Пролог, или мудрое слово автора

Пролог, или мудрое слово автора

Вот уже десять лет минуло, как я закончил «Россию, которой не было», снискавшую мне самую пылкую любовь профессиональных историков – мало кто из них остается равнодушным при малейшем упоминании об этом эпохальном труде. Господи, как время-то летит…

Каюсь: десять лет назад я был очень молод, очень наивен и, мало того, исполнен романтической веры в человечество. Мне тогда казалось, что на свете нет и не может быть ничего хуже исторической науки: с ее вымыслами и домыслами, политической проституцией и языческой психологией тоталитарной секты, фантазийными бреднями, которые преподносятся публике как некая истина…

Самое время вспомнить анекдот про пессимиста и оптимиста. Пессимист с унылой миной заявляет:

– Хуже уже не будет…

А оптимист, подпрыгивая с радостной улыбкой:

– Нет, будет! Нет, будет!

Ага, вот именно… К своему некоторому удивлению, я все же обнаружил: существует на свете еще одна откровенная лженаука, каковая по всем параметрам превосходит историю: и по количеству безответственных домыслов, выдаваемых за научные истины, и по нагромождению псевдонаучных фраз, не подкрепленных ничем реальным, и по беззастенчивому апломбу, и… Словом, чего ни коснись, получается, что есть все же на свете «наука», по сравнению с которой история выглядит невероятно пристойной, хотя кто бы мог подумать…

Имя этой лженауке – антропология. Или, пользуясь помощью моего энциклопедического словаря, «наука, изучающая происхождение, эволюцию и закономерности изменчивости физич. организации человека и его рас».

Так вот, уже в этом определении заключено мошенничество чистой воды. Означенная наука о происхождении человека знает еще меньше, чем Новодворская о сексе. Потому что никаких таких «закономерностей изменчивости», в общем, не существует. Никакой такой «эволюции» нет. А о происхождении человека антропологи (да и весь остальной мир) знают меньше, чем мы с вами о содержимом правого нижнего ящика рабочего стола президента Путина. Что, впрочем, не мешает антропологам имитировать бурную деятельность, с умным видом, не краснея, озвучивать всевозможные красивые теории и, разумеется, как среди этой публики принято, считать свои вымыслы единственно верными. А тех, кто дерзнет предъявить не просто еретические теории, а еретические факты, пытаются по мере возможности стереть в порошок якобы в рамках борьбы за чистоту науки (позже мы познакомимся с прекрасными примерами современного «людоедства»).

Но позвольте цитату.

«Овцы забормотали и сбились в кучу.

– Ну что, дьявольские отродья? – сказал солдат. – Не знали, что я здесь?

Овцы не отвечали».

Овцы, если кто не читал, были говорящими оборотнями, ну а солдат – обычным гарнизонным солдатом, не особенно образованным и порою пьющим. Вроде меня.

В общем, настало время, ненадолго оставив в покое историков, детально и вдумчиво рассмотреть, как обстоят дела у науки антропологии, вот уже сто с лишним лет изучающей происхождение человека и эволюцию. Результаты, как обычно, будут чертовски интересными.

А заходить я, по своему циничному обычаю, буду издалека – на волчий манер. Волк никогда не бросается на добычу очертя голову – он ее умело обкладывает …

Начнем с нехитрого тезиса: есть науки настоящие, а есть – фальшивые. Точно так же, как бывает доллар настоящий, выпущенный федеральным казначейством, а бывает фальшивый, исполненный в подполье не стремящимися к огласке умельцами.

История, при всей моей нелюбви к ней, все же, будем беспристрастны, имеет некую неподдельную основу. Некий набор фактов и реалий. Другое дело, что историки сплошь и рядом дают этим фактам и реалиям совершенно неверную интерпретацию, откровенно присочиняют от себя и разводят невероятные домыслы. Однако все эти акробатические упражнения происходят вокруг той самой основы. Простой пример: Карамзин форменным образом оклеветал Ивана Грозного, представив его монстром и чудовищем, но это вовсе не значит, что Иоанн Васильевич Грозный был фигурой вымышленной. Французские борзописцы (о чем подробнее чуточку погодя) вылили ушаты грязи на орден иезуитов, приписав ему неисчислимые, полностью вымышленные грехи, но это опять-таки не значит, что следует сомневаться в существовании иезуитов. История всего-навсего окутывает реальные события и реальных людей густейшим туманом мифологии самого дурного пошиба.

Антропология же – одна сплошная мифология. «Теории», которыми она руководствуется, остаются не более чем гипотезами без фактического подтверждения. «Доказательства», предъявляемые ею, строго говоря, доказательствами не являются вовсе. А это уже совсем другое, господа мои…

Спорить готов, обычный человек, не склонный вникать в первоисточники и докапываться до корней (добросовестные буквоеды вроде меня, согласитесь, редки), и не представляет, насколько наша история мифична, насколько она обманчива. Не представляет, сколько «общепринятых истин» на деле оказываются то случайными, то намеренными ошибками, укоренившимися невероятно прочно…

Один пример – незатейливый, так сказать, типичный. Всякий мало-мальски образованный человек знает, хоть ночью разбуди, что Христофор Колумб плавал открывать Америку на трех каравеллах, прозывавшихся «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья»…

Так вот, все три корабля и не каравеллы вовсе, и назывались совершенно по-другому…

В записях Колумба ни разу не встречается имя «Санта-Мария» поскольку корабль этот был известен под другим именем, «Ла Гальега» («Галисийка», то есть жительница испанской провинции Галисия). «Нинья» официально именовалась «Санта-Клара», а «Нинья» – не более чем прозвище (по-русски – детка или крошка). Хотя вполне возможно, что прозвище произошло от фамилии предыдущего хозяина Хуана Ниньо. Подлинное название «Пинты» установить уже невозможно. «Пинта» – опять-таки прозвище, возникшее то ли от испанского слова «кружка», то ли от фамилии прежнего владельца Пинто.

