5. ВОЙНА ПРЕЗИДЕНТА: 1964–1968 гг.

5. ВОЙНА ПРЕЗИДЕНТА: 1964–1968 гг.

С момента своего вступления на пост президента Линдон Джонсон, по словам человека, который хорошо его знал, решил, что он никогда не «потеряет» Южный Вьетнам. Учитывая те далеко идущие заявления, с которыми он выступал в 1961 году, такая позиция была вполне предсказуемой. Являясь порождением «холодной войны», она более всего отражала его требования к собственному воображаемому образу, что стало понятно практически мгновенно. Не прошло и двух дней с момента гибели Кеннеди, как посол Лодж, вернувшийся из Вьетнама, чтобы доложить о развитии ситуации после свержения Дьема, встретился с Джонсоном и кратко обрисовал удручающую ситуацию в стране. По его словам, политическая перспектива состояла в том, что передача власти преемнику Дьема не улучшит положения дел, а скорее, приведет к еще большим раздорам. В отношении военных перспектив он был убежден, что местная армия ненадежна и ей грозит опасность полного разгрома. Если Соединенные Штаты не станут принимать гораздо более активного участия в боевых действиях, Юг может быть потерян. Лодж прямо сказал новому президенту, что ему придется принимать трудные решения. Реакция Джонсона была мгновенной и весьма эмоциональной: «Я не собираюсь стать первым проигравшим войну президентом Соединенных Штатов». Согласно другим источникам, он ответил: «Я не собираюсь терять Вьетнам. Я не собираюсь стать президентом, который увидит, как Юго-Восточная Азия пойдет по пути Китая».

Пребывая в нервном напряжении, вызванном вступлением в должность, Джонсон чувствовал, что ему надо быть «сильным», доказать самому себе, что он здесь командует, а главное, превзойти по влиянию и авторитету братьев Кеннеди, как мертвого, так и живого. Он не испытывал сравнимого с этим по силе стремления проявлять мудрость и, прежде чем говорить, обдумывать возможные варианты. У него не было свойственной Дж. Ф. К. «двойственности мыслей», явного порождения присущего Кеннеди ощущения истории и некоторой склонности к размышлениям. Будучи сильным и деспотичным человеком, Джонсон был сам от себя без ума. На его политику в отношении Вьетнама оказывали воздействие три особенности характера: беспредельное и неутолимое самомнение; непостижимая способность беспрепятственно пользоваться должностными правомочиями и ставшее образом действий глубокое отвращение к любым идеям, которые противоречат его убеждениям.

После убийства Дьема по Южному Вьетнаму поползли слухи об урегулировании через принятие решения о нейтралитете страны. И не исключено, что на этом этапе Сайгон мог бы достичь соглашения с повстанцами, пусть и в присутствии американцев. Утверждалось, что в одной из передач нелегальной вьетконговской радиостанции предлагалось начать переговоры о прекращении огня. Во второй передаче прозвучало предложение урегулировать проблему с новым сайгонским президентом, лидером заговорщиков генералом Зыонгом Ван Минем, если тот откажется от сотрудничества с Соединенными Штатами. Эта передача была перехвачена службой наблюдения за иностранным радиовещанием, и ее содержание передали в Вашингтон. Жестких условий в предложениях не содержалось, по всей вероятности, это были просто попытки зондирования хаотической ситуации в Сайгоне, который внимательно наблюдал за реакцией Вашингтона. Ставший президентом, генерал «Большой» Минь, который действительно отличался высоким ростом (183 см), прежде был простым крестьянином-буддистом; он действовал из лучших побуждений и пользовался популярностью в народе, но не контролировал действия своих многочисленных соперников. Ходили слухи, что он рассматривает возможность контактов с Вьетконгом. После трех месяцев пребывания в должности президент Минь также стал жертвой переворота. Аналогичные слухи распускали и о преемниках Миня, сменявших друг друга в результате серии переворотов, что имели место на протяжении следующих нескольких месяцев. На американское противодействие всем попыткам зондирования почвы для вступления в переговоры с Вьетконгом оказывали серьезное влияние посольство США и его доверенные лица.

В это время генеральный секретарь ООН, бирманец У Тан, также изучал возможности создания в стране коалиционного правительства, которое поддерживало бы нейтральный статус Вьетнама. Хотя коалиция между непримиримыми врагами есть иллюзия, ее все же можно использовать для временного урегулирования. Но это не заинтересовало Вашингтон. Как не заинтересовало и довольно отчаянное предложение сенатора Мэнсфилда, выдвинутое в январе и состоявшее в том, чтобы дать зеленый свет уходу американцев через разделение самого Южного Вьетнама между Сайгоном и Вьетконгом. Хотя Джонсон требовал от своих советников «решений», подобные компромиссы с коммунистами его не устраивали.

Уже шла подготовка к силовому варианту развития событий. По возвращении из декабрьской командировки во Вьетнам Макнамара доложил, что если в пределах «следующих двух или трех месяцев» не удастся обратить вспять текущие тенденции, они «в лучшем случае приведут к нейтрализации страны, а скорее всего к созданию контролируемого коммунистами государства». Ставки на сохранение некоммунистического Южного Вьетнама настолько высоки, говорил он президенту, «что, на мой взгляд, нам, чтобы победить, надо по-прежнему прикладывать все усилия».

