Леонард Гаврилов В ПЕТРОГРАДЕ ОСТАЕТСЯ УРИЦКИЙ

Леонард Гаврилов

В ПЕТРОГРАДЕ ОСТАЕТСЯ УРИЦКИЙ

Люди, поселившиеся в меблированных комнатах дома № 66 по Невскому проспекту, до некоторого времени не привлекали к себе внимания, старались жить потише. Большую часть времени проводили за игрой в карты. Но однажды, погожим мартовским днем, они оживились. Один из жильцов только что вернулся с улицы, не снимая шинели прошагал прямо к столу, бросил на него сложенную вчетверо газету и лишь тогда, отвечая удивленным взглядам людей, прервавших карточную игру, объявил:

Поздравляю вас, господа! День нашего выступления близок. Большевики бегут. Переселяются, так сказать, в глубь матушки России.

К газете потянулось сразу несколько рук.

«Известия» сообщали, что 11 марта 1918 года специальный правительственный поезд № 4001 отбывает в Москву.

— Вывозят Совнарком? — спросил один из присутствующих.

— И Совнарком, и ВЦИК, и ЧК — все вывозят! — ликовал вошедший. — Не сегодня-завтра Петроград будет наш. Пора приступать к действиям.

По городу поползли слухи, будто большевики эвакуируются в Москву, оставляя Петроград наступающим германским войскам. На Невском проспекте подозрительные люди расклеили фальшивое воззвание от имени Петроградского Совета, в котором Петроград объявлялся вольным городом. Пряча холеные руки в карманы солдатских шинелей, смело разгуливали по улицам бывшие царские офицеры.

Притихшие было в особняках враги революции ликовали:

— Уезжает Ленин, Совнарком, ВЦИК и грозная ЧК! Значит, худо большевикам! Вот и настало время для ответного удара!

Меньшевики и эсеры, шныряя по коридорам учреждений, у проходных фабрик и заводов, открыто злорадствовали:

— Не могут большевики удержать власть. Нет у них силы, чтобы противостоять разрухе, голоду и наступающим германским войскам.

В те дни не все сторонники Советской власти правильно восприняли решение о переводе столицы из Петрограда в Москву.

— Что будет с Петроградом? — с этим вопросом шли в Смольный, в кабинет к В. И. Ленину, многие.

Анатолий Васильевич Луначарский, бывший тогда народным комиссаром просвещения, одним из первых обратился к Ленину. Буквально вбежав в кабинет, он уже с порога проговорил:

— Владимир Ильич, в городе смятенье! Население думает, что большевики бросили его на произвол судьбы! Как сделать, чтобы поддержать спокойствие и порядок в городе?

Выйдя из-за письменного стола, Владимир Ильич спокойно и просто сказал:

— Анатолий Васильевич, похоже и вы немножечко паникуете. И совершенно напрасно. Никто не собирается сдавать Петроград на милость победителей. Здесь остается Бюро ЦК нашей партии во главе со Стасовой. Остаются другие товарищи, вы, Анатолий Васильевич, и мы вам оставляем Урицкого…

Поздно вечером после разговора с В. И. Лениным вышел Луначарский из Смольного. Остановился на ступенях главного подъезда и посмотрел на окна третьего этажа. Бледно-желтым светом отражался в трех угловых окнах огонь настольной лампы, горевшей на письменном столе Ленина.

«Нет, не случайно выбор пал на Урицкого», — подумал Луначарский и представил невозмутимого и улыбающегося Урицкого, медленно, по-медвежьи идущего по коридору Таврического дворца. Луначарский невольно улыбнулся, вспомнив, как один из эсеров в последний день учредилки, понимая полнейшую безнадежность своих претензий на власть, воскликнул: «В Урицком есть что-то фатальное!»

Воспоминания Луначарского прервал клаксон автомобиля. Когда Луначарский проезжал по Шпалерной улице мимо Таврического дворца, он вновь мысленно обратился к тем памятным дням, когда Урицкий с иронической холодной улыбкой, посасывая папиросу, через черные круги своего пенсне невозмутимо следил, как, выполняя его указание, матросы отряда Анатолия Железнякова очищали зал от людей, взбаламученных эсеровскими речами.

«Теперь, когда мелкобуржуазное Учредительное собрание ликвидировано, — подумал Луначарский, — перед Урицким встает не менее сложная задача охраны революционного Петрограда. Справится ли он с ней?..»