И, наконец, все три корабля – не каравеллы, а каракки. Объясняя предельно просто, каравелла имела один тип крепления обшивки, а каракка – совершенно другой.

Кто-то решит, что это буквоедство. Ну, не знаю. В конце концов, есть некоторая разница между эсминцем и крейсером, хотя оба они железные и плавают…

Еще о знаменитых фамилиях – в данном случае об «изобретателе гильотины» докторе Гильотене. Во-первых, он был не простым «доктором», а профессором анатомии парижского факультета медицины, а во-вторых, к изобретению знаменитого «механического обезглавливателя» не имеет никакого отношения. Эту жуткую штуку придумал доктор, секретарь хирургической академии Антуан Луи, и какое-то время она звалась по его фамилии – «луизетта». Но имя настоящего изобретателя очень быстро забылось. Дело в том, что Жозеф Гильотен с приходом революции со всем пылом ученой души кинулся в политику. И представил Учредительному собранию свой проект закона о смертной казни. Одна из статей как раз и предусматривала, что гуманности ради приговоренного следует обезглавливать не тупым топором, как сплошь и рядом случалось (порой революционные французы еще и пилой голову казнимому отпиливали), а «посредством специальной машины».

Проект этот наделал много шума, о нем толковали повсюду – и все его статьи со временем вошли в уголовный кодекс. Сам Гильотен к тому времени, нахлебавшись политики досыта, от нее отошел (подобный здравый смысл способен проявить не всякий) и вновь занялся своими делами на кафедре анатомии. Тут и Луи подоспел со своей машинерией, но широкой публике он был мало известен, а Гильотен, наоборот, прошумел– вот и связали с его именем смертоносную машину (которая добросовестно отсекала головы во Франции аж до 10 сентября 1977 года).

Подобных примеров множество. Сплошь и рядом мы имеем дело с мифом, выдумкой, ошибкой, легендой, столь прочно приклеившимися к реальности, что отдирать пришлось бы по-живому. Кто-то может спросить: а какая, собственно, разница? Имеет ли смысл копаться в таких мелочах? Не все ли равно, как именовались корабли Колумба, и стоит ли кропотливо выяснять, кто именно придумал гильотину?

Да, пожалуй, далеко не все равно. Потому что сплошь и рядом речь идет уже не о безобидных деталях. Частенько миф – как правило, черный – накрепко связывается с именем исторического деятеля – царя или короля, приписывая ему не совершенные им злодеяния, превращая его в чудовище. Вот уже добрых шестьсот лет бьются английские энтузиасты, чтобы снять с короля Ричарда III обвинение в злодейском убийстве племянников. Косвенных доказательств столько, что никаких сомнений не остается: король Ричард, пусть и не агнец Божий, но все же неповинен в убийстве безвинных детишек. Но вот поди ж ты, английские школьные учебники до сих пор вдалбливают: убил племянников, супостат, извел, ирод!

Упражнений одного-единственного человека, ученого нашего историографа Карамзина хватило, чтобы превратить Ивана Грозного в совершеннейшее чудовище, не имеющее ничего общего с реальным человеком. По неведомым причинам Карамзин питал к Иоанну свет Васильевичу прямо-таки патологическую ненависть, а потому вместо точного следования историческим событиям накропал ужастик, используя в качестве основы все те помои, что вылили на царя Ивана его враги или импортные памфлетисты, творившие за пределами Московии… Как ни пытался реабилитировать Грозного от облыжных обвинений поляк Казимир Валишевский, авторитет Карамзина оказался слишком велик.

Особенно буйным цветом расцветает историческое мифотворчество, когда речь идет о войнах. Победившая сторона сплошь и рядом нуждается в солиднейшем мифологическом обосновании, чтобы предстать перед всем миром в белоснежных рыцарских доспехах. Взять хотя бы Гражданскую войну в США, якобы представлявшую собой беззаветную борьбу противников рабства с монстрами-рабовладельцами (и, между прочим, унесшую полмиллиона жизней). Рабство на Юге США и впрямь существовало – вот только при ближайшем рассмотрении очень быстро выясняется, что мотивы у северян были далеко не такие благородные, какими казались со стороны…

(А впрочем, об этой войне, как и об Иване Грозном, будет отдельная книга.)

Скептик, считающий, что и этот пример от нас бесконечно далек, вновь ошибется. Потому что «закон исторического мифотворчества» с приходом двадцатого века расцвел вовсе уж несказанно. Первая мировая война до сих пор позиционируется как борьба демократической Европы против «агрессивного прусского милитаризма», хотя на самом деле весь фокус был в том, что мирное экономическое развитие Германии грозило превратить Британию в третьеразрядную страну, вытесненную с мировых рынков. Вот и пришлось в срочном порядке громить конкурента под вопли о демократии и свободе…

Точно так же Вторая мировая война разразилась в немалой степени из-за того, что главный ее инициатор, герр А. Гитлер, явил фатерланду мифологическую теорию о злокозненных жидомасонах и социалистах, которые слопали все немецкие сосиски, выпили все пиво и выманили у добрых немцев все их денежки. Чем это закончилось – общеизвестно.