Необычайно высокие ставки стали новой формой самообмана. Позволить Северному Вьетнаму одержать победу значило придать небывалое воодушевление коммунистам во всех других регионах, ослабить повсюду доверие к США и способствовать тому, что в самой Америке начнется политическая неурядица. «Нью-Йорк таймс» подтвердила эту мысль в редакционной статье о вселяющем страх предзнаменовании: если падет Южный Вьетнам, в опасности окажутся все страны Юго-Восточной Азии — Лаос, Камбоджа, Бирма, Таиланд, Малайзия и Индонезия; «в целом, положение союзников в западной части Тихого океана станет весьма угрожающим»; Индия будет «охвачена с флангов»; стремление Красного Китая к гегемонии «чрезвычайно усилится»; по всему миру распространятся сомнения в способности Соединенных Штатов защитить другие страны от коммунистического давления; сильный импульс получат революционные движения; распространится стремление к нейтралитету, а вместе с ним и ощущение того, что будущее, возможно, — за коммунизмом. В течение восьми лет, с 1983 года, Вьетнам, к сожалению, находился под контролем коммунистов, но, за исключением Лаоса и Камбоджи, ни одно из этих пугающих предсказаний не сбылось.

К 1964 году прошло десять лет с того момента, когда после Женевской конференции Америка решила спасти Южный Вьетнам. Обстоятельства изменились. Советскому Союзу пришлось отступить во время Берлинского и Карибского кризисов; советское влияние на коммунистические партии европейских стран значительно уменьшилось; блок НАТО окреп. Почему же тогда на далекий и малозначительный Вьетнам делали столь высокую ставку? Коммунизм ведь утверждался в Европе, не вызывая той истерики, которую, казалось, усугубляла любая свежая новость из Азии. Если наступления коммунистов в других регионах внушали такой же страх, почему мы бросились в безрассудную атаку на Кубу, а во Вьетнаме топтались на месте? Возможно, потому, что это Азия, где американцы привыкли навязывать свою волю и направлять всю мощь своих ресурсов против людей, которых сенатор от штата Коннектикут Томас Додд мудро назвал «какой-то тысячей примитивных партизан». Потерпеть крах в Азии было недопустимо. Эта мысль заставляла Америку использовать свой потенциал и демонстрировать так называемую «надежность». Вопреки старой тактике, согласно которой наземную войну в Азии нельзя выиграть; несмотря на отрезвляющий опыт, полученный в Китае и Корее, а также опыт, обретенный французами в самом Вьетнаме, среди американского руководства преобладало именно такое мнение.

Напоминая уверенность британцев в том, что потеря американских колоний станет для них невероятной катастрофой, пророчества, в которых непомерно преувеличивались масштабы катастрофы в случае, если мы потеряем Вьетнам, способствовали тому, что ставки поднимались. Джонсон выразил эту чрезмерную реакцию в своем первоначальном сценарии отступления на рубеж Сан-Франциско; Раск присоединился в 1965 году, когда предупредил президента, что уход из Вьетнама «приведет к нашему краху и почти наверняка к катастрофической войне». В 1967 году он снова повторил эту мысль, когда во время пресс-конференции заговорил о «миллиарде китайцев, вооруженных атомным оружием». Военный корреспондент «Нью-Йорк таймс» Хэнсон Болдуин выразил ту же реакцию в 1966 году, когда написал, что уход из Вьетнама приведет к «политической, психологической и военной катастрофе» и будет означать, что Соединенные Штаты «решили сложить с себя полномочия великой державы» и «примирились с уходом из Азии и западной части Тихого океана». Страх тоже чудесным образом менял представления людей. «Я до смерти боюсь того, что мы уже на пути к атомной Третьей мировой войне», — заявил сенатор Джозеф Кларк, выступая в сенатском Комитете по международным отношениям.

Чтобы использовать в своих целях разобщенность Юга, Северный Вьетнам направлял через демаркационную линию подразделения регулярной армии. Дабы предотвратить крах сателлита Америки, президент Джонсон, его советники, а также Объединенный комитет начальников штабов пришли к заключению, что настал момент, когда нужно приступать к силовым действиям. Под этим подразумевалось нанесение воздушных ударов, хотя и присутствовало понимание неизбежности привлечения наземных сил. Гражданские и военные организации стали готовить оперативные планы, но, хотя ситуация в Сайгоне с каждым днем становилась все более опасной, военные действия нельзя было начинать, поскольку Джонсону вскоре предстояло принять участие в президентских выборах 1964 года. Его оппонентом был воинственный сенатор Барри Голдуотер, и Джонсону пришлось выступать в качестве кандидата-миротворца. Он снова затянул старую песню о том, что это «их» война: «Мы намерены… попытаться заставить их спасти собственную свободу собственными силами. Мы не намерены посылать американских парней за девять или десять тысяч миль от дома, чтобы сделать то, что азиатские парни должны делать сами для себя». Когда всего через полгода американских парней отправили на войну, хотя никаких резких изменений ситуации не наблюдалось, эти его слова еще были на слуху. Именно тогда Джонсон начал терять доверие сограждан. Давно привыкший к тому, что ложь является нормой политической жизни, он забыл, что высшая должность требует иного подхода и что когда ложь, связанная со словами и делами администрации, выходит на свет божий, оказавшись в лучах мощного прожектора, направленного на Белый дом, это наносит удар и по администрации президента, и по доверию общества к ней.

