6. Верховный
6. Верховный
«Мы — единственная в мире страна, где есть не только могила Неизвестного солдата, но и могила Неизвестного Верховного главнокомандующего»
Феликс Чуев. 140 бесед с Молотовым.
Думаю, уместно будет начать разговор по этой теме с предмета, несколько отдалённого от неё. И хотел бы не трогать это, в силу примитивности использованного там материала, но и промолчать об этом никак нельзя. Если действительно хотим понять, что же происходит вокруг нас.
А потому предварю разговор необходимым вступлением.
В ряду воинских преступлений наиболее тяжёлыми являются преступления, связанные с трусостью. В народном сознании или, если точнее, в народной традиции, трус не может быть хорошим воином. И не только воином. Прискорбное качество это является позорным не только на поле боя, но и в обычной повседневной жизни. Трус не может быть защитником. Труса не обязательно судить (если трусость не была проявлена в бою). Но трус обязательно вызывает всеобщее презрение. Или, в зависимости от степени эмоций, всеобщую брезгливость. И это естественно.
Поэтому, если кто-то взялся кого-то поосновательнее испачкать, обвинение в трусости было бы в общем-то необязательным, если бы речь шла о человеке мирных занятий. Хотя, понятное дело, всё равно желательным.
Но вот, если то же самое надо проделать с человеком профессии воинской, то представить его во всеуслышание трусливым ничтожеством было бы одним из самых полезных мероприятий.
Легко сообразить, что обвинение в трусости и не могло ни в коем случае миновать высшего воинского начальника Великой Отечественной войны. Поскольку виновен он во всех мыслимых и немыслимых грехах, то было бы нелогичным, если бы не обвинили его ещё и в этом. Так не бывает, поскольку пачкали его много, многие и со многих сторон.
В связи с этим нет ничего удивительного в том, что достаточно популярным мнением среди передовых слоёв советского общества во времена послесталинские было то, что Сталин с самого начала войны проявил несомненную трусость.
Выражалась она в панике, охватившей его после германского вторжения, когда он, узнав о начале войны, спрятался на своей даче, никому долгое время не показывался на глаза и отказывался принимать какие-либо решения. В результате страна на долгое время осталась без руководства. Случилось это, как легко заметить, именно в тот самый критический момент, когда руководство это было необходимым более, чем когда-либо.
Типичная презренная трусость командира, бросившего в бою свою воинскую часть, в результате чего войска потерпели поражение.
* * *
Очень часто, когда начинают рассказывать эту историю, предваряют её словами — «как известно…» Или даже, «как это хорошо всем известно…»
Между тем, для того, чтобы это стало «известно», и уж тем более «всем», должен был для этого постараться некий человек, близкий к Сталину. «Рядовые читатели», смакующие пятьдесят лет эту историю, не могли, согласитесь, наблюдать лично дрожащего под кроватью Сталина.
Так кто же сообщил миру об этом сенсационном эпизоде?
Никто из работавших со Сталиным людей не упоминает о сталинском страхе. Я подчеркну. Никто из тех, кто видел его в это время лично.
Читаем мемуары Жукова, Василевского, Кузнецова, других людей видевших Сталина сразу после начала войны, — нет там упоминания об этом «факте». Вот о сталинском гневе Жуков упоминал. Это ему запомнилось.
Так что, никто из людей, бывших тогда рядом со Сталиным, о том, что Сталин тогда «прятался», не упоминает.
За одним исключением.
Прятался — это из творчества Хрущева. Именно он первый запустил на историческую орбиту эту сенсационную историю.
Но простите. Какой же из Хрущёва в данном случае свидетель? Даже если отбросить в сторону его очевидную зоологическую ненависть к Сталину, приправленную к тому же обычным его пристрастием к хлестаковской манере разговора, всё равно есть этому существенное препятствие.
Дело в том, что сам Никита Сергеевич в описываемый период в Москве попросту отсутствовал. Но, тем не менее, на свидетельство о сталинском порочном поведении в начале войны умудрился попретендовать.
Каким образом? Извольте.
Смотрим его мемуары. Да, действительно, принадлежит сия история именно этому человеку.
Читаем.
Хрущёв Н.С. Время. Люди. Власть. (Воспоминания). Книга I. — М.: ИИК «Московские Новости», 1999.[14]
…Война началась. Но каких-нибудь заявлений Советского правительства или же лично Сталина пока что не было. Это производило нехорошее впечатление. Потом уже, днем в то воскресенье выступил Молотов. Он объявил, что началась война, что Гитлер напал на Советский Союз. Говорить об этом выступлении сейчас вряд ли нужно, потому что все это уже описано и все могут ознакомиться с событиями по газетам того времени. То, что выступил Молотов, а не Сталин, — почему так получилось? Это тоже заставляло людей задумываться. Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями. Потом уже, после войны, я узнал, что, когда началась война, Сталин был в Кремле. Это говорили мне Берия и Маленков.
Берия рассказал следующее: «Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: „Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали“. Буквально так и выразился. „Я, — говорит, — отказываюсь от руководства“, — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. Мы, — рассказывал Берия, — остались. Что же делать дальше? После того как Сталин так себя показал, прошло какое-то время, посовещались мы с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым (хотя был ли там Ворошилов, не знаю, потому что в то время он находился в опале у Сталина из-за провала операции против Финляндии). Посовещались и решили поехать к Сталину, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности для организации обороны страны. Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, Сталин подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию? Тут мы стали его убеждать, что у нас огромная страна, что мы имеем возможность организоваться, мобилизовать промышленность и людей, призвать их к борьбе, одним словом, сделать все, чтобы поднять народ против Гитлера. Сталин тут вроде бы немного пришел в себя. Распределили мы, кто за что возьмется по организации обороны, военной промышленности и прочего».
