Часть II ФЛОТ и «БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ»

Часть II

ФЛОТ и «БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ»

«Доверено флоту». Н.М. Кулаков. Военные мемуары. М., 1985 г.

В Интернете — http://militera.lib.ru/memo/russian/ kulakov_nm/index.html.

Мемуары Кулакова придется цитировать достаточно подробно, т. к. в них огромное количество деталей, связанных именно с приведением в боевую готовность флота.

«На середину июня было назначено учение Черноморского флота совместно с частями Одесского военного округа в северо-западном районе моря и на прилегающих участках побережья. О многом говорило уже само время его проведения. Обычно учения такого масштаба устраивались гораздо позже, осенью, — ими как бы подводился итог летней учебной кампании…

Помню, накануне учения Филипп Сергеевич Октябрьский — он был уже в звании вице-адмирала, — говорил:

— Ну, Николай Михайлович, кажется, все предусмотрено. Надеюсь, не оплошаем!..

Адмирал И. С. Исаков, вновь прибывший на наш флот, осведомил Военный совет об осложнении отношений с Германией. С этим вполне согласовывались известные нам факты нарушения границы немецкими военными самолетами и другие наглые разведывательные действия зарубежных соседей…

В то же время мы не могли не учитывать известное сообщение ТАСС от 14 июня. Оно ставило нас в несколько затруднительное положение, но мы полагали, что оно имеет целью создать у заправил гитлеровской Германии впечатление, будто наша страна не замечает их внешних приготовлений. И мы продолжали призывать личный состав к повыгиению бдительности и боевой готовности. Об этом, в частности, свидетельствует директива командования Черноморского флота. Она требовала от командиров соединений, кораблей и частей: в пятидневный срок проверить по-настоящему боевое управление, план обороны, развертывание, режим полетов авиации, выход и вход кораблей на предмет «Готовы ли вы к войне?»…

О том, как оценивалась общая обстановка, в которой началось 14 июня наше учение, может дать представление такая деталь: был установлен особый сигнал, означавший, что учение прерывается и флот немедленно переходит на ту степень повышенной боевой готовности, какая будет назначена…

18 июня учение закончилось, и корабли стали возвращаться в Севастополь. Однако на флоте была сохранена оперативная готовность номер два.

Разбор маневров планировался на 23 июня. Адмирал Исаков объявил, что задерживаться не может, и, поручив проведение разбора Военному совету флота, отбыл в Москву. Напряженность обстановки между тем нарастала. Это чувствовалось по ряду признаков, но у нас недоставало данных, чтобы во всем разобраться.

21 июня начальник разведотдела полковник Д.Б. Намгаладзе принес мне запись открытой передачи английского радио, где говорилось, что нападение Германии на Советский Союз ожидается в ночь на 22 июня.

Я немедленно позвонил по ВЧ И.В. Рогову (в Москву, начальнику Политуправления ВМФ и одновременно зам. наркому ВМФ — К.О.), спросил, как это понимать. Он одобрил наши действия по поддержанию боеготовности и сказал, что о сообщении английского радио в Москве известно, необходимые меры принимаются…»

«Оперативная готовность № 2» — это и есть «повышенная боевая готовность». А вот история с радио из Лондона достойна отдельного внимания. Получается, что Англия открыто толкала мир к войне! Но смотрим дальше: как флот переводился в «оперативную готовность № 1» — «полную боевую готовность» и сколько для этого надо было реального времени?

«В mom субботний вечер личному составу кораблей был предоставлен отдых. И хотя корабли оставались затемненными, город сиял яркими огнями….

Выходов кораблей на боевую подготовку на следующий день не планировалось. В середине дня намечались учебные полеты в отдельных авиационных подразделениях, а ночью не должно было происходить ничего. Приняв все это к сведению, я поздно вечером уехал к семье…»

В ночь на 22 июня комиссара Кулакова «разбудил звонок служебного телефона.

— Товарищ дивизионный комиссар, — докладывал оперативный дежурный, — получена важная телеграмма наркома. Машина за вами выслана…

В штабе флота уже почти все были в сборе. Здесь царила деловая сосредоточенность, все выглядело так, будто продолжалось флотское учение. Вице-адмирал Ф.С. Октябрьский находился в своем кабинете на втором этаже. Он протянул мне бланк с телеграммой наркома. Это был краткий, состоявший из нескольких слов, приказ всем флотам, кроме Тихоокеанского, о немедленном переходе на оперативную готовность номер один.

Телеграмма, принятая в начале второго часа ночи, шла из Москвы считанные минуты, но за это время нарком Н.Г. Кузнецов лично передал этот же приказ по телефону (к аппарату подошел контр-адмирал И. Д. Елисеев, остававшийся в штабе с вечера).

Дав мне прочесть телеграмму, командующий спросил:

— Как думаешь, Николай Михайлович, это война?

— Похоже, что так, — ответил я. — Кажется, англичане не наврали. Не думали все-таки мы с тобой, Филипп Сергеевич, что она начнется так скоро…

Перевод флота на высшую боевую готовность был у нас хорошо отработан, и все шло по плану. Корабли и части приступили к приемке добавочного боезапаса, топлива, продовольствия. По гарнизону был дан сигнал «Большой сбор’, а база и город затемнены….»

Телеграмма наркома — это и есть «Директива № 1 от 21 июня» в варианте для флота. И здесь четко видно суть этой самой директивы-команды — поднять войска (в данном случае флот) по тревоге и перейти от повышенной к полной боевой готовности. Напомню, что полная боевая готовность отличается от повышенной «малостью» — укомплектованностью войск.

