Глава 11 23 ИЮНЯ: «ДЕНЬ М»

Глава 11

23 ИЮНЯ: «ДЕНЬ М»

Прежде чем начать обсуждение загадочных событий последних мирных дней июня 41-го, следует определиться с тем, что сегодня называют «цена вопроса». А прежде чем перейти к обсуждению этой «цены», я должен извиниться за вынужденный цинизм дальнейшего изложения. Разумеется, с нормальной человеческой точки зрения «незначительных потерь» не бывает. Даже гибель одного человека — трагедия, и для семей красноармейцев, в дома которых пришли первые «похоронки» войны, эти жертвы стали величайшим в их жизни горем. Понимая всё это, я прошу читателей понять, что военная история пишется на своём, достаточно специфичном языке. Живые люди на этом языке называются «личным составом», убитые люди — «потерями в живой силе», братские могилы — «санитарным захоронением». И на этом языке итог первого дня войны (22 июня 1941 г.) может быть обозначен так: используя фактор тактической внезапности, противник на нескольких направлениях потеснил советские войска. Вот и всё. Ничего судьбоносного 22 июня НЕ ПРОИЗОШЛО. И не могло произойти. Ни на оперативном, ни — тем более — на стратегическом уровне. Не тот масштаб события. Не тот пространственный размах. Уничтожить или хотя бы значительно ослабить первым ударом армию, рассредоточенную на гигантских просторах Советского Союза, армию, имевшую в своём составе три сотни дивизий, тысячи железобетонных дотов, многие сотни аэродромов, десятки тысяч орудий, танков и самолётов, можно было только одним-единственным способом: массированным ракетно-ядерным ударом.

К счастью для всех нас, атомной бомбы у Гитлера не было. Баллистические ракеты «Фау-2» и реактивные бомбардировщики существовали летом 1941 г. лишь в виде чертежей. Из 115 дивизий армии вторжения три четверти были пехотными. С артиллерией на конной тяге. Солдаты вермахта переходили пограничные реки пешком (или на велосипедах). По мостам, которые ещё надо было навести (или захватить и удержать). Расчётный темп марша (марша, а не наступления!) пехотной дивизии — 20 км в день. Без учёта времени, потребного на форсирование рек, и без учёта сопротивления Красной Армии, которая в боевых действиях 22 июня тоже участвовала. Добавим к этому максимальную дальность стрельбы основных систем немецкой полевой артиллерии (10–20 км), и мы получим величину максимально возможной глубины «зоны поражения» первого дня войны: 20–30 км. По меньшей мере 4/5 всех дивизий Красной Армии находились ВНЕ этой зоны, на расстояниях в 50 — 500 — 5000 километров от границы. О начале войны они узнали не по падающим на военный городок снарядам немецкой артиллерии, а из выступления Молотова по радио (как об этом и повествуется в сотнях мемуаров). Даже полная потеря тех 30–35 дивизий, которые в первый день войны оказались в приграничной полосе, не могла бы иметь катастрофических последствий для Красной Армии с её наличным и мобилизационным потенциалом. Но немцы и не могли при всём желании уничтожить огнём пехотного вооружения 30 дивизий за один день. Если бы такое было возможно, если бы пехотная (стрелковая) дивизия начала 40-х годов обладала такой огневой мощью, то вся Вторая мировая война закончилась бы за один месяц. По причине полного взаимного истребления сторон. Не будем забывать и о том, что самые крупные поражения 1941 года (Киевский и Вяземский «котлы») состоялись не в первый день, не в первую неделю и даже далеко не в первый месяц войны, а разгромленные в этих «котлах» дивизии (за редкими исключениями) не только не были жертвами «внезапного нападения» — многие из них и вовсе не существовали на момент 22 июня. Ничуть не менее сокрушительными, нежели поражения 1941 года, были и разгромы советских войск в Крыму и под Харьковом весной 1942 г., хотя на втором-то году войны про «мирно спящие аэродромы» и «неотмобилизованность армии» говорить уж точно не приходится…

Вот почему обсуждение «загадки 22 июня» ни в коей мере не является главной составляющей вопроса о причинах катастрофического разгрома Красной Армии летом 41-го года. Эта «загадка» — как бы она ни привлекала к себе внимание историков и публицистов — является всего лишь одной из частных проблем историографии начального периода войны. Эта проблема заслуживает, на мой взгляд, обсуждения, но это обсуждение должно быть изначально освобождено от ореола судьбоносной сверхзначимости.

Определившись с «ценой вопроса», постараемся как можно точнее сформулировать его суть. Проблема сводится к тому, что в последние мирные дни (ориентировочно с 13 по 22 июня 1941 г.) высшее военно-политическое руководство СССР совершало действия (или не менее удивительные бездействия), совершенно неадекватные сложившейся военно-политической обстановке. И это при том, что — как сегодня абсолютно точно известно — информации о близящемся вторжении немецких войск в распоряжении Сталина, Молотова, Тимошенко, Жукова было более чем достаточно.

В чём конкретно состояли эти «неадекватные» действия и бездействия?

