Глава семьдесят пятая Между Востоком и Западом

Глава семьдесят пятая

Между Востоком и Западом

Между 200 и 110 годом до н. э. династия Хань открывает Шелковый Путь

Гао Цзу, первый император империи Хань,[271] был рожден крестьянином; теперь он правил Китаем, в котором после жесткого порядка Цинь начали поднимать голову старые знатные семьи государств. Старая проблема с единством не исчезла.

С другой стороны, китайские государства устали от войны, и Гао Цзу смог удерживать империю удачным сочетанием твердой руки с обещаниями автономии. Он направлял армию против любого князя, который выказывал признаки мятежа — но также объявил всеобщую амнистию по всей империи, подразумевая, что все знатные семейства, которые не планируют восстания, могут жить без страха случайного ареста и казни. Тем, кто помогал ему устанавливать власть, он даровал свободу от налогов и службы. В одном восставшем городе, который он держал в осаде больше месяца, был обещано полное прощение каждому, сражавшемуся против него; только те, ко проклял его, подлежали смерти.^‹1194› Императоры Цинь сжимали свой имперский кулак крепче и крепче; царь же Хань распрямлял пальцы и давал в качестве награды свободу от надзора.

Его самые крупные битвы были проведены против чужеземцев. Китай, в отличие от западных цивилизаций, не стоял перед угрозой постоянного вторжения других организованных армий, но кочевники веками суетились вдоль северных рубежей. Стены, выстроенные по этому краю страны и теперь увязанные вместе в одну Великую Стену, впервые сыграли роль защиты от набегов кочевников, которых китайские государства считали варварами, то есть стоящими вне границ истинно цивилизованного общества.

Эти кочевники не были такими уж варварами, какими их хотели считать китайцы. На деле ближайшие кочевые племена начали организовываться в свободную племенную ассоциацию, некое подобие нации — сюнну.[272] Эта ассоциация племен, каждое со своим предводителем, попала под власть человека, назначенного царем или шань-юем. В действительности конфедерация сюнну была создана как подобие китайской системы власти на юге.^‹1195›

Эти племена, вероятно, произошли от ди, жунов и прочих «варваров», которые упоминаются в более ранних китайских хрониках.^‹1196› Они не особо отличались от людей «китайского» типа, как нечаянно свидетельствует Сыма Цянь, когда замечает, что сюнну произошли от одного из представителей династии Ся.^‹1197› Но то была похожесть, которую большинство китайцев игнорировало, о чем Цянь также свидетельствует, когда быстро добавляет, что они, конечно, нечто чуть меньшее, чем просто люди.

В течение самых ранних лет династии Хань шань-юем сюнну был военачальник по имени Мао-дунь — один из нескольких предводителей кочевников, чье имя сохранилось. Он настолько качественно организовал свою конфедерацию, что у них даже имелось место, где происходили ежегодные сборы (где-то во Внешней Монголии), и нечто похожее на систему голосования.^‹1198› Гао Цзу собрал огромную армию из трехсот тысяч человек и направился на север, чтобы встретиться с Mao-дунем. Кочевники, как и скифы сто лет тому назад, воспользовались своей мобильностью. Они отступали до тех пор, пока император с личной охраной не вырвался вперед, оторвавшись от основного ядра армии, и тогда развернулись — 400 тысяч вооруженных всадников — и атаковали. Гао Цзу потребовалось семь дней боя, чтобы выйти из окружения.^‹1199›

Тогда правитель Хань решил, что лучше заключить мир. Его империя была переполнена полководцами, которые вели войну с Цинь и которые не оставили мысли о троне; он не хотел начинать параллельную войну против внешних сил, когда они оставались у него за спиной. Он послал сюнну денежные подарки, чтобы успокоить их. Более того, он признал силу Мао-дуня, отослав также одну из своих дочерей в невесты царю-воину.