Общественный резонанс на предвыборную кампанию Голдуотера, «ястреба», который, в отличие от миротворца Джонсона, осуждал «пораженческую» политику, был ожидаемо традиционным. После Второй мировой войны и войны в Корее, а также в условиях постоянной угрозы применения атомного оружия американцы, оставаясь убежденными антикоммунистами, не хотели новой войны. В особенности это касалось женщин, непропорционально большое число которых собиралось проголосовать за Джонсона, что свидетельствовало об усилении антивоенных настроений. Администрация могла бы обратить на это внимание, но не обратила, потому что продолжала считать, что источником всех ее затруднений будут только правые.

Сказав избирателям «а», Джонсон был вынужден произнести и «б», четко обозначив свои энергичные намерения в отношении контактов с Ханоем. Таким образом он надеялся воздержаться от силового решения проблемы, во всяком случае, до окончания выборов. Боевые корабли в Тонкинском заливе, среди которых был и вскоре получивший печальную известность эсминец «Мэддокс», не ограничивались сбором разведданных и нанесли «разрушительные» удары по побережью, призванные заставить Ханой «воздержаться от агрессивной политики». Однако к этому моменту уже фактически все считали, что настоящей мерой воздействия должны стать американские бомбардировки.

Джонсон, Раск, Макнамара и генерал Тейлор в июне вылетели в Гонолулу на встречу с послом Лоджем и командующим вооруженными силами в зоне Тихого океана. Целью этой встречи было рассмотрение плана действий американских ВВС и вероятного последующего перехода к наземным боевым операциям. Логическое обоснование необходимости бомбардировок на две трети было политическим: они должны укрепить падавший моральный дух Южного Вьетнама, на чем настаивал Лодж, отбить у северовьетнамцев желание сражаться, заставить их прекратить поддержку организованного Вьетконгом мятежа и в конечном счете вынудить на переговоры. Военная цель состояла в том, чтобы остановить проникновение северовьетнамских подразделений на территорию Южного Вьетнама и нарушить их снабжение. Шли ожесточенные споры, одни рекомендации и разъяснения сменялись другими, поскольку планировщики этой акции не горели желанием оказаться участниками гражданской войны в Азии, даже если в качестве предлога называлась «внешняя агрессия». В условиях, когда Южный Вьетнам стремительно ослабевал, основной задачей было исправить диспропорцию, чтобы Соединенные Штаты могли вести переговоры с позиции силы. До тех пор, пока эта цель не достигнута, любые шаги в направлении переговоров «были бы признанием того, что игра закончена».

В связи с этим возникал неприятный вопрос о возможности применения ядерного оружия, что ни у кого не вызывало одобрения. Единственным случаем, когда применение этого оружия хотя бы теоретически допускалось, была угроза со стороны считавшегося чрезвычайно опасным коммунистического Китая, если будет спровоцировано его вступление в войну. Госсекретарь Раск, у которого при упоминании о такой возможности всегда случался прилив адреналина, полагал, что, учитывая огромное население Китая, «мы не можем позволить себя обескровить, сражаясь с ними с помощью обычного оружия». Иначе говоря, если эскалация войны приведет к полномасштабному нападению китайцев, это «в свою очередь приведет к применению ядерного оружия». Тем не менее Раск знал, что лидеры азиатских стран против подобного варианта, рассматривают его как проявление расовой дискриминации, как «нечто, используемое нами в отношении азиатов, но не применяемое в отношении населения западных стран». Темой краткого обсуждения стали обстоятельства, при которых было бы возможным применение тактического ядерного оружия. Нового председателя Объединенного комитета начальников штабов генерала Эрла Уилера эта идея не воодушевила. Министр обороны Макнамара сказал, что он «не может представить себе случай, когда рассматривалась бы такая возможность». В итоге вопрос был снят с повестки дня.

Были составлены оперативные планы бомбардировок, но приказ начать эту акцию откладывался, поскольку впереди маячили выборы, и Джонсону требовалось сохранить образ миротворца. Решение более важного вопроса о наземной войне отложили до тех пор, когда на смену политической неразберихе в Сайгоне придет стабильное и зависимое от Соединенных Штатов правительство. Далее, как указывал генерал Тейлор, американской публике придется углубить свои познания, чтобы понять интересы Соединенных Штатов в Юго-Восточной Азии. Министр обороны Макнамара, с обычной для него точностью, подсчитал, что для этого «потребуется, по меньшей мере, месяц», словно речь шла о продаже новой модели автомобиля.

Джонсон сильно нервничал по поводу расширения американского участия в войне, поскольку опасался, что это приведет к немедленному вторжению во Вьетнам китайцев. Понимая, что эскалация войны неизбежна, он хотел получить санкцию Конгресса. В Гонолулу зачитали и обсудили текст проекта резолюции по Вьетнаму. Вернувшись домой, президент занялся подготовкой к схватке в Конгрессе.

Тонкинская резолюция от 7 августа 1964 года настолько досконально исследована, что здесь мы можем позволить себе долго на ней не останавливаться. Ее значение в том, что она дала президенту санкцию, которую Джонсон хотел получить, а Конгресс внезапно оказался в таком положении, что ему оставалось лишь беспомощно наблюдать за происходящим. До некоторой степени конгрессмены оскорбились на то, что остались не у дел. Инцидент в Тонкинском заливе сыграл не менее важную роль, чем сражение при форте Самтер или налет на Перл-Харбор. Едва ли он отвечал национальным интересам США, зато предоставил свободу действий президенту, который начал свою войну.