Если кто-то до сих пор полагает, что «дела давно минувших дней» нас не касаются, ответить следует вопросом на вопрос: а с чего вы взяли, что это минувшие дела? Перестройка наша, не к ночи будь помянута, угробила Советский Союз исключительно потому, что в массовое сознание была внедрена целая охапка разнообразнейших мифов: о том, что единственной преградой на пути к всеобщему процветанию является 6-я статья Конституции, гласящая о руководящей роли КПСС; что в обмен на бумажку с корявым названием «ваучер» будут выдавать по две «Волги» – и так далее, и тому подобное. Последствия этого мифотворчества многие до сих пор ощущают на своей шкуре.

И наконец, самый свежий миф, получивший всемирное распространение: о зловещем чудовище Саддаме Хусейне, накопившем полную пазуху оружия массового уничтожения, которое он вот-вот обрушит на все сопредельные страны. Саддама свергли (попутно разворовав ценнейшие коллекции багдадских музеев), но вот никаких таких запасов смертельного оружия не нашли – даже не отыскалось какой-нибудь поганой пробирки, которую можно было повертеть перед телекамерами, уверяя, что там, внутри, если как следует присмотреться в лупу, кишмя кишат клыкастые бациллы и страхолюдные вибрионы… Миф так и остался мифом – зато вокруг богатейших нефтяных месторождений непринужденно расположились американские морские пехотинцы, которые в ближайшее время уходить определенно не собираются…

Итак, о фальши…

Девятнадцатый век помимо массы других сомнительных достижений изобрел еще и фальшивые науки. В первую очередь марксизм и антропологию – и в том, и в другом случае речь идет о чистейшей воды теориях, не получивших подтверждения ни тогда, ни в дальнейшем, но тем не менее самозванно присвоивших себе статус «настоящих» наук, наподобие астрономии или физики. Это уже было нечто качественно новое. Документы, деньги, произведения искусства подделывали всегда. Но только девятнадцатый век явил миру поддельные науки.

Явление это не имеет ничего общего с «болезнями роста» наук прежних. Биологи когда-то свято верили, что мыши сами собой зарождаются из грязи, оптики – что из глаза выходят некие лучи, ощупывающие предмет и таким образом передающие в мозг его образ; химики искали философский камень, способный превращать в золото любой мусор; физики… И так далее. Это были именно что детские болезни, проистекавшие от недостатка знаний. Поддельные науки – это уже нечто качественно новое.

Что любопытно, их рождение последовало как раз после распространения всеобщего образования – и никакого совпадения тут нет. Рубите мне голову, но я останусь при убеждении, что всеобщее образование вовсе не пошло на пользу человечеству.

Какую картину можно было наблюдать до введения этого самого всеобщего образования? Подавляющее большинство населения – от крестьян до городских ремесленников и прочих мирных бюргеров – могло прожить долгие десятилетия, да так и отойти в мир иной, не столкнувшись ни разу в жизни с «учеными материями». При том, что газет в современном понимании этого слова тогда не существовало. Наукой всерьез занимался ничтожнейший процент от общего числа жителей Земли, смело можно сказать, варившийся в собственном соку. Были у этого отрицательные стороны, но имелись и безусловно положительные: какое-нибудь очередное бредовое измышление, ложная теория, сомнительная гипотеза, заблуждение вроде «самозарождения мышей из грязи» широкой огласки не получали, оставаясь предметом споров и дискуссий очень узкого круга лиц – пальцев на одной руке хватило бы их пересчитать. А следовательно, и отравляли безмерно малое количество умов. Все остальное человечество продолжало преспокойно заниматься своими делами: пахали и сеяли, мастерили сапоги и тарелки, открывали торговые лавки, служили в армии, водили корабли, играли свадьбы, плясали на деревенских праздниках. Никому и в голову не приходило, разбившись на два лагеря, до хрипоты обсуждать последние научные открытия, не говоря уж о том, чтобы становиться в ряды их сторонников или противников.

Девятнадцатый век все изменил. Благодаря всеобщему образованию возникла огромная масса «образованных» людей, чьи головы были набиты кучами хаотичных, большей частью ненужных знаний изо всех помаленьку областей наук. Получилась толпа, считавшая, что теперь она может претендовать на право судить о всевозможных высоких материях, и каждодневно требовавшая хотя бы кусочек этих высоких материй в виде полуграмотных газетных статей. Народилась образованщина, требовавшая «пищи для ума». Как мы увидим впоследствии, и герр Маркс, и мистер Дарвин, по сути, были основоположниками массовой культуры – разве что не с микрофоном по сцене прыгали под «фанеру», а писали толстые книги, пестревшие массой ученых слов. Образованщина, толпа их продукцию увлеченно потребляла, подсознательно чувствуя себя как бы соучастницей «научного процесса».

Толпа, между прочим, подчиняется определенным закономерностям, которые больше ста лет назад систематизировал умнейший француз Ле Бон, автор классической работы «Психология масс».

Толпа не умеет мыслить логически и внемлет не аргументам, а неким красивым, убедительным образам, созданным умелыми ораторами. С реальностью эти образы, как правило, не имеют ничего общего… А впрочем, слово Ле Бону: «Неспособность толпы правильно рассуждать мешает ей критически относиться к чему-либо, т. е. отличать истину от заблуждений и иметь определенное суждение о чем бы то ни было. Суждения толпы всегда навязаны ей и никогда не бывают результатом всестороннего обсуждения… Легкость, с которой распространяются иногда известные мнения, именно и зависит от того, что большинство людей не в состоянии составить частное мнение, основывающееся на собственных рассуждениях».

