ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ И ЭКСПЕРТОВ.

ПОКАЗАНИЯ

СВИДЕТЕЛЕЙ И ЭКСПЕРТОВ.

Показание № 77

Эти московские и все столбовые сановники окружены женами, дочерями, внучками, нарядно одетыми, сидящими в раззолоченных будуарах. Перед ними курится фимиам, пляшут бедные рабы и разносят конфеты посетителям. Здесь везде французская одежда, повсюду молодые питомцы французских девчонок и аббатов; и за всем тем они воспитаны большею частию худо, в рабском подражании, занятые одной наружностью, не имея даже приятных манер, столь свойственных французской гостиной. Когда московская барыня осмотрит вас с головы до ног, измучит своими поцелуями, наговорит вам тысячи уверений в вечной дружбе, без церемонии расхвалит вас, спросит о цене вашего платья, перечтет все ордена на своих соседях — за тем от нее больше ничего не ожидайте. Едва ли она имеет какое-нибудь понятие выше этой болтовни, за исключением похвал французским ювилирам на счет русских бриллиантщиков...

Образование нашего века очень заметно выражается в различии молодого Московского поколения и их матерей. Последние плохо знают иностранные языки, но почти всегда кокетки...

Подчинение в высшей степени господствует в Москве. Здесь собственно нет того, что называют джентельменом; каждый измеряет достоинство мерой царской милости. Поэтому старые идиоты и женщины, выжившие из ума, всемогущи, это естественно, имея на себе более лент и чинов, чем люди молодые. Что касается до молодых людей светского тона, их очень мало, потому что большая часть гоняется за счастием при Петербургском дворе или служит в армии. Место их заступила толпа молокососов напудренных, напомаженных, одетых по последней моде, с французскими гувернерами, посвящающими их в тайны светского общества. Помилуй, господи, глупость этого юного поколения и меня в кругу его, как лягушку на камне...

Да, я знаю хорошо роскошь Москвы и цивилизацию Петербурга. Но разве вы никогда не видели деревенскую, грубую, невежественную девушку двенадцати лет с парижской шляпой на голове? В таком виде представляется мне это императорское правительство. В несколько столетий, нет сомнений, Россия войдет в общую систему Европейских народов; время должно разорвать обручи, которые связывают дерево, прежде чем оно окрепнет и утвердится на своем собственном корню; слишком поспешные меры лишили бы его последней жизни; то же можно сказать о Русской политической свободе и цивилизации. Впрочем, это не мое дело...

По мнению большинства, порок и добродетель здесь служат синонимами милости или немилости. Личный характер заменяется службой;уважение определяется придворным календарем, но не оценкой заслуг. Если б мне нужно было знать добродетели Русского куртизана, мне стоит только взглянуть на его мундир, счесть эти четыре главные и неопровержимые добродетели, т.е. красную Александровскую ленту, голубую Андреевскую, орден св.Георгия, св.Владимира. Неусыпное соискание милости, истекающей от лучезарного трона, приближает каждого чиновника к принятию императорского знака, на чем бы он ни положил свой оттиск — на осле или змее.

Вследствие всего этого на самых манерах лежит соответственная печать; люди вообще алчны до приобретений дармовых, тем более Московские дворяне, блеск которых уменьшается по мере расстояния от Петербурга и императорского двора.

Кэтрин Уильмот англичанка, находилась в России с 1805 по 1807 г.

Показание № 78

Были случаи, когда, среди умственного мрака и разбуженной бедствиями человеческой ненависти вдруг блеснет луч милосердия и осветит незлобивую русскую душу, но были единичные случаи. Большинство же, ожесточенное разорением и насилием от врага, относилось к нему без всякой пощады. В редких деревнях, гласит белорусское Предание о 1812-м годе, жители не делали своих расправ над французами. Тот только не убивал, кто Бога боялся. Банды крестьян, вооруженных топорами, вилами, ножами, охотничьими ружьями и, вообще, чем ни попало, выслеживали замерзающих французов, захватывали их и приводили в свои селения. Причем не боявшиеся Бога не только убивали, но и бесчеловечно мучили своих пленных. Даже баб и ребятишек охватывал прилив необузданной ненависти, и они жестоко издевались над несчастными, отданными им на потеху. Порою женщины проявляли какую- то особенную кровожадность. Бывало, рассказывал впоследствии один старик-крестьянин, наткнемся мы, парни, на одного, возьмем и приведем в деревню. Так бабы купят его у нас за пятак, сами хотят убить... Одна пырнет ножом, другая колотит кочергой, опять другая тычет веретеном.

Иногда ненависть к французам доводила человека до исступления прямо патологического свойства, и он, видимо, готов был смотреть на свой зверский поступок как на богоугодное деяние. Например, генерал Левенштерн видел, как один часовых дел мастер, осенив себя трижды крестным знамением, схватил большой кухонный нож, бросился на улицу и убил пять или шесть французов. Мастер совершил этот патриотический подвиг на глазах упомянутого генерала и притом так быстро, что он не успел ему помешать. После убийства часовщик снова перекрестился, а затем спокойно вытер и убрал нож. Так туземный народ помогал туземной жительнице — столь же беспощадной к пришельцам — русской зиме. Очевидно, при высшей степени темном, патриархальном мировоззрении русского народа, при сохранении им примитивных привычек и чувств борьба его и с внешним врагом неизбежно приобретала типические черты пугачевщины, черты всякого стихийного, хотя и не бессмысленного, народного движения с его варварством и злодеяниями... Подобно взбушевавшейся волне, эта поднявшаяся война оставила в психике русского крестьянства чувство жгучей обиды.