Капитан эсминца «Мэддокс» и командиры других боевых кораблей уверяли, что ночью, находясь за пределами признанной США трехмильной зоны, они подверглись атаке северовьетнамских торпедных катеров. Ханой заявил, что его суверенитет распространяется на двенадцатимильную зону. Второе столкновение случилось на следующий день, при неясных обстоятельствах, которые так и не были полностью установлены. Впоследствии, во время очередного расследования, предпринятого в 1967 году, сочли, что все эти обстоятельства были выдуманы.

Дальняя связь Белого дома с Сайгоном была критически перегружена. Джонсон немедленно попросил Конгресс утвердить резолюцию, предоставляющую президенту полномочия принимать «все необходимые меры для отражения военного нападения», а сенатор Дж. Уильям Фулбрайт, председатель сенатского Комитета по международным отношениям, взялся провести эту резолюцию через Сенат. Зная, что президент вовсе не считается с конституционными полномочиями Конгресса, Фулбрайт все же поверил горячим заверениям Джонсона относительно того, что у него нет никакого желания расширять масштабы войны, и посчитал, что резолюция поможет президенту противостоять призывам Голдуотера начать воздушное наступление, а также окажет поддержку Демократической партии, показав, что она проявляет твердость в отношении коммунистов.

Ссылки на личные амбиции, которые так часто формируют умение управлять государством, также фигурируют в гипотезах по поводу того, что Фулбрайт надеялся после выборов сменить Раска на посту госсекретаря, а это зависело от того, сохранит ли Джонсон свое расположение к нему. Так ил и иначе, Фулбрайт оказался прав, полагая, что одна из целей этой резолюции заключалась в демонстрации силы и в стремлении одержать победу над правыми.

Сенатор Гейлорд Нельсон из Висконсина пытался ограничить полномочия президента в рамках резолюции, внеся поправку «против любого расширения имеющего место конфликта», но эта попытка была решительно отклонена Фулбрайтом, заявившим, что поскольку подобное не входит в намерения президента, в такой поправке нет необходимости. Сенатор Сэм Эрвин из Северной Каролины, играя своими знаменитыми бровями, намекал на скрытое беспокойство, которое у ряда сенаторов вызывала перспектива полномасштабного участия США в конфликте. Он спросил: «Есть ли хоть какой-нибудь приемлемый и приличный способ, с помощью которого мы можем выйти из положения, не потеряв лица, а возможно, и штанов?» Самым откровенным оппонентом Джонсона, как всегда, оказался сенатор Уэйн Морс, который осудил резолюцию, назвав ее «преждевременным объявлением войны», и после телефонного звонка офицера из Пентагона буквально засыпал Макнамару вопросами о подозрительных действиях военно-морских сил в Тонкинском заливе. Макнамара решительно отрицал причастность к «любым враждебным действиям» и свою осведомленность о них. Морс часто бывал прав, но он с таким постоянством предъявлял администрации гневные обвинения в «беззакониях», что к нему относились скептически.

Сенат, треть членов которого тоже выдвигала свои кандидатуры на переизбрание, не желал ставить президента в неудобное положение за два месяца до голосования и не хотел показать, что он не так уж сильно заботится о жизнях «американских парней». После однодневного слушания резолюция, позволявшая использовать «все необходимые меры», была принята комитетом по международным отношениям четырнадцатью голосами против одного, а впоследствии одобрена обеими палатами. Она оправдывала предоставление чрезвычайных полномочий правительству в военное время, на том весьма зыбком основании, что Соединенные Штаты считают «жизненно важным для своих международных интересов и мира во всем мире поддерживать повсюду мир и безопасность». И сама эта пустая фраза, и заложенный в нее смысл казались не слишком убедительными. С молчаливого согласия Сената, который когда-то столь ревностно оберегал свою конституционную прерогативу объявлять войну, данное право теперь передали президенту. Между тем, ознакомившись с данными, которые привели в смятение операторов радаров и сонаров во время второго столкновения в Тонкинском заливе, Джонсон в частной беседе сказал: «Ну вот, выходит, что эти тупые моряки просто стреляли по летучим рыбам». И «стрельба по рыбам» оказалась вполне достаточным поводом для объявления войны.

На тот момент альтернативным решением могло стать предложение У Тана снова созвать Женевскую конференцию, а также повторный призыв де Голля начать мирные переговоры. Де Голль предлагал урегулировать спорные вопросы на конференции с участием Соединенных Штатов, Франции, Советской России и Китая, а затем вывести все иностранные вооруженные силы с территории Индокитайского полуострова и предоставлением великими державами гарантий нейтралитета Лаосу, Камбодже и обоим вьетнамским государствам. Это была гибкая (и, вероятно, вполне достижимая) альтернатива, если не считать того, что она не гарантировала сохранение некоммунистического статуса Южного Вьетнама; по этой причине США ее проигнорировали.

За несколько недель до этого американскому эмиссару, помощнику госсекретаря Джорджу Боллу поручили отправиться во Францию и объяснить де Голлю, что любые высказывания о переговорах могут деморализовать Юг, где и без того взрывоопасная обстановка, и даже привести к катастрофе, а потому Соединенные Штаты «поверят в успех переговоров только тогда, когда наша позиция на поле боя будет настолько сильной, что противники пойдут на необходимые уступки». Де Голль сразу же отверг это объяснение. Точно такие же иллюзии, сказал он Боллу, поставили Францию в затруднительное положение; Вьетнам является «безнадежным местом для войны», «мерзкой страной», где Соединенные Штаты не смогут одержать победу, несмотря на все свои огромные ресурсы. Единственный выход из положения — переговоры, а не применение силы.