И переход к полной боевой готовности («оперативная готовность № 1») на флоте, по словам Кулакова, заключается в получении дополнительных запасов — «боеприпасы и топливо в баки» и этот перевод только в ночь на 22 июня на флоте и был сделан. Но с другой стороны, флот не собирался выходить в море именно 22 июня, не нужен он там был. На море боевые действия начались позже, а ПВО флота и так сможет в случае налета вести огонь… И флот, получив короткую команду-приказ в ночь на 22 июня, около 1 часа 15 минут («в начале второго часа нети»), перешел в полную боевую готовность всего за 1–2 часа!

«К половине третьего закончили переход на оперативную готовность номер один все корабельные соединения, береговая оборона, морская авиация. Поступил доклад о том же с Дунайской военной флотилии… На всем Черноморском флоте тысячи людей заняли свои боевые посты, корабли были готовы выйти в море, самолеты — взлететь, к орудиям подан боезапас…»

Телеграмма наркома Кузнецова пришла в Севастополь «в начале второго часа ночи». При этом нарком флота перед этим еще и позвонил в штаб, в Севастополь, чтобы передать этот же приказ на словах! И обзвонил он «всего» три флота — Северный, Балтийский и Черноморский.

А теперь посмотрим, как описывает эти события сам нарком флота, адмирал Н.Г. Кузнецов.

Кузнецов Н.Г. Накануне. — М.: Воениздат, 1969 г. Переиздание — 1989 г.

Также эта книга есть на сайте http:// militera.lib.ru/memo/russian/kuznetsov-1 /indexhtml.

Вечером 21 июня Кузнецов был в своем кабинете, в наркомате Военно-морского флота, расположенного рядом со зданием Наркомата обороны:

«..я позвонил Наркому обороны. — Нарком выехал, — сказали мне. Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте. Решил связаться с флотами. Поговорил сначала с командующим Балтийским флотом В. Ф. Трибуцем, затем с начальником штаба Черноморского флота И.Д. Елисеевым, с командующим на Севере А.Г. Головко. Все были на местах, все как будто в порядке. Командные пункты развернуты, флоты уже в течение двух дней поддерживают оперативную готовность № 2. На берег отпущено лишь ограниченное число краснофлотцев и командиров…»

Здесь стоит немного отвлечься и посмотреть, как адмирал Кузнецов разъясняет, почему флот оказался в более высокой готовности к войне, чем армия, объясняет «специфику» флота в этом вопросе и «степени» боевой готовности флота:

«Мне неоднократно приходилось слышать, что более высокая готовность флота объясняется якобы лишь спецификой морской службы.

— В чем же заключается эта специфика? — допытывался я, но резонного ответа не получал.

Некоторые, объясняя «специфику» морской службы, ссылались на то, что, мол, личный состав кораблей легче собрать. Ошибочное представление. На корабли, стоящие на рейде, труднее доставить людей, если они уволены на берег. И привести в готовность флот с его кораблями и частями, разбросанными на огромном пространстве, вряд ли легче, чем сухопутные войска.

Специфика, о которой идет речь, в предвоенный период была для всех одна: внимательно следи за противником и не опоздай, иначе он нанесет мощный удар, от которого трудно будет оправиться…

«Спецификя» заключалась в том, что почти два года на всех флотах шла разработка документов по системе готовностей. Их настойчиво вводили в жизнь, проверяли и отрабатывали на сотнях учений — общих и частных. Было точно определено, что следует понимать под готовностью № 3, под готовностью № 2, под готовностью № 1.

Номером три обозначалась обычная готовность кораблей и частей, находящихся в строю. В этом случае они занимаются повседневной боевой подготовкой, живут обычной жизнью, но сохраняют запасы топлива, держат в исправности и определенной готовности оружие и механизмы.» (Сегодня это называется «степень боевой готовности постоянная».)

«Готовность № 2 более высокая. Корабли принимают все необходимые запасы, приводят в порядок материальную часть, устанавливается определенное дежурство. Увольнения на берег сокращаются до минимума. Личный состав остается на кораблях. В таком состоянии корабли могут жить долго, хотя такая жизнь требует известного напряжения. («Степень боеготовности — «повышенная».)

Самая высокая готовность — № 1. Она объявляется, когда обстановка опасная. Тут уже все оружие и все механизмы должны быть способны вступить в действие немедленно, весь личный состав обязан находиться на своих местах. Получив условный сигнал, каждый корабль и каждая часть действует в соответствии с имеющимися у них инструкциями». («Полная боевая готовность».)

Т. е. флот, как и все западные округа, был приведен в повышенную боевую готовность еще 16–18 июня под видом «учений» и «поддерживал» ее до 21 июня. Вечером 21 июня нарком Тимошенко и начальник Генштаба Жуков убыли к Сталину в Кремль. Пробыли они у Сталина, составляя «Директиву № 1» с 20.50 до 22.20, а Кузнецов вечером 21 июня, около 21.00, обзванивает флоты и проверяет их готовность:

«Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность, [однако] Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова.

В20.00 пришел МЛ. Воронцов, только что прибывший из Берлина. В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час…

Едва ушел Воронцов, явился адмирал Л.M. Галлер. Он тоже не уехал домой… Около десяти вечера Лев Михайлович ушел из моего кабинета…

Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С.К. Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне…

Наши наркоматы были расположены по соседству. Мы вышли на улицу… Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С.К. Тимошенко.

