3. Все работы хороши Король на все руки. – Ремесленные цехи. – Мясники и булочники. – Аптекари и бакалейщики. – Хирурги и брадобреи. – Вольные каменщики. – Оружейники и аркебузиры. – Снуровщики, шорники, вышивальщики. – Женские цехи. – Лен, шерсть и шелк – Крой, вышивка и кружево. – Веревки и черепи

3. Все работы хороши

Король на все руки. – Ремесленные цехи. – Мясники и булочники. – Аптекари и бакалейщики. – Хирурги и брадобреи. – Вольные каменщики. – Оружейники и аркебузиры. – Снуровщики, шорники, вышивальщики. – Женские цехи. – Лен, шерсть и шелк – Крой, вышивка и кружево. – Веревки и черепица. – Угольщики и сплавщики. – Цехи: защита и притеснение

Людовик XIII был уникальным королем в истории Франции. Он любил все делать сам – и не только заправлять постель или разрезать мясо на своей тарелке. Он использовал любую возможность приобрести новые практические навыки: например, один из государственных секретарей, Сюбле де Нуайе, научил его делать оконные рамы. В свободное от государственных дел, войны и охоты время король плавил железо и ковал его в кузнице, делал небольшие пушки, чинил оружие; работал на верстаке; вытачивал фигурки из слоновой кости; плел корзины; делал сети и клетки для птиц; печатал книги на ручном прессе, а также чеканил монету (в 1640 году он ввел в обращение луидор); шил одежду для своей обезьянки Робера (правда, с помощью своего портного Аршамбо); руководил изготовлением декораций для придворных балетов; делал фейерверки и духи[13]; был неплохим каретником и кучером. Его страстью была кулинария, он хорошо усвоил уроки своего главного повара Жоржа и стал настоящим профессионалом. Уже в десять лет он приготовил молочный суп для герцогини де Гиз, а впоследствии из его умелых рук выходили варенья, оладьи, марципаны, пироги с яблоками и с айвой. В искусстве изготовления омлета он прослыл настоящим виртуозом; однажды, заплутав во время охоты, он очутился на захудалом постоялом дворе, тотчас встал к плите и приготовил омлет, который съел сам со своей свитой.

Но даже ему не удалось овладеть всеми существовавшими тогда профессиями: одних ремесленных цехов было шестьдесят. Каждый цех или община имели свой устав, утверждаемый королем, и свое руководство в лице присяжных или старшин, которые назначали время собраний (и сами их возглавляли), подсчитывали голоса, принимали учеников, явившихся представить свои «шедевры», чтобы получить звание мастера, посещали лавки или склады, изымали плохо выполненные или запрещенные изделия, распоряжались цеховой общей кассой, следили за соблюдением уставов, – в общем, заправляли жизнью своего цеха и оберегали его интересы. Каждый цех имел свою символику и своего святого покровителя.

Не все ремесленные цехи управлялись присяжными; те, что поменьше, входили в более крупные корпорации и не имели собственных старшин. Да и некоторые цехи со старшинским корпусом не играли большой роли, например бондари, токари, плетельщики стульев. Изготовление «шедевра» было необходимо только для токарей, ремеслу которых учились четыре года.

Одним из самых древних и значительных цехов были мясники. Согласно их уставу, мастером можно было стать, проучившись три года, затем еще три года занимаясь куплей-продажей мяса. Сыновья мастеров могли претендовать на звание мастера не ранее восемнадцати лет, а все прочие – не ранее двадцати четырех. Разделывать туши действительно было целым искусством: быков, коров, баранов, свиней разрубали на разные части в разном порядке; все это было подробно описано в специальных справочниках. Отдельной специализацией был «кабошёр»: он специальным резаком раскалывал бараньи головы, чтобы извлечь оттуда язык и мозги. Мастеров, обрабатывающих кишки, было мало, поэтому их цех, охватывавший Париж и его предместья, не имел своего устава. Колбасники обладали исключительным правом приготовлять свинину; впрочем, существовали также сосисочники и мясники, освоившие оба эти ремесла.