В ранние годы Хань вопрос преемственности стоял особо остро. Гао Цзу умер в 195 году до н. э., после всего семи лет правления. Ему наследовал его младший сын Гуй-ди. Но реальной властью при дворе Хань располагала вдова Гао Цзу — Као-хоу, которая правила в качестве вдовствующей императрицы и регентши при сыне.

Као-хоу была не единственной женой Гао (он также имел целое созвездие сыновей, рожденных знатными женщинами, которые стали его женами и наложницами после того, как он принял титул императора) — но она была его женой в те дни, «когда он был еще простым человеком». Као-хоу была «женщиной с очень сильной волей», а ее сын Гуй-ди оказался «по природе слабым и мягкосердечным».^‹1200› Будучи чрезвычайно жестокой, императрица отравила и приговорила к смерти множество царских сыновей и жен, что вызывало отвращение у ее сына: «Император Гуй каждый день позволял себе пить, — говорит Сыма Цянь — и больше не принимал участия в делах государства».^‹1201› В двадцать три года он умер, чем вовсе не разбил сердце своей матери. «Был объявлен траур, и вдовствующая императрица голосила, — пишет Цянь, — но ни одна слезинка не упала из ее глаз».^‹1202›

На деле смерть сына позволила ей назначить различных братьев, сестер и кузенов из ее собственной семьи военачальниками, министрами, секретарями и князьями, что укрепило ее личное положение. В сговоре с вдовой Гуй-ди, она представила придворным ребенка, которого объявила бесспорным наследником трона; дворцовые слухи говорили, что на самом деле ребенок был сыном фрейлины (Гуй, очевидно, был постоянно слишком пьян, чтобы завести собственного сына). Новый император был провозглашен правителем, но по мере взросления он начал задавать неуместные и неудобные вопросы о своих родителях. Тогда вдовствующая императрица убила его и назначила на его место другого мнимого сына Гуй-ди.^‹1203›

Этот мнимый наследник позволил ей удержаться у власти еще девять лет, но ко времени, когда в 179 году она умерла, она стала настолько непопулярной, что придворные восстали и убили всех родственников Као-хоу, до которых смогли дотянуться. Устранение ее семьи оставило трон и множество государственных постов открытыми, но династия Хань — в отличие от Цинь — пережила этот кризис. Вопреки хаосу при дворе, дворец не стал потакать жесткому управлению мелких людишек, которые сделали семью Первого Императора настолько непопулярной. «Простые люди преуспели, помня страдания века Воюющих Царств, — суммирует великий историк, — и правитель, и подданные одинаково считали наступившее затишье отдыхом… Наказания назначались редко… так как люди занимались сельскохозяйственными работами, пища и одежда появились в изобилии».^‹1204› Трон смог не пустить в страну варваров и оставить людей жить своей жизнью — и в результате такой политики невмешательства Китай стал процветающим. Богатые люди не имели больше намерений устраивать смуты; когда непопулярная семья Као-оу была ликвидирована, императором был объявлен другой сын умершего Гао Цзу от одной из наложниц.

^{Ханьский Китай}

Этот молодой человек, Вэнь-ди,[273] унаследовал империю, которая все еще не имела внешних имперских атрибутов — ничего, что удерживало бы ее, кроме памяти о прежних непопулярных и жестоких правителях. И не было никакой причины для подданных, которая склоняла бы людей быть на стороне Вэнь-ди, как царя — противника Цинь. Удержание им власти на протяжении более двадцати лет, до его естественной смерти (он правил с 179 до 159 год до н. э.), указывает на большую долю личных качеств. Как и его отец, он извлекал пользу из отрицательных качеств предшественников и держал руки подальше от местных дел, насколько это было возможно.

Как и его отец, он также стоял перед угрозой вторжения. Кочевники, жившие еще севернее, — не часть конфедерации сюнну, а называвшиеся китайцами юэ-чжи — начали продвигаться к югу, на территорию сюнну. Их вел, как и кельтские племена в Европе, комплекс из голода, перенаселенности и амбиций, а их целью было пройти на юг, вторгнувшись непосредственно в Китай.