Первое и самое главное — четыре слова так и не были произнесены. Директива («за моей, члена Главного Военного совета, начальника Генерального штаба подписями») о введении в действие плана прикрытия в штабы западных пограничных округов до начала боевых действий так и не поступила. Вместо короткой, заранее оговорённой фразы («Ввести в действие план прикрытия») поздним вечером 21 июня 1941 г. Тимошенко и Жуков (а по сути дела — Сталин) отправили в округа целое сочинение, вошедшее в историографию под названием «Директива № 1». Вот её полный текст:

«1. В течение 22–23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗопОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

ПРИКАЗЫВАЮ:

а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укреплённых районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно её замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскировано;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъёма приписного состава.

Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». (6. стр. 424)

Обсуждение и анализ смысла этого многозначного, как пророчества Нострадамуса, текста продолжаются уже более полувека. Одни утверждают, что главное в Директиве — требование «не поддаваться на провокации». Другие резонно возражают, указывая на фразу «встретить возможный удар немцев». Третьи справедливо указывают на явную двусмысленность Директивы: как можно «встретить удар немцев», не проводя при этом «никаких других мероприятий», кроме рассредоточения и маскировки? И что значит «встретить удар»? Где встретить? Как встретить? На каких рубежах, в каких боевых порядках, по каким оперативным планам, с какими ограничениями в действиях? Создаётся впечатление, что высшее командование предложило своим подчинённым разгадать некий ребус. В условиях жесточайшего дефицита времени (и с весьма высокой вероятностью ареста и расстрела в случае неверного ответа) командующим округами поручено было отгадать; чем «провокационные действия» отличаются от «внезапного удара»… И всё это — вместо простого, ясного и однозначного приказа: «Ввести в действие план прикрытия».

Более того, даже в тот момент, когда нападение стало свершившимся фактом, Москва так и не отдала прямой и ясный приказ о введении в действие плана прикрытия. Вот как описаны события первых минут войны в показаниях бывшего командующего Западным фронтом Д. Г. Павлова (протокол первого допроса от 7 июля 1941 г.):

«…В час ночи 22 июня с.г. по приказу народного комиссара обороны я был вызван в штаб фронта. Вместе со мной туда явились член Военного совета корпусной комиссар Фоминых и начальник штаба фронта генерал-майор Климовских. Первым вопросом по телефону народный комиссар задал: «Ну, как у вас, спокойно?» Я ответил, что очень большое движение немецких войск наблюдается на правом фланге: по донесению командующего 3-й армией Кузнецова в течение полутора суток в Сувалкский выступ шли беспрерывно немецкие мотомехколонны. По его же донесению, на участке Августов — Сапоцкин во многих местах со стороны немцев снята проволока заграждения…

На мой доклад народный комиссар ответил: «Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное (подчёркнуто мной. — М.С.), но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации — позвоните». На этом разговор закончился…»

Итак, в дополнение к сотням других донесений, которые поступали в Генеральный штаб Красной Армии, командующий войсками приграничного округа сообщает, что противник снял проволоку заграждений и к границе беспрерывно идут колонны танков и мотопехоты. Связь между Минском и Москвой есть, и она устойчиво работает. Приказ наркома — не паниковать. При этом Тимошенко почему-то высказывает предположение о том, что утром 22 июня «может случиться что-то неприятное». Неужели такими словами он обозначил возможное нападение 3-миллионной немецкой армии?

«…В 3 часа 30 мин, народный комиссар обороны позвонил ко мне по телефону снова и спросил — что нового?

Я ему ответил, что сейчас нового ничего нет, связь с армиями у меня налажена и соответствующие указания командующим даны…» Ещё раз отметим, что связь устойчиво работает, никто (ни в Москве, ни в Минске, ни в Гродно, ни в Белостоке, ни в Кобрине) не спит, приказ о наступлении уже более 10 часов назад доведён до сведения трёх миллионов солдат и офицеров вермахта (что должна была бы зафиксировать и советская военная разведка), как минимум два немецких перебежчика, рискуя жизнью и своими семьями, переплыли через пограничный Буг и сообщили командирам Красной Армии о начале войны. Но Москва упорно не желает произнести четыре заветные слова: «Ввести в действие план прикрытия».

Странная «заторможенность» наркома обороны СССР становится особенно контрастной, если сравнить его действия с действиями другого наркома — наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова. В своих мемуарах Н. Г. Кузнецов описывает ночь с 21 на 22 июня так:

«..Около 11 часов вечера (21 июня) зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С. К. Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне.

Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова (заместитель начальника Главного морского штаба. — М.С.), пошёл вместе с ним… Наши наркоматы были расположены по соседству… Через несколько минут мы уже поднимались ни второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко. Маршал, шагая по комнате, диктовал. Генерал армии Г. К. Жуков сидел за столом и что-то писал…. Семён Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну. Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов… Пробежав текст телеграммы, я спросил:

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

— Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал (подчёркнуто мной. — М.С.), сам я задержался ещё на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня…

…Мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток — сигнал, по которому на местах знают, что делать. Всё же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого. Берусь за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику:

— Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один — боевую. Повторяю ещё раз — боевую!