Николай Фирсов (1864—1934) историк.

Показание № 79

Те казаки, над которыми при наступлении посмеивались наши солдаты, на которых когда-то, не считая их числа, весело ходили они в атаку, эти самые казаки теперь стали не только что предметом уважения, но и предметом ужаса всей армии, и число их при содействии придорожных жителей значительно увеличилось. Почти все придорожные крестьяне в надежде на добычу вооружились пиками — этим национальным русским оружием, или же просто кольями с железными остриями на конце. Верхом на маленьких лошадках, в бараньих шубах и черных барашковых шапках,они следовали вдоль колонны и немедленно на нее бросались, как только замечали, что встреченная теснина задерживала войска... В сущности, эти импровизированные, жаждавшие грабежа отряды не представляли ничего опасного, так как малейшее сопротивление останавливало их и обращало в бегство и целью их была не борьба, а только добыча трофеев. Но ужас, производимый их появлением, был таков, что при первом крике: «Казаки!», перелетавшем из уст в уста вдоль всей колонны и с быстротою молнии достигавшем ее головы, все ускоряли свой марш, не справляясь,есть ли в самом деле какая-либо опасность...

Из Москвы с императором, гвардией, армией и учреждениями двигалось и казначейство. Остается сожалеть, что не все суммы полевого казначейства были разданы армии, что предотвратило бы расхищение фургонов, наполненных по преимуществу кожаными мешочками с золотом. Впоследствии, когда казаки напали на эти фургоны, то было замечено: наши обозные грабили их вместе с казаками и, нагрузившись, убегали с этими мешками в руках или на спине.

Тирион де Мец офицер армии Наполеона, участник похода в Россию.

Показание № 80

Русские различно толкуют о своем полководце и своем Императоре. Мы же, как враги, можем судить о наших врагах лишь по их действиям. Каковы бы ни были их слова, но они согласовывались с поступками. Товарищи, воздадим им должное! Они все принесли в жертву без колебаний, без поздних сожалений. Впоследствии они ничего не потребовали в оплату даже посреди вражеской столицы, которой они не тронули! Их доброе имя сохранилось во всем величии и чистоте, они познали истинную славу.Когда во все слои их общества проникнет цивилизация, этот великий народ создаст великую эпоху и овладеет скипетром славы, которому должно быть суждено переходить от одной нации к другой!

Филипп Поль Сегюр (1780—1873) генерал армии Наполеона, участник похода в Россию.

Показание № 81

Аракчеев был не только жесток, но не раз проявлял признаки зверства. Он вырывал усы у солдат и на первом же разводе при императоре Павле откусил у солдата ухо. В определении наказаний он не знал меры. Сотня палок за несоблюдение какой- нибудь мелочи в строю или казарме, прогнание десяток раз сквозь тысячу шпицрутенов — было обычными мерами наказания. По отношению к офицерам грубость Аракчеева доходила до пощечин в строю. Даже император Павел удивился жестокости и грубости своего любимца...

По требованию Аракчеева, вотчинный голова во всякой деревне должен был иметь верных людей для тайного наблюдения за поведением крестьян. Граф всячески поощрял доносы, причем его рескрипты бывали милостивы к доносчикам и разъясняли им богоугодность их дела. Как и во всем, граф был точен и в системе наказаний, по которым велись особые журналы. Кроме того, у каждого из дворовых была в кармане особая винная книжка, в которую заносились всякие малейшие упущения.

Брань и личное воздействие Аракчеева были лишь самыми незначительными, пустыми наказаниями. Он часто прибегал к ссылке крестьян на целые недели на кирпичные заводы, на женщин и девушек надевал самую грубую одежду, на шею рогатку и в таком виде заставлял их молиться в соборе перед народом...

В графском арсенале всегда стояли кадки с рассолом, в котором мокли розги, палки. Для наказания дворовых у него была такая градация. За первую вину он наказывал дворовых на конюшне. За вторую отправлял в Преображенский полк, где виновного наказывали особыми толстыми "аракчеевскими” палками. За третью вину наказание производилось пред кабинетом графа особенными специалистами: это было самое ужасное истязание... За физическим наказанием следовало нравственное. Наказанный писал графу письмо, в котором "презренный преступник" выражал сокрушение о своей вине и давал обещание, как "презренный и верноподданный раб", исправиться.

При всей своей жестокости Аракчеев проявлял склонность к сентиментальности: любил слушать пение соловьев и в заботах о них в 1817 году был издан приказ графа повесить в его вотчине всех кошек.

Митрофан Довпар-Запольский (1867—1934) историк.

Показание № 82

Народ принял эту меру (образование военных поселений, чтобы дать войскам оседлость и присоединить к ним семейства) со страхом и трепетом, просил избавить его от зачисления в военные поселяне, и когда просьба не была уважена, то пытался оказать сопротивление, но, испытав за то жестокое наказание, онемел.

Осенью 1817 года, когда императорская фамилия отправилась в Москву, крестьяне остановили императрицу Марию Федоровну и просили ее защиты. Сверх того, несколько сот человек, вышедших из леса, остановили великого князя Николая Павловича и просили его о том же. Они говорили, что у них все отобрано и сами они изгнаны из домов. Они готовы были отдать все свое имущество, все, что нажили струдом, лишь бы только не делали их всех солдатами.