В памяти Луначарского всплыла первая его встреча с Урицким в Лукьяновской тюрьме, в городе Киеве. В то время молодой Урицкий носил густую черную бороду, ходил с неизменной трубочкой в зубах. Он был таким же политзаключенным, как и все, но что ему удалось сделать из тюрьмы, уму непостижимо!

Урицкий — староста политзаключенных расхаживал по коридорам походкой молодого медведя, спорил с администрацией, устраивал свидания и пользовался таким авторитетом, что сам начальник тюрьмы тушевался перед ним. Двери камер были закрыты. В каждой из них читались лекции по социализму. Политзаключенные контролировали кухню! Чудеса! Даже уголовники подчинялись Урицкому беспрекословно… Да, он мог быть благодетелем для одних, неприятным, но непобедимым авторитетом для других.

Так продолжалось целый год, до тех пор, пока жандармский генерал Новицкий не усмотрел в этом нарушения тюремного порядка и не перевел Урицкого в военную крепость…

«Потом, уже в эмиграции, — вспоминал Луначарский, — он буквально вытащил меня из тюрьмы. Взбудоражил всех германских товарищей, устроил невероятную шумиху в газетах и вытащил!..»

Таким же увидел Урицкого Луначарский в дни Октября и во время разгона Учредительного собрания. Урицкий и тогда все знал, всюду поспевал и внушал одним спокойную уверенность, а другим полнейшую безнадежность…

Воспоминания убеждали Луначарского в правильности решения Ленина. Когда автомобиль подъехал к дому, где жил Луначарский, уже наступила ночь.

Весть о том, что в Петрограде остается Урицкий, не только удовлетворила многих сторонников Советской власти, но и остудила пыл ее врагов.

К переводу столицы в Москву большевики готовились спокойно и по-деловому. В Петрограде взамен отъезжающих учреждений создавались местные, губернские.

Поздно вечером 7 марта 1918 года в особняке бывшего градоначальника на Гороховой, 2, где находилась Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, тоже шло заседание. Председательствовал Ф. Э. Дзержинский, присутствовали члены комиссии: Ксенофонтов, Щукин, Евсеев, Полукаров и другие.

Кратко и четко излагал Феликс Эдмундович план переезда в Москву:

— Нам ясно, что после отъезда ВЧК в Петрограде должна функционировать местная ЧК. Необходимо немедленно разослать телеграммы о том, чтобы представители всех районов города прислали не менее двух надежных товарищей для работы в Петроградской ЧК. Во главе Петроградской ЧК Владимир Ильич Ленин предлагает поставить товарища Урицкого, — заключил он свое выступление.

Заседание закончилось, и в протокольной книге Всероссийской Чрезвычайной Комиссии появилась запись:

«Заслушано: О создании Петроградской чрезвычайной комиссии.

Постановлено: Созвать представителей районов и совместно с ними обсудить и решить вопрос о создании Петроградской комиссии вместо ВЧК, переезжающей в Москву. Все важные дела должны пересылаться в Москву ВЧК на окончательное решение. Эвакуацию ВЧК назначить на 9 марта…»

На следующий день после отъезда Советского правительства в Москву в Петрограде было спокойно. Газеты «Правда» и «Известия» писали:

«Перенесение столицы в Москву покажет прочность Советской власти по всей стране. Москва географически лучше связана со страной. Московский пролетариат, известный своей революционной доблестью, гостеприимно принял свое родное рабоче-крестьянское правительство. Петроград остается оплотом революции и Советская власть там также незыблема».

Для проведения в жизнь решений Советской власти в Петрограде и прилегающих к нему губерниях Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов образовал Совет комиссаров Северной коммуны. «Красная газета» сообщила, что М. С. Урицкий назначен председателем Петроградской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и одновременно комиссаром внутренних дел Петрокоммуны.

Жил Урицкий в то время на 8-й линии Васильевского острова. Петроградская ЧК находилась на Гороховой, 2, а Комиссариат внутренних дел — на Дворцовой площади.

Ранним утром приезжал Урицкий в свой кабинет на Гороховую. На рабочем столе появлялись разные оперативные материалы на царских офицеров-заговорщиков, чиновников-саботажников, других разного рода явных и скрытых врагов Советской власти. Нужно было срочно принимать соответствующие решения…

С 11 часов на Дворцовой площади, в Комиссариате внутренних дел, были приемные часы Урицкого. Сюда с жалобами шли люди, пострадавшие от грабежей и налетов.

