«Афганистан — ящик Пандоры, источник разногласий»

«Афганистан — ящик Пандоры, источник разногласий»

Наш собеседник: Юрий Львович Кузнец (1931–2006). Профессор, доктор исторических наук профессор, писатель. В 1979–1987 гг. работал в Афганистане политическим советником при ЦК НДПА.

— Юрий Львович, чем был для нас интересен и выгоден Афганистан?

— Это был наш ближайший южный сосед, граничащий с Туркменией, Узбекистаном и с Таджикистаном. Дружеские, добрососедские отношения у нас с ним установились очень быстро — в основе этих отношений лежала адресованная молодым советским дипломатам инструкция Ленина, его переписка с афганским руководством, где говорилось, что у вас — один строй, у нас — другой строй, но это не должно помешать нашим связям.

— Наверное, сразу были и какие-то конкретные действия?

— Да, мы оказали определенную помощь Афганистану, в частности авиацией — она обслуживалась советскими пилотами и помогала правительству в его бесконечных ссорax с мятежными племенами; уже в начале 1920-х годов было установлено регулярное воздушное сообщение… Относительно быстро установились взаимовыгодные экономические отношения: мы оказывали помощь в строительстве ключевых объектов афганской экономики, обучали офицерские кадры, гражданских специалистов для сельского хозяйства и промышленности, помогли освоить их небольшие залежи нефти. Афганистан производил до 9 миллионов тонн нефти в год, чего почти хватало для его нужд.

— То есть, как всегда, СССР односторонне помогал…

— Нет. Во время голода в Поволжье Афганистан в качестве дара доставил нам пол миллиона пудов зерна… А попасть из СССР в Индию, кроме как через Афганистан, было невозможно. Коминтерн организовал транзит своей агентуры, что сыграло огромную роль в становлении коммунистического движения в Индии, которое и сейчас имеет место. Для нас Афганистан имел большое политическое и стратегическое значение… Но главное, что мы хотели сделать Афганистан и наши отношения с ним эталоном для всех народов Среднего Востока и Центральной Азии. Лучших отношений с кем-либо из восточных стран у нас не было…

— То есть на протяжении шести десятилетий наши отношения развивались безоблачно?

— Один из знатоков Афганистана и Индии Андрей Евгеньевич Снесарев, генерал Русской армии и начальник Академии Генштаба РККА в 1919–1920 годах, писал в книге «Афганистан», что афганцы в силу племенных традиций и своей недисциплинированности никогда ни о чем друг с другом договориться не смогут. Они склонны не выполнять никаких обещаний! Афганистан — это ящик Пандоры, источник разногласий на всех уровнях. Говорят, что афганцы солидарны, когда нужно выступать за свободу родины, но это нельзя понимать в нашем смысле слова: если пуштун и таджик стреляли в англичан или в «шурави», то каждый косил глазом, не стреляет ли в него сосед?

Снесарев пишет, что не надо вступать в широкие экономические отношения с Афганистаном: афганцы возьмут в долг все, что им предложат, но так как отдавать им не из чего, то никогда ничего и не отдадут… Вывод автор сделал такой: единственное, чем нам Афганистан полезен, — это тем, что без него не попадешь в Индию. «Если хотите бить по Англии, то бейте по Индии!» Я бы также отметил Виталия Марковича Примакова…

— Это командир Червонного казачества, расстрелянный с Тухачевским?

— Это также и военный атташе СССР в Афганистане… Он составил карту страны, лучше которой нет до сих пор. На каждой местности написано: «хазарейцы», «таджики», «узбеки» — и эту карту, составленную Примаковым для себя в 1929 году, сегодня можно использовать без каких-либо коррективов. Это был блестящий военный писатель и прекрасный военный дипломат: даже в 1937 году его никто не упрекал ни за японскую командировку, ни за афганскую…

— Как развивались советско-афганские отношения во время Великой Отечественной войны?

