Лайонел и его братья

Лайонел и его братья

В Англии завоевывать ярмарку тщеславия пришлось долго и сложными путями. И это не было сиюминутным делом. Натан умер так внезапно и так рано, что его лондонским наследникам пришлось много поработать, чтобы подтвердить свое право на место в деловом мире, завоеванное отцом.

Пост Натана в Нью-Корте занял Лайонел. Но теперь на бирже гораздо чаще видели агентов Ротшильда, чем его самого во плоти. «Колонна Ротшильда» осиротела, а конкуренты возрадовались. Их вдохновлял также тот факт, что преемник Натана был обременен образованием (Лайонел закончил Геттингенский университет), излишним патриотизмом и ощущением причастности к высшему классу, то есть страдал комплексом «положение обязывает». Разумеется, Натан был совершенно свободен от таких излишеств.

Создавалось впечатление, что передовой и неустрашимый отряд клана Ротшильдов погружается в пучину добродетели. Неужели он позволит соперникам опередить себя?

Ответ на этот вопрос вскоре был получен. Одним из наследственных обязательств Лайонела стало завершение организации правительственного займа на сумму 20 миллионов фунтов для компенсации убытков рабовладельцев в доминионах после отмены рабства. Молодой человек осуществил эту трансакцию с мастерством, достойным отца. Он же обеспечил британскому правительству восемь миллионов фунтов, при помощи которых был ликвидирован голод в Ирландии в 1847 году. В 1854 году он организовал заем на сумму 16 миллионов фунтов, который обеспечил Великобритании победу в Крымской войне.

Все эти финансовые операции имели некий политический подтекст, мастерски реализованный преемником Натана. Первая операция полностью отвечала либеральным взглядам Семейства, которое всегда было противником рабства. Вторая, ирландская, операция относилась к разряду благих дел, и Лайонел отказался от комиссионных за ее проведение. Третья, крымская, операция шла вразрез с миротворческой политикой клана, но в данном случае речь шла о борьбе с антисемитской политикой царского правительства.

Другие операции носили чисто коммерческий характер. К этой категории следует отнести большую часть из 18 правительственных займов, осуществленных за время правления Лайонела. Общая сумма этих займов составила около 1600 миллионов фунтов стерлингов (или 25 000 миллионов долларов). Нью-Корт сыграл решающую роль в консолидации усилий клана для осуществления полного контроля над европейскими месторождениями ртути. Нью-Корт успешно сотрудничал с Сесилом Родесом, основавшим бриллиантовое королевство в Южной Африке, и инвестировал капиталы в медные и нитратные месторождения в Америке.

Новое поколение постепенно отходило от старых методов клана. Теперь Ротшильды действовали в большей степени чисто экономическими методами вместо того, чтобы извлекать доходы непосредственно с политической арены. В высшем обществе нет необходимости самому трудиться до седьмого пота, чтобы добиться поставленной цели. Можно нанять нужных людей, и спокойно отправляться на охоту.

Лайонел прекрасно это осознавал. В нем гармонично сочеталось чувство превосходства и достоинство, чего ранее так недоставало Нью-Корту. Его младший брат Энтони превосходный наездник, был произведен в дворянство самой королевой. Младший, Майер, разводил породистых лошадей, был заметной фигурой в Жокей-клубе и стал первым Ротшильдом, выигравшим дерби.

Для полноты картины этим троим, патрицию-банкиру, баронету и спортсмену, не хватало еще одного важного элемента – эстетизма. Этот недостаток восполнял четвертый брат, Натаниэль, инвалид, живший в Париже. Натаниэль получил травму на охоте и был частично парализован, что не помешало ему собрать прекрасную коллекцию предметов искусства, вести блестящий аристократический салон и управлять виноградниками Мутон в Бордо (Натаниэль захотел иметь собственную марку вина и приобрел эти виноградники).