Я не сомневаюсь, что вышесказанное — правда. Конечно, у меня не было возможности спросить Сталина, было ли это именно так. Но у меня не имелось никаких поводов и не верить этому, потому что я видел Сталина как раз перед началом войны. А тут, собственно говоря, лишь продолжение. Он находился в состоянии шока…
Хочу пояснить. Когда Хрущёв в самом конце упоминает о своих встречах со Сталиным накануне войны, он имеет в виду чуть более ранний эпизод своих мемуаров, повествующий о том, что сам он перед войной уехал из Москвы в Киев позже, чем ему этого хотелось. А получилось так из-за того, что его долго не отпускал из Москвы Сталин. Не отпускал же он его, так как БОЯЛСЯ накануне войны остаться в Кремле один. Без Хрущёва. Ну как так? Он в Москве, а Хрущёв в Киеве. Ведь страшно же.
Почитайте об этом у Хрущёва сами. Уверяю, получите массу удовольствия.
Но это замечание по ходу, так сказать.
По существу же мы с вами видим вот что.
Хрущёв признаёт, что сам он свидетелем этих событий не был (удивительно было бы, если бы он утверждал обратное, поскольку известно, что самого его начало войны застало на Украине). Но, как утверждает он, безоговорочно верит рассказанному. Поскольку видел, как боялся Сталин надвигающейся войны. Боялся настолько, кто никак не мог решиться отпустить от себя храбреца Хрущёва. Единственного, надо полагать, кто мог его уберечь тогда от парализующего страха перед Гитлером.
Итак. Получается, что история эта предъявлена миру вовсе не очевидцем.
Это пересказ.
И пересказ примечательнейшего автора.
Обратим внимание на то, что рассказал эту историю Хрущёву не кто иной, а именно Берия.
Причём, заметим, о том, что, когда началась война, Сталин был в Кремле, Хрущёву, по его собственным словам, рассказали двое. Маленков и Берия.
А вот о том, как Сталин перепугался, рассказал ему почему-то уже только один из них.
Берия.
Без участия Маленкова.
Теперь, внимание. Очень важный вопрос.
А почему Хрущёв не упоминает о том, что то же самое рассказали ему другие близкие тогда Сталину люди? Те самые люди, которые действительно видели Сталина в начале войны. Например, Молотов. Каганович. Ворошилов. Тот же Маленков. Или Микоян, такой же как и сам Хрущев беззаветный борец со сталинизмом? Уж этот бы не смолчал, надо думать.
Нет, не упомянул.
Понятно, можно допустить, что при жизни Сталина они его боялись, поэтому предпочитали об этом факте между собой не говорить. Один только выдающийся смельчак нашёлся — Берия Л.П.
А после смерти Сталина? Почему никто из них не повторил для Хрущёва эту замечательную историю после смерти Сталина?
Вот Хрущёв пишет.
«Конечно, у меня не было возможности спросить Сталина, было ли это именно так».
Это, извините, дураку понятно, что не было у него такой возможности, мог бы и не писать об этом. Тем не менее, написал. А знаете почему?
Да потому что надо же было что-то написать в том самом месте своего произведения, где напрашивалась фраза о том, почему это у Н.С.Хрущёва «не было возможности спросить» о том же самом у своих коллег по Политбюро после смерти Сталина.
Ведь не спросил же.
А почему?
Как бы там ни было, но о том, что сказанное Берией кто-то из них повторил пусть даже косвенно, Хрущёв промолчал.
Причина этого, я думаю, достаточно очевидна.
Посмотрим, чем друг от друга отличались все эти люди в тот момент, когда Хрущёв надиктовывал свои воспоминания.
Отличие между ними есть. Существенное.
И простое.
Упомянутые мной сановники были тогда живы.
Берия был к тому времени мёртв.
Иными словами, Хрущёв говорит о том, что всё, им рассказанное, поведал ему удобно мёртвый Берия. Но ничего не говорит о том, что подобные же истории рассказывали неудобно живые на тот момент другие члены Политбюро.
Но, простите, именно Хрущёв (сотоварищи, конечно) и убил как раз позднее упомянутого Берию.
И не просто убил.
Это именно Хрущёв рассказал о Берии, что тот был английским шпионом. Именно Хрущёв рассказал о нём то, что Берия готовил государственный переворот «против партии и советского правительства». Именно Хрущёв рассказал о Берии другие фантастические истории, связанные с его обвинением.
Думаю, здесь нет людей настолько наивных, чтобы поверили в то, что обвинения в адрес Берии придумывал один Руденко?
Так вот. Именно о Берии Хрущёв рассказал и то ещё, что историю о поведении Сталина передал ему опять-таки именно он.
Забавно, да?
Одно лирическое отступление.
Причина разнообразных хрущёвских рассказов о Сталине в общем-то ясна и банальна. Обычная ненависть, правда не совсем обычного накала.
Причина того, что «рядовые читатели» десятилетиями сочувственно кивали, слушая это, понятна тоже. «Рядовому» разбираться во всём этом — это значит прилагать умственное усилие в той области, где для него и так всё ясно. В силу уже его личной неприязни к Сталину. Возникшей по той или иной причине, да мало ли их, этих самых причин.
Но меня поражает другое.
Меня поражает то обстоятельство, что наши «рядовые читатели» до сих пор безоговорочно принимают на веру слова из того же самого источника, откуда появились сногсшибательные истории про построение коммунизма к 1980 году. Или не менее увлекательные речи про спасение СССР от продовольственных трудностей с помощью повсеместного выращивания известного злака.
Причём верят ему настолько благоговейно, что принимают как безусловную истину не только его рассказы. Но даже и его пересказы.
Ну, хорошо. Во времена «тоталитарной деспотии» большая часть документов была под замком. Поэтому, когда нам врали, а люди вранью верили — это простительно. Но сейчас-то? Когда всех дел-то — это взять и прочесть?
Есть такой документ (он частично опубликован).
Журнал посетителей Сталина, который вел его личный секретарь Поскребышев.
Вот его записи за военный июнь 1941 года.
Привожу по сборнику документов «1941 год», т.2.