— Афганистан был нейтральной страной, но в последние дни войны объявил войну Германии, что обеспечило ему место в ООН. 9 мая 1945 года афганские полицейские вошли в здание германского посольства, вскрыли его, изъяли бумаги и крупную сумму денег — все это было передано в фонд Советской военной администрации в Германии… Наши отношения не подвергались сомнению и после войны. Хотя Афганистан для нас несколько отступил в системе ценностей, но отношения были стабильные, экономическая составляющая не прерывалась.

— Что тем временем происходило в самом Афганистане!

— Ничего по-настоящему серьезного… Король Мухаммед Захир Шах, который вступил на престол еще юношей в 1933 году, был тот же. Но в 1973 году его родственник Дауд, реформатор правого толка, совершил переворот. У него хватило ума — или, наоборот, не хватило — вступить в партнерские отношения с НДПА. Кармаль и Тараки были членами парламента, возглавляли там свои фракции… Дауд совершил визит в СССР, был хорошо принят, заверил, что Афганистан будет идти по прогрессивному пути, и отношения продолжали развиваться до 27 апреля 1978 года…

— Почему же произошла Саурская революция? Зачем нам она была нужна?

— Ошибаются те, кто видит здесь «руку Москвы». Мой друг, работавший в Кабуле, говорил, что революция оказалась настолько внезапной, что посол долго не осмеливался послать сообщение об этом в Москву. Наши спецслужбы оказались более осведомленными, хотя и для них это была неожиданность.

— Как же это все произошло?

— Саурская революция была осуществлена в форме вооруженного переворота, что для афганцев не такое уж необычное дело, они его делать умеют. Началось восстание нескольких частей, преданных своим офицерам, которые и возглавили переворот. Танковые части под командованием капитана Ватанжара, впоследствии генерала, обстреляли королевский дворец, где находился Дауд со всем семейством. Повстанческая артиллерия и танки открыли шквальный огонь, самолеты — на борту одного находился известный революционный деятель старший сержант Гулабзой, нанесли «акробатический» удар по главному зданию дворца. Все было сделано не менее умело, чем когда войска Пиночета брали штурмом дворец Сальвадора Альенде, но там участвовали «воздушные акробаты» американского происхождения. Дворец, подвергнутый бомбардировке и огню, взяли быстро. Некоторые верные правительству войска пытались оказать сопротивление, но оно также было недолгим… Вот и вся революция!

— То есть народ в большинстве своем поддерживал восставших;?

— На Востоке тот, кто утвердился в королевском дворце или правительственном здании, овладел столицей, тот и поставил всех перед фактом. Психология, обычная для восточных государств: лучше быть на стороне тех, кто победил… Но если бы мы были заранее посвящены в планы революционеров, приняли бы участие в корректировке их первых документов, может быть, многих трагических событий и ошибок удалось бы избежать, а революция не оказалась бы перед теми проблемами, с которыми она не смогла справиться.

— Что, в частности, требовало корректировки?

— Прежде всего, генеральная линия. Даже у таких революций должна быть какая-то платформа: нужно знать, что сказать народу о власти, которая внезапно утвердилась. Афганцы никак не ожидали, что будут жить под красным флагом…

— Расчет был именно на красный флаг?

— Да, но только ни история нашей страны, ни ее опыт — в том числе опыт допущенных ошибок, — не были известны вождям Саурской революции. Они руководствовались упрощенным представлением, заимствовали не главное… Хафизулла Амин сказал: «Мы не повторим ошибку СССР, который затоптался на этапе строительства социализма. Мы построим социализм в течение нескольких ближайших лет». Отношение к СССР и у ТЪраки, и у Амина, и у Кармаля было предельно упрощенное… У меня хранится книжечка, которую опубликовало политуправление Афганской армии, — доклад о текущих проблемах. В речи Амина на 30 машинописных страниц приходилось более 30 цитат из Ленина и Сталина. Амин как бы хотел утопить собственные представления, свою концепцию в потоке цитат, которые с его точки зрения были священными для каждого революционера. Это прекрасно сочеталось с его наивным представлением о том, что за несколько лет можно обогнать СССР в деле строительства социализма.