Там же он вел все дела Петроградской коммуны по сношению с иностранными посольствами, оставшимися в Петрограде.

Затем ехал в Смольный — выполнять свои обязанности кандидата в члены ЦК и члена Петроградского комитета партии большевиков, члена Петросовета, редактора ряда партийных изданий.

Вечером вновь возвращался на Гороховую либо отправлялся выступать на митингах рабочих.

Урицкому в то время было 45 лет. Однако годы ссылок и тюрем, полученный там туберкулез легких давали о себе знать.

Вечером хотелось отдохнуть, но железная воля, чувство долга, привычка строго соблюдать партийную дисциплину заставляли его вставать рано утром и работать до поздней ночи.

Лишь иногда удавалось слегка отдохнуть. В минуты отдыха вспоминал он свой родной город Черкассы на берегу Днепра. Юношеские годы в Киеве, где в 1894 году он, будучи студентом юридического факультета, вступил на путь революционной борьбы с царским самодержавием. Первый арест, два года предварительного заключения, ссылка в далекую Якутию, побег и снова арест, снова тюрьмы, пересыльные этапы и годы эмиграции вдали от родины…

Поздний телефонный звонок прервал далекие воспоминания. Звонил из уголовного сектора Комиссариата юстиции Петроградской коммуны Вячеслав Рудольфович Менжинский. Он сообщил, что на квартиру богатого промышленника-концессионера Церса совершен налет. Чтобы войти в квартиру, грабители предъявили поддельный ордер на обыск от имени Петроградской ЧК.

Не впервые грабители действуют подобным образом, Урицкий и Менжинский хорошо помнят дело «князя Эболи» — грабителя, предъявлявшего документы сотрудника ВЧК, пойманного и расстрелянного в январе. И вот в мае вновь грабеж, прикрываемый документами чекистов. Ясно, что для этих мерзавцев ограбление не самоцель. Это действуют контрреволюционеры, стремящиеся любой ценой скомпрометировать органы Советской власти.

Урицкий и Менжинский в тот же вечер встретились на Гороховой, 2. Внимательно, через лупу, рассматривают они ордер на обыск, оставленный грабителями на квартире Церса.

Урицкий вслух читает строки ордера:

— «Поручается товарищу Ларионову произвести обыск у гражданина Ф. Я. Церса по Троицкой улице, № 17, квартира 406, реквизировать ценности и арестовать по усмотрению…»

— Подделано, — коротко заметил Менжинский.

— Бланк наш, но все остальное — фальшивка, — отозвался Урицкий. — Вытравили старые строчки кислотой и вписали свое.

— Это уже не первый случай, когда с ордерами ЧК производятся ограбления. Помните дело «князя Эболи»?

— Помню. И то и другое безусловно политическая диверсия. Враги хотят подорвать доверие к Советской власти, авторитет ЧК, веру в чекистов.

Моисей Соломонович Урицкий нечасто выезжал на места происшествий, хватало и других забот. Но на этот раз он поехал сам.

Многоэтажный дом на углу Троицкой улицы и Щербакова переулка встретил чекистов закрытыми подъездами. В доме жили служащие иностранных концессий, и им не надо было спешить на работу.

Богатый промышленник-концессионер Федор Яковлевич Церс был немало удивлен, увидев на пороге своей квартиры Урицкого.

— Сначала позвонили по телефону, — торопливо начал отвечать на вопросы хозяин квартиры. — Сказали, что зайдет представитель ЧК. Дверь открыл я сам… Вошедший представился Фридманом. На нем была шинель, фуражка. Лицо интеллигентное. На руке золотое кольцо. Сказал, что он комиссар и пришел произвести обыск… Меня насторожило, что ордер выписан на имя Ларионова. Я хотел позвонить по телефону в ЧК, но тут же на меня набросились и связали… Их было семеро. Все в военной форме…

Урицкий внимательно оглядывал комнату. Хозяин еще не успел навести порядок после погрома. Ящики письменного стола были выдвинуты, пол густо усыпан бумагами, телефонный провод оборван, дверца сейфа, вмонтированного в стену, распахнута…

— Что взяли грабители? — коротко перебил Церса Урицкий.

— Деньги, валюту, бриллианты…

Выйдя на улицу, Урицкий заметил своим товарищам:

— Особо обратите внимание на приметы грабителей. Судя по рассказу Церса, это все бывшие офицеры.

В управлении милиции его уже ждали Менжинский и начальник уголовного розыска Шматов. Минувшая ночь не прошла даром: на стол один за другим ложились листы донесений.