…Для меня наступило время томительного ожидания. На флотах знали, что следует предпринять. Меры на чрезвычайный случай были точно определены и отработаны… Пожалуй, генерал Мольтке был прав, говоря, что, отдав приказ о мобилизации, можно идти спать. Теперь машина работала уже сама…» (62)

Дли подобных случаев у советских «историков» давно уже заготовлено универсальное объяснение: «Было ошибочно допущено…» Но данный случай особый: тянул-тянул, да так и не отдал приказ о введении в действие плана прикрытия (и это в то время, когда немцы, не скрываясь, снимали проволочные заграждения на границе) не «тупица» Ворошилов, а сам Жуков, Великий и Ужасный. Для особого случая придумали особую «отмазку»: оказывается, всё дело не в уме, а в «смелости». Н. Г. Кузнецов-де не побоялся нарушить некий «приказ Сталина» (какой? о чём?), а вот Непобедимый Маршал… Скажем так, сберёг себя для будущих побед… К удивительному на первый взгляд контрасту между действиями морских и сухопутных командующих мы ещё вернёмся, а сейчас продолжим чтение протокола допроса Павлова:

«…Мне позвонил по телефону Кузнецов, доложив: «На всём фронте артиллерийская и оружейно-пулемётная перестрелка. Над Гродно до 50–60 самолётов, штаб бомбят, я вынужден уйти в подвал». Я ему по телефону передал ввести в дело «Гродно-41» (условный пароль плана прикрытия) (подчёркнуто мной. — М.С.) и действовать не стесняясь, занять со штабом положенное место… Примерно в 4.10 — 4.15 я говорил с Коробковым (командующий войсками 4-й Армии. — М.С.), который также ответил: «У нас всё спокойно». Через минут 8 Коробков передал, что «на Кобрин налетела авиация, на фронте страшенная артиллерийская стрельба». Я предложил Корсакову ввести в дело «Кобрин 41 года» и приказал держать войска в руках, начинать действовать с полной ответственностью. Всё, о чём доложили мне командующие, я немедленно и точно донёс народному комиссару обороны. Последний ответил: «Действуйте так, как подсказывает обстановка». (6. стр. 457–458)

Зачем? Зачем тогда нужен Генеральный штаб, наркомат обороны, зачем писались («Совершенно секретно», «Особой важности», «Экземпляр единственный») многостраничные планы? Только для того, чтобы в решающий момент заняться творческой импровизацией («Действуйте так, как подсказывает обстановка»)? Аналогичный ответ получил от Жукова и командующий Черноморским флотом адмирал Ф. С. Октябрьский. Именно на Севастополь обрушился самый первый по времени удар немецкой авиации. Черноморский флот был к тому моменту уже переведён в состояние боевой готовности № 1, но командующий флотом решил почему-то запросить разрешение на применение оружия в наркомате обороны (которому Военно-морской флот формально не подчинялся, имея своего наркома и свой Главный морской штаб). Жуков без тени смущения описывает состоявшийся телефонный разговор так: (15, стр. 264)

В 3 часа 07 минут мне позвонил по ВЧ командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский и сообщил: «Система ВНОС флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолётов; флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний».

Я спросил адмирала:

— Ваше решение?

(Потрясающий ответ старшего по званию и должности военачальника! Вместо того чтобы взбодрить растерявшегося адмирала коротким, но жёстким напоминанием о том, что «меры на чрезвычайный случай точно определены и отработаны» и командование флота — уже переведённого в Оперативную готовность № 1 — прекрасно знает, «что следует предпринять», Жуков немедленно прячется за чужое решение. — М.С.)

— Решение одно: встретить самолёты огнём противовоздушной обороны флота.

Переговорив с С. К. Тимошенко, я ответил адмиралу Ф. С. Октябрьскому:

— Действуйте и доложите своему наркому (т. е. избавьте нас с Тимошенко от ответственности за этот разговор — М.С.).

Вернёмся снова к показаниям Д. Г. Павлова. Командующий ЗапОВО, как и любой другой командующий войсками округа (фронта), не имел права по собственной инициативе отдать те приказы о введении в действие планов прикрытия, которые он дал командармам 3-й, 4-й (а потом и 10-й) Армий. Тем не менее Тимошенко никак не реагирует и на это «самоуправство» своего подчинённого, фактически полностью устраняясь от принятия решений. Впрочем, сохранившееся в архивах (ЦАМО, ф. 208, оп. 2454, д. 26. л. 76) первое Боевое распоряжение командования Западного фронта состоит всего из двух фраз и не содержит никаких упоминаний о плане прикрытия: «Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю: Поднять войска и действовать по-боевому». (52, стр. 16) На документе отметка:«Отправлен 22 июня 1941 г. 5 часов 25 минут» (а не в 4.25, как следует из показаний Павлова). Мемуарная литература содержит свидетельства того, что в ряде частей и соединении «красные пакеты» были вскрыты в первые же часы войны или даже до её начала, в 2–3 часа ночи 22 июня. Несравненно большее число фактов свидетельствует о полном хаосе и неразберихе. Начиная от хрестоматийно известного эпизода из «Военного дневника» Ф. Гальдера о том, что «пограничные мосты через Буг и другие реки всюду захвачены нашими войсками без боя и в полной сохранности… передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать…», и до гораздо менее известных воспоминаний генерал-лейтенанта В. П. Буланова, встретившего войну штурманом экипажа бомбардировщика Ар-2 в 46-м БАП (ПрибОВО):

«…В 4.30 нас подняли по тревоге.

— Как, что?

