно означает «знак судьбы»…

Через месяц в партию вступил капитан Рем. В считанные недели он привлек в нее множество оставшихся не у дел бывших офицеров и солдат, и именно они на первых порах стали основой движения.

* * *

И все же начало выдалось трудным. Судя по той праздности и пустословию, которым предавались Дрекслер и его товарищи, они посчитали свою задачу выполненной самим созданием партии и уповали на какое-то мифическое «военное руководство», которое само сделает все остальное. Это не только тормозило развитие партии, но и убивало в ней все живое.

Гитлер думал иначе. Его не устраивало бесконечное переливание из пустого в порожнее, он настойчиво говорил о создании массовой партии. И все это — ради смутного пока представления об обновлении нации, началом которого явилось бы свержение существующего республиканского строя. Однако никакой поддержки у Дрекслера и его компании он не находил: одно дело строить планы и рассуждать о «ноябрьских предателях» и совсем другое — вести ежедневную напряженную работу. Гитлер считал, что прежде чем строить какие-либо планы, необходимо заручиться как можно большей поддержкой масс. Гитлер, точно так же, как и большевистский вождь В.И. Ульянов-Ленин, не верил в способность масс организовываться самостоятельно.

На X съезде РКП (б) Ленин со свойственной ему категоричностью заявил: «Только Коммунистическая партия способна объединять, просвещать и организовывать авангард пролетариата и всю массу трудящихся, которые сами по себе не способны противостоять неизбежным мелкобуржуазным колебаниям этих масс». Гитлер был готов подписаться под каждым из этих слов, а потому и вторил Ильичу в «Майн кампф»: «Политическое сознание широких масс развито совсем недостаточно для того, чтобы самостоятельно вырабатывать определенные политические взгляды».

Что требовалось для выработки этих самых «определенных политических взглядов»? Сильная массовая партия, подчиненная одному лидеру. «Быть лидером, — говорил Гитлер, — значит уметь приводить в движение массы». Он презирал националистов-консерваторов, оторвавшихся от нации в силу своих классовых предрассудков. С таким же презрением он относился и к правым группировкам, лелеявшим свои убеждения ради самих убеждений или пускавшимся в рассуждения и споры исключительно с единомышленниками.

Голубой мечтой Гитлера являлось создание националистической массовой партии, и именно поэтому он с самого начала проявил себя не только несговорчивым, но и в высшей степени скандальным партийцем. Не прошло и месяца, как он запретил вмешиваться в дела своего отдела. Начались ссоры. Гитлер окончательно восстановил против себя партийную верхушку, и «имперский председатель» партии Харрер высказался против его использования в качестве оратора, поскольку таковым Гитлера не считал. Только одна дискуссия на эту бессмысленную тему заняла у партии несколько недель и лишний раз убедила Гитлера в том, что ему надо как можно скорее избавляться от всех этих Дрекслеров.

* * *

В октябре 1919 года Гитлер впервые выступил на открытом собрании, на котором присутствовало несколько сотен человек. С большим пафосом он говорил о Брест-Литовске, Версале, об уничтожении навязанного Германии победителями «процентного рабства» и о происках мирового и германского еврейства. Это не очень понравилось Дрекслеру: «процентное рабство» и евреи уже набили оскомину, и главную задачу своей партии он видел в ее участии во внешней политике.

Речь новоявленного Савонаролы[1] имела успех, и тем не менее недовольный Гитлером Харрер попытался смягчить высказанные им идеи откровенного антисемитизма. Но Гитлер его не слушал. В тот памятный для него вечер он не только умудрился собрать в фонд партии 300 марок, но и впервые осознал, что может говорить публично.

«Я, — вспоминал он позже, — говорил минут тридцать, и то, о чем я в глубине души догадывался, но не имел до сих пор возможности проверить, подтвердилось: я способен выступать с хорошей речью».

Со временем Гитлер овладеет душами миллионов немцев, в чем не было ничего удивительного. В те годы, когда еще не было телевидения, а радио и кино пребывали на ранней стадии своего развития, основу деятельности любого политика являли его выступления на всевозможных митингах и собраниях. И тут уже все зависело от того, как этот политик умел говорить, а вернее, убеждать.

Конечно, первые выступления Гитлера не шли ни в какое сравнение с его тщательно отрежиссированными спектаклями 30-х годов, когда он будет оказывать прямо-таки магнетическое влияние на слушавших его людей. Но и тогда в них уже заметно проявлялись черты, ставшие основой его грядущих выступлений.