Маршал, шагая по комнате, диктовал. Было все еще жарко. Генерал армии Г.К. Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.

Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной — на трех листах.

В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась…»

И вот тут Кузнецов привирает. Сначала он вполне заслуженно пнул Генштаб, который якобы вообще ничего не делал для повышения боевой готовности сухопутных войск (на самом деле, реально что-то вроде делалось, но как-то «странно»), А потом заявил, что составленная в кабинете Сталина директива-приказ флота «не касалась». Но на этих «трех листах» действительно был написан текст «Директивы № 1», и написан он был в кабинете Сталина перед этим, около часа назад! И если верить тексту, опубликованному маршалом Жуковым в 1969 году, в Директиве как будто действительно нет прямых указаний для флота — «Военным советамЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдОВО. 1. В течении 22–23 июня 1941 года возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, Приб. ОВО, Зап. ОВО, КОВО, Од. ОВО…»

Но!

В появившемся в конце 2009 года в Интернете «черновике-оригинале» этой самой «Директивы № 1», что действительно был написан на трех листках рабочего блокнота, указано, что для наркома ВМФ предназначалась персональная «копия» данной «директивы».

«Шифром.

Расшифровать немедленно.

Военным Советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО.

Копия Народному Комиссару Военно-Морского Флота…»

Этот «черновик» был написан в кабинете Сталина на трех листах из рабочего блокнота Г.К. Жукова. С этого черновика Жуков в присутствии Тимошенко и Кузнецова и переписывал текст начисто в «блокнот для радиограмм». Подробнее об этом черновике будет рассказано в следующих главах. А пока вернемся к наркому флота Кузнецову и его воспоминаниям:

«Пробежав текст телеграммы, я спросил:

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

— Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..

Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В. Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю.

Не так давно мне довелось слышать от генерала армии И.В. Тюленева — в то время он командовал Московским военным округом, — что 21 июня около 2 часов дня ему позвонил И.В. Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО.

Это еще раз подтверждает: во второй половине дня 21 июня И.В. Сталин признал столкновение с Германией если не неизбежным, то весьма и весьма вероятным.

Это подтверждает и то, что в тот вечер к И.В. Сталину были вьлзваны московские руководители А. С. Щербаков и В.П. Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал в эту субботу задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. «Возможно нападение немцев»,- предупредил он. Очень жаль, что оставшиеся часы не были использованы с максимальной эффективностью».

Кузнецов заявляет, что Тимошенко и Жуков пришли к Сталину еще в 17.00 21 июня, однако, согласно «Журналу посещений», Тимошенко и Жуков пришли к Сталину только в 20.50. Но в данном случае это не слишком существенно. Спустя годы не только Кузнецов стал смело «поправлять» маршала Жукова, «указывая на неточности» в его «Воспоминаниях…», а к воспоминаниям генерала Тюленева о 21 июня мы вернемся позднее. Но посмотрите, как резво бегают адмиралы, для того чтобы передать срочный приказ на флоты о предстоящей войне с Германией! В следующих главах, рассматривая черновик-оригинал «Директивы № 1», мы увидим, как «бегали» генштабовские генералы в этой же ситуации и в это же время…

А пока посмотрим, где еще Кузнецов «насочинял» о событиях 21 июня. И для этого обратимся к «журналу посещений Кремля» за этот день. Например, в сборнике документов под редакцией А. Яковлева, А. Сахарова «1941 г. т. 2» приводится список посетителей кабинета Сталина в этот вечер:

«1. Молотов 18.27–23-00

2. Воронцов 19–05-23–00

3. Берия 19–05-23.00

4. Вознесенский 19–05-20.15

5. Маленков 19–05-22.20

6. Кузнецов 19–05-20.15

7. Ткмошенко 19–05-20.15

8. Сафонов 19–05-20.15

9. Тимошенко 20.50–22.20

10. Жуков 20.50–22.20

11. Буденный 20.50–22.20

12. Мехлис 21.55–22.20

13. Берия 22.40–23- 00

Последние вышли 23–00»

Получается, что нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов все же был 21 июня 1941 года в кабинете Сталина с 19.05 по 20.15 вместе с группой других должностных лиц на некоем совещании. То есть он никак не мог беседовать с капитаном первого ранга М.А. Воронцовым в 20.00 в своем кабинете. И кстати, Кузнецов пишет, что он вообще Сталина не видел до самой войны, побывав у него в кабинете согласно «журналу посещения» 13 июня: «7. Кузнецов 21.55–22.55». «..Я видел И.В. Сталина 13 или

14 июня. То была наша последняя встреча перед войной…» Но Кузнецов видел Воронцова, вызванного в Москву 17–18 июня с докладом именно до посещения Кремля. Почему — чуть позже.

Совещание же, на котором нарком ВМФ якобы не присутствовал, было посвящено именно предстоящему нападению Германии в эти выходные — 22–23 июня. Исследователь В. Чунихин в своей статье «Тайна 21 июня» проанализировал состав этого совещания:

«В 19–05 в кабинет Сталина, где уже 38 минут находился Молотов, вошли семь человек: Тимошенко, Кузнецов, Воронцов, Берия, Вознесенский, Маленков, Сафонов. Пробыли они там до 20 часов 15 минут. Об этом совещании, как я уже говорил, нигде ничего ранее не упоминалось. Я, по крайней мере, не встречал об этом никаких сведений. Даже намеков. Более того, налицо явное стремление скрыть сам факт этого события.