Изданного, между прочим, международным фондом «Демократия». Под редакцией одного из самых ярых антисталинистов современности — академика А.Н. Яковлева.
Раздел «Июнь 1941 года».
22 июня 1941 года
1. т. Молотов вход в 5-45 м. выход 12–05 м.
2. т. Берия вход 5-45 м. выход 9-20 м.
3. т. Тимошенко вход в 5-45 м. выход 8-30 м.
4. т. Мехлис вход в 5-45 м. выход 8-30 м.
5. т. Жуков вход в 5-45 м. выход 8-30 м.
6. т. Маленков вход 7-30 м. выход 9-20 м.
7. т. Микоян вход в 7-55 м. выход 9-30 м.
8. т. Каганович Л. М. в 8-00 м. выход 9-35 м.
9. т. Ворошилов вход 8-00 м. выход 10–15 м.
10. т. Вышинский вход 7-30 м. выход 10–40 м.
11. т. Кузнецов вход в 8-15 м. выход 8-30 м.
12. т. Димитров вход 8-40 м. выход 10–40 м.
13. т. Мануильский в 8-40 м. выход 10–40 м.
14. т. Кузнецов вход 9-40 м. выход 10–20 м.
15. т. Микоян вход 9-50 м. выход 10–30 м. 301
16. т. Молотов вход в 12–25 м. выход 16–45 м.
17. т. Ворошилов вход в 10–40 м. выход 12–05 м.
18. т. Берия вход в 11–30 м. выход 12–00 м.
19. т. Маленков вход 11–30 м. выход 12–00 м.
20. т. Ворошилов вход 12–30 м. выход 16–45 м.
21. т. Микоян вход в 12–30 м. выход 14–30 м.
22. т. Вышинский в 13–05 м. выход 15–25 м.
23. т. Шапошников в 13–15 м. выход 16–00 м.
24. т. Тимошенко в 14–00 м. выход 16–00 м.
25. т. Жуков вход 14–00 м. выход 16–00 м.
26. т. Ватутин вход 14–00 м. выход 16–00 м.
27. т. Кузнецов вход 15–20 м. выход 15–45 м.
28. т. Кулик вход 15–30 м. выход 16–00 м.
29. т. Берия вход в 16–25 м. выход 16–45 м.
Последние вышли
в 16–45 м.
23/VI-41 года
1) т. Молотов вх. 18 ч. 45 выход 1 ч. 25
2) т. Жигарев 18–25 выход 20 ч. 45
3) т. Тимошенко 18 ч. 59 выход 20 ч. 45
4) т. Меркулов 19–10 вых. 19 ч.25
5) т. Ворошилов 20 час. выход 1 ч. 25
6) т. Вознесенский 20 ч. 50 выход 1 ч. 25
7) т. Мехлис вход 20 ч. 55 вых. 22 ч. 40
8) т. Каганович Л. 23 ч. 15 вых. 1 ч. 10
9) т. Ватутин 23 ч. 55 вых. 0 ч. 55 м.
10) т. Тимошенко 23 ч. 55 вых. 0 ч. 55
11) т. Кузнецов 23 ч. 55 вых. 0 ч. 50
12) т. Берия 24 часа выход 1 ч. 25 м.
13) т. Власик 0 ч. 50 м. вых. 0 ч. 55
Последние вышли
1 ч. 25 мин. 24/VI- 41
24 июня 1941 г.
1. т. Малышев 16.20–17.00
2. т. Вознесенский 16.20–17.05
3. т. Кузнецов 16.20–17.05
4. т. Кизаков (Лен) 16.20–17.05
5. т. Зальцман 16.20–17.05
6. т. Попов 16.20–17.05
7. т. Кузнецов (кр. м. фл.) 16.45–17.00
8. т. Берия 16.50–20.25
9. т. Молотов 17.05–21.30
10. т. Ворошилов 17.30–21.10
11. т. Тимошенко 17.30–20.55
12. т. Ватутин 17.30–20.55
13. т. Шахурин 20.00–21.15
14. т. Петров 20.00–21.15
15. т. Жигарев 20.00–21.15
16. т. Голиков 20.00–21.20
17. т. Щербаков 18.45–20.55
18. т. Каганович 19.00–20.35
19. т. Супрун 20.15–20.35
20. т. Жданов 20.55–21.30
Последние вышли
21.30 м.
25 июня 1941 Г.
1. т. Молотов 1 ч. 00 — 5.50
2. т. Щербаков 1.05 — 4.30
3. т. Пересыпкин 1.07-1.40
4. т. Каганович 1.10 — 2.30 429
5. т. Берия 1.1 5–5.25
6. т. Меркулов 1.35 — 1.40
7. т. Тимошенко 1.40 — 5.50
8. т. Кузнецов 1.40-5.50
9. т. Ватутин 1.40 — 5.50
10. т, Микоян 2.00 — 5.30
11. т. Мехлис 1.20 — 5.20
Последние вышли
5 ч. 50
25 июня 1941 года
1. т. Молотов вход 19–40 м. выход 1-5м.
2. т. Ворошилов вход в 1 9-40 м. выход 1-15 м.
3. т. Малышев вход 20–05 м. выход 21–10 м.
4. т. Берия вход в 20–10 м. выход 21–10 м.
5. т. Соколов вход 20–10 м. выход 20–55 м.
6. т. Тимошенко в 20–20 м. выход 24–00 м.
7. т. Ватутин в 20–20 м. выход 21–10 м.
8. т. Вознесенский 20–25 м. выход 21–10 м.
9. т. Кузнецов вход 20–30 м. выход 21–40 м.
10. т. Федоренко вход в 21 — 1 5 м. выход 24–00 м.
11. т. Каганович вход 21–45 м. выход 24–00 м.
12. т. Кузнецов вход 21–50 м. выход 24–00 м.
13. т. Ватутин вход 22–10 м. выход 24–00 м.