Возможно, де Голль тайно злорадствовал, видя, что Соединенные Штаты, как когда-то Франция, оказались в затруднительном положении, но все же он руководствовался более значимыми соображениями. Впоследствии он и другие европейцы приложили немало серьезных усилий, чтобы вытащить Соединенные Штаты из Вьетнама, и причиной такого курса были опасения, что американцы перенесут свое внимание и направят ресурсы из Европы в тихую заводь Азии.

Тем временем У Тан, через каналы, которыми располагали русские, убедился, что Ханой заинтересован в переговорах с американцами. Об этом он сообщил представителю Соединенных Штатов в ООН Эдлаю Стивенсону. У Тан выступал за прекращение огня как во Вьетнаме, так и в Лаосе, и предлагал позволить Соединенным Штатам составить такие условия перемирия, какие они посчитают нужными, и объявить, что эти условия не подлежат изменениям. Предавая его послание, Стивенсон столкнулся с попытками Вашингтона увильнуть от прямого ответа, а после окончания выборов — с прямой негативной реакцией, вызванной тем, что по другим каналам Соединенные Штаты узнали: на самом деле Ханой в переговорах не заинтересован. Более того, Раск заявил, что США не направят своего представителя в Рангун, где У Тан подготовил все необходимое для проведения переговоров, поскольку любой намек на подобный шаг мог вызвать панику в Сайгоне или привести к возобновлению попыток установления нейтралитета (а последнее всерьез тревожило администрацию США, хотя публично об этом не говорили).

Не скрывая неудовольствия тем, что его предложение отвергнуто, У Тан открыто заявил на проведенной в феврале пресс-конференции, что дальнейшее кровопролитие в Юго-Восточной Азии является излишним и что только переговоры могли бы «дать возможность США подобающим образом уйти из этой части света». К тому времени уже начались воздушные бомбардировки Северного Вьетнама, операция под кодовым названием «Раскаты грома». И в условиях продолжавшихся американских налетов, которые несли смерть и разрушения, возможность «подобающего ухода» из страны больше не рассматривалась.

Джонсон упустил и другую прекрасную возможность выхода из игры — собственное избрание. Он одержал победу над Голдуотером, получив небывалое в американской истории большинство голосов, и добился убедительного преимущества в Конгрессе: 68 против 32 в Сенате и 294 против 130 в палате представителей. Такими результатами голосования он в значительной степени был обязан расколу среди республиканцев, разделившихся на умеренных во главе с Рокфеллером и крайне правых во главе с Голдуотером, а также распространившимся опасениям в связи с воинственными намерениями Голдуотера. Этот результат поставил Джонсона в такое положение, когда он мог делать все, что захочет. Его заветной мечтой было принятие программ социального обеспечения и законодательства, направленного на защиту гражданских прав. Это должно было способствовать созданию «Великого общества», в котором не будет бедных и угнетенных. Он хотел войти в историю как великий благодетель, более великий, чем Франклин Делано Рузвельт, и равный по своему величию Линкольну. То, что он не сумел воспользоваться имевшимся шансом освободить администрацию от бесперспективных поисков выхода из затруднительного положения за рубежом, было непоправимой глупостью. Впрочем, это была не только личная глупость президента. Его основные советники, как и он сам, считали, что нападки правых в случае ухода из Вьетнама будут более опасными, чем нападки со стороны левых в случае продолжения конфликта. Уверенный в своих силах, Джонсон полагал, что сможет одновременно решать обе стоявшие перед ним задачи: внутри- и внешнеполитическую.

В докладах из Сайгона сообщалось о продолжавшемся распаде страны, о мятежах и коррупции, об антиамериканских настроениях, о деятельности буддистов, направленной на принятие статуса нейтрального государства. «Я чувствую себя так, словно нахожусь на палубе „Титаника“», — заявил находившийся в Сайгоне американский чиновник. Эти сигналы Вашингтону отнюдь не подтверждали необходимость предпринимать бесполезные усилия и напрасно тратить время на то, чтобы сократить потери. Скорее они толковались как сигналы о необходимости усилий ради изменения баланса сил и обретения преимущества. Гражданские и военные чиновники соглашались с необходимостью интервенции — в форме воздушной войны, которая должна «вразумить» Север, заставить его отказаться от неудавшегося завоевания. Никто не сомневался, что, обладая недосягаемой военной мощью, Соединенные Штаты смогут выполнить эту задачу.

Подобно Кеннеди, Джонсон считал, что потерять Южный Вьетнам — значит потерять Белый дом. Впоследствии ему пришлось признать, что подобное решение сулило деструктивную полемику, которая «подорвала бы мое президентство, погубила бы мою администрацию и нанесла бы ущерб нашей демократии». Потеря Китая, которая привела к возвышению Джо Маккарти, была «дерьмом собачьим по сравнению с тем, что может случиться, если мы потеряем Вьетнам». Впереди прочих окажется Роберт Кеннеди, стенающий на каждом шагу, что президент Джонсон — трус, недостойный слабак и вообще бесхребетный тип. Еще хуже будет то, что едва слабость Соединенных Штатов ощутят в Москве и Пекине, те и другие примутся «расширять свой контроль над вакуумом власти, который мы оставим после себя… и таким образом начнется Третья мировая война». Джонсон был уверен в этом, «как только вообще может быть в чем-то уверен человек». Но никто не уверен настолько в своих предположениях, как человек, который знает слишком мало.