Напомню. Жуков в своих воспоминаниях ни разу не упомянул о том, что происходило до 20 часов 21 июня. Случайность? А ведь это примерно то самое время, когда совещание это подходило к концу. Кузнецов же, рассказывая об этом дне, тоже ничего не упомянул о совещании. Только здесь бросается в глаза другое. Он не только промолчал, но сознательно сказал неправду. Вспомним. Он зачем-то подчеркнул, что после 13 (или 14) июня и до самого начала войны со Сталиным не встречался.

Вызвав Воронцова в Москву, он будто бы принял его в 20.00. В то время, как на самом деле, с 19–05 до 20.15 он был вместе с ним на совещании у Сталина….

Кузнецов помнит, что вызвал в Москву Воронцова, помнит, что тот явился к нему в 20.00. Помнит разговор. Помнит мельчайшие подробности дня 21 июня… Но он не помнит совещания у Сталина, где были он сам и Тимошенко. Где был все тот же Воронцов. Всего за несколько часов до германского нападения… Неужели для послесталинского руководства СССР было настолько важно, чтобы никто и никогда не узнал, зачем Сталин собрал этих людей?

Думаю, это действительно было для них важно. Потому что одно только упоминание об этом факте рушит легенду о сталинской вине в том, что армия не была приведена своевременно в полную боевую готовность. Мне, например, понадобилось совсем немного времени, чтобы понять самое главное, узнав об этом совещании. Всего лишь взглянув на состав его участников. Давайте к нему присмотримся… по составу участников очень часто можно судить не только о характере рассматриваемых вопросов, но и о позиции Сталина по этим вопросам. Итак, список участников.

О Молотове я уже говорил. Тимошенко и Кузнецов. Значит, речь шла о военных мероприятиях. Это логично. События последних дней сложились в кризис, связанный с Германией. Однако нас упорно приучали к мысли, что Сталин не верил в нападение немцев, так как считал, что может урегулировать вопрос исключительно с помощью дипломатических шагов. Вопрос. Зачем тогда на совещание были вызваны такие не дипломатические лица, какНарком Обороны и Нарком Военно-Морского Флота? Но, может быть, речь не шла о Германии? Обсуждались другие военные вопросы? Нет, речь шла именно о Германии. Это подтверждает присутствие на совещании военно-морского атташе советского посольства в Германии Воронцова. Это — одна из ключевых фигур для понимания не только характера обсуждения, но и отношения Сталина к угрозе военного нападения Германии. Что я имею в виду? Присутствие в сталинском кабинете военного дипломата вовсе не означало интереса Сталина к чисто дипломатическим вопросам. Если было бы иначе, здесь сидел бы посол в Берлине Деканозов. Или кто-то из его заместителей. Или, если речь шла о вопросах военнодипломатических, присутствовал бы военный атташе (а не военно-морской).

Далее… все же присутствие здесь Воронцова явно было вызвано причиной также экстраординарной. Почему Сталин приказал явиться Воронцову? Думаю, ясно. Да и Кузнецов сам упомянул о причинах вызова Воронцова в Москву — важные разведданные, полученные последним в Берлине.

«…Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны…»

Теперь — важный вопрос. Как отнесся к этим сведениям Сталин? А его отношение к ним лежит на поверхности. Оно видно из самого факта вызова в Москву Воронцова. И его присутствия в кабинете Сталина в столь представительном окружении. В такой острый момент истории советского государства. Чего никогда бы не случилось, если бы Сталин не верил» в нападение немцев…

Здесь еще вот что необходимо учесть… Воронцов был резидентом (или, во всяком случае, одним из руководителей) военно-морской разведки в Германии. Военная дипломатия — она ведь тесно связана с военной разведкой. Это подтверждает, кстати, тот факт, что вскоре после начала войны капитан первого ранга Воронцов был назначен начальником Разведывательного управления Главного штаба Военно-Морского Флота СССР.

…Не думаю, что сам адмирал Кузнецов (верил он Воронцову или нет) решился бы на это. И заметьте, сразу после прибытия Воронцов оказывается в кабинете у Сталина. По одному этому ясно, что инициатором вызова в Москву Воронцова мог быть только сам Сталин. Вызывал действительно Кузнецов. Но по приказу Сталина. Тогда зададим вопрос. Зачем его вызвал Сталин?… ведь под боком у Сталина и были как раз эти два специалиста. Тимошенко и Жуков. И он уже совещался с ними. Ранее. И совещания эти ни к чему не привели. Почему? Жуков утверждал потом, что из-за того, что Сталин противился…

Но если бы это было так, Воронцов не был бы вызван в Москву. Кстати, когда Воронцову был отправлен вызов? Тогда ведь добраться от Берлина до Москвы было несколько дольше, чем сейчас. Это, кстати, важно. Потому что именно время вызова Воронцова и является, по-моему, временем, когда Сталин начинает сомневаться в прежней позиции. И еще. Это не Жуков вызвал подчиненного ему военного атташе генерала Туликова из Берлина. Хотя и Тупиков тоже докладывал о военных приготовлениях Германии своему военному командованию. Это Кузнецов (а фактически, Сталин) вызвал военно-морского атташе из Берлина. Вопреки тому, что его непосредственный начальник (Кузнецов) тому не поверил. О чем флотский нарком честно признался в своих мемуарах. Но, тем не менее, отвлекаясь на секунду, флот в боевую готовность несколько позже привести сумел…