14. т. Щербаков вход 23–00 м. выход 23–50 м.
15. т. Мехлис вход в 20–10 м. выход 24–00 м.
16. т. Берия вход 00–25 м. выход 1-15 м.
17. т. Вознесенский 00–25 м. выход 1-00 м.
18. т. Вышинский в 00–35 м. выход 1-00 м.
Последние вышли
в 1-00 м.
26 июня 1941 года
1. т. Каганович Л. 12 ч. 10 вых. 16 ч. 45
2. т. Маленков 12 ч. 40 вых. 16 ч. 10
3. т. Буденный 12 ч. 40 м. вых. 16 ч. 10
4. т. Жигарев 12–40 16 ч. 10
5. т. Ворошилов 12 ч. 40 16 ч. 30 м.
6. т. Молотов 12 ч. 50 вых. 16–50
7. т. Ватутин вх. 13 час. вых. 16 ч. 10
8. т. Петров 13 ч. 15 м. вых. 16 ч. 10
9. т. Ковалев 14 час. вых. 14 ч. 10 м.
10. т. Федоренко 14 ч. 10 вых. 15 ч. 30
11. т. Кузнецов 14–50 вых. 16 ч. 10
12. т. Жуков 15 час. вых. 16 ч. 10 м.
13. т. Берия 15–10 вых. 16–20
14. т. Яковлев 15–15 вых. 16 ч.
15. т. Тимошенко 13 ч. вых. 16 ч. 10
16. т. Ворошилов 17–45 вых. 18 ч. 25
17. т. Берия 17 ч. 45 вых. 19–20
18. т. Микоян 17–50 выход 18 ч. 20
19. т. Вышинский 18 ч. выход 18 ч. 10
20 т. Молотов 19 час. выход 23 ч. 20
21. т. Жуков 21 час. вых. 22 ч.
22. т. Ватутин 21 ч. 22 часа
23. т. Тимошенко 21 ч. выход 22 ч. 430
24. т. Ворошилов 21 час. выход 22 ч, 10
25. т. Берия 21 час вых. 22 ч. 30
26. т. Каганович Л. 21–05 выход 22–45
27. г. Щербаков 22 час. вых. 22 ч. 10 м.
28. т. Кузнецов 22 час. вых. 22 ч. 20
Последн. вышли
22 ч. 20
27 июня 1941 года
1. т. Вознесенский 16.30–16.40
2. т. Молотов 17.30–18.00
3. т. Микоян 17.45–18.00
4. т. Молотов 19.35–19.45
5. т. Микоян 19.35–19.45
6. т. Молотов 21.25–24.00
7. т. Микоян 21.25-2.35
8. т. Берия 21.25–23.10
9. т. Маленков 21.30 — 0.47
10. т. Тимошенко 21.30–23.00
11. т. Жуков 21.30–23.00
12. т. Ватутин 21.30–22.00
13. т. Кузнецов 21.30–23.30
14. т. Жигарев 22.05 — 0.45
15. т. Петров 22.05 — 0.45
16. т. Сококоверов 22.05 — 0.45
17. т. Жаров 22.05-0.45
18. т. Никитин 22.05 — 0.45
19. т. Титов 22.05 — 0.45
20. т. Вознесенский 22.15–23.40
21. т. Шахурин 22.30–23.10
22. т. Дементьев 22.30–23.10
23. т. Щербаков 23.25–24.00
24. т. Шахурин 0.40-0.50
25. т. Меркулов 1.00 — 1.30
26. т. Каганович 1.10 — 1.35
27. т. Тимошенко 1.30-2.35
28. т. Голиков 1.30 — 2.35
29. т. Берия 1.30-2.35
30. т. Кузнецов 1.30 — 2.35
Последние вышли
2.40
28 июня 1941 г.
1. т. Молотов вход в 19–35 м. выход 00–50 м.
2. т. Маленков вход 19–35 м. выход 23–10 м.
3. т. Буденный вход 19–35 м. выход 19–50 м.
4. т. Меркулов вход 19–45 м. выход 20–05 м.
5. т. Булганин вход 20–15 м. выход 20–20 м.
6. т. Жигарев вход 20–20 м. выход 22–10 м.
7. т. Петров вход 20–20 м. выход 22–10 м.
8. т. Булганин вход 20–40 м. выход 20–45 м.
9. т. Тимошенко вход 21–30 м. выход 23- Юм.
10. т. Жуков вход 21–30 м. выход 23–10 м.
11. т. Голиков вход 21–30 м. выход 22–55 м.
12. т. Кузнецов вход в 21–50 м. выход 23-Ю м.
13. т. Кабанов вход 22–00 м. выход 22–10 м.
14. т. Стефановский 22–00 м. выход 22–10 м.
15. т. Супрун вход в 22–00 м. выход 22-Ю м.
16. т. Берия вход 22–40 м. выход 00–50 м.
17. т. Устинов вход в 22–55 м. выход 23–10 м.
18. т. Яковлев из ГАУ НКО вход 22–55 м. выход 23–10 м.
19. т. Щербаков вход 22–10 м. выход 23–30 м.
20. т. Микоян вход 23–10 м. выход 00–50 м.
21. т. Меркулов вход 24–00 м. выход 00–15 м.
Последние вышли
в 00–50 м.
Данные эти приводились уже в некоторых исследованиях, тем не менее, не вижу ничего зазорного в том, чтобы воспроизвести их здесь ещё раз. Замечу сразу, что у всех ранее приведённых цитат из журнала Поскрёбышева есть одна и та же особенность. Приведённые оттуда сведения чаще всего заканчиваются 28 июня 1941 года.
А вот продолжение их используется значительно реже. Возможно, это связано с тем, что именно 28 июня обрывается воспроизведение этого документа, опубликованное в сборнике, на который я сослался.
Данные за 1 июля были взяты мной с Вики-ресурса, но рискну тем не менее обратить на них ваше внимание.
