Эпилог

Эпилог

Если содержание этой книги производит несколько мрачное впечатление, то — это отражение тех событий, которые она описывает, а не личной точки зрения автора. Последний охотно признаёт, что он писал не как заинтересованный наблюдатель, а как современник, участник и свидетель описанных событий, как журналист, которому не позволено было следовать своему призванию, заключавшемуся по его мнению в служении правде без страха или пристрастия, а не в служении каким-либо особым интересам. Автору случилось наблюдать большее число событий, а также манипуляций национальными интересами, чем это выпадает на долю большинства современников, и он «мог убедиться на основании собственного опыта, что дело идёт не о случайностях, а об определённом плане. Всё написанное им представляет собой, поэтому, протест, но не против естественного течения жизни, а против подавления правды о ней. Настоящий труд — рассказ современника о том, как делается история. После него придут историки, которые попытаются на основании раскопанных фрагментов составить историю событий во всех её деталях; с таким же успехом можно пытаться определить чувства, владевшие человеком при жизни, на основании его откопанного скелета. Однако, им возможно удастся проникнуть в детали, скрытые в настоящее время от автора и прежде всего они непременно найдут, что всё происшедшее было совершенно необходимо для достижения того положения вещей, в котором находятся они сами — а в случае историков это обычно очень удобное положение. Где то между упомянутыми методами изложения событий расположена полная и истинная правда; роль автора ограничивается живым протестом живого участника.

Несомненно, что всё происшедшее существенно необходимо для достижения скрытой от нас конечной цели, в характере которой у автора не существует сомнений; однако, многое из происшедшего было в момент своего совершения абсолютно ненужным и излишним, и именно в этом и заключается тема авторского протеста. Автор считает, что неизбежный по его мнению хороший конец мог бы быть достигнут гораздо скорее без этих досадных и ненужных событий; однако, ему также ясно, что всё это лежит за пределами понимания простых смертных и что, согласно Божьему произволению, повторяющиеся испытания могут быть нужными для конечного самоосвобождения человеческой души. Согласно тому же произволению, верующий должен восставать против них, как только они случаются.

Как бы то ни было, автор предоставляет анализ событий будущим летописцам, чьи чувства и сердце не будут ими затронуты; они будут пользоваться микроскопом там, где автор играл свою роль на жизненной сцене, он — затронут всем этим. Как писал в своё время лорд Маколей (Macaulay, 1800–1859, английский эссеист, поэт, государственный деятель и блестящий историк): «В истории выживает, по-видимому, лишь та её интерпретация, которая служит требуемой доктрине, всё же неудобные или противоречащие ей факты забываются или игнорируются». Это может послужить оправданием появления настоящего труда живущего историка, современника описываемых им событий: он не упустил ничего из того, что стало ему известным, представив всё известное ему столь правдиво, насколько он к этому был способен. Он написал картину нашего столетия такой, какой она представлялась непосредственному участнику событий, будучи скрытой от широких масс, которым она подавалась лишь в той «интерпретации», какую политики считали необходимой. По мнению автора, мы являемся свидетелями того, как порождённое в глубокой древности варварское суеверие, вскормленное в продолжение долгих веков полусекретной кастой невежественных жрецов, вернулось в наши дни, сев нам на шею в виде политического движения, поддержанного громадными деньгами и большой властью во всех больших столицах мира. Для достижения своей фантастической цели мирового господства оно пользуется двумя методами — революцией снизу и развращением правительств сверху — и оно добилось больших успехов на этом пути, применяя оба орудия для натравливания классов и народов друг на друга.

Автор не берётся решать, что есть зло; он может его лишь чувствовать, и возможно, что он ошибается. Во всяком случае, его собственные ощущения в согласии с воспринятыми им правилами жизни убеждали его во время работы над данной книгой, что он живёт рядом со злом. Силы, пересаженные в 20-е столетие словно из пещеры доисторического динозавра, не основаны ни на чём, кроме самого невежественного суеверия. У автора не проходило чувство постоянного контакта с людьми типа Иезекииля, жившими в варварские времена и мыслившими по-варварски. Ему случилось непосредственно испытать чувство встречи с подобным же феноменом в наши дни, хотя и на территории, лишь недавно спасённой от варварства, когда он прочёл книгу сэра Артура Гримбля «На островах» (см. библиографию). В ней автор описывает встреченное им в начале 20-го столетия, в качестве британского колониального чиновника, на отдалённой группе тихоокеанских островов Гильберта, где население жило в атмосфере первобытных суеверий до 1892 года, когда там был установлен британский протекторат. Существует любопытное сходство между проклятиями, перечисленными во Второзаконии, являющемся законом сионистского шовинизма наших дней, и словами проклятия над очагом врага, применявшимися на этих островах до прихода туда англичан. Сидя на корточках перед очагом на рассвете, голый заклинатель колол его палкой, бормоча: «Дух безумия, дух испражнений, дух людоедства, дух гниения! Я колю очаг его пищи, очаг этого человека (имя рек). Порази его с запада, порази его с востока, порази его, как я колю его, порази его смертью! Задуши его, обезумь его, опозорь его гниением! Пусть вздуется его печень, она вздувается, она перевёртывается и рвётся на куски. Пусть вздуются его кишки, они вздуваются, они рвутся в клочья и поражаются. Он чернеет от безумия, он мёртв, он — кончен, он мёртв, мёртв, мёртв, он уже гниёт!» Сравнение этого бреда с многочисленными местами во Второзаконии и в книге Иезекииля особо поучительно в наше время, когда Тора и Талмуд прилагаются буквально для совершения дел, подобных Дейр-Ясину; не мешает также вспомнить указание «Еврейской Энциклопедии», что Талмуд учит верить в дословную действенность проклятий. Эти места невольно приходят на ум, когда слышишь политиков, цитирующих «Ветхий Завет», и каждый раз приходится спрашивать, читали ли они его когда-либо и понимают ли они связь между этими древними суевериями и современными событиями, творящимися с их помощью. Здесь мы явно имеем дело с силой, спущенной на наш мир 20-го века людьми, находящимися во власти этих варварских суеверий; о чём же может говорить запоздалое признание Хаима Вейцмана, в ужасе отшатнувшегося при виде натворённого им: «…возрождение древнего зла под новой, ещё более ужасной личиной».