Ничего не говорят. Около 5 часов дают первое задание: бомбить немцев, форсирующих реку Неман в районе Тильзита. Вылетает первая эскадрилья, вылетает вторая — по девять самолётов. Мы вылетаем третьей эскадрильей. Первая девятка отбомбилась, вторая отбомбилась… Мы уже подходили к Неману, и вдруг команда — вернуться. Возвращаемся с полной бомбовой нагрузкой. Садимся…»

Посадка самолёта с бомбами есть грубейшее нарушение всех правил производства полётов. Такое решение — как и ещё более удивительное возвращение с боевого маршрута — могло быть принято только в обстановке всеобщей невменяемости…

Итак, первая и самая главная из «загадок 22 июня» — отсутствие команды на введение в действие планов прикрытия при наличии самих этих планов, тщательно разработанных и многократно уточнённых, в сейфе каждого командира.

Отсутствие приказа о введении в действие плана прикрытии мобилизации и развёртывания было «органично дополнено» отсутствием приказа о начале открытой мобилизации. Мобилизация в СССР была объявлена не до начала войны и даже не в день начала войны, а на второй день — 23 июня 1941 г. Это абсолютно невозможная, невероятная ситуация. Такого не было нигде: Германия и Польша, Франция и Финляндия, Италия и Бельгия — все эти страны начали мобилизацию за несколько дней или даже за несколько недель до начала войны. Единственным исключением из правил оказался Советский Союз, т. е. именно та страна, которая на протяжении многих лет готовилась к крупномасштабной войне с немыслимым для её соседей размахом. Отсутствие приказа о всеобщей мобилизации до начала боевых действий ещё можно объяснить нежеланием «спугнуть Гитлера» раньше уготованного ему в Москве срока. Но отсутствие приказа о начале мобилизации 22 июня есть феномен, выходящий уже за все рамки разумного. Мобилизационные мероприятия первого дня мобилизации («дня М») были расписаны по часам. Каждый час задержки дарил противнику дополнительные преимущества. И тем не менее — вот полный текст Указа Президиума Верховного Совета СССР:

«На основании статьи 49 пункта «Л» Конституции СССР Президиум Верховного Совета объявляет мобилизацию на территории военных округов — Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого, Одесского, Харьковского, Орловского, Московского, Архангельского, Уральского, Сибирского, Приволжского, Северокавказского и Закавказского.

Мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно.

Первым днём мобилизации считать 23 июня 1941 года. (Подчёркнуто мной. — М.С.)

Председатель Президиума ВС СССР М. Калинин

Секретарь Президиума ВС СССР А. Горкин

Москва. Кремль, 22 июня 1941 г.»

Это — полный текст Указа. От начала и до конца. Объявление мобилизации с 23 июня есть действие настолько невероятное, что авторы многих исторических книг, без долгих рассуждений, датой начала мобилизации называют «естественное и понятное» 22 июня. Тем не менее текст Указа был опубликован во всех центральных газетах, и любой желающий может лично прочитать эту удивительнейшую фразу («первым днём мобилизации считать 23 июня»), подняв подшивку пожелтевших газет 41-го года. Г. К. Жуков также прекрасно понимает всю абсурдность ситуации НЕобьявления мобилизации в день начала войны, поэтому самозабвенно врёт в своих мемуарах:

«…С. К. Тимошенко позвонил И. В. Сталину и просил разрешения приехать в Кремль, чтобы доложить проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о проведении мобилизации и образовании Ставки Главного Командования, а также ряд других вопросов. И. В. Сталин ответил, что он занят на заседании Политбюро и может принять его только в 9 часов. (Интересно, что ранним утром 22 июня могло быть более важным для пресловутого «Политбюро», нежели доклад руководства Вооружённых Сил? Чем в эти часы было занято «Политбюро» — чтением вслух избранных мест из переписки Каутского с Бебелем? — М.С.)…Короткий путь от наркомата до Кремля автомашины наркома и моя покрыли на предельно большой скорости. Нас встретил А. И. Поскрёбышев и сразу проводил в кабинет И. В. Сталина.» (15, стр. 268)

Как вы думаете, уважаемый читатель, сколько времени могла занять эта поездка «на предельно большой скорости» от одного здания в центре Москвы до другого? Если бы это свидетельство Жукова было правдой, то Поскрёбышев открыл бы перед Тимошенко и Жуковым дверь в кабинет Хозяина примерно в 9 часов 20 минут. Больше 20 минут и не надо для того, чтобы доехать от дома к дому, предъявить документы охранникам и подняться бегом по лестнице. Увы, «Журнал посещений» молча, но твёрдо уличает Жукова во лжи: в кабинет Сталина и он, и Тимошенко вошли в 14.00. В два часа пополудни. Машина маршала мчалась пять часов. За это время «на предельно большой скорости» можно было доехать даже до штаба Западного фронта в Минске…

В 16.00 Тимошенко, Жуков, Кулик, Ватутин и Шапошников вышли из кабинета Сталина. «Телеграмма об обьявлении мобилизации была подписана наркомом обороны 22 июня 1941 г. в 16 ч и сдана на Центральный телеграф Министерства связи в 16 ч 40 мин. Передача мобилизационной телеграммы во все республиканские, краевые, областные и районные центры, предусмотренные схемой по оповещению мобилизации, заняла 26 мин (с 16 ч 47 мин до 17 ч 13 мин)» (3, стр. 107)

Возвращаясь к тексту судьбоносного Указа (а ведь он и на самом деле определил судьбы миллионов людей), мы обнаруживаем отсутствие в нём каких-либо упоминаний об уже состоявшемся вторжении немецких войск, о вероломном нападении врага, о священном долге защитников Родины… Само по себе это отсутствие эмоций в официальном документе могло бы считаться естественным. Могло бы — если бы в нашем распоряжении не было других, не менее официальных документов 22 июня. Первое же сравнение показывает, что такой холодно-канцелярский стиль вовсе не был типичным для того дня. Отнюдь. Вот, например, в каких выражениях было выдержано официальное заявление советского правительства, зачитанное Молотовым по радио в 12 часов дня 22 июня 1941 года:

«….Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством… Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей… Нашим войскам дан приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины… Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии..»