1 июля 1941 года
1. Молотов 16.40–19.45
2. Берия чл. ГКО 16.40–18.30
3. Маленков чл. ГКО 16.40–18.00
4. Щербаков 16.50–19.15
5. Тимошенко чл. Ставки 16.50–19.00
6. Жуков 16.50–19.00
7. Каганович 17.10–18.50
8. Гусев 17.30–18.30
9. Королев 17.30–18.32
10. Трубецкой Нач. ВОСО 17.30–18.30
11. Микоян чл. ГКО 17.45–19.20
12. Андреев чл. Политбюро 18.50–19.45
13. Вознесенский 19.05–19.20
14. Щербаков 22.40–23.50
15. Молотов 22.45–01.30
16. Шахурин 23.10–01.20
17. Маленков 23.15–01.20
18. Жигарев 23.15–01.10
19. Шкирятов 1-й секр. Горьк. ком. ВКП(б) 00.26–01.00
20. Петров 00.50–01.10
21. Яковлев гл. констр. ВВС 00.50–01.10
22. Берия 00.55–01.20
23. Вознесенский 01.00–01.10
Последние вышли 01.30 З/VII-41
Итак. Согласно записям в этом журнале, с 22 по 28 июня Сталин находился неизменно на рабочем месте. И не просто находился, а работал, причём в очень напряжённом режиме. Практически ни одной минуты в эти дни Сталин не оставался в одиночестве. Одни руководители и специалисты сменялись тут же другими руководителями и специалистами. Одни вопросы сменялись другими, иногда бесконечно далёкими от только что рассмотренных.
Но это, заметьте, сведения только о работе его приемной в Кремле. Не считая тех, с кем он общался по телефону. И не считая тех, кого он принимал в здании ЦК на Старой площади. Или на Ближней даче.
Давайте вспомним здесь же ещё и о том, что руководить — это значит несколько больше того, чтобы с кем-то совещаться.
Вот скажите. А у него время-то было при таком плотном графике работы в эти дни, чтобы еще и прятаться? Или кто-то всерьез полагает, что в эти дни он руководил страной, не вылезая из-под кровати?
А вот за 29 и 30 июня записей в журнале нет. Сталин эти два дня никого в Кремле не принимал. Это так.
Записи в журнале о времени, когда у Сталина в Кремле появляются посетители, возобновляются, как мы с вами видели, с 1 июля.
Только означает ли это, что он в эти два дня не работал?
Или «прятался», как утверждает Хрущёв?
* * *
Я хочу привести отрывки из одного документа, где говорится о событиях именно этих двух дней. Это воспоминания Микояна о начале войны.
Они, кстати, заметно перекликаются с версией, рассказанной Хрущёвым.
Воспроизвожу по сборнику документов «1941 год», т.2. Документ N 654.
Итак.
…На седьмой день войны, 28 июня, фашистские войска заняли Минск. Связь с Белорусским военным округом прервалась.
29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия.
Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет.
Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не смог.
Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой.
В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин.
Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусским военным округом, какая имеется связь.
Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не могли.
Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д.
Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает.
Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Была полная беспомощность в штабе. Раз нет связи, штаб бессилен руководить.
Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался как баба и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него еще были мокрые…
Обратите внимание на то, как терпеливо (полчаса) выслушивал Сталин беспредметные ответы военного руководства, не знавшего ни о том, что происходит на фронтах (что еще не так страшно, такое в кризисные моменты бывает достаточно часто), ни, самое главное, о том, что надо предпринять для того, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию.
Вот где мы видим настоящую растерянность, а не под кроватью у Сталина.
Заметим также, что для начальника Генерального Штаба армии любого государства главным достоинством является не то, что он «переживает» состояние дел. А то, какие он принимает меры для того, чтобы этим состоянием дел управлять.
И еще отметим, что вечером 29 июня Сталин продолжает активную деятельность. Не проявляя при этом никаких признаков страха. Даже (и это весьма показательно) в изложении одного их своих самых ярых позднейших ненавистников.
Возьмём на заметку ещё и то, что записей в журнале посетителей нет по уважительной причине — Сталин вечером этого дня находился в Наркомате обороны. Жуков, между прочим, в своих мемуарах упоминает, что Сталин в этот день приезжал в Наркомат Обороны даже не один, а два раза.
Но продолжим читать воспоминания Микояна.
…Сталин был очень удручен. Когда вышли из наркомата, он такую фразу сказал: Ленин оставил нам великое наследие, мы — его наследники — все это… (Многоточие проставлено в публикации вежливым Микояном. Мы же с вами знаем уже, что Сталин сказал тогда: «просрали» — В.Ч.) Мы были поражены этим высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно мы потеряли? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта…
Да какой уж здесь аффект? Сказал тогда Сталин голую правду.
И заметьте, как за этим высказыванием Микоян гордо расправляет плечи: уж мы де, в отличие от Сталина, не растерялись…
Как видим, слова Сталина подтверждает другой очевидец (кроме того, о них же упоминал позднее и Молотов). Но произнесены они были вовсе не в день «когда началась война», как утверждал это Хрущёв, а спустя неделю. И не на каком-то мифическом совещании руководства, а в качестве послесловия Сталина к сцене в Генштабе. Вполне точного послесловия, повторю ещё раз.
Должен заметить, что любой нормальный человек после такой сцены общения с высшим военным командованием страны в той обстановке и не мог ощутить (или высказать) ничего существенно иного, нежели высказал (и, видимо, ощутил) тогда Сталин. Разве что любой другой человек выразился бы, скорее всего, куда более матерно.
Но.
Обратите внимание на то, что А.И.Микоян не упомянул ничего, даже близко похожего на то, что Сталин заявил здесь же о своём отходе от руководства.
Вообще-то видно из этого отрывка, что рассказ Хрущёва опирался во многом на рассказ как раз Микояна. Чего, впрочем, и следовало ожидать, поскольку наиболее близким к нему человеком на почве антисталинизма стал после смерти Сталина именно Микоян.