— Как отнеслось к происшедшему советское руководство?

— Москва приняла факт к сведению и истолковала его как заслуживающий внимания с точки зрения дальнейших политических. После того как Афганистан стал революционной страной, все его нужды и проблемы обрушились на Москву… Между тем Международный отдел ЦК КПСС далеко не сразу согласился ознакомить с документами НДПА другие партии. Это очень интересно… А руководство НДПА рассчитывало при помощи КПСС вступить в международное коммунистическое движение в качестве партии, возглавляющей крупную страну.

Уточню, что народно-демократическая партия Афганистана возникла в 1965 году и с самого начала представляла собой единство и борьбу двух противоположностей. Была партия Тараки, она называлась «Хальк», что значит «народ», а Кармаль, известный оратор и публицист, создал фракцию, фактически отдельную партию, «Парчам» — «знамя». Саурская революция явилась результатом победы единой НДПА, но потом возник раскол по вопросу о том, кто сыграл булыную роль и, главное, кто поведет армию и страну дальше…

— В чем была принципиальная разница между фракциями!

— «Хальк», которая была больше, это прежде всего организация пуштунов, как называют себя афганцы. Большую часть ее составляла военная прослойка — это была в какой-то мере партия вооруженных сил. Здесь также было больше представителей трудящихся классов — рабочих, хотя вообще их в Афганистане очень мало. А в «Парчам» было больше интеллигенции, относительно больше представителей нацменьшинств… Объективно НДПА нуждалась в обеих фракциях или партиях, они были необходимы друг другу именно тем, чего в каждой йз них не хватало по отношению к другой… Однако нацменьшинства и пуштуны ненавидели друг друга: королевский двор с незапамятных времен сажал на командные места в национальных провинциях пуштунов, а массы бунтовали. К сожалению, Аллах не дал афганским революционерам силы для того, чтобы было подлинное единство. Это, кстати, передалось Кармалю, когда он стал главой Афганистана, хотя он и клялся Москве, что не потерпит межпартийной розни.

— Что изменилось отныне в наших межгосударственных отношениях?

— До 27 декабря 1979 года Афганистан развивался при участии большого количества наших военных и политических советников, но без присутствия советских войск. Вообще это было трагическое время. Сам я приехал в сентябре 1979 года и быстро ощутил нагнетание искусственной напряженности и в Кабуле, и в стране. Ночи были заполнены звуками, свидетельствовавшими о крупных операциях, проводимых соответствующими органами, слышались выстрелы, крики, завывали сирены новой афганской безопасности… Она называлась KAM — Коргаре Амниети Мили, Рабочая национальная безопасность, хотя при чем тут «рабочая»? Просто они нацепляли на себя из марксизма все что могли. А МВД почему-то называлось «царандой», что означает «разведка»… Как и во времена Французской революции, первыми жертвами оказывались представители трудящихся, а что касается политической стороны, то всю мощь своих спецслужб Тараки и Амин направили против своих товарищей по партии.

— Вы говорите о них как о единомышленниках…

— Конечно же, нет. Вся короткая послереволюционная история Амина — это непрерывная борьба за первое место в стране и в партии. Он оказался как бы в тени Тараки, который был известен в Афганистане не только как политик, но и как литератор… Но у меня создалось впечатление, что внезапный, быстрый успех революции и столь же быстрый и внезапный приход Тараки к власти — он был и Генсеком, и президентом — на него очень негативно подействовали. По-моему, его ментальность не выдержала такого превращения, и он впал в эйфорию. Об этом говорят и люди, которые встречались с ним как в Афганистане, так и в Москве…

— Известно, что внезапные взлеты порождают уверенность в собственном величии и непогрешимости, а также вызывают иллюзию всенародной любви…

— Вот и его ментальность не успевала за карьерным взлетом. В Москве ему сказали — если не ошибаюсь, в июле 1979 года, — что существует угроза заговора. Причем было сказано прямо — от кого. Но Тараки, сев в самолет, не нашел ничего лучшего, как сказать охране, которая состояла только из аминовской агентуры, что надо присматривать за Амином — как бы он не совершил переворота! Неудивительно, что вскоре после прилета в Кабул Тараки был задушен в своих апартаментах, его тело было брошено в машину и тайно похоронено…

— Народу сообщили о скоропостижной кончине лидера?