Парижские булочники долгое время пользовались особой привилегией: обладали собственным судом, независимым от Шатле; он состоял из генерального наместника, королевского прокурора, судебного пристава и судебных исполнителей, а главой и покровителем его был главный королевский хлебодар. Именно этот суд утверждал цеховой устав, принимал в ученики и в мастера, ему приносили присягу; но он был отменен в 1611 году. В учениках ходили пять лет подряд, зачем еще четыре года служили подручными, пока не получали право создать «шедевр» – пшеничный каравай и ситный.

Аптекари и бакалейщики составляли одну общину, живущую по общим законам, но лишь в том, что касалось торговли. Аптекарь для начала должен был стать мастером-бакалейщиком, а затем пройти четырехгодичное обучение в Париже, послужить подручным у одного или нескольких мастеров и предоставить определенные доказательства своей «профпригодности», чтобы претендовать на звание мастера. Соискатель предъявлял особые грамоты, подтверждающие его соответствие высоким требованиям; эти грамоты изучало общее собрание всех мастеров-аптекарей, и если все было в порядке и никто не сомневался в порядочности и благонравии кандидата в мастера, его имя вносили в реестр, созывали новое собрание всех мастеров, на котором по жребию выбирали пятерых экзаменаторов, а старшины назначали еще пятерых. Кандидат являлся к каждому из аптекарей, приглашал их на экзамен, который должен был состояться через три дня в присутствии декана медицинского факультета и двух врачей, профессоров фармакологии. Кандидата экзаменовали врачи, старшины и мастера, по результатам устраивали голосование. Если вердикт был положительным, один из врачей объявлял кандидату, что тот допускается к экзамену по свойствам лекарственных растений (сыновья мастеров были от него освобождены); затем ему еще предстояло изготовить «шедевр» и принести присягу лейтенанту полиции. Вдовы аптекарей могли продолжать торговлю и держать открытую лавку при условии, что возьмут к себе приказчика, проэкзаменованного мастерами и старшинами; учеников они брать не могли. От бакалейщиков отделился отдельный цех свечных мастеров.

Престижным ремеслом было занятие цирюльника, но лишь для тех, кто хотел всегда быть в курсе всех новостей: брадобреи узнавали их от одних клиентов и передавали другим. Должность королевского брадобрея была очень завидной: ведь он ежедневно лицезрел государя и мог между делом замолвить за кого-нибудь словечко или выведать что-нибудь важное. Правда, Людовик XIII сам неплохо владел бритвой и помазком и нередко брил своих слуг. Ремесла парикмахера как такового тогда не существовало: знатные дамы делали себе прическу сами или с помощью служанок, мужчины носили длинные волосы; деревенские жители и бедные горожане стриглись без затей с помощью цирюльника или банщика.

Стрижкой и бритьем обязанности цирюльника не ограничивались: доктора медицины считали ниже своего достоинства собственноручно делать кровопускание, которое назначали больным, и предоставляли осуществлять эту операцию хирургам, а те, в свою очередь, – брадобреям, привыкшим обращаться с острыми предметами. В XVI веке в крупных французских городах сложились цехи брадобреев, которые называли себя хирургами-цирюльниками. Парижский прево запретил это название, и его поддержал Парламент; цирюльники имели право называть себя мастерами брадобреями-хирургами; их эмблемой стал белый таз (в отличие от желтого, как у хирургов). В королевской свите состояло восемь титулованных цирюльников: они причесывали короля утром и вечером, брили его и вытирали после водных процедур и игры в мяч.

Еще одним ремеслом, граничащим с наукой, было ремесло каменщика. Во Франции существовали две корпорации: «вольные каменщики», продолжавшие традиции средневековых строителей соборов, и «просто каменщики», работавшие для широкой публики. Первая корпорация была элитарной; чтобы поступить в ученики к «вольным каменщикам», требовалась рекомендация двух членов цеха; кандидат проходил посвящение и клялся не разглашать тайны братства; масоны были хранителями древнего знания, которое передавали посвященным (в XVIII веке их доктрина приняла умозрительный, теологический и философский характер). Их эмблемой были перекрещенные циркуль и угол.