И, как видим, тому же Микояну было что рассказать о тех событиях. Поскольку был он их непосредственным свидетелем.
Но почему же тогда Хрущёв в своих воспоминаниях в связи с этим рассказом не упомянул Микояна? Почему о рассказе ненавистного Берии упомянул, а о рассказе Микояна, друга своего закадычного, промолчал?
А просто всё. Не мог он сослаться на Микояна. Поскольку в его собственном изложении появились некоторые дополнительные живописные детали, которых нет у Микояна. Эпизод смещается на начало войны, появляются заявление Сталина об отходе от руководства, его бегство на дачу, где он спрятался от окружающего мира.
Если бы он связал свой рассказ с именем Микояна, то тому, при всей его ненависти к Сталину, волей-неволей пришлось бы публично опровергать фантазии Хрущёва. Потому что, повторю, были ещё живы другие свидетели тех событий.
Всё это Хрущёв, конечно же, не мог не понимать.
Потому-то имя Микояна и не прозвучало. Зато прозвучало имя Берии. Самой удобной на тот момент фигуры.
Тем не менее, микояновское авторство основы хрущёвского рассказа, так или иначе, но просматривается. Видно оно отчётливо и из дальнейшего повествования Микояна.
…На следующий день, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему.
Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов, Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции Правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились. Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО не говорили. Мы считали, что в имени Сталина настолько большая сила в сознании, чувствах и вере народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.
Молотов, правда, сказал, что у Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии.
Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: Вячеслав, иди вперед, мы — за тобой пойдем. Это имело тот смысл, что если Сталин будет себя также вести и дальше, то Молотов должен вести нас и мы за ним пойдем. Другие члены Политбюро никаких подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы можем организовать оборону и можем сражаться по-настоящему. Однако это пока не так легко будет. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден.
Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: зачем пришли? Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.
Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин.
Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит.
Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного комитета обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия)…
Думаю, можно на этом остановиться.
Давайте отметим несколько моментов.
Сталин фактически выпадает из рабочего ритма примерно на сутки: с вечера 29 июня (сцена в Генштабе) до вечера 30 июня (в 16 часов этого дня перечисленные Микояном лица собираются в Кремле, потом едут в Кунцево).
При этом не забудем широко известный «перевернутый» распорядок дня Сталина, когда работал он именно ночью, а днем спал.
И ещё. отметим такой любопытный штрих. Молотов делится своими впечатлениями от поведения Сталина. Это означает, что виделся он со Сталиным после сцены в Генштабе и до общего сбора сановником. А раз виделся, значит, говорил с ним. Один или не один, не ясно. Ясно только, что без Микояна.
«Бригада вождей», названная Микояном, собирается 30 июня где-то в 16 часов.
Что же получается?
А получается вот что. Сталин отсутствовал для своих соратников всего несколько часов. Это вечер 29-го и ночь с 29 на 30 июня. Когда эти соратники спали. И первая половина дня 30 июня. Когда Сталин обычно ещё не появлялся в Кремле.
И всего-то? Это, выходит, он эти несколько часов и прятался?
Потому что, говорят, страшно ему было.
Всю неделю напряженно работал, и все думал: как бы это ему половчее спрятаться. Наконец — дорвался. Спрятался. На несколько часов.
А позвольте-ка спросить.
Почему же это он никуда не прятался спустя всего несколько месяцев, осенью 1941 года? Тогда ведь опасность была не отвлечённой, а вполне конкретной. Поскольку возможная гибель (не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле) была не за одну тысячу километров, как это было в июне, а всего в 30 километрах от Спасских ворот Кремля.
Сталин же в это время оставался в Кремле. Причём не просто не прятался, а оставался здесь демонстративно. В том смысле, что официально об этом никогда не сообщалось. Но всем было известно — Сталин здесь. Сталин на месте.
А раз знали многие, то знала об этом, конечно же, и германская разведка.
Этого, кстати, не мог не понимать и сам Сталин.
Но как раз в этом случае соображения максимальной личной безопасности были им отвергнуты. Потому что армия должна была знать, где находится её высший командир.
Это было необходимо для того, чтобы поддержать боевой дух сражающихся войск.
Во все времена этот приём использовался для укрепления боевого духа армии, а значит для достижения победы. Потому что победа во многом зависит именно от него. По сравнению с этим вопросы личной безопасности полководца всегда оставались на втором месте.
Сталин здесь ничего нового не придумал. Он просто поступил так же.
На фоне ЭТОГО жалкая и беспомощная байка о том, что Сталин спрятался в тот момент, когда немцы были за тысячу километров от Москвы, выглядит просто нелепо.
* * *
Я, в связи вот с этой легендарной историей, хочу задать всего один вопрос. Простой и незатейливый.
Господа обличители Сталина.
Сталин не святой, конечно. И дел наделал в своей жизни разных, в том числе и бесчеловечных. Это ясно.
Но это Сталин.
А вот вы. Скажите, пожалуйста.
Почему вам для утверждения вашей высокоморальной позиции в отстаивании принципов гуманизма требуется лгать? Или, что равнозначно, изо всех сил отстаивать эту самую ложь?
Я не говорю о том — много лгать или мало (вообще-то получается, что очень много). Зачем вам лгать вообще?
Почему для того, чтобы утверждать гуманность и человеколюбие, эта самая ложь требуется вам в принципе?
Хочу также обратить особое внимание вот на что.
Несмотря на то, что это самый простой для опровержения из мифов о Сталине, забывать о нём или высмеивать его не стоит. Помнить о нём нужно постоянно и относиться к нему следует предельно серьёзно. Потому что устойчивое циркулирование в общественном мнении этого эпизода начала войны не было, конечно, случайным и самопроизвольным явлением. Только наивные люди, незнакомые к тому же с современными методиками манипулирования общественным сознанием, могут вообразить себе, что эта предельно глупая история могла самостоятельно просуществовать в качестве истины в течение ни много, ни мало — полувека. И продолжать существовать до сих пор.