— Это список автомашин, выезжавших из гаражей вчера вечером.

Урицкий внимательно изучил его. В Петрограде в ту пору машин было мало, каждая на учете. На Троицкой, скорее всего, была машина английского торгового общества с Миллионной улицы.

— Это сообщение инспектора Рыбакова о том, что Церс последнее время в английском торговом представительстве особым уважением не пользуется.

Штришок тоже кстати. Такая фигура, как Церс, безусловно, связан с каким-либо представительством западных стран, и если англичане от него вдруг отвернулись…

— Сообщение инспектора Никитина. Дворник дома, где живет Церс, рассказал, что накануне ограбления с ним беседовал чекист по фамилии Ларионов, внешность которого весьма совпадает с описанием главаря банды, ограбившей Церса. Приезжал этот «чекист» на коляске, запряженной породистой лошадью.

В сообщении инспектора Маркова Урицкий обратил внимание на то, что в меблированных комнатах дома № 66 по Невскому проспекту собираются бывшие офицеры, играют в карты, живут состоятельно, имеют конные выезды. Бывают там и англичане. Вчера поздно вечером несколько человек офицеров выехали из дома в автомобиле английского общества. Назад не вернулись…

Еще сообщение о том же доме: в комнате № 6 числится проживающим некто Фельденкрейц, бывший царский офицер. Ходит в шинели и фуражке офицерского образца. Имеет конный выезд…

Совпадение? Очень уж очевидное совпадение!..

К дому № 66 по Невскому чекисты прибыли поздно вечером. По их сигналу работники милиции перекрыли все выходы.

Дом загудел, как потревоженный улей. Кто-то пробовал протестовать, кто-то грозился писать Дзержинскому, жаловаться. Но чекисты делали свое дело: одну за другой обыскивали комнаты. Ценностей, похищенных у Церса, не было. Зато обнаружили целые груды холодного оружия — сабель, шашек, офицерских кортиков. Попадалось и огнестрельное оружие: кольты, браунинги, бульдоги, наганы…

Комнату № 6 обыскивали Марков и Чумаков, и в письменном столе Чумаков обнаружил тайник со спрятанными там бумагами.

— Андрей, — позвал он Маркова, — иди-ка сюда, читай. — Марков взял в руки несколько листков обыкновенной ученической тетради, исписанных карандашом убористо и четко. Подошел к свету, вгляделся в написанное.

«План овладения гор. Петроградом и боевые действия в самом городе, ставшем объектом арены действий, связанных с переворотом», — прочел он.

Вскоре тетрадные листки уже лежали на столе Урицкого.

План был обширным. Составлен по законам военного искусства. Он предусматривал захват всех учреждений Советской власти, военных объектов, вокзалов, телеграфа и телефонной станции, мостов. Планировались многочисленные аресты.

«…Применение на первых порах самого ужасного террора, — читал Урицкий, — вплоть до расстрела включительно, следуя заповеди: два ока за око, два зуба за зуб. Благоприятнее и желательнее всего в рабочих кварталах».

— Благоприятнее, — вслух повторил Урицкий. — Слово-то подобрали. Доброе! А дела злые.

Через час в Смольном он уже докладывал о заговоре. Были приведены в боевую готовность красноармейские части, усилены органы ЧК, взяты под охрану военные объекты.

Урицкий сам объехал добрую половину города, проверяя посты охраны, давая указания на местах. Домой добрался на рассвете, а утром ему уже доложили по телефону:

— Задержан бывший царский офицер Фельденкрейц— владелец бумаг из обнаруженного тайника.

— Доставьте на Гороховую, — приказал Урицкий.

Каждый раз, ожидая привода задержанных, он немножечко волновался. Никак не мог освоиться с тем, что роли переменились: не его ведут на допрос к жандармскому чину, а к нему приводят врагов революции. А его-то доставляли на беседы к чинам охранки частенько!..

В первый раз это было в Киеве. Допрашивал сам генерал Новицкий.

Мрачноватый был у генерала кабинет. Даже шторы приспущены. Огромный стол с аккуратными папками бумаг. Среди них и его «дело» — «Дело бывшего студента Киевского университета, уроженца города Черкассы Моисея Урицкого…»

Жандармский генерал выглядел уставшим. Еще бы. Двадцать лет беспорочной службы царю и отечеству. Двадцать лет с того дня, как он поклялся «навести порядок» не только в Киевской губернии, но и по всей Малороссии. Двадцать лет, как ничего у генерала Новицкого не получается.