Вечером 21 июня 1941 года на совещании присутствовал еще один человек, чье появление на сцене именно в этот момент не менее красноречиво говорит о позиции Сталина в этот день. Но сначала об остальных участниках совещания. Напомню, что в нем участвовали, помимо Сталина и Молотова: Тимошенко, Кузнецов, Воронцов, Берия, Вознесенский, Маленков, Сафонов…

«Сафонов — в 1941 г. начальник мобилизационнопланового отдела Комитета Обороны при СНК СССР». Вот так…»

В опубликованных отдельным изданием в 2008 году «Журналах посещения Кремля» инициалов присутствующего в кабинете Сталина Сафонова нет. Но в комментариях говорится, что это должен был быть Сафонов Г.Н., на 21 июня — заместитель Прокурора СССР, ставший Генеральным прокурором СССР в… 1948 году. Спрашивается — что может делать прокурорский работник, даже такого ранга, на совещании у Сталина 21 июня?

Но, оказывается, был и другой высокий чиновник с такой же фамилией, Сафонов И.А (1902–1954): в 1938–1941 гг. — секретарь Комитета Обороны, в 1940–1941 гг. — начальник мобилизационно-планового отдела Комитета Обороны при СНК СССР. И вот он действительно был вполне уместен в кабинете Сталина вечером 21 июня, в последний вечер перед войной.

«Дело в том, что только на первый взгляд приведение войск в полную боевую готовность является простым делом. На самом деле еще в мирное время был разработан целый комплекс мер, автоматически запускавшихся вместе с полной боеготовностью армии. Важной их составляющей являлись мобилизационные мероприятия. То есть, если речь шла о приведении войск в полную боевую готовность, неизбежно всплывали бы и вопросы мобилизационного характера. Что и доказывает присутствие здесь Сафонова. Но оно же одновременно доказывает и другое важное обстоятельство. Оно доказывает позицию Сталина по этому вопросу.

Заметьте. Вместо Сафонова мог ведь присутствовать начальник Мобилизационного управления Наркомата Обороны. Тогда можно было бы реконструировать события таким образом. Тимошенко и Жуков уговаривают Сталина привести войска в полную боевую готовность. Сталин сопротивляется (тогда наличие мобработника в его кабинете неуместно). Предположим, военные нажимают и вынуждают, наконец, Сталина выслушать их. Тогда вместе с ними вполне мог оказаться в кабинете и их подчиненный, отвечающий за вопросы мобилизации. Но произошло другое. Сафонов возглавлял мобилизационно-плановый отдел Комитета Обороны при СНК СССР. Председателем СНК был Сталин. Другими словами, Сафонов был подчиненным не Тимошенко, а Сталина. И ни Тимошенко, ни Жуков не могли приказать Сафонову присутствовать на этом совещании.

Еще раз повторю, что всех их свел в своем кабинете Сталин. Сам. Единолично. По своему усмотрению. И Воронцова, и Сафонова. По-моему, этот факт может говорить только об одном. О том, что именно Сталин, а не командование РККА явился инициатором приведения войск приграничных округов в полную боевую готовность…» (В. Чунихин, «Тайна 21 июня»).

Итак, получается, что Кузнецов не мог разговаривать с Воронцовым в 20:00 в своем кабинете. Мог только до того, как сам отправился к Сталину. Дело в том, что Воронцов был военно-морским атташе и сотрудником военно-морской разведки наркомата ВМФ. Т. е. подчинялся Кузнецову напрямую и докладывал сначала ему. Был ли Воронцов у Сталина? Скорее всего, нет. В остальных изданиях «журналов посещений» указано — «Ворошилов 19–05–23.00». И Ворошилов был бы более уместен в Кремле в этот вечер, а за Воронцова мог и нарком ВМФ доложить, его непосредственный начальник. Так что нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов выслушал доклад МЛ. Воронцова, перед тем как убыть в Кремль, а потом поехал с докладом к Сталину. Почему Кузнецов темнит о Воронцове и ничего не пишет о своем посещении Кремля? Вот тут Чунихин и прав — скрывали то, что войну ждали, и нападение никакой внезапностью не было.

Как пишет в своих работах историк А. Мартиросян, еще 17 июня Воронцов действительно отправил из Берлина сообщение в Москву, в котором доложил, что нападение Германии произойдет 22 июня в 3–30 утра. Всего лишь… А после войны удобнее и безопаснее было говорить о том, что это «Зорге сообщал точную дату нападения» из Японии, чем сказать, что это сделал тот же Воронцов из Берлина. Байки о Зорге, даже и тем более разоблаченные, никому из мифотворцев-маршалов и утвержденной в ЦК КПСС версии начала войны вреда не принесут. А начни говорить о сообщении Воронцова, и появятся неудобные вопросы…

Воронцов подчинялся наркому ВМФ, и это сообщение Кузнецов читал. Однако в своих воспоминаниях адмирал о сообщении Воронцова подробно не сообщает. Пытается «кольнуть» Жукова и Тимошенко в своих воспоминаниях по вопросу приведения в боевую готовность армии и флота, но общую линию о том, что Сталин «не верил разведке» или что «никто до 22 июня не знал о точной дате нападения», поддерживает.