Гибкой альтернативой, отвечающей пожеланиям избирателей, могли стать курс, намеченный в предложениях У Тана Ханою, и даже использование влияния генсека ООН для создания в Сайгоне правительства (это предлагал еще Кеннеди), которое побудило бы Соединенные Штаты уйти и предоставить Вьетнаму выработать собственный способ урегулирования конфликта. Поскольку это неизбежно привело бы к переходу страны под контроль коммунистов, США отказывались рассматривать такую возможность, хотя данный курс избавил бы Штаты от бремени всепоглощающих забот.

При детальном рассмотрении обнаруживается, что все основания для американской интервенции были весьма невразумительными. Президент получил отрицательный ответ, когда уточнил у ЦРУ, последует ли остальная Юго-Восточная Азия примеру Лаоса и Южного Вьетнама, если те перейдут под контроль коммунистов. Исключением, по мнению ЦРУ, могла бы стать только Камбоджа. «По всей вероятности, ни одна другая страна региона не станет жертвой коммунизма в результате падения Лаоса и Вьетнама». Распространение коммунизма в Юго-Восточной Азии «не является неизбежной перспективой», а американские базы на островах Тихого океана «все еще позволяют нам в достаточной мере использовать свою военную мощь в этом регионе для того, чтобы сдерживать Ханой и Пекин». И в конечном счете никому не пришлось бы отступать на рубеж Сан-Франциско.

Другой совет давала Межведомственная рабочая группа по Вьетнаму, состоявшая из представителей Госдепартамента, министерства обороны, Объединенного комитета начальников штабов и ЦРУ; после выборов в ноябре эта группа рискнула взять на себя ответственность «реалистически рассмотреть, каковы наши задачи и связанные с их выполнением риски». Эта беспрецедентная инициатива привела к тому, что, после долгого и всестороннего анализа, группа выступила с серьезным предостережением. По ее мнению, Соединенные Штаты не могут гарантировать, что некоммунистический Южный Вьетнам «не взвалит на нас обязательства, связанные с проведением военной операции того или иного масштаба, которая потребуется для того, чтобы разбить Северный Вьетнам, а возможно, и Коммунистический Китай». Такая операция способна привести к серьезному конфликту, а «может быть, даже к применению, на определенном этапе, ядерного оружия».

В то же самое время помощник госсекретаря Джордж Болл, будучи сторонником первостепенной важности Европы и специалистом в области экономики, проявлял скептицизм в отношении всех проблем, связанных с Вьетнамом, и предпринимал серьезные усилия, чтобы не допустить их военного решения. В длинной служебной записке он указывал, что скорее бомбардировки, чем попытки переубедить Север спровоцируют Ханой отправить на Юг новые контингенты наземных войск, которые были наиболее крупным ресурсом Севера, что, по цепочке, потребует развертывания еще большего количества американских сил, необходимых для отпора. Ранее Болл уже говорил, что, по мнению союзников, Соединенные Штаты «ввязались в бесперспективную борьбу во Вьетнаме, и если она перерастет в наземную войну, это отвлечет Америку от участия в европейских делах. Более всего нам надо опасаться всеобщей утраты веры в рассудительность американцев». Он рекомендовал предупредить Сайгон о том, что Америка может отказаться от участия в конфликте, поскольку военные усилия Южного Вьетнама окончились провалом. Это, вероятно, ускорило бы заключение соглашения с повстанцами, что лично он считал наилучшим из достижимых результатов.

В ходе дискуссии Болл обнаружил, что три высших чиновника администрации — Макджордж Банди, Макнамара и Раск — «решительно настроены» против его точки зрения, их интересует только одно: «как расширить масштабы войны, прежде чем северовьетнамцы будут готовы уйти». Когда его служебная записка была представлена президенту, результат оказался ожидаемым. Джонсон ее просмотрел, попросил Болла пройтись по тексту вместе, пункт за пунктом, и вернул записку без каких-либо комментариев.

Почему же все советы ЦРУ, рабочей группы и помощника госсекретаря оказали столь малое воздействие? Давать советы на основе собранных сведений входило в обязанности первых двух, а по Вьетнаму это особенно касалось рабочей группы. Если Джонсон и прочитал доклад (хотелось бы думать, что государственные организации пишут свои доклады не для того, чтобы ими оклеивали стены), он отклонил содержавшееся в нем послание. К Боллу же относились как к «собственному адвокату дьявола». На самом деле он был полезен, потому что показывал союзникам: Белый дом открыт для инакомыслящих. Но с 1954 года в правящих кругах США господствовало мнение, что Хо Ши Мин является агентом мирового коммунизма и в любой момент политика уступок может обернуться «уроком умиротворения», предпринятым для срыва планов Северного Вьетнама взять под контроль всю страну. Считалось, что такой «урок» будет правильным и обоснованным и должен быть преподан. Как могло быть иначе, применительно к государству, которое Джонсон называл «маленькой дрянной страной четвертого разряда»? Несмотря на предостережение рабочей группы, президент, министры и Объединенный комитет начальников штабов были уверены в том, что американская военная мощь сможет заставить Северный Вьетнам отступить и что, действуя осмотрительно, Соединенные Штаты сумеют избежать столкновения с Китаем.