Эмоциональность приведённого выше текста понятна и, скажем так, «функционально оправдана». Это заявление было не только официальным выражением позиции правительства СССР, но и обращением к народу. Но вот перед нами текст Директивы № 62, отправленной в западные округа в 7.15 22 июня. Это уже совершенно секретный документ, адресованный Военным советам округов. Никто, кроме 15 человек получателей и трёх авторов (Тимошенко, Маленков, Жуков), его прочитать не мог. Это отнюдь не документ военной Пропаганды. Но в каких же взвинченных выражениях он составлен!

«22 июня 1941 г. в 4 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налёты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке. Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз ПРИКАЗЫВАЮ:

Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу.

Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск.

Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить группировки его наземных войск.

Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км.

Разбомбить Кёнигсберг и Мемель.

На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налётов не делать». (6, стр. 432)

Ни по форме, ни по содержанию Директива № 2 совершенно не соответствует уставным нормам составления боевых приказов. Есть стандарт, и он должен выполняться. Этот стандарт установлен не чьими-то литературными вкусами, а ст. 90 Полевого устава ПУ-39 («Первым пунктом приказа даётся сжатая характеристика действий и общей группировки противника… Вторым пунктом указываются задачи соседей и границы с ними. Третьим пунктом даётся формулировка задачи соединения и решение командира, отдающего приказ… В последующих пунктах ставятся частные задачи (ближайшие и последующие) подчинённым соединениям…») С позиции этих уставных требований Директива № 2 есть не более чем эмоциональный (если не сказать — истерический) выкрик: «Мочи козлов!» Обрушиться и уничтожить — это не боевой приказ. Где противник? Каковы его силы? Какими силами, в какой группировке надо «обрушиться»? На каких направлениях? В какие сроки надо «уничтожить»? На каких рубежах? Почему главной задачей ВВС стало «разбомбить Кёнигсберг и Мемель (Клайпеду)»? И с каких это пор в боевом приказе обсуждается «неслыханная наглость противника»?

На фоне таких документов отстранённо холодный стиль и слог Указа Президиума ВС не может не удивлять. Хотя, повторим это ещё раз, самое невероятное — это не стиль и слог, а объявление мобилизации со 2-го дня войны!

Отсутствие приказа на введение в действие плана прикрытия и запоздалое объявление мобилизации являются двумя главными «странностями», главными и необъяснимыми проявлениями бездействия высшего руководства страны. Кроме этих основных событий (бездействие — это тоже событие), есть ещё большая масса частных фактов, событий и документов, которые в своей однотипности и множественности не могут не навести на определённые раздумья и предположения. Условно эти странные факты можно разделить на две группы:

— события, которые можно интерпретировать как тайное введение в действие плана прикрытия;

— события, свидетельствующие о фактическом или демонстративном снижении уровня боеготовности вооружённых сил.

По нормальной человеческой логике пункт первый никак не может сочетаться с пунктом вторым. Тут уж или — или. Или развёртываем армию к бою, или объявляем общий отбой. И тем не менее, вопреки всякой логике, оба процесса шли одновременно!

Наиболее значимым проявлением процесса «скрытого и постепенного» введения в действие окружных планов прикрытия является создание фронтовых управлений и вывод их на полевые командные пункты. Формирование на базе войск округов действующих фронтов, вывод штабов фронтов из окружных центров (Риги, Минска, Киева, Одессы) на полевые командные пункты — это война. Никаких других объяснений этим фактам огромная и шумная армия «антисуворовцев» пока ещё не придумала. В мирное время фронты в СССР никогда не создавались (развёрнутый с конца 30-х годов Дальневосточный фронт может служить только примером «исключения, подтверждающею правило» — граница с оккупированным Японией Китаем непрерывно вспыхивала то большими, то малыми вооружёнными конфликтами). И, напротив, фронты и их штабы создавались перед каждым «освободительным походом» (11 сентября 1939 г. — за шесть дней до вторжения в Польшу, 7 января 1940 г. — после того, как «триумфальный марш на Хельсинки» превратился в настоящую войну, 9 июня 1940 г. — за девятнадцать дней до оккупации Бессарабии и Северной Буковины). Всё это не ново. Пятнадцать лет назад опубликован собственноручно написанный Маленковым текст проекта решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 21 июня. В этом документе, в частности, сказано:

«…Командующим Южного фронта назначить… Поручить т. Жукову общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами… Поручить т. Мерецкову общее руководство Северным фронтом… Назначить членом Военного совета Северного фронта…» (6. стр. 414) Как видим, уже 21 июня о фронтах в секретных документах писали как о реально существующих единицах. Тогда же, 21 июня, было принято решение и о фактическом формировании ещё одного, Резервного фронта. В г. Брянске предполагалось развернуть штаб «армий второй линии», командующим этими армиями назначался маршал Будённый, членом Военного совета — сам автор проекта постановления, секретарь ЦК Маленков.