Вот что пишет сам Кузнецов по поводу именно этого сообщения Воронцова (хотя и пытается уменьшить его значение):

«В те дни, когда сведения о приготовлениях фашистской Германии к войне поступали из самых различных источников, я получил телеграмму военно-морского атташе в Берлине МЛ. Воронцова. Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны.

Среди множества аналогичных материалов такое донесение уже не являлось чем-то исключительным. Однако это был документ, присланный официальным и ответственным лицом. По существующему тогда порядку подобные донесения автоматически направлялись в несколько адресов. Я приказал проверить, получил ли телеграмму И.В. Сталин. Мне доложили: да, получил.

Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада…»

Военно-морской атташе М.А. Воронцов немедленно был отозван в СССР, прибыл в Москву 21 июня (как сообщает сам Кузнецов). А потом Кузнецов и убывает к Сталину, и именно как нарком ВМФ он отмечен в журналах посещений (а не, например, как Кузнецов из Ленинграда, «зам. Жданова, который был в отпуске 21 июня», как предполагают некоторые исследователи).

Вопрос о приведении или не приведении в боевую готовность войск перед 22 июня, поднятый Ю. Мухиным и А. Мартиросяном в 2005–2006 годах, сегодня уже обсуждается в «около исторической литературе» весьма активно. А Воронцов в этом обсуждении весьма важная фигура. Ведь вскоре после начала войны капитан 1-го ранга Воронцов был назначен заместителем начальника Разведывательного управления Главного штаба ВМФ СССР. А уже в сентябре 1941 года Воронцов становится начальником Разведуправления ГМШ ВМФ СССР. Вот что написала газета «Красная звезда» 7 мая 2008 года. Статья В. Лота, кандидата исторических наук, «Приближенный к царю Борису»:

«Начальником разведуправления флота был капитан 1 ранга Николай Иванович Зуйков. В августе 1941 года его заместителем стал контр-адмирал Михаил Александрович Воронцов. Он возвратился в Москву из Берлина, где был военно-морским атташе. Воронцов тоже предупреждал Центр о том, что Гитлер готовится к войне против СССР…»

(Зуйков Николай Иванович (1900–1942 гг.) — контр-адмирал (1941 г.). С мая 1939 года — начальник разведотдела НКВМФ СССР, с октября 1939 года — начальник 1-го управления НКВМФ СССР. Приказом НКВМФ СССР № 01 981 от 11 сентября 1941 года освобожден от этой должности и назначен в распоряжение Командного управления ВМФ. Погиб в сентябре 1942 года при исполнении служебных обязанностей.

Воронцов Михаил Александрович (1900–1986 гг.) — вице-адмирал. На военно-морском флоте с 1918 года, с 1939 года — в органах военно-морской разведки. В 1939–1941 годах — военно-морской атташе СССР в Германии, во время войны (с 1941 года) — начальник 1 управления ВМФ. До 1952 года — заместитель начальника Морского Генерального штаба (МГШ), начальник Второго Главного управления (разведки). В дальнейшем занимал командные должности в высших военных учебных заведениях Вооруженных Сил СССР.)

Но вернемся снова к воспоминаниям адмирала Н.Г. Кузнецова. Далее в них рассказывается, каким образом и какой командой адмирал передал на флоты свой приказ. Уйдя от наркома Тимошенко сразу после 23–00, Кузнецов тут же, до полуночи, начинает обзванивать флоты:

«В наркомате мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток — сигнал, по которому на местах знают, что делать. Все же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого. Берусь за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику — В.Ф. Трибуцу:

— Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один — боевую. Повторяю еще раз — боевую».

Затем Кузнецов звонил на Северный флот, а около часа ночи — на Черноморский:

«В Севастополе на проводе начальник штаба ИД. Елисеев.

— Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?

— Нет, — отвечает Иван Дмитриевич.

Повторяю ему то, что приказал Трибуцу и 1Ьловко.

— Действуйте без промедления! Доложите командующему…»

Как видно из воспоминаний комиссара Кулакова, перевод из повышенной боевой готовности в полную на флоте занял буквально пару часов. И адмирал Кузнецов говорит о том же:

«Как развивались события в ту ночь на флотах, я узнал позднее. Мой телефонный разговор сВ.Ф. Трибу — цем закончился в 23 часа 35 минут. В журнале боевых действий Балтийского флота записано: «23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность № 1».

Люди были на месте: флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактическая подготовка к отражению удара врага.

Северный флот принял телеграмму-приказ в О часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов мы получили донесение командующего А.Г. 1Ьловко: «Северный флот 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1».

Значит, за это время приказ не только дошел до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей — они уже успели подготовиться к отражению удара.

Хорошо, что еще рано вечером — около 18 часов — я заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчиненными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле иПинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли приступить к действию немедленно.

Прошло лишь двадцать минут после моего разговора с вице-адмиралом Трибуцем — телеграмма еще не дошла до Таллина, — а оперативная готовность № 1 была объявлена уже на Ханко, в Прибалтийской базе и в других местах. Об этом опять же свидетельствуют записи в журналах боевых действий:

«Частям сектора береговой обороны Либавской и Виндавской военно-морских баз объявлена готовность № 1…»

В Севастополе: «Оперативная готовность № 1 была объявлена по флоту в 01:15 22 июня 1941 года».

«В 02 часа 40 минут все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох….»

А теперь посмотрим, что собой представлял приказ-команда флоту о переводе флота из «повышенной БГ» в «полную». Который нарком ВМФ Кузнецов и передал на флоты после того, как нарком обороны СССР С.К. Тимошенко и начальник Генерального штаба Г.К. Жуков довели до него «Директиву № 1».