Каждый из братьев возглавлял какое-то направление общественной жизни викторианской Англии. Начнем со старшего, Лайонела. Первое, о чем следует рассказать в данном случае, – это парк Ганнерсбери. Когда-то здесь жила принцесса Амелия, дочь Георга II. Незадолго до смерти, в 1835 году, Натан Ротшильд купил это загородное имение, но приобрело свой истинный облик оно только после того, как перешло к Лайонелу. Парк Ганнерсбери стал одной из самых роскошных резиденций Англии, сравниться с которой могли только королевские владения.

Помимо обязательных парков и озер с лебедями там была выстроена итальянская вилла, все дорожки парка освещались самым причудливым образом, огромные цветочные клумбы в виде увитых гелиотропами корзин, вьющиеся розовые лианы и резные скамьи украшали ландшафты. В поместье был разбит огромный японский сад с ручейками и речками, зарослями гигантского тростника и каменными мостиками, пальмами и храмами.

– Изумительно, – восхитился посол японского императора, когда впервые осмотрел парк, – у нас в Японии нет ничего подобного.

Приемы, которые устраивал Лайонел, всегда проводились только на таком высоком уровне.

«Эти банкеты по роскоши и изысканности не уступают приемам в Виндзоре и Букингемском дворце», – писал Дизраэли.

Событием сезона стал «сельский праздник», который устроил Лайонел в честь герцога и герцогини Кембриджских и герцогини Глостерской в июле 1835 года. Герцоги, принцы, дипломаты и набобы из Сити, а также 500 гостей, представляющих избранное общество, обедали в палатках, расставленных по паркам, прогуливались по освещенным бесчисленными цветными фонарями аллеям, слушали музыкантов и певцов, виртуозов из пяти европейских столиц.

После революции 1848 года изгнанный с родины цвет французской аристократии нашел здесь утешение. Здесь бывали и герцог Шартрский, и герцогиня Орлеанская, и граф Парижский. (Все меняется в этом мире – и ничего не меняется. Прошли годы. И за пять месяцев до окончания этой книги графиня Парижская посетила грандиозный праздник под открытым небом, устроенный баронессой Эдуард де Ротшильд.) Приглашение с готовностью принял и кардинал Вайсман – поговаривали, что это было сделано в знак протеста против папских установлений, которые в середине XIX века предписывали евреям жить в гетто. Кардинал, совершенно того не желая, вызвал вспышку религиозного конфликта между христианами – причем в еврейском дворце. Протестант отказался занять место за столом рядом с его католическим преосвященством.

В 1857 году в парке Ганнерсбери состоялись торжества по случаю бракосочетания старшей дочери Лайонела, Леоноры. Как писал один из репортеров, она была «очаровательна… с влажными миндалевидными глазами, с нежным лицом цвета чайной розы…». Леонора считалась одной из выдающихся красавиц того времени, ее ставили в один ряд с герцогиней Манчестерской, леди Констанс Гросвенор и миссис Балкли. Женихом Леоноры был (по мнению Семьи) тот единственный во всей вселенной молодой человек, который был достоин поднять ее свадебную вуаль. Это был Альфонс, ее кузен и будущий глава Французского дома. На свадьбе играл оркестр лейб-гвардии. Цвет европейской знати прибыл поздравить молодую чету, и церемония была поистине грандиозной. Французский посол сказал тост в честь невесты. Его примеру последовали оба премьер-министра Англии (ушедший в отставку и пришедший ему на смену, лорд Джон Рассел и Бенджамин Дизраэли).

– Под этой крышей, – сказал Диззи, со свойственным ему вычурным красноречием, – мы приветствуем семейство Ротшильд – имя, известное в каждой европейской столице и в каждом уголке земного шара, – семейство, прославленное не столько своим богатством, сколько незапятнанной репутацией, прямотой и честностью и гражданской ответственностью.

Прошло восемь лет, и Лайонел выдал замуж свою дочь Эвелину. Но церемония состоялась уже не в Ганнерсбери, а в его новом особняке на Пикадилли, 148. Жених, разумеется, был опять «единственный во всей вселенной молодой человек, который был достоин…», то есть в данном случае кузен Эвелины, Фердинанд де Ротшильд, сын главы Австрийского дома. Среди подружек невесты были представительницы таких прославленных семей, как Монтгомери, Леннокс и Боклерк. Заздравный тост произнес первый лорд адмиралтейства, и Диззи, как всегда, щедро рассыпал свое красноречие.