Гитлер не убеждал слушателей с помощью логики, а устремлял потоки своей взволнованной речи к их чувствам. «Сознание широкой массы, — напишет он,

— не воспринимает ничего слабого и половинчатого. Подобно женщине, душевное восприятие которой определяется не столько абстрактным разумом, сколько не поддающейся ей силе, и поэтому она предпочитает покоряться сильному, нежели покорять слабого, масса любит повелевающего ею больше, чем выпрашивающего у нее. Поэтому учение, которое не терпит рядом с собой никакого иного, устраивает ее больше, чем разрешенная либеральная свобода. Масса не знает, что с ней делать, и даже ощущает себя в какой-то степени брошенной на произвол судьбы. Наглость духовного террора столь же мало доходит до сознания массы, как и подавление ее человеческих свобод, и она ни в малейшей степени не догадывается о бредовой внутренней сущности такого учения. Она в состоянии увидеть только беспощадную силу и грубость ее целенаправленных проявлений

— перед такой силой она в конце концов склоняется навсегда».

Что для этого было надо? Только одно: убедить аудиторию в искренности и глубине собственных чувств. Об этом в свое время прекрасно сказал Ф. Ницше: «Человечество верит в искренность всего, что кажется выражением глубокой веры».

Гитлер умел это делать. Он производил впечатление человека, говорящего с необыкновенной увлеченностью, порою теряющего над собой власть. В своих длившихся до двух и более часов выступлениях Гитлер никогда не позволял себе утомлять слушателей. Когда надо, он умел рассмешить аудиторию и завоевать ее расположение остроумными ответами на вопросы скептиков.

Со временем он будет оттачивать перед зеркалом каждый жест и то или иное выражение лица. Он станет внимательно изучать фотографии, сделанные Генрихом Гофманом во время его публичных выступлений, отбирая наиболее удачные и безжалостно бракуя остальные. Будучи хорошим актером, он научится внезапно, как бы под напором чувств, вдруг умолкать, изобразив, что у него срывается голос, прибегать к сарказму, а затем быстро переходить с полных горечи обвинений в адрес «преступников», предавших Германию, на восторженное утверждение веры в то, что страна найдет в себе новые силы и поднимется вновь. В «Майн кампф» Гитлер напишет, что для полного успеха пропаганда должна сочетать в себе принципы упрощения и повторов и «сводиться к минимуму средств и беспрестанному повторению их». И по сохранившимся наброскам его выступлений хорошо видно, с какой тщательностью Гитлер выстраивал последовательность плавно переходивших из одной в другую тем и подыскивал наиболее убедительные слова.

Большое значение фюрер придавал выбору места и времени своих выступлений. «Есть такие помещения, — утверждал он, — которые упорно не позволяют создать в них какую бы то ни было благоприятную атмосферу для общения… В подобных случаях приходится преодолевать внутреннее сопротивление людей… Утром и в дневные часы создается впечатление, будто воля людей с неодолимой силой восстает против любой попытки оратора навязать ей свою волю или точку зрения. А вечером, напротив, она с готовностью уступает давлению более мощной воли».

Успех любого выступления во многом зависит и от того, насколько тонко оратор чувствует аудиторию, что тоже учитывал Гитлер. «Оратора, — говорил он, — постоянно направляет публика, перед которой он выступает… Его постоянно несет с собой эта огромная людская волна, он читает в непосредственном отклике слушателей те самые слова, которые должен донести до их сердец. Любую свою оплошность он способен немедленно заметить и исправить». И именно поэтому со временем Гитлер начинал свои выступления со своеобразной разминки, во время которой старался почувствовать настрой аудитории и определить лучший способ овладения ее вниманием.

Большинство из тех, кто слышал Гитлера, так или иначе поддавалось влиянию исходившей от него непосредственности и искренности. Было ли это игрой, а отнюдь не внешним проявлением внутренней сущности этого человека, как считали хорошо знавшие его люди? На этот вопрос ответить невозможно, поскольку никто не мог заглянуть в эти моменты ни в душу Гитлера, ни в души слушавших его людей. Вряд ли он играл, когда говорил о своей ненависти к евреям, которых действительно ненавидел, или о грядущем величии Германии, которую любил? Думается, что Гитлер и сам едва ли смог бы обозначить ту хрупкую грань, где кончалась его вера и начиналась игра. Скорее всего это было уже единым целом, и именно такое сочетание веры и расчетливости представляло в Гитлере как в личности особую опасность, поскольку никто, включая и самого фюрера, не мог сказать, что же в нем в конце концов перевесит.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.