Но сюнну отогнали их прочь, оттеснив к западу: «Сюнну убили царя юэ-чжи, — рассказывает Сыма Цянь, — и сделали из его черепа сосуд для питья».^‹1205› (Это предполагает если и не идентичность, то явную культурную связь с кочевниками-скифами, жившими немного дальше на западе и имевшими такой же милый обычай.) Такое движение на запад произвело эффект домино: примерно в 160 году до н. э. юэ-чжи вторглись в Бактрию, завоевали ее и расселились по ее северу, до самой реки Оке. Это был один из первых длительных контактов между людьми с востока и теми, кто жил ближе к Средиземноморью. Династия Хань избежала опасности. Сюнну умели отбиваться от варваров и спасли Вэнь-ди от необходимости сбора большой армии для обороны.

Когда он умер примерно в 157 году, корона без инцидентов досталась его сыну, который, в свою очередь, передал ее своему сыну — императору У-ди, который начал править около 140 года. У-ди, считающийся то ли шестым, то ли седьмым императором династии Хань (в зависимости от того, сколько младенцев вы включите в список), начал свое пятидесятитрехлетнее правление с кампании, отбросившей вторгшихся сюнну немного назад. Это был конец традиции мирного урегулирования, начатой Гао Цзу. Трон Хань оказался теперь достаточно силен, чтобы выносить тяготы войны.

Оттеснение сюнну стало последним деянием У-ди. Он получил несколько относительно мирных десятилетий благодаря мощи Хань за плечами. Подавление Цинь осталось уже довольно далеко в прошлом, так что император наконец смог приложить руки к землям собственной страны в течение достаточного времени, чтобы сформировать нечто более похожее на империю. Снова были введены налоги; У-ди начал контролировать торговлю железом, солью и алкоголем, сделав их правительственной монополией; он урезонил местных чиновников, которые использовали преимущества политики невмешательства центральной власти для собственного обогащения.^‹1206› Он начал перестраивать бюрократическую машину, впервые включив в закон требование, чтобы государственные чиновники проходили квалификационный экзамен.^‹1207›

Вскоре после прихода к власти — вероятно, около 139 года до н. э., — он также отправил посла по имени Чжан Цянь узнать, что лежит за его западной границей. Мы не знаем точно, что побудило его сделать это, но какая-то тонкая струйка товаров и сведений с запада должна была проложить свой путь через границу Хань. Сыма Цянь пишет о любопытстве, проявленном обеими сторонами: «Все варвары далекого Запада вытянули шеи к востоку и жаждали бросить взгляд на Китай», — пишет он.^‹1208›

Путешествие Чжан Цяня сначала шло не особенно гладко: сюнну захватили его и отвезли к шань-юю. Убивать его они не стали, но удерживали в плену и даже предоставили ему жену. После того, как Чжан прожил у сюнну десять лет, за ним «стали менее тщательно следить, чем вначале», что дало ему возможность бежать. Потом он путешествовал по Западу, посетил Бактрию и Парфию и наблюдал за передвижениями кочевников юэ-чжи вдоль северного края Ойкумены. Когда в 126 году он к огромной радости императора, вернулся, то смог доложить об обоих царствах.

Бактрия, рассказал он императору, была землей, населенной земледельцами, но не имела царя, «только несколько мелких вождей, правящих отдельными городами».^‹1209› В действительности сохранившиеся монеты показывают, что последним бактрий-ским царем греческого происхождения был человек по имени Гелиоклес, правление которого пришло к концу около 130 года до н. э., после вторжения юэ-чжи. Чжан Цянь прибыл в Бактрию как раз тогда, когда вторгшиеся кочевники захватывали страну.