При той, первой встрече генерал даже выдавил на лице что-то наподобие улыбки:

— Очень, очень рад вас видеть, уважаемый профессор конспирации! Так вас, кажется, зовут восторженные почитатели. Присаживайтесь, господин профессор. Впрочем, посоветуйте своим так называемым товарищам разжаловать вас в доценты. Конспирация не удалась. Мои люди все-таки выследили вас. И подпольную типографию нашли тоже. Так что придется — в доценты…

Что он ответил тогда самодовольному генералу? Кажется, так:

— Я не разделяю вашей радости по поводу сегодняшней встречи. Хотя бы потому, что не уважаю вас. Лично для меня вы отнюдь не серьезный противник. Если применять вашу же табель о рангах, то вы в моем представлении далеко не профессор и даже не доцент. Вы занимаете место где-то между студентом и вольнослушателем. Ваши собственные подчиненные не принимают вас всерьез.

Да, вроде бы так. Немного нахально, но ведь сколько лет тогда ему, Урицкому, было!..

Из мрачноватого кабинета генерал Новицкий отправил его прямо в Лукьяновскую тюрьму. И что скрывать, камера тогда показалась ему светлее!

Кто-то зажег свечу:

— Урицкий!

Друзья навалились гурьбой, затискали, затормошили. Пришлось даже охладить их пыл и сказать:

— Эге!.. Кажется, больше всего рад моему заключению свой же брат революционер.

— Да, ну чудак… — хлопнул кто-то по плечу сзади.

И сразу же со всех сторон посыпались десятки вариантов побега. Смешные и наивные планы. Соглашаться с ними или спорить просто не было смысла.

— Нет, друзья, — сказал он тогда. — Давайте оставим подкопы и веревочные лестницы до лучших времен, а начнем с того, что организуем коммуну и попробуем побороться с администрацией тюрьмы…

Давно это было!.. Семнадцать лет назад.

Фельденкрейц сидел на краешке стула.

— Расскажите о плане военного переворота, — твердо потребовал Урицкий.

Кажется, именно этого Фельденкрейц ожидал меньше всего. Считал, что попал с бриллиантами старого Церса. А тут!.. Даже запираться бесполезно: на столе лежат его листки, исписанные карандашом, его план из среднего ящика письменного стола.

— К какой партии вы принадлежите?

— Я член Отечественного союза, — выдавил из себя Фельденкрейц. — Его цель — установление единоличной военной диктатуры.

— Какой пост занимали в организации?

— Начальника разведки.

— Назовите руководителей и подчиненных вам лиц. Фельденкрейц назвал всех, кого только мог вспомнить: он очень боялся за свою жизнь.

К лету обстановка в Петрограде еще более обострилась. Меньшевики и эсеры активизировали свою антисоветскую деятельность. На путь открытого террора встали правые эсеры.

20 июня в разгар избирательной кампании по выборам в Советы был убит член президиума Петроградского Совета, комиссар по делам печати, пропаганды и агитации В. Володарский.

Выступая на заседании Петросовета с сообщением об этом, Урицкий был бледен, но его взволнованный голос звучал твердо и уверенно:

— Убийство Володарского организовано правыми эсерами по указанию иностранной агентуры. Враги рабочей революции перешли к контрреволюционному террору — убийству из-за угла, но мы заявляем коротко и ясно, что ответим на это беспощадными карательными мерами!..

Урицкий со свойственной ему энергией, решительностью и работоспособностью выполняет наказ рабочих депутатов — ответить врагам революции их же оружием.

По его указанию Петроградская ЧК взяла на учет всех бывших белых офицеров. Были проведены аресты офицеров, скрывающихся от регистрации.

Однако в Петросовете нашлись люди, которым были не по душе решительные действия Урицкого. Левые эсеры, готовясь к контрреволюционному мятежу, пытались через комиссариат юстиции, где на руководящих постах были их лидеры, распустить Петроградскую ЧК или по крайней мере отстранить Урицкого от руководства карательными органами Петроградской коммуны. Это им частично удалось. Комиссариат внутренних дел был передан левому эсеру Прошьяну.