У обычных каменщиков, образовавших свой цех в XV веке под покровительством святого Блэза, тоже были ученики, подмастерья и мастера – зодчие, собственно каменщики, каменотесы, каменоломы и об-жигатели гипса. По уставу мастер мог иметь только одного ученика, которого был обязан учить не менее шести лет, иначе на него налагали штраф – двадцать парижских су в виде пожертвования в часовню Святого Блэза; это правило не распространялось на его собственных сыновей от законного брака. Брать ученика на больший срок не возбранялось; второй юноша мог поступить в обучение, когда первый отучится пять лет. Цеховой старшина, занимавшийся ремеслом каменолома и обжигателя гипса с дозволения короля, мог иметь одновременно двух учеников и даже больше. Мастера приносили присягу перед парижским прево. Каменщики заработали себе стойкую репутацию бонвиванов, и в пересмотренном уставе, утвержденном Людовиком XIII, уточнялось, что за неучтивость, проявленную к клиентам – горожанам или замковладельцам, – полагается штраф в шесть денье. Лучшими каменщиками, зодчими, каменотесами, мостильщиками и кровельщиками считались мастера из Лимузена; каждый год более двадцати тысяч мастеровых покидали родные места, отправляясь на заработки.

Самая разнообразная специализация была также у кузнецов: слесарное дело, механика, ковка лошадей и изготовление ажурных деталей для интерьера и оград; зачастую один и тот же мастер занимался разными видами работ. Оружейники делали доспехи, нагрудные латы, шлемы, наручи и т. д. Покровителем их цеха был святой Георгий.

Отдельно существовал цех аркебузиров, управляемый четырьмя присяжными, которых избирали каждый год. Они изготовляли и продавали трости, дубинки, копья, пики, огнестрельное оружие. У каждого мастера было свое клеймо, и медная табличка с его отпечатком хранилась в Шатле. Обучение продолжалось четыре года (это правило распространялось и на сыновей мастеров), после чего надо было еще четыре года отработать подмастерьем. У мастера мог быть только один ученик и не более двух подмастерьев, иначе он подвергался штрафу. Любое оружие, поступавшее в Париж на продажу, допускалось к ней только после осмотра и клеймения цехом аркебузиров. Мастерам запрещалось паять пушки или выставлять паяные пушки на продажу.

Снуровщики образовали свой цех в 1599 году; согласно своему уставу они делали наконечники для шнурков, шила, а также резцы, напильники, шорные иглы и прочие мелкие орудия труда, которыми пользовались ювелиры, сапожники, шорники и т. д. Мастером мог стать человек не моложе двадцати лет, пять лет находившийся в ученичестве, а затем три года прослуживший подмастерьем и изготовивший «шедевр»; исключение составляли сыновья мастеров, которых принимали в цех после испытания. У каждого мастера было свое особое клеймо, отпечаток которого хранился у королевского прокурора в Шатле.

На шорников надо было учиться пять лет, после чего еще два года ходить в подмастерьях. Впрочем, если дочь мастера выходила замуж за ученика, то тем самым освобождала его от необходимости быть подмастерьем.

Пуговичные мастера составляли внушительную корпорацию, члены которой изготовляли не только пуговицы, но и позументы, тканевую бахрому и прочие украшения. Ученичество длилось четыре года, столько же – работа подмастерьем; кандидаты в мастера должны были изготовить «шедевр».

А вот вышивальщики, особенно специализирующиеся на церковных ризах, учились своему ремеслу шесть лет, причем каждый ученик был сыном либо мастера, либо подмастерья, а кандидат в мастера должен был три года прослужить у мастеров по окончании учения и только затем испросить для себя право изготовить «шедевр»; оно не предоставлялось тем, кому меньше двадцати лет. Их святым покровителем был святой Клер.

Для поясников «шедевр» представлял собой бархатный пояс с двумя концами и с железной пряжкой-застежкой, отполированной и с ажурными прорезями.