Желания и просьбы не были исполнены: им дали форменную одежду и расписали по ротам, устроили в гумнах манежи и стали учить строю. Крестьянин, которого хотели облагодетельствовать, принужден был обрабатывать поле, ходить на продолжительные строевые учения и кормить на свой счет от 8 до 12 солдат.

Николай Дубровин (1837—1904) историк, генерал, редактор журнала «Русская старина».

Показание № 83

В такой стране, как Россия, тайные общества, может быть, и неизбежны. Только тот, кто жил в России, способен понять, с какими трудности сопряжено в этой стране выражение личного мнения. Если хочешь говорить свободно и безопасно, необходимо нс только замкнуться в тайный кружок, но и тщательно выбирать его членов. При этом только условии возможен искренний обмен мыслей. Зато с каким неизъяснимым наслаждением мы позволяли себе в наших собраниях говорить откровенно, не боясь того, что наши слова плохо поймут, перетолкуют, и говорить так нс только на политические, но и на всякие темы. Наш родной язык так легко приспособлялся к выражению истины, идеи свободы, и человеческого достоинства; он облагораживался, выражая благородные и возвышенные мысли.

Было бы ошибкой думать, что во время этих тайных собраний составляли заговоры; заговорами вовсе не занимались. Если кто из членов общества и думал раньше об этом, он скоро увидел бы, что здесь никакие заговоры немыслимы. Обыкновенно начинали с жалоб на то, что общество неспособно начать какое-либо серьезное дело. Затем разговор переходил на политику вообще, на положение России, на настроения, обременяющие се, на злоупотребления, разъедающие ее, наконец, на ее будущие судьбы: как бы оно ни было отдалено, все же, даже и для России наступит лучшее будущее. Обсуждали европейские события и с радостью приветствовали успехи цивилизованных стран на пути к свободе. Если я когда-нибудь жил жизнью существ, сознающих свое назначение и желающие его выполнить, то именно в эти редкие часы общения с людьми, одушевленными разумным и самоотверженным энтузиазмом на пользу ближнего.

Понятно, и в тех разговорах, которые приходилось вести с посторонними членами тайного общества, они, решившись свободно мыслить, говорили так же свободно. но при этом они выражались обыкновенно с достоинством, хотя и не боялись, что слова их могут возбудить в ком-нибудь неудовольствие, кого-нибудь задеть или же скомпрометировать их в глазах правительства.

Если бы это было им разрешено, они и писали бы точно так же. Виноваты ли они, если в глазах развратных и огрубелых людей принципы нравственности являлись разрушительным, вредным и дерзким вызовом.

Николай Тургенев (1789-1871) экономист.

Показание № 84

Военные события, тяжести походя, заграничные наблюдения, интерес к родной действительности — все это должно было чрезвычайно возбуждать мысли; эстетические наблюдения отцов должны были превратиться в более определенное и практическое стремление быть полезными. Легко понять, в каком виде должна была представиться окружающая действительность, как только эти люди стали вникать в нее. Она должна была представить им самую мрачную картину: рабство, неуважение к правам личности, презрение общественных интересов — все это должно было удручающим образом подействовать на молодых наблюдателей, производить в них уныние; но они были слишком возбуждены, чтобы уныние могло их заставить складывать руки.

Один из немногих невоенных участников движения 14 декабря — Кюхельбекер на допросе верховной следственной комиссии откровенно признавался, что главной причиной, заставившей его принять участие в тайном обществе, была скорбь его об обнаружившейся в народе порче нравов как следствии угнетения. «Взирая, — говорит он, — на блистательные качества, которыми Бог одарил русский народ, единственный на свете по славе и могуществу, по сильному и мощному языку, которому пет подобного в Европе, по радушию, мягкосердечию, я скорбел душой, что все это задавлено, вянет и, быть может, скоро падет, не принесши никакого плода в мире". Это важная перемена, совершившаяся в том поколении, которое сменило екатерининских вольнодумцев; веселая космополитическая сентиментальность отцов превратилась теперь в детях в патриотическую скорбь. Отцы были русскими, которым страстно хотелось стать французами; сыновья были по воспитанию французы, которым страстно хотелось стать русскими. Вот и вся разница между отцами и детьми. Настроением того поколения, которое сделало 14 декабря, и объясняется весь ход дела.

Василий Ключевский (1841-1911), историк.

Показание № 85

Инсургентов было до 2000 человек, окруженных целыми массами сочувствующей им "черни". Такие силы в руках одного вождя могли решить все дело тем более, что из рядов правительственных войск постоянно приходили от солдат советы продержаться до ночи, а тогда и они перейдут на сторону восставших. Но тут-то и обнаружилась в рядах инсургентов полная дезорганизация. Ждали диктатора,он не появился. Не было единства действий, единства распоряжения. Наступил вечер, вечер декабрьский, холодный, солдаты утомились, озябли, проголодались, а А. Трубецкой все не являлся.

Перед инсургентами показались жерла пушек. В качестве прикрытия к ним был поставлен взвод кавалергардов под командою, опять обстоятельство, Которе могло бы иметь решающее значение, члена тайного общества, бывшего накануне на революционных совещаниях у Рылеева, поручика кавалергардского полка Анненкова... Артиллерийсая прислуга, как это тут же обнаружилось, не хотела вначале стрелять по своим... Перейди в этот момент инсургенты в наступление, и при создавшемся положении орудия легко могли очутиться в их руках, а тогда дело, конечно, приняло бы другой оборот.