Ф. Э. Дзержинский решительно воспротивился попыткам распустить Петроградскую ЧК. В адрес Петроградского Совета он направил письмо следующего содержания:

«В газетах имеются сведения, что Комиссариат юстиции пытается распустить Чрезвычайную комиссию Урицкого. Всероссийская Чрезвычайная Комиссия считает, что в настоящий, наиболее обостренный момент распускать таковой орган ни в коем случае не допустимо, напротив, Всероссийская конференция чрезвычайных комиссий по заслушивании докладов с мест о политическом состоянии страны, пришла к твердому решению о необходимости укрепления этих органов при условии централизации и согласованной их работы, О вышеупомянутом Комиссия ВЧК просит сообщить товарищу Урицкому».

Нет, не удалось левым эсерам нейтрализовать грозного комиссара Урицкого. Робеспьер Петроградской коммуны, как его тогда называли друзья, остался на страже революционного порядка в Петрограде. И когда вслед за вспыхнувшим в Москве 6 июля левоэсеровским мятежом в Петрограде была предпринята попытка захватить власть, отряды чекистов блокировали штаб левых эсеров в бывшем Пажеском корпусе. На предложение сдаться эсеры ответили пулеметным огнем. Однако после получасового боя вынуждены были выставить белый флаг и были разоружены. Оперативно прошла ликвидация и районных штабов левых эсеров.

Питерские рабочие оценили решительные действия Урицкого и руководимых им чекистских отрядов. Урицкий вновь назначается комиссаром внутренних дел Союза коммун Северных областей.

Лето 1918 года в Петрограде выдалось жарким. Казалось, что даже деревянные шашечки, устилавшие Невский проспект, раскалились от солнца. «Жарко» было и на Гороховой, 2. Враги революции не успокаивались.

В конце июля, кладя на стол Урицкому очередную сводку донесений, секретарь заметил:

— Опять заговор против вас, Моисей Соломонович. Это, кажется, уже четвертый.

— Пятый, — уточнил Урицкий, — был еще выстрел в Таврическом.

Тогда, в январе 1918 года, после разгрома Учредительного собрания, он стоял у входа в Таврический дворец. Сухой треск винтовочного выстрела расколол морозный воздух. Пуля легко ранила Урицкого.

Его не удивляли попытки покушения. Борьба есть борьба. Он сам беспощаден к контрреволюционерам, и они платят ему ненавистью. А ненависти к молодой Стране Советов у ее врагов много. Белые войска, интервенты, заговорщики расстреливают даже стариков, женщин. Он этого допустить не может. Случайных, необоснованных расстрелов быть не может.

Президиум Петроградской ЧК по его предложению уже принял решение о том, что, если при вынесении приговора о расстреле хоть один член коллегии будет против, приговор в исполнение не приводить. И напрасно некоторые товарищи говорят, будто он выступает против расстрелов, обвиняют его в мягкотелости.

— Никакой я не мягкотелый, — ответил однажды Урицкий. — Если не будет другого выхода, я собственной рукой перестреляю всех контрреволюционеров и буду совершенно спокоен. Но поспешных решений быть не должно.

Свою точку зрения Урицкий отстаивал и на деле.

Еще в апреле в Москве был раскрыт заговор бывших юнкеров. Среди арестованных оказался и несовершеннолетний сын царского генерала Всеволод Аносов. Мальчишка… Чего он только не наплел при допросе. В Петроград пришел приказ арестовать старшего брата Всеволода — Николая.

— Сева немножко фантазер, — грустно улыбнулся Николай Аносов. — Преувеличить, присочинить — это его стихия. Вы мне можете, конечно, не верить, но о заговоре в Москве я не знаю ровным счетом ничего.

Урицкого и самого смущало отсутствие обоснованных фактов для ареста. Смущало и то, что пятнадцатилетний Всеволод был как-то связан с заговором. Скорее, просто играл в войну. 12 апреля 1918 года Урицкий телеграфировал в Совнарком комиссару юстиции: «Комиссии Дзержинского сидит 15-летний Всеволод Аносов. Распорядитесь освобождением». И Дзержинскому тоже телеграфировал: «Николай Аносов арестован. Заговоре не знает. Сообщите телеграфом какие вопросы поставить. Освобожден ли Всеволод Аносов. Николая освобожу, если до 15 не получу вопросов или другого распоряжения».

Дзержинский сам разобрался с делом братьев. Всеволода освободил, а Николая приказал доставить в Москву.