С одной стороны, как мы видим – толпа образованщины, не умеющая мыслить логически и поддающаяся мастерскому внушению. С другой – иные гуманитарные науки вроде истории или антропологии, как две капли воды напоминающие деятельность тоталитарных сект или шаманов первобытных племен: специальные, особенно мудрые люди изрекают некие истины, которые следует принимать без малейшего критического обсуждения просто потому, что эти истины изрекает «авторитетная фигура», вооруженная недоступным простому смертному «научным методом». В сочетании – взрывоопасная смесь, отравившая мозги многим поколениям почище любого наркотика. Тем более что «ученый мир» с некоторого времени стал получать массовое пополнение из рядов той же образованщины, сиречь толпы. Ученые восемнадцатого века по крайней мере не стремились к роли публичных проповедников, эстрадных звезд, жрецов-учителей, а вот век девятнадцатый все изменил, теперь господа вроде Маркса и Дарвина рвались сделать свои теоретические изыскания «всеобщим достоянием»…

Ученому пятнадцатого, шестнадцатого, да и восемнадцатого века и в голову бы не пришло в случае научных разногласий или каких-то других коллизий на ученой ниве обращаться к общественному мнению – по причине полнейшего отсутствия такового. Споры решались в узком кругу, господствовал цеховой принцип, и в этом имелась сермяжная правда: согласитесь, нелепо получится, если печник или сапожник станут ввиду внутренних разногласий в том или ином ремесленном цехе апеллировать «к публике». Публика в тонкостях кладки печей или пошива сапог не разбирается совершенно, а потому и не может служить арбитром.

Девятнадцатый век изменил все. Появилась возможность непринужденно давать интервью журналисту, да не одному, собирать залы, битком набитые случайными людьми… а главное, приплетать политику, идеологию и прочие образованские материи. Немыслимо представить, чтобы современник д’Артаньяна Рене Декарт, закончив очередной математический труд, разражался печатными уверениями в превосходстве самой передовой на свете французской науки над более отсталой испанской. Немыслимо представить, чтобы изобретатель микроскопа Роберт Гук орал с трибуны о том, что его открытие помогает вольнодумцам бороться с церковной ортодоксией.

Девятнадцатый век с подобным «детством человечества» покончил раз и навсегда. Науки – гуманитарные главным образом – откровенно становились неким подобием шоубизнеса. А отсюда плавно вытекает, что, как уже говорилось, образовалась самая благодатная почва для создания фальшивых наук. Уже вовсе не обязательно было в подтверждение своей теории представлять ворох неопровержимых фактов – достаточно оказалось грамотно повернуть «общественное мнение» в нужную сторону…

Ле Бон: «Каковы бы ни были идеи, внушенные толпе, они могут сделаться преобладающими не иначе, как при условии быть облеченными в самую категорическую и простую форму. В таком случае эти идеи представляются в виде образов и только в такой форме они доступны толпе». И тут же многозначительное уточнение: «Не следует думать, что идея производит впечатление, даже на культурные умы, лишь в том случае, если доказана ее справедливость».

В яблочко. Сплошь и рядом в массовое сознание деятелями фальшь-науки вбрасываются не доказательства и не аргументы, а примитивные, но эффектно бьющие по подсознанию образы. А потому типографский станок то и дело рождает химер. Мне приходилось встречать в прессе и популярной литературе многие десятки упоминаний про то, как «злодей Сталин» безжалостно изничтожил великого ученого Вавилова, но ни в одной из публикаций хотя бы вкратце не объяснялось, в чем, собственно, заключалась вавиловская гениальность, кроме разве что умения организовывать себе за казенный счет приятные и долгие поездки по экзотическим странам. Разгадка проста: авторы хвалебных публикаций и сами не знают, что же Вавилов в науке сделал. Они попросту переписывали друг у друга образ: «гениальный ученый, раздавленный машиной тоталитаризма». А вот критические публикации, хотя и исчисляются единицами, как раз очень логично и убедительно доказывают, что научная репутация «великого ученого», мягко говоря, изрядно преувеличена… Но когда это образованщина поддавалась логике и убеждению?

В общем, бросайте в меня камни, но я так и останусь при своем мнении, что «всеобщее образование» ни к чему хорошему не привело. Эксперимента ради постарайтесь прилежно перебрать в уме своих знакомых и, бьюсь об заклад, рано или поздно вспомните парочку индивидуумов, касательно которых согласитесь, что образование им совершенно ни к чему. Любое. Всякое. Попробуйте, получится интересно…

Эта книга – о фальши. О фальшивках исторических, политических, научных. Немаловажное уточнение: все эти фальшивки были порождением девятнадцатого века, качественно нового времени, когда всеобщее образование уничтожило прежние традиции, те самые, которые с некоторой ностальгией следует называть «цеховыми». Когда полуобразованная толпа стала требовать духовной пищи, точнее, суррогата, эрзаца – и довольно быстро образовалась ученая прослойка, трудившаяся, в сущности, на потребу толпы. Что, повторяю еще раз, позволяло означенной прослойке не утруждать себя доказательствами своих теорий. И Дарвин, и Маркс, и многие другие – типичнейшие шоумены своего времени. Еще веке в восемнадцатом их дружно освистали бы, вынудив искать уединения в глуши. Но порядки установились другие, и действуют они и в нашем времени, что особенно печально…

Фальшь-наука особенно опасна тем, что не замыкается в узком кругу какого-либо ученого клана, а пускается в самое широкое обращение, будоража массовое сознание теми самыми описанными Ле Боном «образами», сплошь и рядом мифическими. И в том-то беда, что порой целые народы и страны начинают жить не в реальности, а в некоем жутком и нелепом мифе, который принимают всерьез.