Интереснее другое — после того, как в 1996 г. были опубликованы планы прикрытия западных округов, появилась возможность «наложить» фактические даты вывода штабов фронтов на хронологическую «сетку» планов прикрытия. Картина вырисовывается следующая.

Завершение вывода штабов фронтов на полевые командные пункты во всех округах планировалось к М-3 (т. е. к третьему дню мобилизации). Эта дата называется во всех окружных планах прикрытия как дата выхода штабов соседей. Например, в плане прикрытия Западного ОВО читаем: «Правее — ПрибОВО. Штаб с М-3 — Паневеж (Паневежис). Левее — КОВО. Штаб с М-3– Тарнополь». Но М-3 является временем завершения процесса. Штаб фронта — это много людей, много техники, средств связи, охраны. На передислокацию всего этого (тем более — передислокацию тайную) нужно было время, 1–2 дня. Соответственно первые эшелоны штаба начинали выдвижение в М-1. Например, в плане прикрытия Прибалтийского ОВО записано: «Через 6 часов после начала войны или объявления мобилизации оперативный эшелон штаба выезжает в место расположения штаба Северо-Западного фронта, в лес сев. Паневеж 8 км». Не вполне понятна только ситуация с местом нахождения штаба Западного фронта. В плане прикрытия Киевского ОВО о северном соседе сказано: «Штаб округа с 3-го дня мобилизации — Барановичи». Этот же район (точнее говоря — станция Обус-Лесна рядом с Барановичами) указан и в апрельской (1941 г.) Директиве на разработку плана оперативного развёртывания Западного ОВО, но в самом плане прикрытия Западного ОВО о передислокации штаба из Минска ничего не сказано, а фактически штаб округа (фронта) в первые дни войны оставался в Минске.

Приказы вывести к 22–23 июня штабы фронтов на полевые командные пункты были отданы не позднее 19 июня. Так, в телеграмме начальника Генерального штаба от 19 июня 1941 г. командующему войсками Киевского ОВО было сказано: «Народный комиссар обороны приказал: к 22.06.1941 г. управлению выйти в Тарнополь, оставив в Киеве подчинённое Вам управление округа… Выделение и переброску управления фронта сохранить в строжайшей тайне, о чём предупредить личный актив штаба округа» (2, стр. 88) Примечательно, что этот сенсационный факт по халатности не вырезали из прошедшей все виды цензуры и изданной в 1971 г. книги мемуаров маршала Баграмяна:

«…Утром 19 июня из Москвы поступила телеграмма Г. К. Жукова о том, что Народный комиссар обороны приказал создать фронтовое управление и к 22 июня перебросить его в Тарнополь… У нас уже всё было продумано заранее… Командующий округом приказал железнодорожный эшелон отправить из Киева вечером 20 июня, а основную штабную автоколонну — в первой половине следующего дня» (45)

Высшие командиры Западного и Прибалтийского округов мемуаров не написали. Командный состав Западного фронта (командующий фронтом Павлов, начштаба Климовских, заместитель командующего ВВС фронта Таюрский, начальник артиллерии фронта Клич, начальник связи фронта Григорьев) был арестован и расстрелян. Командующий ВВС Запфронта Копец застрелился или был убит в своём служебном кабинете 22 июня. Начальник штаба Северо-Западного фронта (Прибалтийского ОВО) Клёнов и командующий ВВС фронта Ионов арестованы и расстреляны, начальник оперативного отдела штаба (именно такую должность занимал в Киевском округе Баграмян) Северо-Западного фронта Трухин сдался в плен 26 июня 1941 г. и был повешен 1 августа 1946 г. Командующий войсками ПрибОВО и Северо-Западного фронта Ф. И. Кузнецов дожил в должности начальника Военной академии Генштаба до конца войны, но воспоминаний не публиковал.

Мемуаров нет, но есть документы. Например. Оперативная сводка № 01 от 22.00 21 июня 1941 г. Штаб, выпустивший эту сводку, всё ещё называется «штабом ПрибОВО», хотя номер явно свидетельствует о том, что документ составлен новой командной инстанцией — штабом Северо-Западного фронта. Но важнее другое: место расположения штаба — «лес 12 км северо-западнее Паневежис». (50, стр. 32) Итак, вечером 21 июня штаб округа (фронта) уже находился на том месте, где ему положено было быть на М-3. Там же, в Паневежисе, подписана и Разведсводка № 02 от 0.25 22 июня 1941 г. Ещё один примечательный документ был составлен в 14.30 21 июня. В нём ставится задача «начиная с сегодняшней ночи до особого распоряжения ввести светомаскировку в гарнизонах и местах расположения войск». В этом не было бы ничего удивительного или нового, если бы не подпись: «Помощник командующего войсками С-3. ф. по ПВО полковник Карлин». Факт существования Северо-Западного фронта настолько плохо сочетается с измышлениями о «мирно спящей стране», что публикаторы документа решили этот факт исправить (хотя проще и лучше было бы не публиковать документ). В результате документ, составленный в штабе фронта, озаглавлен так: «Распоряжение штаба Прибалтийского особого военного округа». (64)