До сих пор мы говорили только о мужских профессиях, но были и цехи, состоявшие целиком из женщин: например, пряхи, обрабатывавшие коноплю (этому ремеслу учились шесть лет, а затем нужно было создать «шедевр»); швеи, подразделявшиеся на четыре категории: пошив верхней одежды, детской, белья и изготовление украшений (учились три года, прежде чем создать «шедевр»); белошвейки (четыре года обучения и два года службы на посылках). Отдельный цех составляли повитухи; женщина, желающая в него вступить, должна была непременно быть католичкой и отучиться три года. Старшинами в этих корпорациях тоже были женщины, мужчинам даже строжайше запрещалось исполнять эти должности. В цехи фруктовщиков, зеленщиков и торговцев семенами входили как мужчины, так и женщины.

Мы перечислили лишь малую толику цехов. А ведь были еще щеточники, чесальщики, жестянщики, гвоздари, канатчики, бочары, корзинщики, ножовщики; кузнецы, плотники, кровельщики, столяры, плиточники, стекольщики, слесари; стеклодувы, горшечники; литейщики, полировщики; перчаточники, шляпники, мастера плюмажа, изготовители шахмат, вееров, гребней, шкатулок, режущих инструментов, торговцы лентами и тесьмой; часовщики, гранильщики, зеркальщики; старьевщики; каретники, кожевенники, плетельщики циновок, садовники, рыбаки, птицеловы, пергаментщики, бумажники, золотильщики, писцы, печатники; повара, кондитеры, винокуры; мастера по инвентарю для игры в мяч, художники, скульпторы, граверы, лютнисты; сапожники, портные, ткачи, красильщики; золотари…

Ткачи, например, делились на сукноделов, изготовителей шелковых тканей и бумазеи. На севере Франции, в Лилле, Армантье, Рубэ изготовляли предпочтительно ткани из льна и конопли, которые шли на постельное белье, полотенца, домашние рубашки, мешки, рабочие штаны, лямки и утварь. В Камбре и Валансьене ткали тонкий батист.

В Нормандии, помимо грубых льняных тканей, делали шерстяное сукно, там же освоили обработку хлопка. Хлопчатобумажные ткани традиционно изготавливались во Фландрии, где их секрет узнали от венецианцев; уже из Антверпена их завезли во Францию. Ткани из хлопка называли бархатом нищих. Из шерсти и хлопка делали также атлас. Наконец, лионские ткачи производили шелковые ткани: бархат, парчу, атлас. К середине XVII века в этом городе работало от девяти до двенадцати тысяч ткацких станков. В Сен-Море под Парижем, следуя антиконтрабандной политике Людовика XIII, стали изготавливать узорчатый бархат. Современная улица Фран-Буржуа (Вольных горожан) в Париже раньше называлась улицей Блоков, поскольку на ней находилось множество ткацких мастерских. (Блоки использовали для сушки, стрижки и натягивания сукна.)

Добротность тканей во многом зависела от качества исходного материала: пряжи. Пряли всё еще по старинке, используя прялку и веретено. Обычно крестьяне приносили ткачам льняные или конопляные нити, которые сделали сами. Конопля была грубее льна, ее не удавалось как следует очистить, на нитях оставались органические вещества, со временем разрушавшие ткань, и при частой стирке или намокании появлялись дыры. По этой причине во второй половине XVII века отказались от изготовления конопляных парусов и перешли на лен, но в первой половине гнались за дешевизной… Пряжу делали даже из крапивы. Шерстяные ткани тоже оставляли желать лучшего, хотя их даже экспортировали на Ближний Восток и в Северную Африку. Шерстяное сукно, изготовляемое на юге Франции, в частности, близ Каркассона, Безье, Кастра, продаваемое на ярмарках в Пезена и Монтаньяке и вывозимое за рубеж из Марселя, находило сбыт среди непритязательных покупателей. В XVII веке из Италии стали завозить квасцы для протравы тканей, удаления жира и закрепления краски. Качество сукна улучшилось, но оно все же не было конкурентоспособно в международном плане. Шелковую нить, идущую на изготовление ткани, для крепости скручивали, получая мулине; для этого использовалась целая система веретен, которые изначально вращали лошади… или женщины. Этот процесс удалось механизировать при помощи мельниц, ветряных или водяных.