Нагляднее всего будет рассмотреть этот тезис на примере Франции, ставшей, без преувеличений, первопроходцем в области самых настоящих массовых психозов, погружавших не отдельных личностей или группы таковых, а едва ли не всю нацию в некую «виртуальную реальность». Первенство, конечно, сомнительное, но так уж карта легла. Англия, глядя пристально, держала пальму первенства по созданию всевозможных дутых акционерных обществ и прочих «пирамид» – так уж исторически сложилось (я об этом подробно писал в «Хронике мутного времени»). Ну а Франция какое-то время уверенно держала первенство по самопогружению в дурную мифологию…

Отличный пример – история с фальшивым «Завещанием Петра Великого». Где-то после 1760 года, когда из России на родину возвратилась французская дипломатическая миссия, в узких кругах дипломатов, царедворцев и политиков возникли слухи, что знаменитый авантюрист шевалье д’Эон, чуть ли не из кожи вон вылезши, сумел-таки похитить из тщательно охраняемых московских архивов суперсекретный и суперсенсационный документ – подлинное завещание Петра Великого своим наследникам. Собственно, это было не завещание в прямом смысле слова, а обширный, тщательно проработанный план захвата – держитесь за стулья! – практически всего мира. Петр якобы подробнейше расписал, как захватить Польшу, овладеть торговыми путями в Индию и на Ближний Восток, строить козни против Швеции, Австрии и германских государств с целью постепенного проникновения и туда.

Вышла даже парочка книг о жутких намерениях русского медведя, но они были малотиражными и по причине отсутствия всеобщего образования никакого шума не произвели. Легенда эта продолжала гулять в тех самых политико-дипломатических кругах, не выходя за их пределы. Разве что в 1797 году польский эмигрант граф Сокольницкий, раздобывший парочку вышепомянутых книг, отряхнул их от пыли и приволок в тогдашнее французское правительство, Директорию, и попытался устроить скандал. Логика графа была проста и незатейлива: Россия коварно хочет захватить весь мир, а следовательно, Франция должна немедленно пойти на нее войной, чтобы восстановить Польшу в ее исконных границах.

Это был классический случай извечной польской шизофрении: полагать, что Европа спит и видит, как бы ей, приложив все усилия и забросив свои дела, сделать Польшу великой державой. Соответственно, французское правительство тихонечко спровадило графа восвояси, а о «Завещании Петра» начисто забыли лет на пятнадцать.

Потом все изменилось. В декабре 1812 года русская армия, выставив Бонапартия из пределов Российской империи, перешла границу и развернула наступление на занятые французами Кенигсберг, Данциг и Варшаву. Вот тут в Париже как-то сразу вспомнили о врожденной агрессивности московитов, а также и о завещании Петра. В сжатые сроки была издана пухлая книга историка Лезюра «О возрастании русского могущества с самого начала его до XIX столетия».

Лезюр развернулся на славу, особенно уделяя внимание «Завещанию». По клятвенным заверениям ученого лягушатника, Петр вовсе не ограничился Польшей и торговыми путями в Индию – он, изволите ли видеть, завещал своим преемникам построить гигантские флоты, нагрузить их под завязку «несметными азиатскими ордами», высадить их на берегах Средиземного моря, захватить Италию, Францию, Испанию, вообще все, что удастся, часть жителей захваченных стран истребить начисто, а остальных угнать в Россию, чтобы заселить ими «сибирские пустыни»… Жуть!

Особенно умиляло во всем этом именование Петром своих же собственных войск «азиатскими ордами», «свирепыми, кочевыми и жадными до добычи народами», должно быть, наступление русских ввергло французских интеллигентов в такую панику, что они уже не заботились и о тени правдоподобия. Это почувствовали тогда же – и книга Лезюра сразу была встречена откровенными насмешками: все прекрасно понимали, ради чего это состряпано.

После взятия Парижа французы притихли. Лет на двадцать. Но в 1830 году снова ощутили необоримое желание потявкать на Россию. Тогда как раз вспыхнуло очередное восстание в Польше. После его подавления в Париже обосновалась горластая компания польских панов-эмигрантов, которые очень быстро нашли общий язык с французскими учеными мужами. Французы Енно и Шеншо забабахали многотомную «Философскую и политическую историю России», где без всяких ссылок на источники уверяли, что «Завещание Петра Великого» лишь малая частичка жуткой правды, и в некоей «тайной библиотеке русских царей», охраняемой цепными псами, кавалергардами и дрессированными медведями, лежат секретные планы, собственноручно написанные Петром I – опять-таки содержащие планы покорения всего мира (а чего мелочиться?). Источник упоминался единственный, зато убойный – «сам Лезюр свидетельствовал». Тут же, как чертик из коробочки, вынырнул поляк Мохнацкий, уверявший, что ему откуда-то доподлинно известно: Петр и Турцию велел наследникам захватить!