Фактическая передислокация войск не ограничилась одними только штабами. Так, например, в плане прикрытия Прибалтийского ОВО сказано: «на 2-й-4-й день мобилизации (подчёркнуто мной. — М.С.) сосредоточиваются первые мобэшелоны 126-й сд — в район Казла Руда, 23-й сд — в район Каунас и выходит в район Казла Руда». А в Оперативной сводке № 1 от 22.00 21 июня 1941 г читаем:

«…б) 23-я стрелковая дивизия в ночь на 22.6.41 г. выступает из района Пагелижяй (20 км юго-западнее Укмерге) для дальнейшего следования в район лесов южнее и юго-восточнее Каунас;

в) 126-я стрелковая дивизия в ночь на 22.6.41 г. выступает из Жнежморяй и следует в район лесов у Прены…»

В переводе на язык географической карты это означает, что две названные дивизии уже движутся в направлении района развёртывания, указанного в плане прикрытия, и через два — три дневных перехода выйдут в него.

И в соседнем, Западном ОВО происходила перегруппировка войск, соответствующая задачам, поставленным планом прикрытия на М-3/М-5. Так, относительно 21-го и 47-го стрелковых корпусов и входящих в их состав дивизий в плане прикрытия Западного ОВО сказано:

«… 21-й стр. корпус в составе 17-й и 37-й стр. дивизий с М-3 сосредоточивается по жел. дороге в районе…

47-й стр. корпус в составе 55, 121 и 155-й стр. дивизий с М-3 по М-10 автотранспортом, походом и по жел. дороге сосредоточивается в районе… Начало жел. дорожных перевозок 155-й и 55-й стр. дивизий — с утра М-4 по окончании их отмобилизования…».

А теперь сравним это с распоряжением штаба Западного ОВО от 21 июня 1941 г.:

«Командиру 47-го стрелкового корпуса…

Управление и части отправить по железной дороге эшелонами №№ 17401 — 17408 темпом 4. Начало перевозки 23.6.41 г.

Обеспечьте погрузку в срок по плану. Сохранить тайну переезда. В перевозочных документах станцию назначения не указывать…».

На документе отметка: «Аналогичные указания 21.6.41 г. даны командирам 17-й сд, 121-й сд…». (52, стр. 12)

Собирая вместе эти разрозненные обрывки исключительно важной информации, мы приходим к выводу, что 21–22 июня 1941 г. происходили события, которые можно интерпретировать как «тайное и частичное» введение в действие плана прикрытия, состоявшееся 19–20 июня. Не менее показательны и другие решения и действия советского командования, которые — хотя их и не удаётся конкретно «привязать» к известным на сегодняшний день оперативным планам — однозначно свидетельствуют о напряжённой подготовке к боевым действиям. К боевым действиям, которые могут начаться не когда-нибудь в 1942 году и даже не в конце лета 1941 года, а в самые ближайшие дни. Вот, например, какие приказы и распоряжения отдавались командованием Прибалтийского ОВО (временные даты подчёркнуты мной. — М.С.)

Приказ командующего Прибалтийским ОВО № 0052 от 15 июня 1941 г.

«…Установку противотанковых мин и проволочных заграждений перед передним краем укреплённой полосы готовить с таким расчётом, чтобы в течение трёх часов минное поле было установлено… Проволочные заграждения начать устанавливать немедленно… С первого часа боевых действий организовать охранение своего тыла, а всех лиц, внушающих подозрение, немедленно задерживать и устанавливать быстро их личность… Самолёты на аэродромах рассредоточить и замаскировать в лесах, кустарниках, не допуская построения в линию, но сохраняя при этом полную готовность к вылету. Парки танковых частей и артиллерии рассредоточить, разместить в лесах, тщательно замаскировать, сохраняя при этом возможность в установленные сроки собраться по тревоге… Командующему армией, командиру корпуса и дивизии составить календарный план выполнения приказа, который полностью выполнить к 25 июня с. г.» (50, стр. 11–12)

Директива Военного совета Прибалтийского ОВО № 00224 от 15 июня 1941 г.

«На случай нарушения противником границы, внезапного нападения крупных его сил или перелёта границы авиационным соединением, устанавливаю следующий порядок оповещения… Донесение посылать одновременно по радио, телефону, телеграфу, самолётом и делегатом на автомашине, имея целью в кратчайший срок информировать Военный совет округа… Донесения по радио посылать открытым текстом, ему должен предшествовать пароль «СЛОН» и цифра, шифрующая должность доносящего… Для проверки подлинности донесения в конце его должен стоять отзыв «СНАРЯД». Донесение должно быть отправлено через радиостанции 11-АК или РСБ на волне 156. Для своевременного получения донесения приёмники всех штабов соединений с 17.6.41 г. должны стоять на волне 156…» (50, стр.11–12)

Приказ командующего Прибалтийского ОВО № 00229 от июня 1941 г.