Нет, никак нельзя причислить к злостным врагам подобных мальчишек. Мало ли кого обманут, запутают, запугают настоящие враги революции, а они все больше наглеют. Англичане и американцы пошли на открытую интервенцию, высадились в Мурманске и на Дальнем Востоке. Безусловно, и на Петроград у них особая ставка: город усеян иностранными посольствами, консульствами, торговыми представительствами. За стенами принадлежащих им зданий зреют новые заговоры. Все время надо быть начеку.

Утро 30 августа 1918 года обещало жаркий день. Безоблачное небо дышало теплом.

Урицкий встал рано. Возле дома его уже ждал автомобиль. Позади шофера сидел Шахов, комендант Петроградской ЧК. Значит, привез что-то важное.

— Есть новости от Дзержинского, — сообщил он, едва машина тронулась. — Феликс Эдмундович сообщает, что нелегально выехал в Петроград специальный агент английской разведки Сидней Рейли. По мнению Москвы, поездка эта связана с подготовкой нового заговора контрреволюционеров.

— Следует усилить наблюдение за правыми эсерами, — отозвался Урицкий.

Шахов кивнул и продолжал:

— Не исключена возможность появления в Петрограде главы правых эсеров Бориса Савинкова.

— Появится ли, нет ли, революционную охрану города надо усилить в любом случае, — подвел итоги Урицкий.

Автомобиль проскочил мост, свернул налево и быстро домчал пассажиров до Гороховой, 2. Урицкий привычно пересек двор и поднялся на второй этаж. Приятная прохлада кабинета несколько успокоила его. На столе уже лежала стопка свежих документов, приготовленных секретарем. Урицкий углубился в чтение, подчеркивая отдельные строки красным карандашом.

В десять часов собрался президиум Петроградской ЧК. Моисей Соломонович кратко обрисовал обстановку, сообщил последние сведения.

— Как видите, кое-что о заговорщиках мы уже знаем. И даже немало знаем, — заключил он. — Думаю, что эту нашу осведомленность до поры до времени обнаруживать нельзя. Но нельзя и оставлять без внимания, без контроля ни одного шага врагов революции.

Заседание прервал телефонный звонок. Помощник военного коменданта города просил с ним встретиться. — Хорошо, — ответил Урицкий. — Минут через десять заканчиваю совещание и выезжаю на Дворцовую. Там и увидимся.

На Дворцовой, у входа в Комиссариат внутренних дел, стояла толпа. Она молча расступилась, давая возможность Урицкому войти в здание. В вестибюле также было много посетителей. Урицкий прошел прямо к лифту.

Неожиданно за его спиной мелькнула фигура молодого мужчины в кожаной тужурке и офицерской фуражке. Выхватив из-за пазухи кольт, он почти в упор выстрелил в затылок Урицкому.

Вскрикнула раненная тем же выстрелом женщина. Ахнула толпа. Толкая друг друга, люди бросились к дверям. Вместе с ними бежал на улицу и убийца.

Он сел на велосипед, стоявший у входа, и помчался в сторону Александровского сада.

Вслед за преступником бросился комиссар Дыхвинский, достав браунинг, он три раза неудачно выстрелил. В это время из-под арки Главного штаба выехала автомашина. Дыхвинский и красноармеец охраны остановили ее.

— Всем из машины! — закричал красноармеец пассажирам, щелкая затвором винтовки.

На сиденье рядом с шофером сел Дыхвинский и, показав, куда скрылся преступник, приказал ехать.

Велосипедист свернул за угол на Дворцовую набережную. Когда преследующая его автомашина тоже повернула, красноармеец, лежавший на ее крыле, стал стрелять. Велосипедист вновь свернул в Мошков переулок, успев сделать несколько ответных выстрелов, затем при выезде на Миллионную улицу он бросил велосипед и вбежал во двор Северного английского общества.

К этому времени подъехали еще три автомобиля, в одном из них был комендант Шахов и два чекиста охраны. Из бывших Преображенских казарм на Миллионной улице бежали красноармейцы Стального отряда. По команде Шахова они окружили дом, в котором укрылся убийца. Шахов приказал прекратить стрельбу.

— Убийцу надо взять живым! — кричал он красноармейцам.

Из окруженного здания вышла женщина и сказала, что преступник спрятался в одной из комнат ее квартиры. Шахов и два чекиста вошли в дом. Через несколько минут, поняв, что сопротивление бесполезно, преступник сдался. Им оказался правый эсер Леонид Канегиссер.

Узнав об убийстве Урицкого, В. И. Ленин позвонил в ВЧК и попросил Ф. Э. Дзержинского лично выехать в Петроград для проведения расследования.