Еще через шесть лет историк и издатель Ф. Гайярде тиснул «Записки кавалера Д’Эона», якобы составленные «по его бумагам, сообщенным его родственниками, и по достоверным документам, хранящимся в архиве иностранных дел». Есть сильное подозрение, что «записки» сочинил сам трудолюбивый Гайярде. Во-первых, все свои бумаги Д’Эон увез в эмиграцию в Англию, где они после его смерти попали в цепкие руки соответствующих британских служб. А во-вторых, очень уж фантастические вещи вдохновенно излагал Гайярде от лица шевалье Д’Эона: Петр как бы завещал наследникам занять не только Турцию, но и Индию, установить русский протекторат над Австрийской империей, а столицу Российской империи устроить в Константинополе…

Прошло еще три года, и блестяще оправдалась пословица: «Куда конь с копытом, туда и рак с клешней». Польский эмигрантский историк Ходзько бабахнул свой эпохальный труд, где уверял, что Петр двадцать лет без устали трудился над планами завоевания мира, а потому просвещенной Европе следует создать некую «священную лигу» против агрессивной России, а в качестве первого мероприятия… ну разумеется, восстановить Великую Польшу от моря до моря.

Начитавшись Ходзько, французский историк Кольсон долго призывал к «крестовому походу» против России, причем – опять-таки без ссылок на надежные источники – уверял, что Петр намеревался завоевать не только Индию, но и Бирму (в намерениях захватить Антарктиду, будем справедливы, Кольсон русских все же не обвинял).

Теперь уже «Завещание» раскручивали по полной программе – с участием газет и «общественного мнения». И было это, между прочим, вовсе не безобидной забавой:

в середине XIX века появилось несколько книг, которые оправдывали высадку англо-французско-сардинско-турецкого десанта в Крыму как исключительно «превентивный удар», призванный опередить планы России по захвату всего мира. У Виктора Суворова еще сто пятьдесят лет назад были шустрые предшественники, так что он в этом плане не первооткрыватель, а плагиатор…

На этом дело не кончилось – «Завещание» периодически вытаскивали на свет божий, расцвечивая очередными «подробностями», словно заимствованными из «Тысячи и одной ночи»: вновь призывали к «крестовому походу» против России, а Петру I приписывали уже намерения злодейской оккупации не только Бирмы, но и Японии. Французский историк Шницлер, человек, надо полагать, циничный, прямо говорил: «„Завещание“, конечно, чушь собачья, но оно прекрасно служит целям антирусских выступлений».

Самое интересное – отечественные историки отчего-то долгими десятилетиями нисколько не были озабочены хотя бы малейшими попытками критически разобрать эту фальшивку. В течение шестнадцати лет (1859–1875 гг.) подложность «Завещания» упрямо доказывал в статьях и брошюрах не профессиональный историк, а рижский городской библиотекарь, чистокровный немец Беркхольц, как добропорядочный подданный Российской империи выведенный из себя брехней лягушатников. Только по истечении этого срока славяне малость подраскачались и пришли на подмогу неутомимому Беркхольцу…

Но это был далеко не конец истории. После некоторого затишья в 1912 года французские газеты вновь завопили об извечной агрессивности России, о «Завещании Петра» и прочих страшилках. С их подачи через три года поднялся шум и в иранской прессе: Россия, мол, согласно заветам Петра Великого, намеревается не только захватить Турцию с Персией, но и полностью истребить по всей Азии исламскую веру, заменив ее христианством. Как люди восточные, персы любили цветистые фразы, а потому недрогнувшей рукой приписали Петру I этакие строки: «Мы нашли государство сперва источником разума, я же при помощи водолаза мыслей довел корабль до предназначенной цели, до берегов назначения и знаю, что мои наследники путем энергичных мероприятий приступят к увеличению этого государства и сделают из него обширный океан… Тогда не трудно будет завладеть оставшимися государствами, не встретив никакого препятствия, и стать диктатором всей Европы. После этого довершится завоевание всех других государств и вы сделаетесь правителями всего мира».

Ну что же, по крайней мере красиво излагает, собака, как выразился бы Жорж Милославский…

Но и это еще не конец, господа мои. В ноябре 1941 года в газетах Третьего рейха вновь было опубликовано «3авещание Петра Великого» с соответствующими комментариями. Упор делался на то, что Германия встанет во главе священного похода, который должен навсегда покончить с многолетними планами русских завоевать весь земной шар, как о том писал сам Петр. Суворов отдыхает.

Естественно, это вовсе не шутки. Много лет явная фальшивка жила собственной жизнью, формируя в сознании «образованного общества» образ России как коварного захватчика, нацеленного на мировое господство. И глупо думать, что тех, кто всерьез верил вышеперечисленным книгам, было мало. Немало их было, увы…

А сейчас – самое интересное. Вся свистопляска с «долговременными и обширными» захватническими планами русских началась вовсе не с шевалье Д’Эона. Все эти тезисы (правда, без ссылок на «Завещание», поскольку Петр был еще живехонек) были изложены в книге некоего анонимного автора, вышедшей в 1716 года в Лондоне и год спустя оперативно переизданной во Франции. Англичане обожают втихомолку творить всякие пакости, делая вид, что они тут ни при чем…

Мне точно не известно, есть ли у французов аналог русской пословицы: «Кошка скребет на свой хребет». Как бы там ни было, параллельно с воплями о «Завещании Петра» и «русской угрозе всему миру» во Франции несколько десятилетий бушевал (самое подходящее слово) форменный психоз, созданный уже сугубо для внутреннего употребления. Речь идет о затянувшейся на долгие годы «борьбе с жутким иезуитским заговором». В эту вакханалию прямо или косвенно были вовлечены миллионы людей, если не как творцы мифа, то как активнейшие потребители печатной и устной пропаганды…

Иезуиты, если кто запамятовал – это католический монашеский орден, созданный в свое время для борьбы с новорожденной протестантской ересью. Что греха таить, в этой борьбе сплошь и рядом действовали отнюдь не в белых перчатках, но тут уж ничего не поделаешь, не кто иной, как французы придумали поговорку: «На войне как на войне»…