Но за отсутствием единого ответственного руководителя, распорядиться было некому, а при таких обстоятельствах неизбежно должно было случиться то именно, что и случилось в действительности...

За первым выстрелом орудий последовал второй, третий, четвертый, и на этот раз картечь делала свое губительное дело в самой гуще инсургентов и народа. Все бросились бежать врассыпную. Михаил Бестужев хотел построить остатки своих войск на льду Невы и броситься с ними на Петропавловскую крепость, но по ним стали стрелять ядрами, и в довершение лед не выдержал тяжести массы народа и проломился. Раздались крики "тонем”. Трагедия приходила к концу. Лейб-гренадеры и моряки стали бежать по узкой Галерной улице. Но и туда послали орудия, которые открыли продольный огонь... Насколько в течение целого дня в правительственном стане было растерянности и нерешительности, настолько теперь в нем было силы и энергии.

Василий Богучарский (Яковлев) (1861-1915) историк.

Показание № 86

Как могли подобные люди родиться и вырасти в России, в среде дворянства, которое не знало других традиций, кроме самого отвратительного холопства перед царем и самого варварского деспотизма по отношению к крестьянам — своим рабам, которое всеми своими интересами, всем своим существованием противоречило свободе и гуманности. Если бы в этой среде случилось несколько исключений, в этом не было бы ничего удивительного; но что несколько сот человек, родившихся, живших в привилегированной обстановке и занимавших более или менее блестящие и доходные места в обществе, принесли себя в жертву, отдали себя на заклание, чтобы, уничтожить привилегии и освободить своих рабов, вот чего никогда не видано было ни в одной стране и что действительно имело место в России. Как объяснить это странное явление? Я его объясняю себе варварской нетронутостью их натуры. Они еще нс были развращены длительным влиянием буржуазной цивилизации Запада, не имели времени пресытиться ею...

Михаил Бакунин (1814-1876) идеолог анархизма.

Показание № 87

В личной жизни своей Николай I не представляет собой исключения в роду Романовых. И при нем во всей силе остаются те нравы, какие издавна прочно укоренились в доме Романовых. Если век Екатерины или Елизаветы Петровны своим бесшабашным, подчеркнутым каким-то цинизмом и распутством весьма успешно бил все рекорды, установленные при дворе Людовиков XIV и XV, если Екатерина и Елизавета навсегда связали свое имя с этой особой, юнкерской, какой-то ухарской, мозги набекрень развращенностью, и прославили этим свое имя, то Николай Павлович имеет все права обижаться за невнимание к нему. Он, со своей стороны, всемерно старался проявить себя и в этой области не менее, чем та же Екатерина. Вина не его, а только неблагодарного потомства в том, что имя Николая не сделалось в этой области нарицательным. Только жестокость Николая Палкина могла затмить эти его заслуги.

Среди хранящихся в Пушкинском доме в Петербурге материалов Добролюбова, не пропущенных царской цензурой, имеется статья, которая так и называется «Разврат Николая Павловича и его приближенных любимцев».

Всякому известно, что Николай пользовался репутацией неистового рушителя девических невинностей, рассказывает Н.А. Добролюбов. Можно сказать, что нет и не было при дворе ни одной фрейлины, которая была бы взята ко двору без покушения на ее любовь со стороны или самого государя, или кого-нибудь из его августейшего семейства... Обыкновенный порядок был такой: брали девушку знатной фамилии в фрейлины, употребляли ее для услуг благочестивейшего самодержавнейшего императора нашего, а затем императрица Александра начинала сватать обесчещенную девушку за кого-нибудь из придворных женихов.

Любопытная черта нравов того времени. Жениться на любовнице императора это считалось не только наилучшим путем к придворной карьере, но еще и честью. Иной взгляд очень редок. Когда, например, очередную "жертву" Николая Павловича, дочь барона Фредерикса, выдали замуж за полковника лейб-гвардии гусарского полка Никитина, и муж позволил себе упрекать жену за предшествовавший свадьбе ее роман с венценосцем, мужа, по жалобе жены, немедленно сослали, и только после того, как его жене надоел петербургский климат и она уехала развлекаться за границу, не в меру требовательному супругу было разрешено вернуться в Петербург.

Жалобы представляли собой исключение. Обычно же порядки такого рода считались вполне нормальными. Когда некая фрейлина Рамзай, дочь финляндского генерал-губернатора, позволила себе уклониться от обычных знаков внимания императора Николая и заперла на ключ двери своей спальни, ее отец был немедленно устранен от должности генерал-губернатора.

Ошеломительные карьеры, дающие любимцам государя власть над миллионами верноподданных, легко и просто создаются в царствование Николая путем услуг по женской части.