На следующий день Дзержинский приехал в Петроград и тут узнал, что в Москве стреляли в Ленина.

Прибыв на Гороховую, 2, Дзержинский приказал привести Канегиссера.

Спокойным и властным тоном стал задавать вопросы.

Канегиссер отвечал нервно, с вызовом.

«На вопрос о принадлежности к партии заявляю, что отвечать прямо из принципиальных соображений отказываюсь. Где и когда приобрел револьвер — показать отказываюсь. Что касается происхождения залога 500 рублей за велосипед, то предлагаю считать мое показание о нем уклончивым. Дать более точные показания отказываюсь», — скорописью зафиксировал в протоколе допроса Дзержинский и приказал увести арестованного. Ему и так было ясно, что убийство Урицкого не акт мести одиночки, а одно из звеньев заговора.

Убить Урицкого, стрелять в Ленина! На это могли пойти только правые эсеры.

Дзержинскому уже доложили, что Леонид Канегиссер, дворянин, бывший юнкер Михайловского военного училища, ныне студент-политехник, является двоюродным братом известного контрреволюционера, сподвижника Корнилова и Савинкова правого эсера Филоненко, скрывающегося под именем комиссара Мухина и разыскиваемого чекистами.

Чекисты знали, что правые эсеры играют немаловажную роль и в заговоре иностранных дипломатов. Действовавшие в «мозговом центре» заговорщиков чекисты-разведчики уже докладывали об этом Дзержинскому. Они сообщили, что 25 августа на тайном совещании обсуждалась программа ближайших диверсий на железнодорожных путях к Петрограду.

29 августа из Москвы в Петроград к английскому военно-морскому атташе Кроми главой «заговора послов» Локкартом направлен Сидней Рейли для связи с вожаками белогвардейского подполья.

Однако в стане заговорщиков произошло то, чего не мог предвидеть ни Локкарт, ни Кроми, ни Рейли. Видимо желая взять на себя инициативу, правые эсеры со свойственным им авантюризмом решили опередить своих западных союзников.

«Ну что ж, — подумал Дзержинский, — это почерк правых эсеров, но наша задача не только разоблачить их, но и ликвидировать заговор послов».

Связавшись по телеграфу со своим заместителем Я. X. Петерсом, Дзержинский дал указание арестовать Локкарта.

Оперативную группу чекистов, созданную для ареста другого руководителя заговора в Петрограде Аллена Кроми, Дзержинский инструктировал сам.

Вечером, когда отряд чекистов окружал здание английского посольства в Петрограде, Дзержинский товарным поездом уже ехал в Москву…

На следующий день газеты сообщили, что Чрезвычайной Комиссией произведен ряд обысков особой важности… При входе в английское посольство чекисты были встречены выстрелами. Ранены: сотрудники Петроградской ЧК Стадолин и Янсон и следователь ВЧК Бартновский. Убит один англичанин. В посольстве произведены аресты. На чердаке обнаружен склад оружия и запасы вина.

Позднее стало известно, что убитым англичанином оказался Френсис Аллен Кроми. Активный руководитель «заговора послов» встретил чекистов хладнокровной стрельбой, но был убит в перестрелке. В его кабинете чекисты обнаружили горящие бумаги — документы, свидетельствующие о заговоре.

Узнав о том, что Кроми убит, а Локкарт арестован, Сидней Рейли бежал за границу.

Меньше года возглавлял Петроградскую ЧК и Комиссариат внутренних дел М. С. Урицкий, но и за этот короткий срок в острейшей борьбе с контрреволюционными и уголовными преступлениями снискал он уважение и любовь трудящихся.

Гневно осуждено подлое убийство М. С. Урицкого и покушение на В. И. Ленина на рабочих митингах.

В ответ на белый террор Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет принял резолюцию ответить массовым красным террором против буржуазии и ее агентов.

Борьба обострялась.

Над страной гремели залпы гражданской войны.

Прошло много лет со дня гибели Урицкого, похороненного на Марсовом поле в Ленинграде.

Растет и ширится новыми домами город Урицк, из рабочего поселка превратившийся в город-спутник современного Ленинграда. Самоотверженно трудятся рабочие и работницы Ленинградского объединения имени Урицкого. Несет трудовую вахту на Тихом океане теплоход «Моисей Урицкий». Имя Урицкого достойно носят улицы многих городов нашей страны. Светлый образ профессионального революционера, государственного деятеля и чекиста бережно хранит в своей памяти советский народ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.