Порой дело представляют так, будто белые и пушистые протестанты (именовавшиеся во Франции гугенотами) всего-то навсего добивались для себя равных прав с католиками, стремились лишь к тому, чтобы без помех молиться по-своему, на свой собственный манер. А коварные и злобные католики (и особенно их авангард в лице зверей-иезуитов) изо всех сил препятствовали этому мирному желанию, столь невинному и доброму…

В действительности дело обстояло не просто чуточку иначе – совершенно иначе. Что доказывается самым беглым изучением истории той же Франции. Тамошние гугеноты без ложной скромности требовали от короля ни более ни менее как полнейшей экстерриториальности. Иными словами, они хотели, чтобы те французские области, где они составляют большинство, управлялись не по законам королевства, а по их собственным законам. Чтобы в этих областях уничтожили все католические церкви и запретили исповедовать католицизм. Чтобы там ходили в обращении не французские деньги, а те, которые гугеноты сами выпустят. И так далее, и тому подобное. Гугеноты намеревались вольготно обитать во Франции, но при этом совершенно не подчиняться ее законам…

Найдется ли на свете государство, которое согласится, чтобы значительная часть его подданных «улизнула» в некие недоступные для власти, для закона «привилегированные зоны»? Вот то-то и оно.

Ну, а уж если добавить, что гугеноты очень быстро начали погромы церквей и масштабный террор против своих земляков-католиков, в конце концов вылившийся в попытку переворота… К слову, именно импровизированное подавление этого путча, сорванного в самый последний момент, и именуется Варфоломеевской ночью.

Собственно, еще в XVIII веке французские вольнодумцы – публицисты, поэты – образованщина тогдашняя, начали плести бредни о «всемирном заговоре иезуитов». Но потом пришел Наполеон, и пятнадцать лет Франция увлеченно воевала со всем миром, так что стало не до иезуитов.

Но после свержения Наполеона машина раскрутилась по полной программе. В обращение была вновь пущена «черная легенда» о зловещем заговоре иезуитов, которые, числясь десятками тысяч, втихомолку проникли во все государственные учреждения, спецслужбы, полицию, да куда только возможно и готовят страшную диктатуру Ватикана, чтобы лишить добрых французов абсолютно всех прав и свобод. Примерно так.

Истерия охватила Францию масштабнейшая. Политики что ни день толкали речи в обеих палатах парламента, интеллектуалы с учеными степенями и профессорскими званиями приводили в трепет толпы юных студентов, разоблачая «прошлые козни» иезуитов и предсказывая массу злодейств, которые те намереваются совершить в будущем. Пресса неистовствовала. Для неграмотных – составлявших тогда примерно половину населения Франции – поэты-сатирики спешно сочиняли массу песенок, куплетов и рифмованных памфлетов для устного распространения. Писатели и драматурги в темпе кропали романы и пьесы, где иезуитов не обвиняли разве что в поедании на ужин младенцев.

На самом деле иезуиты, число которых было довольно-таки незначительно, всего-навсего читали проповеди и вели миссионерскую деятельность да учредили пару-тройку учебных заведений. После чего к их гонителям радостно примкнула целая куча ученых мужей – университетские преподаватели просто-напросто увидели в иезуитах опасных соперников, потому что образование у тех было поставлено лучше, чем в закосневших старинных заведениях…

Шизофрения бушевала. Все покушения на жизнь коронованных особ – убийства Генриха III и Генриха IV, нападение на Людовика XV некоего Дамьена – объявлялось делом рук иезуитов, это была лишь крохотная частичка правды. Убийцы двух Генрихов и впрямь были сторонниками тех взглядов, что высказывали иезуиты, но не более того. Причастность самого иезуитского ордена к этим двум смертям не смогло доказать и тамошнее следствие, пользовавшееся пыткой еще чаще, чем чернильницей. А Дамьен, слегка оцарапавший Людовика дрянным перочинным ножичком, был совершенно «левым» психом и к иезуитам не имел ни малейшего отношения. Переводя на мерки нашего времени – если завтра выпускник Массачусетского технологического университета шарахнет гранату в президента Буша, это еще не означает автоматически, что массачусетская «технолага» – тайная террористическая организация. А если покуситель при этом еще и окажется членом республиканской партии, это опять-таки вовсе не означает, что упомянутая партия создана специально для истребления американских президентов…

Но на толпу, как мы прекрасно знаем, логика и убеждение не действуют, а вот байки о жутком заговоре, подкрепленные тоннами печатной продукции и неисчислимым множеством пылких речей, как раз производят самое потрясающее впечатление…

Честно говоря, меня, как фантаста, завидки берут при виде столь безудержного разгула фантазии! Иезуитов не обвиняли разве что в том, что они готовят падение Луны на Землю. Все остальное пускалось в ход без малейшего стеснения и без всякой заботы о правдоподобии. Иезуиты оказались виноваты в войне в Испании, в повышении цен на хлеб, в введении правительством цензуры и принятии парламентом закона о святотатстве. Когда летом 1830 года в Нижней Нормандии начались пожары, их моментально приписали не засушливой погоде и неосторожному обращению с огнем, а иезуитским поджигателям, во множестве рыщущим по городам и селам с зажигательными машинками под полой. Заодно уж на иезуитов списали и упадок образования во Франции и снижение уровня литературы. Доходило до дурных анекдотов: когда префект полиции в одном из городов запретил проституткам приставать к прохожим на улице средь бела дня, труженицы древнейшей профессии моментально объявили его «пособником иезуитов», и получился шумный скандальчик.