Очень похоже на то, что правящая верхушка при появлении кочевников просто ушла на юг, в Индию: Чжан Цянь докладывает также, что бактрийцы рассказали ему о стране, которую они называли Шен-ту, лежащей в «нескольких тысячах ли на юго-востоке», где люди «обрабатывают землю». «Место, по их словам, жаркое и влажное», — говорит он, и идентифицирует их с «жителями, ездящими на слонах, когда идут в битву, а царство их расположено на великой реке». Уход бактрийских греков через горы в Индию разбил Бактрийское царство на два: изначальные греко-бактрийцы, завоеванные теперь юэ-чжи, и «индо-греческое» царство дальше на юге.

Через десятилетия эти «индо-греки» стали гораздо больше индийцами, чем греками. Их самым известным царем был Менандр I, который пришел к власти около 150 года до н. э. Монеты изображают его в греческих доспехах, надписи на них сделаны по-гречески, но он упомянут в священном буддийском тексте, названном по его имени «Милинда Панха» за его приверженность буддизму. «Никто не равен Милинде во всей Индии, — такими словами начинается текст, — могущественному, богатому и процветающему, и количество его вооруженного воинства не знает предела». Несмотря на это, у него возникали нескончаемые вопросы о природе собственной власти и о мире, в котором он сражался за нее. Однажды, после смотра своего «бесчисленного воинства» из «слонов, кавалерии, лучников и солдат-пехотинцев», он попросил о беседе с ученым, который мог бы помочь ему разрешить его трудности, и в последовавшем разговоре был ознакомлен с принципами буддизма.^‹1210›

Согласно тексту, отречение от прежней веры проводилось ультимативно для царя, после чего он становился пилигримом: «Впоследствии, получая радость от познания мудрости Старшего, — заключает повествование, — он передал царство старшему сыну и, покинув домашнюю жизнь, сильно вырос в способности к проницательности».^‹1211› Это возможно, но не слишком похоже на правду; Менандра помнят не только за его обращение в буддизм, но также за расширение границ греческой Индии почти до Паталипутры, а эта кампания должна была занять годы и годы сражений. Более поздняя бактрийская священная книга «Гарги-Самхита» подтверждает это, говоря, что «яванас» («Yavanas»), то есть греки, достигли «больших глиняных крепостей у Паталипутры, все провинции… в беспорядке».

Оставил ли Менандр военные действия или не оставил, его завоевания отодвинули царство Хинду на юг, и он распространил буддизм, что и сохранило его величие в буддистских текстах. Когда он умер в 130 году, его останки были уложены в священные монументы, известные как ступы: «Священные нагромождения, — как называет их Милинда Панха, — под чьим массивным куполом лежат кости великого умершего».

^{Парфяне}

Отчет Чжан Цяня затрагивал и земли дальше на запад, в Парфии, где трон уже очень долгое время занимал один и тот же царь. Антиох Епифан был вынужден отбивать атаки парфян, и три царя Селевкидов, которые наследовали ему, оказались перед лицом все той же опасности. Парфяне не особенно отличались по происхождению от сюнну; они были кочевыми всадниками, стойкими и упорными в битве. Они начали все дальше и дальше вторгаться на границу селевкидов, продвигая ее ближе к Сирии. Ко времени правления третьего царя после Антиоха Епифана — Деметрия II, которого называли также Никатор, — они прошли уже сердце старых ассирийских земель между Тигром и Евфратом. Эта земля теперь находилась под довольно твердым контролем парфян, они строили себе там защитные стены, возведенные из огромных кусков камня. Камни для постройки брались отовсюду вокруг; монументы Ашшурнаяирапала были разобраны и пущены в дело, чтобы охранять его старые владения от захвата Селевкидами.