Наружность Николая, прятавшегося от России плотной стеной тайной полиции, составленной из филеров, битых офицеров и воров, пойманных на краже казенных денег, Герцен рисует чертами незабываемыми. Николай, превративший всю Россию в острог, свирепый часовой в ботфортах, со свинцовыми пулями вместо глаз, с бегущим назад малайским лбом и звериными выдающимися вперед челюстями... Он заводит бесконечные интрижки в театрах, где появляется в уборных актрис. На этих театральных амурах царя делает свою карьеру заботящийся об их интересах директор театров Гедеонов. Николай ездит с той же целью и в Смольный монастырь, и так как здесь его амурам помогает начальница института для благородных девиц графиня Адлсрберг, то ее сын, сотоварищ Николая в их похождениях, делает блестящую карьеру. По началу он назначен адъютантом Николая, а затем министром двора. Николай ездит по маскарадам, устраивает ряд веселых интрижек и пышную карьеру делает А.Ф. Орлов, которому надлежит при таких поездках наблюдать за местностью и охранять покой самодержца.

Сохранились рассказы современников, красочно описывающие те меры, какие применял глава Третьего отделения, гроза всей России, граф Клейнмихель с целью покрепче привязать Николая к своей жене. Николая было решено объявить отцом клейнмихелевых детей, дабы этим путем укрепить государево внимание и благосклонность. Но детей у Клейнмихелей не было. Способ, какой они придумали в виду этой причины, по сообщаемым Добролюбовым сведениям, был классически прост. Графиня Клейнмихель надевала на себя "подвязное брюхо", чтобы показать свою беременность. В свое время графиню объявляли больной, потом приносили ей разысканного на стороне младенца, и все оказывалось в порядке. Николай горячо благодарил усердного Клейнмихеля за то, что он так услужливо воспитывает незаконных царских детей. К этому способу прибегали не раз. Общее количество фабрикатов, поддельных детей такого рода, свелось к числу 8: пять сыновей и три дочери.

Во всех этих многочисленных и типично-казарменных амурных похождениях Николая I чрезвычайно отчетливо проявляется, что перед нами не просто похождения савраса без узды, но разгул и разврат именно его императорского величества, самодержца всероссийского. Такова сущность его манеры ухаживать. Любой комплимент по адресу смазливенькой дамы произносится Николаем I так авторитетно и увесисто, как будто под ним следует подпись: Дан в городе Санкт-Петербурге, в лето от рождества Христова 1851-е, царствования же нашего в 26-е...

Эти цифры, указание лет в данном примере не случайны. Именно в этом, 1851 году Николай I на дворянском балу встретил 18-летнюю красавицу Жадимировскую. Встреча оказалась чревата последствиями. В порядке высочайшей милости Николай I не только соизволил сказать Жадимировской несколько комплиментов, но и запомнил ее, и в обычном порядке до ее сведения было доведено о чувствах, какие его величество изволит питать по ее адресу. Ко всеобщему изумлению, Жадимировская, незадолго до того выданная замуж за нелюбивого мужа, вместо того, чтобы возликовать, резко уклонилась от амурных предложений царственного селадона. Горе несчастной ! Злобный, высокомерный, желчный Николай I сумеет отомстить наивной женщине, посмевшей — вы подумайте! — уклониться от объятий его величества.

Иван Василевский российский историк.

Работал в конце XIX, началеХХ вв.

Показание № 88

О повышенной эротической чуткости и отзывчивости Пушкина единогласно говорят все отклики современников.

«В Лицее он превосходил всех чувственностью, а после, в свете, предался распутствам всех родов, проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий. Должно дивиться, как и здоровье, и талант его выдержали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались и частые гнусные болезни, низводившие его часто на край могилы. Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы. У него господствовали только две стихии: удовлетворение чувственным страстям и поэзия; и в обеих он. ушел далеко. В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств, и он полагал даже какое-то хвастовство в отъявленном цинизме по этой части: злые насмешки, часто в самых отвратительных картинах, над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над родственными привязанностями, над всеми отношениями общественными и семейными — это было ему нипочем, и я не сомневаюсь, что для едкого слова он иногда говорил даже более и хуже, нежели в самом деле думал и чувствовал... Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными дамами и прелестницами петербургскими, Пушкин представлял тип самого грязного разврата».

Автор этих строк — холодный, чопорный бюрократ, барон (впоследствии граф) МА. Корф — знал родителей Пушкина, учился с ним в одном классе, постоянно встречал его в различных петербургских гостиных и некоторое время снимал квартиру в том доме, где жил недавно обвенчавшийся и мечтавший остепениться поэт... Показания лиц, душевно близких к поэту, разумеется, гораздо мягче и выдвигают на первый план более симпатичные черты...

Алексей Николаевич Вульф приятель, собутыльник и сосед по имению дополняет в своем дневнике этот беглый портрет: Пушкин говорит очень хорошо; пылкий, проницательный ум обнимает быстро предметы; но эти же самые качества причиною, что его суждения о вещах иногда поверхностны и односторонни. Нравы людей, с которыми встречается, узнает он чрезвычайно быстро; женщин же он знает, как никто. Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими большое влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного.

А вот воспоминания женщины тем более драгоценные, что из всей многоликой толпы красавиц, которым Пушкин посвящал свои помыслы, только две удосужились описать свои встречи и беседы с ним...

«Трудно было с ним вдруг сблизиться, — рассказывает Анна Петровна Керн. — Он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен; и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту... Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-либо приятно волновало его. Когда же он решался быть любезным, то ничего не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью ее речи...

Живо воспринимая добро, Пушкин не увлекался им в женщинах; его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота. Кокетливое желание ему понравиться привлекало внимание поэта гораздо более, чем истинное глубокое чувство, им внушенное; сам он почти никогда не выражал чувств; он как бы стыдился их, и в этом был сыном своего века».

