Гейсы, законы и декреты. Светская Европа

Гейсы, законы и декреты. Светская Европа

Нравы, царившие в Центральной и Северной Европе до того, как туда пришло христианство, известны не слишком хорошо. Кое-какие упоминания о них оставили античные авторы. Например, Геродот в пятом веке до н. э. писал о фракийцах: «Целомудрия девушек они не хранят, позволяя им вступать в сношение с любым мужчиной. Напротив, верность замужних женщин строго соблюдают и покупают себе жен у родителей за большие деньги».

О сексуальных традициях ирландцев можно почерпнуть кое-какую информацию в сагах, которые начали складываться на рубеже эр. В целом ирландцы не слишком отличались в этом вопросе от других европейцев, но были у них и специальные запреты и предписания (которые, впрочем, совсем не обязательно относились к сексу) — так называемые «гейсы». Гейсы у каждого ирландца были свои — их назначали человеку при наречении имени, при бракосочетании, при вручении некоторых даров… Отец мог заповедать гейс своему ребенку. Судя по всему, гейсы нередко назначались друидами, но еще чаще их происхождение непонятно. У любого, по крайней мере знатного, ирландца гейсов было несколько, причем самых, с точки зрения современного человека, неожиданных. Так, гейсы короля Кормака, в числе всего прочего, запрещали ему слушать прорезную арфу музыканта по имени Круйтине и пускать своих коней через ясеневое ярмо… Королю Конайре нельзя было обходить собственную столицу справа налево… Кухулин обязан был есть пищу с любого очага, кто бы ему ее ни предложил, но при этом воздерживаться от собачьего мяса, на чем герой и пострадал, когда злокозненные ведьмы предложили ему отведать жареной собачатины. Человек, нарушивший свой гейс, должен был умереть (скорее всего, в ближайший Самайн), а если нечестивец был королем, то и всю его страну ожидали самые разнообразные катаклизмы вроде неурожая и вражеских нашествий. Но взаимоисключающие гейсы встречались редко; как правило, эти сакральные запреты и рекомендации были вполне исполнимы, и каждый здравомыслящий ирландец их свято соблюдал.

Соблюдал свой гейс и король Конхобар, которому было предписано проводить первую брачную ночь со всеми девушками государства. Делал он это не из сладострастия и не по праву первой брачной ночи, а единственно по требованию гейса, и его подданные мирились с такой необходимостью, поскольку понимали: нарушь король ритуальное предписание — наказание постигнет всю страну. Проблема возникла, когда в брак решил вступить герой Кухулин — он не желал делиться с королем. Король и сам был бы рад не гневить знаменитого племянника, но интересами государства пренебречь не мог. В конце концов всем миром было решено, что невеста проведет первую ночь с королем, но тот не тронет ее девственности — для контроля в спальню делегировали двух свидетелей.

Никакие другие гейсы, имеющие сексуальную направленность, авторам настоящей книги не известны, хотя, надо думать, они имелись. Но гейсы носили характер сугубо индивидуальный. В целом же создается впечатление, что ирландцы ни на защите нравственности, ни на ее попрании зациклены не были. Ирландские саги, повествующие о событиях, происходивших на рубеже эр, рассказывают о женщинах, которые свободно вступали в добрачные связи. Например, Дехтире, мать знаменитого героя Кухулина, забеременела еще в девушках. Правда, случилось это по самой невинной причине — она выпила воду, в которой заключалось семя некоего бога. Вообще, ирландские женщины, если верить сагам, довольно часто беременели от того, что неосмотрительно выпили или проглотили что-нибудь сомнительное. Но в случае с Дехтире никто не догадался, что все дело в выпитой воде, и ирландцы долго гадали, от кого же понесла сестра короля Конхобара. Некоторые сходились на мысли, что виновником был ее родной брат. Но ни кривотолки, ни беременность не помешали личному счастью Дехтире — вскоре к ней посватался знатный житель Ульстера — Суалтам. Правда, сама Дехтире «стыдилась взойти к нему на ложе, будучи беременной» и избавилась от плода, после чего родила сына — героя Кухулина — уже от законного мужа.

Сам Кухулин придерживался иных взглядов на невинность: он объявил, что «никогда бы не согласился взять в жену ту, которая знала мужа до меня». Но уже факт, что это требование было объявлено специально и что невесту для Кухулина долго искали по всей Ирландии, говорит о вольных нравах кельтских девушек.

Ближайшие соседи ирландцев, жители Британии, тоже, судя по всему, придерживались некоторой свободы нравов. Во всяком случае, один из древнейших сводов законов, принятый на рубеже шестого и седьмого веков кентским королем Этельбертом, весьма терпимо относится к соблазнителям чужих жен. Этельберт издавал свои законы в те времена, когда в стране активно внедрялось христианство; под давлением своей жены принял новую веру и сам король. Тем не менее толерантный король смотрел на прегрешения своих подданных сквозь пальцы:

«Если свободный вступит в связь с женой свободного, пусть заплатит он свой вергельд (сумма денег, которую по закону полагалось выплатить в возмещение за убийство — О. И.) и приобретет мужу на свои деньги другую жену и приведет ее к нему домой».

«Если свободная, носящая локоны (девушка), совершит что-либо непристойное, пусть уплатит 30 шиллингов».