Ткацкие станки появились в начале XVII века; они были ручные, довольно примитивные, с горизонтально натянутой основой. Прежде чем приступить непосредственно к изготовлению ткани, ткачу предстояло проделать большую подготовительную работу: намотать нити на бобины, навить основу, расправить ее, намазать клеем, чтобы нить стала прочной и скользкой (для шерсти использовался клей на основе животного жира, для льна и хлопка – растительный), подготовить уток, наладить станок… Чтобы получить один квадратный дециметр ткани, нужно было раз сорок пропустить челнок сквозь основу. Если предполагалось нанести на ткань рисунок, процесс многократно усложнялся. Впрочем, существовала техника набивного рисунка для простенького ситца.

Затем ткань попадала в руки портных. Мастер-закройщик (работавший в основном с сукном) делал главную работу: кроил одежду, сообразуясь с велениями моды и личными параметрами заказчика; остальное доделывали подмастерья, они же занимались починкой платья. Работу, не требующую творческого подхода, отдавали на дом швеям, которым платили сдельно. Швеи получали мало, но, как могли, боролись с засильем портных. Их борьба увенчалась относительным успехом лишь в 1675 году уже при Людовике XIV, который учредил их собственный цех со своим уставом.

Дополнением и украшением нарядов из дорогих тканей была вышивка, а также кружева. Французская вышивка стоила дешевле изделий венецианских, генуэзских или миланских мастеров, но тоже была добротной и качественной. Мастерицы – монахини и простолюдинки – вышивали по сукну или шелку золотой и серебряной нитью, цветной шерстью и шелком, порой украшая свою работу жемчугом, перламутром, драгоценными камнями и перьями. Особая техника вышивания применялась для украшения мебельной обивки, создавая эффект гобелена. Мастер был своего рода художником: он подбирал узор и материал, размечал его – и предоставлял завершать дело вышивальщицам. Более того, поставщики королевского двора имели право забирать хороших мастериц у своих собратьев.

Кружева импортировали из Фландрии, где их производство прочно встало на ноги в конце XVI века: сначала в моде были шитые кружева с геометрическим узором, затем – плетеные на коклюшках. Особенно славились тонкие плетеные кружева «бенш», «валансьен», «малин» (названные так по городам, в которых они производились), с орнаментом, образованным плотным переплетением нитей, на фоне из узорных сеток. Во Франции изготовление кружев наладилось с середины XVII века. Шитый гипюр с изящным узором (мелкие растительные побеги, фигурки людей, амуров и др.) изготовлялся в Алансоне, Аржантане, Седане. Мастерицы из Кана, Шантийи, Байё, Ле-Пюи делали и плетеные тюлевые кружева типа «блонды» (из золотистого и черного несученого шелка) и «шантийи» (из белого и черного крученого шелка). Обычно для плетеных кружев использовалась хлопковая или льняная нить, но в них иногда вплетали и золотую канитель.

Кружевами украшали одежду, в том числе облачение священников, женские чепчики, нижнее белье и аксессуары; мужчины прикрепляли кружевные розетки к штанам у колен. Те, кто мог себе это позволить, использовали их также для отделки мебели. Кружево было дорого не только из-за стоимости исходных материалов, к которой прибавлялись таможенные пошлины, но и из-за самой работы, которая была долгой и кропотливой. Один из придворных Людовика XIII приобрел брыжи, равные по своей стоимости двадцати пяти арпанам прекрасных виноградников! Носовой платок, который знатная дама держала в руке, стоил двести дукатов (то есть 700 граммов золота).

Воротники из плетеного кружева можно было распустить и переделать по новой моде. Зато кружева, украшавшие детские наряды для крещения и фату, бережно сохраняли, передавая из поколения в поколение.