Эта церемония также была не лишена пикантных подробностей. Мать Фердинанда, старшая дочь Натана, представительница британских Ротшильдов, покинула своего супруга, Ансельма Австрийского, и вернулась на родину. Дело было в том, что глава австрийского клана коллекционировал любовниц с не меньшим рвением, нежели железные дороги. Супружеский конфликт никак не сказался на семейной солидарности – об этом свидетельствовало присутствие на церемонии австрийской ветви Семейства и австрийского посла.

Второй забавный момент стал широко известен и позабавил евреев по всей Англии. Он свидетельствовал также о спокойном отношении Ротшильдов к ряду острых проблем. Бенджамин Дизраэли, впоследствии лорд Биконсфилд, был крещеным евреем, и отец невесты не мог удержаться от того, чтобы не поддеть его в тот момент, когда кантор собрался произнести свои благословения.

– Бен, – громко произнес Лайонел, – здесь, на свадьбе, так много вас, христиан, что наш кантор пришел в недоумение – то ли ему просто прочесть молитву, то ли спеть, как полагается в синагоге?

Многочисленная аудитория замерла, но Дизраэли оставался невозмутим.

– Пожалуйста, пусть он споет, – ответил он, – я так люблю старомодные мелодии.

Новый особняк Лайонела стоял по соседству с Апсли-Хаус, резиденцией герцога Веллингтона, и очень скоро стал пользоваться еще большей известностью. Это был шестиэтажный дом, эдакий викторианский монстр с широкими мраморными лестницами, огромной бальной залой, не уступающей по размерам королевской яхте, с роскошными шелковыми занавесями, с вереницей гостиных и салонов, поражавшей изысканной отделкой мрамором, золотом и пурпуром. Обстановка по роскоши не уступала отделке. Особо следует отметить серебряный сервировочный стол, выполненный Гаррадом и весящий около десяти тысяч унций, а также роскошный фарфоровый сервиз, частично расписанный Ле Белем. Точно такой же Семейство преподнесло королеве Елизавете в честь ее бракосочетания. С крыши здания открывался непередаваемой красоты вид на Гайд-парк и Грин-парк. Герцог Веллингтон приказал установить его железный стул на крыше, конечно, на крыше его собственного дома, и частенько сидел там, наблюдая, как маршируют его отряды, и оставаясь для них невидимым.

В доме Лайонела, по словам Дизраэли, подавали лучшие обеды в Лондоне. Гостеприимство Лайонела сыграло решающую роль и в карьере, и в личной жизни этого многогранного таланта.

– Господин Дизраэли, не могли бы вы сопровождать к столу миссис Уиндхэм Льюис? – спросила однажды баронесса Лайонел.

– Что угодно, только не это! Только не эта несносная женщина, – пробормотал Диззи и отправился сопровождать миссис Льюис.

Он повторял этот самоотверженный подвиг снова и снова, на всех приемах у Ротшильдов, и, наконец, женился на миссис Льюис (когда она стала свободной).

Эта женщина стала его надежной опорой и обеспечила взлет его карьеры.

Переломный момент в карьере Дизраэли также был связан с обедами у Ротшильдов, а именно с обедом, благополучно съеденным им в обществе Лайонела 14 ноября 1875 года, которого он по традиции навещал в конце недели. Сотрапезники уже приступили к основному блюду, когда вошел дворецкий с подносом для телеграмм. Лайонел стремительно схватил листок бумаги, в котором была сконцентрирована важнейшая информация. Драматизм момента в истории Семьи не уступал давнему случаю во время битвы при Ватерлоо.

Сообщение прислали парижские информаторы барона. Промолчав минуту, Ротшильд громко произнес: «Египетский хедив[5] обременен долгами и предложил французскому правительству купить у него Суэцкий канал, но условия французов его не устраивают».