Теоретическое пренебрежение к женщине и к любви на практике ведет с необходимостью к половой распущенности. Покорный своей страстной природе, Пушкин принес много жертв Афродите Общенародной. В этом нет ничего неожиданного, особенно если вспомнить нравы и привычки среды, к которой он принадлежал. Гораздо удивительнее, что ему ни разу и ни при каких обстоятельствах не пришло в голову усомниться в естественности и законности представленного мужчине права покупать женское тело за деньги...

После ссылки и до самой кончины Пушкин находился под бдительным надзором жандармов и полиции. Но на его галантные похождения начальство глядело сквозь пальцы...

Говорят, ревность сгубила Пушкина. Это мнение, конечно, справедливо, но требует некоторых оговорок.

Ревность Пушкина нельзя сопоставлять с ревностью Отелло, как это неоднократно делалось. Венецианский мавр был доверчив и слеп. Сперва верил в любовь своей жены, потом поверил в ее измену. Пушкин, напротив, при необычайно ревнивом нраве и большой подозрительности, не допускал мысли, что Наталья Николаевна изменила ему с Дантесом. Но он не мог не видеть, что она держит себя недостаточно тактично и осторожно с дерзким молодым кавалергардом. И это зрелище было для него нестерпимо. Отвергая правдивость городских толков о падении Натальи Николаевны, он приходил в бешенство, когда отзвуки их достигали его слуха. Наталья Николаевна не умела поставить наглеца на надлежащее место. В таком случае, это сделает он, ее муж!

В ухаживаниях Дантеса, пусть неудачных, он видел личное для себя оскорбление. Еще бы! Ведь по собственному опыту он знал, что можно волочиться за женщиной совершенно спокойно и цинично, без тени уважения к ней;и он хорошо помнил, что роль обманутого мужа (такая трагическая по существу) навеки останется смешною в людских глазах. Вероятно, ему приходили на память фигуры А.Л. Давыдова, Ризнича, Воронцова, Керна, Закревского и других злополучных супругов, которых жены обманывали при его собственном участии или при участии его друзей. И он дал себе слово не уподобиться даже в глазах света этим жалким людям. Его положение напоминало отчасти положение Мольера, который после стольких насмешек над рогатыми мужьями, должен был сам принять рога, которыми наделила его Арманда Бежар. Но камер-лакей Людовика XIV проявил больше покорности судьбе, нежели камер-юнкер Николая I.

Петр Губер (1886-1941) писатель.

Показание № 89

Хотел я сказать, во-первых, что в нашем обществе сложилось твердое, общее всем сословиям и поддерживаемое ложной наукой убеждение в том, что половое общение есть дело необходимое для здоровья и что так как женитьба есть дело не всегда возможное, то и половое общение вне брака, не обязывающее мужчину ни к чему, кроме денежной платы, есть дело совершенно естественное и потому долженствующее быть поощряемым. Убеждение это до такой степени стало общим и твердым, что родители, по совету врачей, устраивают разврат для своих детей; правительства, единственный смысл которых состоит в заботе о нравственном благосостоянии своих граждан, учреждают разврат, то есть регулируют целое сословие женщин, долженствующих погибать телесно и душевно для удовлетворения мнимых потребностей мужчин, а холостые люди с совершенно спокойной совестью предаются разврату.

И вот я хотел сказать, что это нехорошо, потому что не может быть того, чтобы для здоровья одних людей можно бы было губить тела и души других людей, так же как не может быть того, чтобы для здоровья одних людей нужно было пить кровь других.

Вывод же, который, мне кажется, естественно сделать из этого, тот, что поддаваться этому заблуждению и обману не нужно. А для того, чтобы не поддаваться, надо, во-первых, нс верить безнравственным учениям, какими бы они ни поддерживались мнимыми науками, а во-вторых, понимать, что вступление в такое половое общение, при котором люди или освобождают себя от возможных последствий — его детей, или сваливают всю тяжесть этих последствий на женщину, или предупреждают возможность рождения детей, — что такое половое общение есть преступление самого простого требования нравственности, есть подлость, и что потому холостым людям, не хотящим жить подло, надо не делать этого.

Для того же, чтобы они могли воздержаться, они должны кроме того что вести естественный образ жизни:не пить, не объедаться, не есть мяса и не избегать труда (не гимнастики, а утомляющего, не игрушечного труда), не допускать в мыслях своих возможности общения с чужими женами, так же как всякий человек не допускает такой возможности между собой и матерью, сестрами, родными, женами друзей.

Доказательство же того, что воздержание возможно и менее опасно и вредно для здоровья, чем невоздержание, всякий мужчина найдет вокруг себя сотни.

Это первое.

Второе то, что в нашем обществе, вследствие взгляда на любовное общение не только как на необходимое условие здоровья и на удовольствие, но и как на поэтическое, возвышенное благо жизни, супружеская неверность сделалась во всех слоях общества (в крестьянском особенно, благодаря солдатству) самым обычным явлением.

И я полагаю, что это нехорошо. Вывод же, который вытекает из этого, тот, что этого не надо делать.

Для того же, чтобы не делать этого, надо, чтобы изменился взгляд на плотскую любовь, чтобы мужчины и женщины воспитывались бы в семьях и общественным мнением так, чтобы они и до и после женитьбы не смотрели на влюбление и связанную с ним плотскую любовь как на поэтическое и возвышенное состояние, как на это смотрят теперь, а как на унизительное для человека животное состояние, и чтобы нарушение обещания верности, даваемого в браке, казнилось бы общественным мнением по крайней мере так же, как казнятся им нарушения денежных обязательств и торговые обманы, а не воспевалось бы, как это делается теперь, в романах, стихах, песнях, операх и т.д.