Вот эта телеграмма:

«СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДВФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов».

(ПВФ — Пинская военная флотилия, ДВФ — Дунайская военная флотилия).

Эта телеграмма имеет номер — «№ 34/17», и время ее отправки на флоты — «23–50». Т. е. тот же Трибуц стал поднимать Балтийский флот, именно не дожидаясь прихода телеграммы, в 23–37, сразу после звонка наркома Кузнецова.

Посмотрите, как четко выполнил адмирал Кузнецов Н.Г. полученную им от Тимошенко и Жукова копию «Директивы № 1». Он сделал то, что и требовалось от него — дал на флоты короткий приказ-команду, «как выстрел»! А вот командующие западных округов этого как раз и не делали. Они обзвонили армии, сообщили, что пришла важная шифровка из Москвы, но тревогу не объявляли и дали команду ждать «подробностей» в приказе…

Но в армиях именно такую команду ждали — короткий приказ-команду.

«Говорят», адмирал Кузнецов «привел флот в боевую готовность по личной инициативе» перед 22 июня. Возможно, кто-то когда-то и найдет в его «воспоминаниях и размышлениях» что-то подобное, но вот что пишет он сам:

«Я на свою ответственность приказал передать флотам официальное извещение о начале войны и об отражении ударов противника всеми средствами, на основании этого Военный совет Балтийского флота, например, уже в 5 часов 17 минут

22 июня объявил по флоту: «Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать всякую попытку нападения противника».

Но это было уже 22 июня, после нападения Германии. А в повышенную боевую готовность флот нарком Кузнецов приводил еще после 15 июня и по указанию наркома Тимошенко, начав «внеплановые учения», о которых и рассказал комиссар Н.М. Кулаков, описавший эти события на Черноморском флоте.

Еще адмирал Кузнецов отметил о переходе из готовности «№ 2» в готовность «№ 1» до 22 июня: «балтийцы просили это еще раньше, когда перешли на готовность № 2, то есть 19 июня. Но я не мог такого позволить — это выходило за рамки моих прав»…

То есть Кузнецов привел флот в боевую готовность «повышенную», как и положено, к 19 июня, но переходить даже по просьбе подчиненных ему командующих флотами в «полную» по «личной инициативе» — не мог. Не имел на это прав и не собирался этого делать.

Когда нам все эти годы рассказывали байки о том, что адмирал Н.Г. Кузнецов приводил флот в боевую готовность «по собственной инициативе», «вопреки Сталину», то нам говорили почти правду. На самом деле Кузнецов действительно повышал боевую готовность флота. Но делал это не в ночь на 22 июня и даже не за несколько дней до 22 июня, и уж тем более не «вопреки Сталину». Если внимательно прочитать воспоминания Кузнецова, станет понятно, что нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов активно приводил флот в боевую готовность в течение всей весны 1941 года (как минимум). Он повышал общую боевую готовность флота, как и положено наркому ВМФ, чтобы в необходимый момент, по первой же команде от наркома обороны или от главы правительства флот мог в считанные часы быть поднят по тревоге и приведен в боевую готовность «Полная» — «Готовность № 1».

И делал он это действительно «вопреки». Но не Сталину, а скорее… наркому обороны С.К. Тимошенко и особенно начальнику Генерального штаба Г.К. Жукову. А точнее, он просто выполнял свои должностные обязанности. И при этом на флоте шли на некоторые «нарушения», для того чтобы ускорить приведение флота в необходимую боевую готовность:

«..На флотах в последние предвоенные дни мы изо всех сил стремились завершить работы по повышению боевой мощи. Чтобы быстрее ввести в строй береговые батареи, разрешали ставить их не на постоянные фундаменты из бетона, а на деревянные. Новые аэродромы включали в число действующих еще до полного окончания строительства взлетных полос. В ускоренном порядке соединенными усилиями моряков, артиллеристов и инженерной службы создавалась оборона военно-морских баз с суши, независимо от того, лежала ли ответственность за нее на флоте или на сухопутных войсках. Чтобы нас не застали врасплох, мы вели постоянную разведку самолетами и подводными лодками на подходах к базам с моря. Около баз выставляли усиленные дозоры. Флоты ускоряли перевод кораблей в первую линию, то есть повышали их боеспособность.

Обо всех этих мерах предосторожности я, как правило, докладывал, но не слышал ни одобрения, ни протеста. Обращаться же за письменным разрешением избегал, зная, как часто наши доклады остаются без ответа.

Все меры, предпринимаемые на флотах, мы излагали в оперативных сводках Главного морского штаба. Сводки ежедневно направляли в Генеральный штаб, что я и считал достаточным…» (глава «Враг у границ»).

В следующей главе:

«..Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность. Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова…»

Из главы «Гроза надвигается»:

«…к началу 1941 года к нам стали просачиваться сведения о далеко не мирных намерениях Гитлера. Сперва сведения эти были скудными, потам они стали носить более разносторонний и в то же время определенный характер…

Подготовка к войне не просто накопление техники. Чтобы отразить возможное нападение, надо заранее разработать оперативные планы и довестu их до исполнителей. Да и это лишь самое начало. Исполнители должны разработать свои оперативные документы и, главное, научиться действовать по ним. Для этого нужно время и время. С кем конкретно следует быть готовыми воевать? Когда? Как? Это не праздные вопросы. От них зависит весь ход войны.