— Нет, Амин говорил корреспондентам, что товарищ Тараки тяжело болен. Когда те спрашивали, как Тараки себя чувствует, нельзя ли задать ему несколько вопросов, то Амин отвечал очень резко и грубо, мол, я сказал достаточно…

— У пас потом писалось, что Амин был американским агентом…

— Я в этом очень сомневаюсь. Это утверждение основано на одном лишь факте: после свержения у него в блокноте нашли запись, сделанную его рукой, что «телефон агента ЦРУ в Индии — такой-то». Но мало ли зачем ему была нужна такая информация? В общем, это ничего не значит, а других доказательств нет.

— Можно понять, что все содеянное было совершено в его личных целях?

— Да, беда, по-моему, в том, что в лице Амина к власти пришел диктатор «классического типа», помноженный на афганские политические традиции. Он был абсолютно нетерпим к коллегиальности, к элементарной демократии, не желал ни с кем делиться властью, даже со своим духовным отцом и начальником… Тараки был зверски убит в своем дворце в тот день, когда личному составу дворцовой гвардии вручали партийные билеты НДПА нового образца. Амин был человеком необыкновенной жестокости и необычайного властолюбия. Я думаю, именно в том и кроется причина всех тех немыслимых завихрений, которые он осуществлял в политике и в государственном строительстве…

— Когда же стало известно о смерти Тараки?

— Наверное, недели через две. После этого репрессии в стране усилились, они носили уже такой характер, что скрыть их масштабы было невозможно. Количество убитых товарищей по партии не поддавалось учету: многих даже сбрасывали с вертолетов, не говоря о тех, кого просто расстреливали без суда и следствия. В стране создалась высочайшая напряженность, источником которой был сам Амин, а не международная реакция, как это утверждалось…

— Как реагировал на происходящее западный мир, в частности — США?

— Амин, видимо, устраивал США тем, что стремительно загонял Афганистан в кризис, который сам он урегулировать не мог и, собственно, не хотел. Поэтому такой кампании наветов на Амина и такой дезинформации, какая потом пришлась на долю Кармаля, не говоря уже о Наджибулле, не было. Никакого осуждения режима Амина не было! Напротив, многие известные политологи, в частности, американские, попадавшие в Кабул в то время, беседовали с Амином как с реформатором, который хотя и ускоренными и жестокими методами действовал, но все-таки думал сделать Афганистан более современной страной.

— Но ведь в том, наверное, была объективная необходимость?

— Тезис — сделать Афганистан современной, процветающей страной, которая преодолеет свою отсталость и неразвитость, был, как известно, одним из основных в нашей пропаганде. Но здесь игнорировалась, может быть, самая важная вещь — это то, как его воспримет афганский менталитет.

— Разве афганский народ этого не воспринимал?

— Афганистан — одна из самых отсталых стран Азии. Но скажу на своем опыте: мне потребовалось несколько лет, чтобы понять — сами афганцы себя отсталыми не считают! Они не считают Афганистан неразвитой страной! А люди, которые учились в Москве, знающие окружающий мир, короче говоря, интеллигенты, как всегда занимали позицию, отличную от народа. Интеллигенты, которые приняли новый режим, выступали с таких позиций: мол, мы отсталые и должны одним скачком преодолеть нашу отсталость… Среди тех, кто так думал, были люди достаточно сведущие и умные. Даже первый реформатор Аманулла и король Захир Шах осуществляли кое-какие умеренные реформы.

— А кто считал иначе?

