История меня оправдает!

История меня оправдает!

Информация Орликова озадачивала. Обычные «смущения» типа украл-выпил-в тюрьму, даже со смертоубийствами, ясачные учиняли частенько, но заговор такого масштаба и такого уровня планирования совершенно не соответствовал уровню их понимания жизни. Все объяснялось однако сообщением о «главном заводчике», который «и Умьявушку смутил, и протчих наущает». Им оказался очень известный и популярный на Камчатке персонаж, Алексей Лазуков (Камчюга). Служилый из местных, он, в статусе «чукоцкого и коряцкого языков толмача», ходил с Витусом Берингом на пакетботе «Св. Петр», пережил трагическую зимовку, унесшую жизнь командора, и был одним из немногих, кто до самого конца оставался более или менее дееспособным. О нем, кстати, поминают и С. Ваксель и Г. Стеллер, причем первый как о чукче, а второй как о коряке, причем оба отмечают свободное владение русским языком и сметливость парня. Именно его «наши де забрав самый острог, хотели иметь в командирах». Это означало, что у бунтовщиков появился настоящий лидер, а вскоре поступили и подтверждения: 26 апреля «в полночное время», собрав уже более 100 человек, «изменники» атаковали Столбовской острожек «верных» ительменов, убив 19 мужчин и женщин и взяв в плен 20 человек.

Тем не менее ни Алексей Лебедев и нижнекамчатский приказчик Осип Расторгуев, ни коменданты других острогов, ни сам capo dei tutti capi Матвей Лебедев никаких мер не приняли. Сил было слишком мало, – согласно данным Степана Крашенинникова, на всю Камчатку примерно 200 казаков плюс душ 30—40 посадских, – и распылять их, имея в виду опасность нападения на остроги, боялись. В общем, около месяца царило затишье. А 18 мая в Нижнекамчатск явился с повинной сам Алексей Лазуков с братом Иваном. Их тут же арестовали и допросили, причем «первый возмутитель», ничего не скрывая и не пытаясь оправдываться, отвечал на все вопросы самым подробнейшим образом. В частности, насчет убийства сборщиков показав, что «а кололи де мы и сам я их без всякого резона и обиды на дворе по приезде их во Ентантин острог, когда стали собак выпрягать», – то есть без согласия князца и единственно ради того, чтобы повязать клан Умьявушки кровью.

Подтвердил Алексей и прочее. Да, он намеревался захватить Нижнекамчатск, а сам «имянно зделаться командиром и жить в новопостроенных покоях отца архимандрита… Прочие дома мыслили распределить меж собой». Далее предполагалось «дождаться судов и взять их обманом», то есть перебить экипажи кораблей, которые должны были прибыть из Большерецка или Охотска, – за то, что не доставляли жалобы «Митяю». Также Алексей, единственный из всех, кого допрашивали по делу о бунте, признался в намерении «отца архимандрита, и ревизии мужеска полу душ господина капитана Дементия Завьялова и капрала Алексея Лебедева, прикащика Осипа Расторгуева и протчих убить и христианскую веру истребить», в живых же оставить «только баб красивых да детишек в приемыши». Каяться при этом он даже не думал. Иван Лазуков подтвердил все. На вопрос же, что предполагалось делать дальше, если бы планы увенчались успехом, Алексей Лазуков дал ответ воистину удивительный. «Похватав суда те да побив корабельных, – сообщил он, – брату Ивану велел бы на тех судах идти в Якуцк свитеться с Митяем (о том, что Павлуцкий давно в Анадырске, бунтовщик не знал), штобы государыню нашу Елисавет совместно упросили прислать де на Камчатку новых русских, как сам Митяй или тот Васька Мерлин. А то пусть хуже, но всеж лутче прежних. Равно и батьки штобы с ними приплыли истинно христианские, от нынешних отличные, а тогда де и мы с ними снова молиться начали бы». Насчет же внезапной отмены столь обширных планов не стал скрывать, что «и брат Иван просил тово не делать, и брата не слушался. Да потом во сне де видел волею Христовой дух Василья тово Мерлина маиора в образе сорочьем, и сказал ему, Алексею, тот дух, что Митяй не велит воровать, а велит ради Христа и святой Троицы идти в арест, а сам перед набольшей сорокою заступиться посулил». При всей причудливости такая версия следствие устроила. А вот четыре листа с изложением причин смуты, из дела «О бунте коряк, чукчей и других сибирских народов и усмирении их» (в архиве Секретной экспедиции Сената), как в те времена говорилось, «выдраны». Причем в Петербург, судя по описи, бумаги поступили именно в таком виде.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.