Об этом надо помнить.
Всегда помнить.
Поэтому и предполагаю занять внимание читателей этой историей несколько больше времени, чем она того заслуживает. Кроме того, стоит она подробного обсуждения ещё и потому, что связано всё это с некоторыми другими важными событиями начала войны.
* * *
Обратим внимание на два примечательных момента в рассказе Микояна.
Первый.
Берия предлагает коренным образом изменить всю систему государственной власти в стране.
Предлагает не Сталину.
А кучке его приближенных, неуютно чувствующих себя вот уже несколько часов без Хозяина.
Молотов инициативу Берии тут же бодро подхватывает и, получив одобрение остальных присутствующих, позднее, уже в присутствии Сталина, первым озвучивает это предложение.
Затем его слова, обращенные к Сталину, дополняет все тот же самый вездесущий Берия.
Согласитесь, что в самой этой мизансцене видится некая срежиссированность. Два персонажа (между прочим, наиболее приближённых тогда к Сталину) выдвигают предложение в одном месте — для членов политбюро. Вспомним о том, что по крайней мере один из этих двоих совершенно точно виделся перед этим со Сталиным.
Потом они же повторяют это предложение уже в другом месте — для Сталина, изменив единственно очередность своих выступлений. Все остальные члены политбюро молчат и соглашаются, ничего не предложив и не возразив.
Между тем, если такая инициатива, связанная с деликатной областью, прямо затрагивающей личную власть Сталина, по какой-то причине тому бы не понравилась, это могло иметь для Берии (да и Молотова) далеко идущие последствия.
Дело в том, что предложение-то это, при всей его кажущейся простоте, замахивалось ни много ни мало, но на власть не чью-нибудь, а ЦК ВКП (б), который предложением этим низводился до ранга совершенно невнятной организации, подчинённой непонятно какому органу.
Предложения такого калибра обычно, конечно же, должны были заранее согласовываться со Сталиным. И вдруг — такая инициатива. И без согласования со Сталиным.
Ведь Микоян (я так его понял) подразумевает, что предложение это не согласовывалось предварительно со Сталиным.
А кто ему об этом сказал? Берия? Молотов?
Кто-нибудь считает их наивными людьми?
Момент второй.
Молотов говорит о том, что Сталин находится в прострации, ничем не интересуется и тому подобное.
Но это только слова Молотова. Никто другой, как можно это понять из рассказа Микояна, Сталина с вечера 29-го не видел.
Между тем, вот Микоян описывает далее вечер 30 июня и их приезд к Сталину. И, как это ни странно, ничего о прострации Сталина фактически не упомянул. И о том, что Сталин ничем не интересуется, не упомянул тоже.
Иными словами, описание Микояном Сталина в той ситуации, когда они к нему приехали 30 июня, ничем фактически не подтверждает слова Молотова.
Посмотрим еще раз. Вчитаемся повнимательнее.
«Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать».
Обратим внимание на такое слово — «спокойный».
И одновременно.
Странный вид. А чем странный?
Глаза блестят? Или взгляд, наоборот, потухший? Затравленный? Мечется по комнате? Или, наоборот, не может шевельнуть рукой?
Так чем же странный-то у него вид, а? Хотя бы слово об этом. В пояснение, так сказать.
Тем более, если сам только что упомянул о том, что Сталин вполне себе СПОКОЕН.
Не стал Микоян углубляться в пояснения. Не стал добавлять ничего более конкретного вдобавок к туманному «странный».
Видно, что Микоян очень старается здесь подтвердить как-то слова Молотова своими личными наблюдениями. Только нет у него ничего для этого. Иначе обязательно упомянул бы.
Верен себе остался Анастас Иванович. И традиционно умён.
И хрущёвские рассказы про испуганного Сталина опровергать не захотел. И не захотел становиться посмешищем в глазах своих бывших коллег по власти, рассказывая о сталинском страхе.
Странный вопрос. Чем странный?
Сталин обычно в Кремле появлялся ближе к вечеру. Во всяком случае, именно тогда в его кабинет начинали проходить люди. Эти же приехали к нему на дачу примерно в это же самое время.
Так почему странный?
И почему он должен был их созвать? В связи с чем? С тем важным вопросом, с которым они к нему пришли?
Так ведь подразумевается в рассказе Микояна, что Сталин об этом вопросе ничего не знает.
По-моему, здесь Микоян невольно проговорился. Обмолвился таким образом, что становится ясно его собственное невысказанное мнение о том, что с вопросом такой важности Сталин должен был сам их вызвать. То есть засветил свою догадку о том, что Сталин прекрасно знал о том, с чем к нему приехали его «бояре».
Микоян ведь тоже не был наивным человеком. Знал он прекрасно (член ЦК с 1923 года) манеру Сталина «готовить вопрос».
Давайте-ка вспомним ещё раз, как описывал адмирал Исаков эту самую привычку Сталина.
…Когда же у него было ощущение предварительное, что вопрос в генеральном направлении нужно решить таким, а не иным способом, — это называлось «подготовить вопрос», так, кстати, и до сих пор называется, — он вызывал двух — трех человек и рекомендовал им выступить в определенном направлении…
Так. А кто у нас последним разговаривал со Сталиным? Один на один?
Думаю, понятно, кем были эти двое в эпизоде, описанном Микояном.
Я имею в виду Молотова и Берию.
Да, конечно же, были они голосом самого Сталина.
* * *
Подтверждает это также и одна странность в описании визита членов Политбюро на дачу Сталина. В описании этом, как у Хрущёва, так и у Микояна, отсутствует один существенный элемент декорации.
У них получается примерно так. Приехали незваные, без приглашения. Зашли в дом, открыли дверь, там Сталин. Который очень их приходу удивился. «Что это вы, ребята, без звонка, а у меня и холодильник пустой».
Вроде так получается.