Это второе.

Третье то, что в нашем обществе, вследствие опять того же ложного значения, которое придано плотской любви, рождение детей потеряло свой смысл и, вместо того, чтобы быть целью и оправданием супружеских отношений, стало помехой для приятного продолжения любовных отношений, и что потому и вне брака и в браке, по совету служителей врачебной науки, стало распространяться употребление средств, лишающих женщину возможности деторождения, или стало входить в привычку и обычай то, чего не было прежде и теперь еще нет в патриархальных крестьянских семьях: продолжение супружеских отношений при беременности и кормлении...

В нашем обществе, в котором дети представляются или помехой для наслаждения, или несчастной случайностью, или своего рода наслаждением, когда их рождается вперед определенное количество, эти дети воспитываются не в виду тех задач человеческой жизни, которые предстоят им как разумным и любящим существам, а только в виду тех удовольствий, которые они могут доставить родителям. И что вследствие этого дети людей воспитываются как дети животных, так что главная забота родителей состоит не в том, чтобы приготовить их к достойной человека деятельности, а в том (в чем поддерживаются родители ложной наукой, называемой медициной), чтобы как можно лучше напитать их, увеличить их рост, сделать их чистыми, белыми, сытыми, красивыми (если в низших классах этого не делают, то только по необходимости, а взгляд один и тот же). И в изнеженных детях, как и во всяких перекормленных животных, неестественно рано появляется непреодолимая чувственность, составляющая причину страшных мучений этих детей в отроческом возрасте. Наряды, чтения, зрелища, музыка, танцы, сладкая пища, вся обстановка жизни, от картинок на коробках до романов и повестей и поэм, еще более разжигают эту чувственность, и вследствие этого самые ужасные половые пороки и болезни делаются обычными условиями вырастания детей обоего пола и часто остаются и в зрелом возрасте...

В нашем обществе, где влюбление между молодыми мужчиной и женщиной, имеющее в основе все-таки плотскую любовь, возведено в высшую поэтическую цель стремлений людей, свидетельством чего служит все искусство и поэзия нашего общества, молодые люди лучшее время своей жизни посвящают:мужчины на выглядывание, приискивание и овладевание наилучшими предметами любви в форме любовной связи или брака, а женщины и девушки — на заманивание и вовлечение мужчин в связь или брак.

И от этого лучшие силы людей тратятся не только на непроизводительную, но на вредную работу. От этого происходит большая часть безумной роскоши нашей жизни, от этого — праздность мужчин и бесстыдство женщин, не пренебрегающих выставленным по модам, заимствуемым от заведомо развратных женщин, вызывающим чувственность частей тела.

И я полагаю, что это нехорошо.

Нехорошо это потому, что достижение цели соединения в браке или вне брака с предметом любви, как бы оно ни было опоэтизировано, есть цель, недостойная человека, так же как недостойна человека представляющаяся многим людям высшим благом цель приобретения себе сладкой и изобильной пищи...

Мне казалось, что не согласиться с этими положениями нельзя, во-первых, потому, что положения эти вполне согласны с прогрессом человечества, всегда шедшем от распущенности к большей и большей целомудренности, и с нравственным сознанием общества, с нашей совестью, всегда осуждающей распущенность и ценящей целомудрие; и, во-вторых, потому, что эти положения суть только низбежные выводы из учения Евангелия, которые мы или исповедуем, или, по крайней мере, хотя и бессознательно, признаем основой наших понятий о нравственности.

Но вышло нс так.

...Церковные, называющие себя кристианскими, учения по отношению ко всем проявлениям жизни вместо учения идеала Христа поставили внешние определения и правила, противные духу учения. Это сделано по отношению власти, суда, войска, церкви, богослужения, это сделано и по отношению брака: несмотря на то, что Христос нс только никогда не устанавливал брака, но уж если отыскать внешние определения, то скорее отрицал его (оставь жену и иди со мной), церковные учения, называющие себя христианскими, установили брак как христианское учреждение, то есть определили внешние условия, при которых плотская любовь может для христианина будто бы быть безгрешною, вполне законною.

Но так как в истинном христианском учении нет никаких оснований для учреждения брака, то и вышло то, что люди нашего мира от одного берега отстали и к другому не пристали, то есть не верят, в сущности, в церковные определения брака, чувствуя, что это учреждение не имеет оснований в христианском учении, и вместе с тем не видят перед собой закрытого церковным учением идеала Христа, стремления к полному целомудрию и остаются по отношению к браку без всякого руководства. От этого-то и происходит то, кажущеся странным, явление, что у евреев, магометан, ламаистов и других признающих религиозные учения гораздо низшего уровня, чем христианское, но имеющих точные внешние определения брака, семейное начало и супружеская верность несравненно тверже, чем у так называемых христиан.

У тех есть определенное наложничество, многоженство, ограниченное известными пределами. У нас же существует полная распущенность и наложничество, многоженство и многомужество, не подчиненное никаким определениям, скрывающееся под видом воображаемого единобрачия.

Только потому, что над некоторой частью соединяющихся совершается духовенством за деньги известная церемония, называемая церковным браком, люди нашего мира наивно или лицемерно воображают, что живут в единобрачии.