Оказалось, что Ханой тоже может вести себя неблагоразумно. За два дня до американских выборов, словно специально, чтобы спровоцировать враждебные действия, Вьетконг впервые предпринял нападение на американский военный объект: минометному обстрелу подвергся аэродром Бьенхоа. Это была американская учебная база, куда недавно с Филиппин перебросили эскадрилью старых В-57. Эта эскадрилья должна была выполнять учебно-тренировочные задачи и представляла собой весьма привлекательную цель. Шесть самолетов были уничтожены, пятеро американцев убиты, согласно подтвержденным данным, ранены или убиты еще 76 человек. Убежденный в том, что эта атака инициирована Ханоем, генерал Тейлор, тогдашний посол в Сайгоне, по телефону связался с Вашингтоном и обратился с просьбой санкционировать немедленное нанесение ответного удара. Все находившиеся в столице советники дали свое согласие. Но Джонсон, в преддверии выборов, воздержался. По причине постоянного беспокойства в отношении возможных действий Китая ему, несмотря на доклады о стремительном ухудшении ситуации в Сайгоне, пришлось отложить принятие решения еще на три месяца.

Проявляя осторожность и испытывая колебания, он отправил в Сайгон Макджорджа Банди и Джона Макнотона, помощника министра обороны Макнамары; им поручили выяснить, действительно ли для того, чтобы спасти Юг, необходима военно-воздушная операция. Пока они находились в Южном Вьетнаме, Вьетконг предпринял еще одно нападение: на сей раз были атакованы американские казармы в Плейку, восемь американцев погибли, 108 получили ранения. Сообщалось, что во время осмотра разрушенного объекта Банди возмущался: мол, это нападение заранее продумано, — и позвонил президенту и весьма настойчиво требовал дать санкцию на ответные действия. Трудно установить, звонил ли он Джонсону на самом деле, но, так или иначе, его эмоции не стали решающим фактором. Служебная записка Банди, которую он составил по пути домой вместе с Тейлором и генералом Уильямом Уэстморлендом, заменившим Харкинса, отличалась беспристрастностью и жесткостью суждений. В ней говорилось, что без «проведения Соединенными Штатами новой операции поражение Южного Вьетнама кажется неизбежным… Ставки во Вьетнаме чрезмерно высоки… Международный престиж США подвергается риску… В настоящий момент у нас нет возможности вести за пределами Вьетнама такие переговоры, которые вселяли бы серьезные надежды». Следовательно, «политика дифференцированных и непрерывных ответных мер», которые планировались, виделась наиболее перспективной. Любые переговоры не следовало считать допустимыми за исключением тех, в основе которых лежало бы прекращение применения силы Вьетконгом.

Вот важнейшие элементы, которые формировали политический курс Соединенных Штатов: высокие ставки политической игры, защита престижа США как первостепенная задача, поэтапная эскалация бомбардировок в качестве стратегического направления действий, нежелательность переговоров до тех пор, пока масштабы карательных мер не ослабят решимость Северного Вьетнама. Впоследствии, объясняя постепенный характер принимавшихся мер, Максвелл Тейлор писал: «Мы хотели, чтобы у Хо Ши Мина и его советников было время поразмышлять о перспективах их разрушенной родины». Источник будущих затруднений увидел в этом Джон Макнотон. Этот бывший профессор права подверг выбранный курс самому тщательному анализу. С предусмотрительностью, которая не слишком обнадеживала, он включил в список целей войны следующий пункт: «Выйти из кризиса, не запятнав себя использованием недопустимых методов».

Уже через несколько часов после нападения на Плейку последовало решение о нанесении удара возмездия. Чтобы засвидетельствовать принятие решения, в Белый дом вызвали лидера сенатского большинства и спикера палаты представителей. Второго марта, после трех недель напряженных дискуссий, началось осуществление рассчитанной на три месяца операции ВВС по бомбардировке Северного Вьетнама. Эта операция получила название «Раскаты грома».

Обеспокоенность Джонсона тем, что в ходе бомбардировок можно переступить ту незримую черту, за которой кончится терпение русских и китайцев, требовала, чтобы контроль за выполнением операции «Раскаты грома» осуществлялся непосредственно из Белого дома. Каждую неделю Командование вооруженными силами в зоне Тихого океана составляло отчет с перечислением вражеских полевых складов, пакгаузов, складов горючего, ремонтных мастерских и других целей, их описанием, указанием местоположения и расчетным количеством самолетовылетов и направляло его в Вашингтон, где отчет рассматривался в течение недели. Сначала он попадал в Объединенный комитет начальников штабов, потом к Макнамаре, а тот посылал его в Белый дом. Там все данные тщательно изучались на самом высоком уровне. Этим занималась группа, в которую первоначально входили президент, министр обороны, госсекретарь и шеф Совета национальной безопасности, которые собирались каждый вторник во время ленча. Выбранные цели находились за 9000 миль от того места, где совещались люди, которые были загружены решением сотен других проблем, а сделанный ими выбор следовал обратно по тому самому маршруту. Впоследствии каждый пилот докладывал командиру базы о результатах вылета, и после проверки эти сведения переправлялись в Вашингтон. Макнамара всегда был осведомлен лучше других, поскольку поездка из Пентагона в Белый дом давала ему лишних восемь минут на изучение списка целей.

Главным фактором создания обстановки на ленчах по вторникам были панно в столовой второго этажа. На них были изображены сцены триумфа революционеров в Саратоге и Йорктауне. Всегда мечтавший войти в историю, Джонсон пригласил профессора Генри Граффа из Колумбийского университета посетить несколько совещаний во время ленча по вторникам и взять интервью у членов группы. Увы, итоговый отчет Граффа не стал памятником выдающимся деяниям Джонсона, на что он так надеялся. Согласно его собственным воспоминаниям, которые, возможно, слегка приукрашены, Джонсон не спал ночами, с тревогой размышляя о том, что может привести в действие «тайные договоренности» между Северным Вьетнамом и союзниками последнего. Иногда доходило до того, что в три часа ночи он надевал халат и спускался в оперативный штаб, где на карту, висевшую на стене, наносились результаты воздушных налетов.