Но во всей этой житейски обыденной картинке диссонансом звучит небольшой и совершенно частный вопрос.
А охрана?
Микоян описывает нам сталинское удивление, которое он явственно углядел у него на лице.
Между тем, вспомним адмирала Исакова.
…он умел превосходно прятать себя и свое мнение. Я уже вам говорил об этом, но хочу повторить: мимика его была чрезвычайно бедной, скупой; он не делал подчеркнуто непроницаемого выражения лица, но лицо его было спокойно… По его лицу невозможно или почти невозможно было угадать направление его мыслей…
Да, конечно, неожиданность события могла сбить невозмутимость с его лица. Наверное, могла.
Но только неожиданность. Внезапность. Секундный расплох.
Это, собственно, и имел в виду Микоян. Они позвонили (постучали), дверь открылась и — ах… Не ожидавший их Сталин в ступоре и замешательстве. Удивлён неимоверно. И всячески это удивление демонстрирует внешне.
Между тем, давайте подумаем о том, что неминуемо осталось за кадром этого описания.
К Сталину без приглашения не ездили. Это был не просто порядок, это была процедура, связанная с обеспечением его безопасности. Да, конечно, могла возникнуть пожарная ситуация, когда кому-то позарез нужно было приехать к Сталину. Ну так ведь для того, чтобы в гости к Сталину напроситься, достаточно было сделать совсем простую вещь.
Позвонить по телефону. И Сталин ответит, приезжать или нет.
Сталин не отвечает? Так чего проще. Позвонить дежурному офицеру охраны. Попросить доложить Сталину устно. Сталин приказал его не беспокоить? Тогда имейте в виду, что к нему всё равно едет группа членов Политбюро. По соображениям государственной важности.
И здесь уже, велел вождь его не беспокоить или нет, выхода у охранника нет. Потому что возникает ситуация, прямо связанная с его профессией. Безопасность охраняемого объекта. Мало ли зачем эти люди едут? Доложить Сталину в этом случае он просто обязан. Потому что, когда те приедут, именно он окажется крайним в ситуации, когда лично ему надо решать — стрелять в членов советского и партийного руководства или пропустить их к вождю. Пропустить вопреки опять-таки прямому запрету Сталина.
Иными словами, хочет их Сталин видеть или нет, дело не в этом. Дело в том, что Сталин об их приезде знает. Знает заранее. Так какой тогда получается расплох? Какое удивление, что в дверь ему кто-то там постучал?
Допустим всё же, что никто из этой группы на дачу Сталину почему-то не позвонил. Вот такие они все крутые перцы и никакой кровавый тиран их не пугает. Перебьётся без звонка. Что получается в этой ситуации? Ну, кроме того, конечно, что в этом случае получается Сталин никакой на самом деле не тиран-деспот, а так, на побегушках у действительных властителей СССР.
Из Кремля выезжает одна или несколько автомашин, где сидят все члены Политбюро, находившиеся на тот момент в Москве. И первое, что должен сделать старший караула кремлёвской охраны, так это доложить об этом выезде наверх по команде. Наверху информация эта не могла пройти мимо подразделения, отвечавшего за охрану Сталина.
Что должен сделать в этой ситуации Власик или в его отсутствие его заместитель? Первое, что он должен сделать — это позвонить опять же на сталинскую дачу. Предупредить вождя.
Достаточно?
Нет?
Хорошо.
Указанная группа товарищей приехала.
Ну и что?
Вот машина их стоит перед воротами на немаленький дачный участок.
Кто это пустит их на дачу вождя без разрешения этого самого вождя? Ну да, большие люди. Да, члены Политбюро. А что, не приговорил ли недавно пролетарский суд некоторых других, не менее значимых, членов Политбюро к суровому наказанию? В том числе и за то, что хотели они совершить против товарища Сталина террористический акт? Попросту говоря, умышляли его убить?
Поэтому всё, что может сделать для этих людей старший охраны, это связаться по телефону по команде, где упрётся эта информация неизбежно в товарища Сталина. Потому что только он может разрешить в этой ситуации открыть ворота.
Нет?
Допустим охранник что-то там перепутал и машину пропустил без телефонного звонка. Машина подъехала к дому.
Так здесь тоже охрана и тоже может пропустить их только после разрешения Сталина. А будет кто качать права, охранник в своём праве. Пострадавший будет на выбор либо объявлен посмертно врагом народа, либо внезапно и безвременно усопшим от инсульта в трёх местах навылет.
А потому приехавшие, понимая такой расклад, права свои особо качать не будут. Сами будут просить поставить товарища Сталина в известность об их приезде.
Так не слишком ли много получается глюков в той версии, что к Сталину постучали в дверь, он от этого ИСПУГАЛСЯ и страшно УДИВИЛСЯ, что к нему кто-то вошёл, кого он никак не ожидал увидеть? И настолько испугался и удивился, что от внезапности случившегося показал это на лице?
«Застали его в малой столовой…» Прямо-таки не застали, а застукали.
Надо сказать, что А.И. Микоян так старательно выписывал это самое удивление на лице у Сталина, что довоспоминался до вещи просто уморительно смешной.
Ещё раз.
«…Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин. Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит…»
Сталин спрашивает, кто будет во главе ГКО?
Ему отвечают — вы, товарищ Сталин. Товарищ Сталин на такой ответ «посмотрел удивленно». Это такая у него была реакция на предложение поставить его во главе ГКО. Ну никак он не ожидал, что именно его предложат на этот ответственный пост.
Надо полагать, не привык к таким предложениям.
В общем, так.
Либо Микоян здесь совсем уже зафантазировался со сталинскими гримасами. Либо…
Либо удивление это было Сталиным изображено.
А если так, то «удивлением» своим Сталин хотел показать, что ничего не знает о том, зачем приехали к нему его «бояре». Получается так.
Что же до хрущёвских «воспоминаний» о страхе Сталина перед группой сановников из-за того, что они его могут арестовать…
Представьте себе.