— Рядовой афганец — мелкий разносчик, дукандор и особенно крестьянин — они совершенно не считали, что Афганистан — отсталая страна, что они отсталые жители… Не было движения за просвещение, за грамотность. Открытие вузов и школ всегда было делом сверху, низы это воспринимали с недоумением: как так, женщин начинают учить наукам и грамоте? Вопрос о том, можно ли учить женщин, в общественном мнении всегда вызывал раздражение. Афганцы этого не хотели!

— Но разве подобное «неприятие реформ» на Востоке характерно только для Афганистана?

— Я не занимался Афганистаном специально и попал туда частично благодаря тому, что четыре года проработал в Йемене. Я считал, что какое-никакое понимание исламской страны у меня есть, но оказалось, что Йемен и Афганистан — совершенно разные страны… Сначала я обратил внимание, когда преподавал в каких-то вузах или выступал перед самими афганцами и говорил, что нужно преодолеть отсталость Афганистана, это никогда не вызывало восторга у аудитории. Никогда! Мы изначально были неправы в том пункте, который считался основополагающим: хотя Афганистан нуждался в прогрессе и в преодолении отсталости, но к этому выводу афганцы должны были прийти сами…

— Простите, но в каком веке они бы к этому сами пришли?

— Афганцы очень рано и быстро признали авиацию, стали прекрасными пилотами — и гражданскими, и военными, кстати. То, что звено Гулабзоя разбомбило именно главное здание в королевском комплексе, о чем-то говорит… Афганцы быстро признали преимущество автотранспорта. Большая часть афганских шоферов в моторах не разбиралась, но это были прекрасные водители — смелые, острожные, умелые… Они оценили химические удобрения, которые производились на комбинате, который мы построили. Они с удовольствием употребляли в пищу хлеб, выпеченный на построенном у них хлебокомбинате… То есть то, что они признают, с этим они уже не расстаются. Но когда речь идет о крестьянстве, то нас всех поразил тот факт, что, получив от государства землю бесплатно, многие из них каждый год продолжали слать в Индию переводы своим помещикам…

— Юрий Львович, объясните, пожалуйста, почему?

— Они никогда не забывали, что там живут хозяева, а Аллах не велел брать чужое. Кстати, в Йемене люди собирали пальмовые финики и тоже посылали за это деньги в страны, где сидели их помещики. Аргумент был такой: так идет от Аллаха — значит, все идет правильно! Этот аргумент меня очень поразил. Я думал, что им эти клочки земли надоели, что все это несправедливо, но мне говорили так: «Смотрите, вот кусок земли! У него есть хозяин, но он его не обрабатывает, а дает обработать арендатору. Арендатор сдает в субаренду… И получается, что маленький клочок кормит много народу». Аграрная реформа у них захлебнулась сразу. Во-первых, потому что проводилась насильственно, к чему население было не подготовлено — с точки зрения крестьян, происходящее было незаконно, расходилось с догмами шариата в частности. Потом землю поделили, но проблема воды, без которой проблему земли не решить, даже не поднималась. Из-за неприятия реформы она охватила лишь те земли, которые были расположены вокруг Кабула или других городов, где была армия.

— Армия была основной опорой революции?

— Да, потому что афганский режим — что при Тараки, что при Амине, что при Кармале — превращался в режим анклавного типа. Есть аэропорт или полевой аэродром, есть гарнизон — будут и попытки реформирования чего-то, вот и все…

— Все-таки режим Амина долго не просуществовал… Когда вы узнали, что в Афганистан будут введены наши войска?

— Без комментариев. Кому положено было знать, конечно, узнали об этом не за час… В одной из командировок я увидел на подступах к Кабулу нашу танковую колонну. Она двигалась медленно — дороги были незнакомы, а тут еще встречать эту колонну выбежало много женщин и детей, они вручали нашим танкистам цветы. Я спросил, почему они это делают, и мне сказали так: «Раз русские войска в Афганистане, значит, война, которая уже начала охватывать нашу страну, будет прекращена!» Помню, танкист головной машины спросил меня: «Дяденька, а до Кабула далеко?», и я ему с удовольствием сказал, что уже совсем рядом…

— Неужели все афганцы встречали наши войска с таким же энтузиазмом?