В 139 году до н. э. парфянский царь Митридат I пленил Деметрия Никатора во время сражения и привез его в Парфию. С Деметрием Никатором обращались хорошо, держали в комфортном заключении, но он провел десять лет пленником Парфии, что было ужасным унижением для царя когда-то великих Селевкидов. Иосиф Флавий заявляет, что он умер, все еще находясь в плену: «Деметрия отослали к Митридату, — пишет он, — и царь Парфии содержал его в большом почете, пока Деметрий не закончил свою жизнь от болезни».^‹1212› Другие рассказы сообщают, что Деметрий бежал и умер позднее — после того, как ему наследовал один его сын (убитый менее чем через год), а затем другой.

Тем временем парфяне подходили ближе и ближе к Вавилону, они возвели лагерь в Ктесифоне, который могли использовать как базу для проникновения еще глубже в земли Селевкидов. Эта растущая мощь парфян отражена в отчете Чжана Цяня своему царю. Парфяне, сообщил он, производят глубокое впечатление и, на его взгляд, являются высоко организованной цивилизацией: «Они обносят города стенами, — рассказал он, — и у них есть несколько сотен городов различной величины». Парфянские земледельцы выращивали рис, пшеницу, виноград на вино; их купцы путешествовали далеко, чтобы торговать с дальними странами. И поэтому их империя протянулась до самых земель, которые Чжан Цянь назвал Тяо-чжи, где «жарко и сыро», и обитают «большие птицы, откладывающие яйца, огромные, как горшки», а также «очень много людей, и ими правят мелкие вожди», но при этом «все вожди ценят царя Парфии, который отдает им приказания и считает их своими вассалами».^‹1213› Это описание месопотамской равнины. Селевкидов вытеснили с земель между реками, теперь они больше не были империей, которая волновала бы римлян.

Их место заняли сами парфяне. Долгое и выдающееся правление У-ди частично совпало с эрой величайшего парфянского царя — Митридата II Великого. Он взошел на трон Парфии в 123 году до н. э. и вскоре начал бепсокоить римские власти в Малой Азии. Один из чиновников, Луций Корнелий Сул-ла, чью биографию записал Плутарх, был послан наблюдать за «безустанными движениями Митридата, который постепенно набирал огромную, вновь приобретаемую власть и господство».^‹1214› Сулла добрался до Евфрата и там встретил посла, которого Митридат выслал ему навстречу: «До того, — говорит Плутарх, — между двумя народами не существовало переписки»; Сулла был «первым римлянином, которому парфяне произнесли речь о союзе и дружбе».

Митридат также отправил купцов и послов на восток. «Когда послы Хань впервые посетили царство Ань-си [то есть Пар-фию], — говорит Сыма Цянь, — … царь Ань-си отправил своих послов вместе с ними, и после того, как последние посетили Китай и доложили о его огромных размерах и могуществе, царь послал несколько яиц громадных птиц, которые жили в его местности… ко двору Хань в качестве подарка».

В то же самое время послы с востока ехали на запад. После исследований Чжан Цяня от ханьского двора по его пути были посланы другие люди. «После того, как Чжан Цяню был оказан почет и дарована должность за открытие путей в земли на западе, — сообщает Сыма Цянь, — все чиновники и солдаты, которые сопровождали его, стали соперничать друг с другом в представлении отчетов императору… прося сделать их послами».^‹1215›

Эти походы на запад включали и сражения, так как войска Хань подавляли сопротивление различных местных племен, через земли которых торились новые торговые пути. Но к 110 году до н. э. торговый путь с запада на восток был окончательно проложен. Аванпосты с китайскими гарнизонами вдоль дороги защищали торговлю от разбойников. Парфяне покупали у Китая товары, в основном шелк и лак, которые не изготовляли сами. Китайская империя покупала парфянских лошадей, ценимых из-за их быстроты и красоты. Все больше и больше иностранных гостей появлялось при дворе Хань, и император провозил их вдоль берега моря, чтобы показать размеры и богатство царства. А в Парфии Митридат II, который появляется и у Плутарха, и у Сыма Цяня, стал мостом между двумя великими и растущими империями Запада и Востока.

Сравнительная хронология к главе 75

Данный текст является ознакомительным фрагментом.