Если изначально знатные дамы, занимаясь рукоделием, сами изготовляли кружево для своих парадных нарядов (Екатерина Медичи, например, обучила «волшебству с иголкой» свою невестку Марию Стюарт), то в XVII веке, в связи с увеличением спроса на это украшение и повышенными требованиями к его качеству, плетением кружев занялись профессионально. Эту работу выполняли монахини с помощью сирот и других бедных девушек, а также надомницы. Девочек приучали к работе с семи, а то и с пяти лет; для них специально делали маленькие подушечки (опору для работы) и миниатюрные утюжки. Вознаграждение кружевниц зависело от многих факторов: насколько быстро они умели приспособиться к новой моде, насколько оригинальной и сложной была работа, наконец, насколько ловким оказывался торговец, сбывавший их товар. Порой жесткая конкуренция заставляла сбивать цену. Мастерицам платили наличными, и работодатель сам оценивал конечный продукт; стоимость исходных материалов вычитали из жалованья кружевниц. В отличие от ткачей и вышивальщиков, кружевницы, которых было полтора десятка тысяч, не объединялись в цех, и потому жизнь их зачастую была тяжелой. В каждом городе у кружевниц был свой святой покровитель: в Лилле – святой Николай, в Аррасе – святой Людовик, в Брюгге – святая Анна. За работой мастерицы пели песни в их честь, и под эти песнопения дружнее звенели коклюшки.

Но положение кружевниц можно считать завидным по сравнению с канатчиками. Эти мастеровые покупали у крестьян коноплю, трепали, чесали и вили из нее веревки, крутя специальные колеса с крючками. Из нити длиной 110 метров получалась 80-метровая веревка. Для этого дела требовался простор, поэтому канатчики обычно располагались вдоль дорог. Чем им плохо жилось? Дело в том, что с XV века витьем веревок обычно занимались прокаженные, которые были обязаны жить отдельно от здоровых людей, в лепрозориях-лазаретах (их покровителем был святой Лазарь) под юрисдикцией церквей и монастырей. Почему людям, больным заразной болезнью, доверили изготовление веревок (а также деревянных маслобоек), остается непонятным: веревки не только передают из рук в руки, но и мочат в колодце. По счастью, с проказой во Франции было покончено к концу XVI века, однако традиция сохранилась. В XVII веке канатчики оставались подданными епископа и были обязаны поставлять ему конопляный недоуздок для коня, веревки для колоколов приходской церкви, а также для повешения преступников. Но их по-прежнему хоронили на особом кладбище, отведенном для прокаженных, а их детей записывали в конце приходской книги, «задом наперед», как незаконнорожденных. Возможно, это людская зависть приняла такое уродливое выражение: потомки прокаженных обладали монополией на витье веревок – ходового товара, пользовавшегося большим спросом, – что приносило им определенные барыши. Однако канатчики больше дорожили своим социальным статусом, чем материальным положением: во время учиненных ими беспорядков в Бретани им предложили в одном поселке уравнять их в правах с остальным населением, если они откажутся от своего права не платить налоги. Канатчики с легкостью согласились на это условие.

Большим спросом пользовалась также черепица. Изготовлявшие ее мастеровые сначала запасались глиной в карьере, затем дробили ее, разминали ногами, при необходимости просеивали через решето и разводили водой до получения однородной массы. Глину помещали в специальные деревянные формы, а потом разглаживали их лицевую сторону руками. Говорят, что некоторые кустари придавали черепице нужную форму, используя в качестве основы собственное бедро (или бедро жены), но это уже больше похоже на легенду.

Вынув из формы, глину раскладывали сушиться на солнце, а затем располагали вертикально в печи, в несколько рядов. Огонь поддерживали постоянно два-три дня, затем постепенно уменьшали и гасили совсем; из-за резкого охлаждения черепица могла растрескаться. Через несколько дней черепицу извлекали из печи; штуки, находившиеся ниже всех, зачастую были лучшего качества. Брака было много: иногда черепицы склеивались друг с другом или деформировались. На конечном продукте мастеровой ставил свое имя – или изображал птичку, рыбку, змею или другой рисунок, поскольку в большинстве своем гончары были неграмотными.

Металлургия находилась практически в зачаточном состоянии. Франция была небогата рудными месторождениями (в Бретани и Центральном массиве добывали олово, медь, цинк), так что производство черных металлов в соседних странах – Германии и Голландии – было налажено гораздо лучше.