Одно лишь невежественное суеверие может по мнению автора объяснить тот страх, под воздействием которого еврейские массы поддаются сионистскому шовинизму. Столетие эмансипации почти освободило их от него, и ещё через каких-нибудь полвека они слились бы с течением жизни всего человечества; однако, теперь их цепкими когтями оттянули назад, под то же ярмо. Читая описание жизни населения на Гильбертовых островах до британского протектората, автору казалось, что он читает местечковую хронику еврейского гетто в русской черте оседлости:

«Человек, в крови которого жили верования 60 поколений, воспитанные страхом… становился лёгкой добычей смертельного суеверия. …На этих островах жили поколения за поколениями возвещавших зло жрецов и людей, дрожавших перед их властью. Накопленный страх этих суеверий приобрёл с веками собственные вес и тени, стал реальностью, довлевшей над всем живущим. Мысли, навязанные другими, сильнее привидений преследовали жилища этих людей. Чувствовалось, что в такой атмосфере может практически совершиться всё, что угодно».

«Мысли, навязанные другими, сильнее привидений преследующие жилища этих людей» — эти слова вполне подходят для характеристики жизненных условий еврейских масс, в крови которых жили верования более, чем 60 поколений и которых в конце прошлого века вновь стали из светлого дня во мрак невежества. Чувство освобождения, так близко прошедшего мимо них, казалось бы говорило устами старухи на Гильбертовых островах, узнавшей новую жизнь и помнившей старую: «Послушайте, что говорят люди в наших хижинах. Мы работаем в мире, мы говорим в мире, ибо дни злобы прошли… Как хороша жизнь в наших сёлах теперь, когда нет больше убийств и нет войны»; и эти её слова, как сильно они напоминают плач Иеремии об ушедших счастливых днях Израиля («вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви, когда ты была невестой») в его упрёках «вероломной Иудее» за впадение в ересь.

Прослеживая в веках историю этого древнего суеверия и его возрождения как политической силы нашего столетия, автора не покидало чувство постоянного ощущения живого, враждебного зла. По его мнению, революционное разрушение является составной частью зла, и он мог бы повторить написанное американским дипломатом, Франком Раундсом, на Рождество 1951 года: «Здесь в Москве вы чувствуете, что зло существует как вещественная реальность; это — мои мысли в этот рождественский день». Этим процессом 20-го столетия, представляющимся как сопутствующее нам постоянное зло, затронуты мы все — евреи и неевреи и большинство из нас дождётся его развязки. Это предчувствовал в 1933 году неоднократно цитировавшийся в этой книге еврей, Бернард Дж. Браун, когда он с упрёком писал: «Конечно нас должны бояться и даже ненавидеть, если мы будем продолжать загребать всё, что нам даёт Америка, одновременно отказываясь стать американцами, как мы всегда отказывались стать русскими или поляками».

Эти слова относятся ко всем странам Запада, а не к одной только Америке, но в одном Бернард Браун был неправ. Его предчувствие относилось как-раз к тому, чего талмудисты достигнуть не в состоянии: ненависть является одной только их монополией и верой, и им никогда не удастся заставить христиан ненавидеть евреев. Страшные дела, совершённые «Западом» в нашем столетии, были совершены по указке Талмуда; месть и ненависть не присущи западному человечеству, а его вера запрещает их. Учение ненависти, как часть религии, всё ещё исходит от буквальных толкователей Торы-Талмуда в странах, захваченных революционным коммунизмом, в ожидовленной Палестине, и повсюду там, где они свили себе гнёзда в западных столицах. Ни один европеец, ни один человек Запада не в состоянии был бы обратиться к еврейскому собранию со словами одного сионистского вожака в мае 1953 года в Иоганнесбурге: «Нельзя доверять зверю, именующемуся Германией. Немцам никогда не должно быть прощения, и ни один еврей не может иметь ни связей, ни дел с немцами».

Человечество не может жить на подобных основах, и именно поэтому подобные планы сионистов в конце концов неизбежно осуждены на провал. Это именно та самая ересь, отвергнуть которую было прежде всего призвано учение Иисуса Христа; и это она же, которой продались вожди «Запада» с того момента, когда в начале века некий Бальфур начал подчинять ей интересы своей страны. Когда близящийся апогей и кризис минуют, минует также и это еретическое учение, привитое Западу из талмудистского центра в местечковой России.

Как писателю, автору кажется, что оно минует тем скорее и с тем меньшими бедами для всех, затронутых им, чем больше широкие массы общественности узнают о том, что в действительности происходило на протяжении всего нашего столетия.

—

«Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным; ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы»

— Евангелие от Луки, 8:17.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.