«…Начальнику зоны противовоздушной обороны к исходу 19 июня 1941 г. привести в полную боевую готовность всю противовоздушную оборону округа… К 1 июля 1941 г. закончить строительство командных пунктов, начиная от командира батареи (зенитной) до командира бригадного района (ПВО)… Не позднее утра 20.6.41 г. на фронтовой и армейские командные пункты выбросить команды с необходимым имуществом для организации на них узлов связи…

Систематически производить проверку связи с командными пунктами… Организовать и систематически проверять работу радиостанций согласно утверждённому мною графику… Наметить и изготовить команды связистов, которые должны быть готовы к утру 20.6.41 г. по приказу командиров соединений взять под свой контроль утверждённые мною узлы связи… Определить на участке каждой армии пункты организации полевых складов противотанковых мин, взрывчатых веществ и противопехотных заграждений. Указанное имущество сосредоточить в организованных складах к 21.6.41 г…. Создать на телшяйском, шауляйском, каунасском и калварийском направлениях подвижные отряды минной противотанковой борьбы. Для этой цели иметь запасы противотанковых мин, возимых автотранспортом. Готовность отрядов 21.6.41г…. План разрушения мостов утвердить военным советам армий. Срок выполнения 21.6.41 г. Отобрать из частей округа (кроме механизированных и авиационных) все бензоцистерны и передать их по 50 % в 3-й и 12-й механизированные корпуса. Срок выполнения 21.6.41 г.» (50, стр. 22–25)

На обложке «Сборника боевых документов № 34» (из которого процитированы эти приказы) стоит синий штампик:

«Рассекречено». Номер Директивы Генштаба о рассекречивании и дата: 30.11.65 г. Шестьдесят пятого года. Десятки лет шаманы официальной военно-исторической «науки» знали — или, по меньшей мере, должны были знать — содержание документов июня 41-го года, но при этом продолжали рассказывать нам байки про «внезапное нападение» и «мирно спящую советскую страну…».

К сожалению, СБД № 34 является единственным сборником боевых документов округов (фронтов), в который было включено хотя бы несколько документов периода до 22 июня 1941 г. Все остальные сборники (как, впрочем, и все доступные независимым исследователям фонды ЦАМО) начинаются сразу с 22 июня, с «внезапного нападения». Всё, что предшествовало этой ужасной «неожиданности», благополучно обойдено молчанием. Но — нет правил без исключений. В СБД № 33 (боевые документы механизированных корпусов) каким-то образом «затесался» (причём даже не в самом начале, а на восьмом месте, после документов июля 1941 г.) приказ командира 12-го МК Шестопалова № 0033 от 18 июня. Документ украшен грифом «Совершенно секретно. Особой важности», что для документов корпусного уровня является большой редкостью. Приказ № 0033 начинается такими словами:«С получением настоящего приказа привести в боевую готовность все части. Части приводить в боевую готовность в соответствии с планами поднятия по боевой тревоге, но самой тревоги не объявлять (подчёркнуто мной. — М.С.)… С собой брать только необходимое для жизни и боя». Дальше идёт указание начать в 23.00 18 июня выдвижение в районы сосредоточения, причём все конечные пункты маршрутов находятся в лесах! (63, стр. 23–24)

12-й мехкорпус также входил в состав войск Прибалтийского ОВО, но я не вижу ни малейших оснований для того чтобы считать ситуацию в Прибалтийском ОВО какой-то уникальной. Просто в других округах соответствующие документы или пропали, или были своевременно уничтожены, или добросовестно засекречены. Командующий войсками Прибалтийского ОВО (Северо-Западного фронта) Ф. И. Кузнецов, так же как и его военно-морской однофамилец Н. Г. Кузнецов, так же как и командующий войсками 3-й Армии В. И. Кузнецов, никаких «приказов Сталина» самочинно не нарушали, а действовали в строгом соответствии с теми предписаниями, которые получали из Москвы. Точно такие же, как и в Прибалтийском округе, приказы о приведении войск в повышенную боевую готовность, о маскировке аэродромов и рассредоточении самолётов, о выводе штабов на полевые командные пункты и развёртывании радиосвязи по боевому расписанию отдавались и во всех остальных приграничных округах. Если на рассвете 22 июня 1941 г. и произошло что-то «неожиданное» для командного состава среднего и высшего звена, то этой ошеломляющей неожиданностью было отсутствие приказа о начале боевых действий. Долгожданный «СЛОН» почему-то опоздал…

Более того, буквально за 1–2 дня до фактического начала войны «слону» стали активно мешать. В войсках западных приграничных округов начали происходить без преувеличения загадочные события, которые трудно охарактеризовать иначе как преднамеренное снижение боевой готовности. Фактов подобного рода немного, они разбросаны главным образом по мемуарной литературе и поэтому могут вызвать определённое недоверие. И тем не менее проигнорировать многочисленные свидетельства участников событий нельзя. Это тем более верно в ситуации, когда отсутствие строго документальных подтверждений вызвано прежде всего отсутствием доступа к соответствующим архивным фондам.

В самые что ни на есть «застойные годы» (в 1977 г.) были опубликованы воспоминания полковника Белова — командира одной из трёх разгромленных авиадивизий (10-й САД) Западного фронта — о первом дне войны. (54)

Название очерка — «Горячие сердца». Интонация повествования — соответствующая названию. И тем не менее на пяти страничках текста поместилась и совершенно неожиданная информация:

«… 20 июня я получил телеграмму с приказом командующего ВВС округа: привести части в боевую готовность, отпуска командному составу запретить, находящихся в отпусках — отозвать в части… Командиры полков получили и мой приказ: самолёты рассредоточить за границы аэродрома, личный состав из расположения лагеря не отпускать…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.