Печи для изготовления кирпичей или черепицы, для плавки железной руды и стекла, кузнечные горны жадно поглощали дрова (их стали заменять каменным углем только в XVIII веке). Кроме того, в лесу стучали топоры дровосеков, запасавших строительный материал, а на опушках дымились печи угольщиков (древесный уголь, между прочим, входил в состав пороха наряду с серой и селитрой). Древесный уголь получали из ветвей дуба, акации, граба и каштана. Береза и ель не котировались, поскольку давали меньше жара. Плакучую иву рубили на дрова и продавали деревенской бедноте; брусками из этого дерева также точили косы и прочие острые орудия труда. Смешивать деревья разных пород было нельзя. Процесс обработки занимал несколько дней; при этом нужно было постоянно находиться рядом с медленно сгорающей кучей дров, так что угольщик круглый год жил в лесу в деревянной хижине или землянке, спал на топчане из папоротника, соломы и листьев. Нередко в такой хибарке ютилась вся его семья, помогавшая ему по мере сил.

Ничего удивительного, что леса понемногу исчезали. В Париже уже в начале XVI века остро ощущалась нехватка дров: вокруг столицы оставались только королевские леса, порубка которых была запрещена. По инициативе одного парижского купца с 1547 года лес стали сплавлять из Морвана по Сене и Йонне.

Лес, срубленный в начале зимы, лежал целый год, а после деревянной ярмарки в Шато-Шиноне на День Всех Святых бревна маркировали, делали запруды в верховьях рек, а затем внезапно спускали воду, которая и уносила с собой плоты. Плотогоны, взгромоздившиеся на бревна, и сплавщики, следовавшие за ними по берегу, проводили плоты через препятствия, подталкивая специальными крючьями. Второй этап сплава проходил весной; бревна вылавливали, сортировали согласно маркировке и складывали в штабеля. Летом никакой работы не велось, и сплавщики устраивали состязания, чтобы избрать себе на год «короля». К концу лета, когда вода снова прибывала, составлялись «поезда» из плотов, и с новым спуском воды из шлюза они устремлялись к Парижу, тратя на дорогу две недели. Впереди на плоту стоял главный плотогон с шестом, сзади – ученик. «Поезд» не останавливался ни днем ни ночью, так что это путешествие было довольно изнурительным. В конце пути плоты порой тянули лошадьми, а плотогон пешком отправлялся к себе в Морван, куда добирался за четыре дня.

Мастеровые стремились объединиться в цехи, поскольку участь кустарей-одиночек была незавидной. Корпорации обладали достаточно большим весом и играли свою роль в общественной жизни; в 16 36 году, когда враг в буквальном смысле стоял у ворот, Людовик XIII объявил повальную мобилизацию, но ему бы не удалось ее провести без согласия цеховых старшин. Поэтому король принял в Большой галерее Лувра делегатов от всех ремесленных цехов столицы – башмачников, портных, булочников, мукомолов, – каждого обнял и для каждого нашел нужные слова. Тем не менее и общины имели свои недостатки. С одной стороны, смыслом существования цехов был контроль за качеством продукции и защита интересов мастеровых, но, с другой стороны, в цехах процветал жесточайший деспотизм. Чтобы жениться, полагалось стать мастером, а чтобы стать мастером, надо было сдать экзамен своим будущим конкурентам. Мастер мог заниматься только своим ремеслом: если холодный сапожник перейдет дорогу башмачнику, его подвергнут штрафу. В XVII веке с прежними городскими вольностями было практически покончено, кровавые войны разорили города и обрекли на нищету и прозябание обширные территории. Мужество горожан было сломлено, они уже не находили в себе сил и энергии, чтобы как-то противостоять давлению со стороны властей. Средний класс находился в зависимости от вельмож и двора, поскольку их тяга к роскоши обеспечивала мастеровых работой, но постепенно заражался от них безнравственностью: в городском обществе царил дух наживы; собственнические, эгоистические инстинкты брали верх, и спасение виделось в абсурдных запретах, не подпускавших к цехам способных и инициативных людей. Чтобы исключить всякую конкуренцию, придумывали всевозможные строгости; в жилище мастерового-надомника могли ворваться силой, перевернуть все вверх дном, отыскивая плоды его труда, забрать их вместе с инструментами и обречь всю семью на нищету.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.