— Да нет, вскоре какой-то старик взял кремневое ружье и выпалил по танку. Его задержали, а йотом оказалось, что афганцы его обратно не берут. Затем еще долгое время его кормили в нашей воинской части, не зная, что с ним делать.

— Почему так произошло?

— Я сам, кстати, только потом понял значение этого эпизода. В силу своих междоусобиц, своих национальных разногласий, клановой несогласованности и вражды афганцы не сорганизовались. Ну один старик выстрелил в наш танк, какой-нибудь другой выкопал яму и заложил мину, третий отравил колодец… Не больше! Ведь и потом уже сложившиеся отряды мятежников почти никогда не действовали вместе. А вот друг в друга стрелять — это они готовы всегда… Однажды Захир Шаха, когда он жил в Риме, спросили: «Почему у вас нет единого командования моджахедов, почему они никогда не действуют крупными подразделениями?» Король сказал: «Это их большое достоинство, что они не способны вести борьбу вместе. Если бы они вели борьбу вместе, то русские бы всегда знали, что они собираются предпринимать». Афганцы ведь сами не знали, что они будут делать завтра, и это очень затрудняло наши действия.

— Советские войска входили в Афганистан, чтобы прекратить начинавшуюся войну. Этого не получилось, но можно ли было считать эту цель реалистичной?

— Действительно, часть нашего командования предполагала, что войска не будут вмешиваться в афганские дела, — просто встанут на границах, чтобы у Пакистана или у Ирана не было соблазна ввести свои войска… Кстати, эту задачу мы решили успешно. Хотя роль Пакистана и Ирана известна, но их войска не осмелились перейти границу. Переходили наемники, но это уже другое дело.

— А как вы узнали про штурм дворца Амина?

— Тут все было засекречено настолько, что даже посол не знал, что это была за стрельба… Все началось уже затемно, и звуки боя продолжались где-то два-три часа. Советские граждане, которые находились в Кабуле, лишь наутро узнали, что произошло. Это была спецоперация, которая была проведена успешно…

— Как вообще можно охарактеризовать тогдашнюю ситуацию в регионе!

— Это был декабрь 1979-го, в начале которого в Иране произошла Исламская революция, и американцы были выброшены с позором со всех позиций, которые они там завоевали. Пакистан уже тогда был союзником США, но до американских материальных и финансовых вливаний это был еще совсем не тот военизированный Пакистан, которым он стал впоследствии… В 1979 году американская мощь находилась не на земле, а на воде. Хотя американский флот был оснащен средствами нападения до предела, но все-таки флот — это не плавучий остров, а просто корабли, к тому же отделенные от Афганистана территориальными водами Индии, позиция которой всегда была более благосклонной в отношении СССР.

— Получается, США в этом регионе были тогда максимально ослаблены?

— Создалась уникальная ситуация — они не только были лишены плацдарма в чисто военном отношении, но еще и опозорены захватом американского посольства в Тегеране, публикацией всех секретных документов. Конечно, все это ослабило имидж американской мощи, хотя мощь была. И если бы наши войска действительно ограничились функцией защиты суверенитета Афганистана, то США было бы трудно что-то предпринять в ответ. Ведь для начала им надо было бы куда-то поставить ногу — найти сушу, с которой можно было бы действовать.

— То есть наша главная ошибка оказалась в том, что войска втянулись в боевые действия, чего делать было нельзя?

— Да, и такая точка зрения — не втягиваться в войну — была у Генштаба. Ее, в частности, отстаивал генерал Варенников. Я считаю, что перед ним надо просто снять шляпу или фуражку, потому как он, будучи главкомом Сухопутных войск, сумел доказать Горбачеву, у которого не было видения проблемы, что вывод войск — это единственная возможность для СССР. Что речи о достижении победы быть не может, потому что этого не может быть никогда. Думаю, Валентин Иванович рисковал своей карьерой, своей репутацией…

(25 декабря 2004 г.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.