Думал ли об этом Сталин? Ведь он в то время — в мае 1941 года — был не только Генеральным секретарем ЦК, но и Председателем Совнаркома СССР. Конечно, думал. Полагаю, у него было твердое убеждение, что война неизбежна…

[Но] Нам, морякам, не оставалось ничего другого, как следить за действиями Наркомата обороны. Мы понимали подчиненную роль флота по отношению к сухопутным силам в будущей войне и не собирались решать свои задачи отдельно от них…

После финской кампании Наркомом обороны стал С.К. Тимошенко. Я старался установить с ним тесный контакт. Но отношения у нас как-то не клеились, хотя их нельзя было назвать плохими. С.К Тимошенко, загруженный собственными делами, уделял флоту мало внимания. Несколько раз я приглашал его на наши совещания с командующими флотами по оперативным вопросам, полагая, что это будет полезно и для нас и для Наркома обороны: ведь мы должны были готовиться к тесному взаимодействию на войне. Семен Константинович вежливо принимал приглашения, но ни на одно наше совещание не приехал, ссылаясь на занятость.

Контакт с Генштабом я считал особенно важным потому, что И.В. Сталин, занимаясь военными делами, опирался на его аппарат. Следовательно, Генштаб получал от него указания и директивы, касающиеся и флота.

В бытность начальником Генштаба Бориса Михайловича Шапошникова у нас с ним установились спокойные и деловые отношения. Удовлетворяли нас и отношения с КА. Мерецковым, который возглавлял Генеральный штаб с августа 1940 года… Мы всегда находили общий язык… И мы как-то легко договаривались.

…1 февраля 1941 года его сменил на этом посту генерал армии Г.К Жуков. Я ездил к нему несколько раз, но безуспешно. Он держал себя довольно высокомерно и совсем не пытался вникнуть во флотские дела. Сперва я думал, что только у меня отношения с Г.К Жуковым не налаживаются и что с ним найдет общий язык его коллега, начальник Главного морского штаба И. С. Исаков. Однако у Исакова тоже ничего не вышло.

Помнится, он был однажды у Г.К. Жукова вместе со своим заместителем В.А. Алафузовым. Жуков принял их неохотно и ни одного вопроса, который они ставили, не решил. Впоследствии адмирал Исаков обращался к Жукову лишь в случаях крайней необходимости.

…трудности создавали не отдельные работники, которые всегда отличаются друг от друга своими личными качествами. Отношения двух военных наркоматов не были достаточно четко определены — вот в чем был гвоздь вопроса!

Некоторые теперь утверждают, якобы И.В. Сталин не придавал значения повышению боевой готовности Вооруженных Сил. Больше того, будто бы он просто запрещал этим заниматься. С этим я согласиться не могу. Ему, конечно, сообщали о повышенной готовности флотов и тех мерах, которые мы предпринимали в последние четыре — шесть предвоенных месяцев. По этому поводу мы посылали доклады и оперативные сводки в правительство и Генеральный штаб и никаких возражений оттуда не получали.

Но то, что моряки не получали никаких указаний о повышении боеготовности флотов непосредственно от правительства, я отношу к большому промаху…»

При всем том, что в словах Кузнецова чувствуется его явная «личная неприязнь» к Г.К. Жукову, видно, что нарком флота занимался необходимым повышением боевой готовности флота задолго до 22 июня. Видно также, что он делал это не «вопреки Сталину», а всего лишь в силу своих обязанностей, как ответственное должностное лицо. И его слова подтверждаются словами других флотских командиров и реальными событиями начала войны. Но вот последняя процитированная фраза Кузнецова очень показательна. При явном равнодушии к флоту наркомата и Генштаба, которым флот подчинялся напрямую, Кузнецов явно сожалеет, что тогда не было прямой подчиненности ВМФ правительству СССР, т. е. лично Сталину. Хочется надеяться, что, прочитав эти достаточно подробные выдержки из воспоминаний адмиралов, больше не будет иллюзий по поводу того, приводились ли армия и флот в боевую готовность заранее, до 22 июня, или нет. Приводила ли «Директива № 1» в некую мифическую и абстрактную боевую готовность армию и флот, и только в ночь на 22 июня, или это был «всего лишь» приказ-команда на объявление всеобщей тревоги и переход армии и флота в полную боевую готовность официально…

Тему «боевой готовности», понятие «степеней боевой готовности», то, как Сталин «не дал генералам привести войска в боевую готовность» и как приводились в боевую готовность западные округа на самом деле, подробно рассмотрим в последующих главах. Рассматривать будем на основе воспоминаний маршалов ВОВ, опубликованных документов предвоенных дней и показаний генералов, данных ими после войны. До сих пор официальные историки не торопятся заниматься этим вопросом — проще ходить «вокруг да около» вокруг разбирательства причин трагедии 22 июня. В крайнем случае, просто переписывают байки из «Воспоминаний и размышлений» Г.К. Жукова. Так что придется «не историкам» подробно рассмотреть то, как выполняли свои должностные обязанности эти самые генералы июня

1941 года. Как выполняли Директивы НКО и ГШ о приведении в ту самую боевую готовность, о чем уже несколько лет пишут и Ю. Мухин, и А. Мартиросян. Эти Директивы почему-то считались «утерянными» или «уничтоженными». Или как якобы эти Директивы и приказы «скрывались» современными Квашниными. Однако если вы хотите спрятать вещь в комнате — положите ее на видное место.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.