Один из парламентских ораторов заявил во всеуслышание, что коварные иезуиты подготовили аж десять тысяч шпионов из лакеев, которые, нанимаясь на службу, будут таким образом вынюхивать тайны хозяев и передавать их Ордену. К этой увлекательной кампании тут же подключился известный писатель Шатобриан, заявивший, что это чистая правда – вон и его собственный лакей, точно известно, за ним откровенно шпионит… Вот только кончилось все конфузом, потому что впоследствии вскрылось, что лакей Шатобриана, и верно, за хозяином вовсю шпионил, но работал он не на иезуитов, а на министра полиции…

Твердили во всеуслышание, что масонство, если кто не знает, как раз и придумали в своих злокозненных целях иезуиты, намеревавшиеся таким образом изничтожить королевскую власть. А вслед за тем без всякой логики и связи с предшествующими откровениями утверждалось, что короли Людовик XIV и Карл X сами были «тайными иезуитами»…

Была запущена в оборот совершенно восхитительная сенсация: иезуиты суть не кто иные, как уцелевшие члены ордена тамплиеров, продолжавшие столетиями действовать в глубоком подполье. С превеликим шумом опубликовали «раздобытый окольными путями» устав иезуитского ордена. Одна беда: во-первых, в нем не нашлось ничего, что работало бы на версию о «всемирном заговоре», а во-вторых, оказалось, что устав этот уж двести лет как обнародован… А чтобы уж до кучи, обвинили иезуитов в том, что именно из-за них провалилось восстание греков против турок. Греки православные? Православные. Иезуиты, стало быть, из ненависти к православию подсобили туркам…

Особенно много дурацких сказок возникло о парижской высшей школе иезуитов Монруж. Говорили, что эта школа – замок, окруженный неприступной стеной с бастионами и пушками; что там засело три тысячи иезуитов с запасами пороха и ружей. Что от Монружа идут во все стороны длиннющие подземные ходы, по которым иезуитские агенты прокрадываются на свои явочные квартиры и даже в королевский дворец, где совещаются с работающими на них министрами. Как ядовито заметил настоятель Монружа: «Если дилижансы, пересекая Париж на полной скорости, обливали грязью прохожих, то виною всему, конечно, были иезуиты из Монружа». Юмор был достаточно горький: в то самое время монружских иезуитов на полном серьезе обвиняли в том, что они виновны в дождях, заморозках и градобитии посевов…

Шизофреничность всех этих выдумок станет особенной, если уточнить, что школа Монруж располагалась не в глухой провинции, а практически в центре Парижа, на одной из самых оживленных улиц, так что любой прохожий мог своими глазами убедиться, что там нет ни крепостных стен, ни бастионов, ни пушек.

Впрочем, некоторые наверняка все это видели. Подобные кампании вполне способны вызвать массовые галлюцинации наподобие той, о которой вспоминал в своей книге ле Бон, позаимствовавший ее из мемуаров флотского лейтенанта Феликса. Французский военный фрегат дрейфовал в море, разыскивая корвет, с которым его разъединила сильная буря. Погода, особо подчеркиваю, стояла прекрасная: совершенно безоблачное небо, яркое солнце, полдень… Внезапно наблюдатель заорал с мачты, что видит… плот. Несколько десятков человек – матросы, офицеры и даже один адмирал – «собственными глазами» увидели в море лодки, увешанные сигналами бедствия, да вдобавок ведущие на буксире плот, переполненный потерпевшими кораблекрушение…

Адмирал, не мешкая, велел спускать шлюпки, чтобы подобрать бедолаг. Спасатели «своими глазами» видели на лодках и на плоту множество моряков, которые протягивали руки к ним, метались, смеялись от радости…

Однако, когда спасательные шлюпки приблизились к лодкам, ничего кроме кучи веток с листьями, которые ураган сорвал с прибрежных деревьев и унес в море, они не увидели. Но десятки людей – трезвехоньких, вменяемых! – видели и плот, и лодки, и множество «терпящих кораблекрушение»…

Так что нельзя исключать, что кто-то и в самом деле «своими глазами» видел вокруг Монружа могучие стены с пушками на них, а также злых иезуитов с зажженными фитилями…

Все это оказалось гораздо серьезнее, чем можно подумать. В конце концов при очередном «революционном возмущении» монружскую обитель разграбили и разрушили толпы «вольнодумцев». Как вспоминал в своих «Записках» Александр Дюма, толпа с воплями «Держи иезуита!» сграбастала некоего юношу и поволокла топить в реке исключительно из-за того, что молодой человек «без восторга» наблюдал за погромом – уже не Монружа, а близлежащих церквей, не имевших к иезуитам никакого отношения (расходившаяся толпа начала крушить все вокруг уже без идеологической подоплеки). Хорошо еще, что начальник полиции оказался человеком решительным и отбил бедолагу у толпы – вот только очень быстро под давлением «общественного мнения» начальника сместили с поста как пособника иезуитов… В общем, иезуитские погромы плавно перекинулись на церкви вообще. Теперь уже всем священникам стали приписывать черт-те что: например, уверяли с пеной у рта, что любой деревенский кюре может вызвать бурю, недород или смерть кого-то из жителей, для чего ему достаточно похоронить трех покойников «задом наперед», вынеся гроб не головой вперед, а ногами. Черт возьми, до чего Франция образованная и просвещенная страна, зависть берет при сравнении с отсталой Россией…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.