Однако опасность большая, чем та, что исходила из Китая, крылась во внутриполитической обстановке в США. В целом, настроения внутри страны, во всяком случае в той мере, в которой им уделялось внимание, свидетельствовали о поддержке войны, но массированные бомбардировки вызвали взрывы недовольства в университетских кампусах. Первый «диспут-семинар» преподавателей и студентов Мичиганского университета состоялся в марте и собрал неожиданно большое число участников — 3000 человек. Вскоре этому примеру последовали университеты обоих побережий. С участниками одного митинга в Вашингтоне поддерживали связь по телефону 122 университетских городка. Более неожиданным, чем сочувствие университетского движения странам Азии, стали рост борьбы за гражданские права и свободу слова и тот энтузиазм, с каким студенты отстаивали другие радикальные идеи начала 1960-х. Эти группы неожиданно нашли себе новое применение и стали «источниками организующей энергии». В Беркли 26 членов профессорско-преподавательского состава подписали письмо, в котором утверждалось, что «правительство Соединенных Штатов совершает злостное преступление во Вьетнаме». В письме ученые также выражали свой стыд и гнев тем, что «эта кровавая баня творится от нашего имени». Хотя и расколотое междоусобицей соперничавших группировок, протестное движение передало свою яростную энергию (в основном, бессмысленную) оппозиции.

Политики предвидели, что возникнет необходимость в проведении «убедительной пропагандистской кампании», которая будет идти параллельно военным действиям, но результаты этой кампании оказались весьма незначительными. Группы государственных чиновников, умевших выступать перед публикой, были направлены в университеты, где предполагалось устроить дебаты с протестующими. Но их прибытие вызывало еще больше протестов, а сами они стали жертвами студентов, которые задавали им каверзные вопросы. Опубликованная Госдепартаментом Белая книга под названием «Агрессия Севера», которая должна была предъявить в качестве «агрессивной войны» осуществляемое Северным Вьетнамом проникновение на Юг живой силы и вооружений, оказалась малоубедительной. Во всех публичных оправдательных заявлениях президент, госсекретарь и другие ораторы постоянно твердили об «агрессии», «воинствующей агрессии», «вооруженной агрессии» и всегда сравнивали текущее положение с неудачными попытками остановить агрессоров, закончившимися Второй мировой войной; при этом они постоянно намекали, что во Вьетнаме также имеет место иностранная агрессия. Они так упорно придерживались этого мнения, что иногда открыто его высказывали, как Макнамара, который в 1966 году назвал вьетнамскую войну «наиболее вопиющим случаем внешней агрессии». Возможно, разделение Вьетнама на идеологической почве было вполне реальным и непреодолимым, таким же, как разделение между Югом и Севером во время гражданской войны в Америке, но в последнем случае не сохранилось никаких упоминаний о том, что война Севера против решившего выйти из Союза Юга считалась «внешней агрессией».

К апрелю стало ясно, что «Раскаты грома» не оказывают заметного воздействия на решимость противника. Бомбардировки троп, по которым осуществлялось снабжение в Лаосе, не смогли воспрепятствовать проникновению партизан на Юг. Не было никаких признаков того, что рейды Вьетконга пошли на убыль. Решение о развертывании американских сухопутных сил казалось неотвратимым, тем более что именно это рекомендовал сделать Объединенный комитет начальников штабов. Осознавая всю важность вопроса, политики обсуждали его до полного изнеможения. Самонадеянной уверенности одних другие противопоставляли сомнения и нерешительность, причем ни среди военных, ни среди гражданских не было единого мнения. Решения, принятые в апреле и мае, отличались незаконченностью и опирались на стратегию непрерывных бомбардировок, дополненных боевыми действиями наземных войск. Цель этой стратегии состояла в том, чтобы сломить волю Северного Вьетнама и Вьетконга, «эффективно опровергая их претензии на победу и приближая переговоры посредством ослабления противника». Считалось, что необходимого ослабления врага можно добиться посредством его полного истощения, то есть уничтожением сил Вьетконга, а не попытками одержать над ними победу. На первом этапе численность войск США, принимающих участие в боевых действиях, должна была составить до 82 тысяч человек.

Седьмого апреля Джонсон, желавший добиться цели не только мечом войны, но и оливковой ветвью мира, выступил с важной речью в Университете Джонса Хопкинса. В своем выступлении он обрисовал перспективы восстановления обширных сельскохозяйственных районов и выполнения программы контроля за поставками продуктов в долину реки Меконг. Предполагалось, что финансовая поддержка Соединенных Штатов составит 1 миллиард долларов и что часть ее получит Северный Вьетнам — после того как признает необходимость заключения мира. Также Джонсон заявил, что США «никогда не уступят инициативу в области поисков… мирного урегулирования» и уже сейчас готовы к «не ограниченным какими-либо условиями дискуссиям». Это казалось проявлением открытости и великодушия, но в американском понимании «не ограниченными какими-либо условиями» могли быть переговоры в ситуации, когда Север настолько разрушен, что готов идти на уступки. Противопоставленные равно отстаиваемым предварительным условиям другой стороны, эти предложения были фиксированными исходными условиями, которые сводили к нулю все мирные инициативы на протяжении следующих трех лет.