Лайонел и Дизраэли посмотрели друг на друга – и поняли друг друга без слов. Суэцкий канал был (и остается) величайшим достоянием как с коммерческой, так и со стратегической точки зрения. Британия уже давно подбиралась к нему – но безуспешно. Правительству не удавалось склонить хедива к переговорам. Однако теперь его финансовое положение было настолько плачевным, что оно согласится продать свой пакет акций (177 000 штук) любому, кто готов немедленно заплатить необходимую ему сумму.

Наконец премьер-министр изрек одно слово: «Сколько?»

Лайонел немедленно направил запрос в Париж. Мясо на тарелках остывало, но и гость и хозяин давно забыли о еде. Подали десерт, но к нему никто не притронулся, хотя обычно Лайонел с удовольствием отдавал дань сладким фруктам. Подали бренди – и одновременно пришло новое сообщение. Ответ был следующим: сто миллионов франков, или четыре миллиона фунтов, или сорок четыре миллиона американских долларов по текущему курсу.

– Мы берем его, – произнес премьер-министр.

– Ну что ж… – ответил Лайонел. Для него все волнения были закончены, хотя для всех остальных они только начинались.

В понедельник на Даунинг-стрит получила подтверждение информация Ротшильдов из независимых источников. И премьер, и его помощники понимали, что надо ковать железо, пока горячо. Англия должна использовать свой шанс до того, пока о нем узнают другие страны. В данном случае быстрота была не менее важна, чем секретность. Парламент находился на каникулах, следовательно, не мог утвердить таких расходов. Не было возможности обратиться в Английский банк, поскольку закон запрещал проведение любых займов во время парламентских каникул. Так или иначе, старушка Англия не могла оплатить такую покупку из собственного кошелька, не нарушив финансовой стабильности страны. Что касается акционерных банков, они могли принять решение о кредитовании на такую огромную сумму только после утверждения на совете директоров, что нарушало требуемую секретность.

«У нас нет времени ни охнуть, ни вздохнуть», – писал Дизраэли королеве Виктории.

Все это только подтверждало неизбежность дальнейшего развития событий, сформулированную в восклицании барона Лайонела. Дизраэли собрал своих министров, получил их согласие, выглянул из кабинета и произнес только одно слово «да». Секретарь премьера вскочил в экипаж и стрелой помчался в Нью-Корт, в Партнерскую комнату.

Лайонел сидел в своем кабинете, склонившись над столом, и наслаждался мускатным виноградом. Когда ему сообщили, что английское правительство хотело бы получить четыре миллиона фунтов к завтрашнему утру, пожалуйста! – он пару секунд продолжал посасывать виноградину.

– Я дам им деньги, – сказал он наконец и выплюнул косточку.

Через 48 часов лондонская «Тайме» сообщала, что банк «Н.М. Ротшильд и сыновья» перевел на счет хедива четыре миллиона фунтов и что все акции Суэцкого канала, принадлежащие хедиву, поступили в собственность правительства ее величества. С учетом того небольшого пакета акций, который еще ранее принадлежал Англии, теперь страна получала большинство голосов и полный контроль над этой новой жизненно важной артерией мира.

«Это только что случилось! – писал Дизраэли королеве 24 ноября 1875 года. – Вы его получили, мадам! Мы обошли правительство Франции.

…четыре миллиона фунтов стерлингов! И почти мгновенно. Только одна компания была на это способна – это Ротшильды».

В 1935 году эти национальные активы, приобретенные с помощью Ротшильдов, оценивались уже в 93 миллиона фунтов стерлингов. Доходы, которые Англия получила от эксплуатации канала, во много раз превысили те 3 процента, под которые Лайонел предоставил свой кредит. Только в 1936–1937 годах канал принес Англии 2 248 437 фунтов, то есть 56,5 % от суммы, вложенной в его покупку.

Вечерняя трапеза Дизраэли оказалась весьма питательной. Диззи отблагодарил клан в свойственной ему красноречивой и цветистой манере, причем сделал это заранее. Еще до покупки канала он в одном из своих самых удачных романов, «Конигсби», вывел еврейское семейство Сидониас, богатых, могущественных, выдающихся, интеллигентных и – легко узнаваемых. Фактически, и в этом также выражалась признательность автора, – автор приписал им и некоторые сугубо положительные черты, присущие ему самому.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.