Христианского брака быть не может и никогда не было, как никогда не было и не может быть ни христианского богослужения (Мф. 5,5-12; Иоанн. 4,21), ни христианских учителей и отцов (Мф. 23,8- 10), ни христианской собственности, ни христианского войска, ни суда, ни государства. Так и понималось это всегда истинными христианами первых и последующих веков.

Идеал христианина есть любовь к богу и ближнему, есть отречение от себя для служения богу и ближнему; плотская же любовь, брак, есть служение себе и потому есть; во всяком случае, препятстие служению богу и людям, а потому с христианской точки зрения падение, грех...

Неправда то, что мы не можем руководствоваться идеалом Христа, потому что он так высок, совершенен и недостижим. Мы не можем руководиться им только потому, что мы сами себе лжем и обманываем себя.

Ведь если мы говорим, что нужно иметь правила более осуществимые, чем идеал Христа, а то иначе мы, не достигнув идеала Христа, впадем в разврат, мы говорим не то, что для нас слишком высок идеал Христа, а только то, что мы в него не верим и не хотим определять своих поступков по этому идеалу.

Говоря, что, раз павши, мы впадем в разврат, мы ведь этим говорим только, что мы вперед уже решили, что падение с неровней не есть грех, а есть забава, увлечение, которое необязательно поправить тем, что мы называем браком. Если же бы мы понимали, что падение есть грех, который должен и может быть искуплен только неразрывностью брака и всей той же деятельностью, которая вытекает из воспитания детей, рожденных от брака, то падение никак не могло бы быть причиной впадения в разврат...

«Человек слаб, надо дать ему задачу по силам», — говорят люди. Это все равно, что сказать: «Руки мои слабы, и я не могу провести линию, которая была бы прямая, то есть кратчайшая между двумя точками, и потому, чтоб облегчить себя, я, желая проводить прямую, возьму за образец себе кривую или ломаную. Чем слабее моя рука, тем нужнее мне совершенный образец».

Нельзя, познав христианское учение идеала, делать так, как будто мы не знаем его, и заменить его внешними определениями. Христианское учение идеала открыто человечеству именно потому, что оно может руководить его в теперешнем возрасте. Человечество уже выжило период религиозных, внешних определений, и никто уже не верит в них...

Плавающему недалеко от берега можно было говорить: держись того возвышения, мыса, башни и т.п.

Но приходит время, когда пловцы удалились от берега, и руководством им должны и могут служить только недостижимые светила и компас, показывающий направление. А то и другое дано нам.

Лев Толстой (1828-1910) писатель.

Показание № 90

Пушкин и Лермонтов не боялись женщин и любили их. Пушкин, доверявший своей натуре, любил много раз и всегда воспевал тот род любви, которому он предавался в данную минуту... Не лучше обстоит дело и с Лермонтовым. Он всегда бранил женщин, но... больше всего на свете любил их — и опять-таки не женщин какого-нибудь определенного типа и душевного склада, а всех интересных и увлекательных женщин: дикую Беллу, милую Мери, Тамару, словом, без различия племен, наречий, состояний... Каждый раз, когда Лермонтов любит, он уверяет, что его любовь очень глубокая и нравственна, и так горячо и искренно об этом рассказывает, что совестно его судить.

Один Владимир Соловьев не побоялся выступить с обличениями. Он и Пушкина и Лермонтова привлекал к ответственности по поводу нарушения различных правил морали и даже утверждал, что это не он сам судит, что он только глашатай судьбы. И Лермонтов, и Пушкин заслужили смерти своим легкомыслием. Но кроме Вл. Соловьева, никто не тревожил памяти великих поэтов. Граф Толстой, разумеется, не в счет. Граф Толстой не может простить Пушкину его распутной жизни и даже для приговора не считает нужным обращаться к судьбе за се согласием. У Толстого мораль достаточно сильна, чтобы справиться даже с таким великаном, как Пушкин, и обходиться без всяких союзников... Если бы приговоры Толстого приводились в исполнение давно были бы уже разрушены все памятники, поставленные Путину. И главное за пристрастие поэта к вечно женственному. В таких случаях Толстой неумолим. Он понимает и признает еще любовь, которая имеет своей целью основание семьи. Но не больше. Любовь Дон-Жуана кажется ему смертным грехом. Помните рассуждения Левина по поводу падших, но милых созданий и пайка? Левин затыкает глаза и уши, чтоб только не слышать рассказов Стивы Облонского. И негодует, возмущается, забывает даже обязательное для него сострадание к падшим, которых он грубо называет тварями. С представлением о вечно женственном у Толстого неразрывно связана мысль о соблазне, грехе искушении, о великой опасности. А раз опасность, следовательно, прежде всего нужно остерегаться, то есть по возможности дальше держаться. Но ведь опасность — это дракон, который приставлен ко всему, что бывает важного, значительного, заманчивого на земле. И ведь затем, как человек ни оберегайся, рано или поздно судьбы ему не миновать: придется столкнуться с драконом. Это ведь аксиома.

Пушкин и Лермонтов любили опасность и потому смело подходили к женщинам. Они дорогой ценой заплатили за свою смелость — зато жили легко и свободно. В сущности, если бы они захотели заглянуть в книгу судеб, то смогли бы предотвратить печальную развязку. Но они предпочитали без проверки полагаться на свою счастливую судьбу.