Закон не уточняет, что имеется в виду под «непристойностью». Во всяком случае, прелюбодеяние каралось достаточно мягко. Это следует хотя бы из того, что «нечестную» невесту не наказывали, а попросту отправляли обратно домой:

«Если кто-либо приобретет за свои средства девушку для вступления в брак, пусть покупка считается совершенной, если не было обмана; если же она оказалась нечестной, пусть она будет отправлена домой, а ему вернут его деньги».

Потом нравы стали строже. В начале одиннадцатого веке датский король Кнут Великий, завоевавший Англию, постановил:

«Если кто-либо нарушает супружескую верность, то да искупит он это, смотря по тому, что было сделано.

Дурно то нарушение супружеской верности, когда женатый человек сожительствует с незамужней, но гораздо хуже, когда он сожительствует с женой другого или с монахиней.

Если при жизни мужа женщина сожительствует с другим мужчиной и это станет явным, пусть она станет для всех людей предметом отвращения, а ее супруг пусть получит все, чем она владела, и пусть она лишится носа и ушей».

Правда, назначив наказание преступной жене. Кнут так и не разъяснил, как надлежит поступить со столь же преступным мужем.

Скандинавы поступали с прелюбодейками мягче. Шведское городское право «Бьёркёарэттен» (сохранившееся в рукописи четырнадцатого века, но составленное раньше) гласило: «…Никто не привлекает женатого мужчину или замужнюю женщину к ответственности за прелюбодеяние, кроме как супруги друг друга».

Другой шведский свод законов, вошедший в историю под названием «Вестгёталаг» и созданный приблизительно в то же самое время, отражает уже реалии победившего христианства:

«Если человек лежит со своей дочерью, то это дело должно быть разрешено поездкой из ланда (область Вестергётланд, на которую распространялось действие „Вестгёталага“. — О. И.) в Рим. Если отец и сын обладают одной женщиной, если два брата обладают одной женщиной, если сыновья двух братьев обладают одной женщиной, если сыновья двух сестер обладают одной женщиной, если мать и дочь обладают одним мужчиной, если две сестры обладают одним мужчиной, если дочери двух сестер или двух братьев обладают одним мужчиной, это мерзкое дело».

Впрочем, запреты на кровосмешение у большинства народов существовали и до христианства. Что же касается скандинавского законодательства в целом, то оно относится к нарушителям нравственности не по-христиански терпимо. Правда, убийство мужем любовника, застигнутого с поличным, кое-где разрешалось. Но чаще нарушитель отделывался штрафом.

Правивший в тринадцатом веке норвежский король Магнус, прозванный «Исправителем законов», постановил:

«…Если женщина ложится с другим мужчиной, а не со своим мужем или расходится с ним вопреки божьим законам и людским, в таком случае она лишается своего свадебного дара. И если муж предлагает ей жить вместе, а она не хочет, он должен хранить и распоряжаться всеми частями имущества, пока она жива. А потом ее ближайший наследник забирает приданое, но не свадебный дар».

На острове Готланд примерно в то же время (или раньше) был издан свод законов «Гуталаг». Здесь большинство вопросов, связанных с прелюбодеянием, тоже предлагалось разрешать по возможности мирно:

«Если мужчина совершит прелюбодеяние, то пусть заплатит 3 марки тингу (народному собранию. — О. И.) и 6 марок истцу. Если мужчина, ученый или неученый, совершит двойное прелюбодеяние, то пусть заплатит 12 марок стране и другие 12 истцу. Если женатый мужчина совершит прелюбодеяние с незамужней женщиной, то он должен дать ей хогсл (материальное возмещение. — О. И.). Если женщина, будучи в законном браке, совершит прелюбодеяние с неженатым мужчиной, то он не должен давать ей хогсл. Если мужчина, ученый или неученый, будет схвачен с женой другого мужчины, то он должен отдать 40 марок или жизнь, и истец пусть решает, что он больше хочет, его добро или его жизнь».

Особая статья закона посвящалась любителям потискать посторонних женщин. Она так и называлась: «О хватании женщин»:

«О хватании женщин этот закон. Если ты собьешь с женщины шапку или платок, и это будет сделано не случайно, ее голова обнажится до половины, плати тогда 1 марку пеннингов. Если вся голова обнажится, то плати 2 марки. Пусть у нее будет слово доказательства со свидетелями, которые это видели, обнажена ли была вся голова или половина. Но несвободная женщина получает штраф за удары и не более.

§ 1. Если ты сорвешь с женщины крючок или петлю, то плати 8 эртугов. Если сорвешь и то и другое, то плати половину марки. Если это упадет на землю, то плати марку.

§ 2. Если ты сорвешь шнурки с женщины, то плати полмарки за каждый, вплоть до высшего штрафа. И отдай ей все обратно. Она свидетельствует сама, когда все будет отдано.

§ 3. Если ты толкнешь женщину так, что ее одежда придет в беспорядок, то плати 8 эртугов. Если поднимется до половины голени, то плати пол марки. Если поднимется так, что будут видны коленные чашечки, то плати одну марку пеннингов. Если поднимется так высоко, что будет видно бедра и стыд, то плати 2 марки.

§ 4. Если ты схватишь женщину за запястье, то плати полмарки, если она захочет привлечь к суду. Если возьмешь ее за локоть, плати 8 эртугов. Если ты возьмешь ее за плечо, то плати 5 эртугов, если ты возьмешь за грудь, то плати 1 эре. Если возьмешь за лодыжку, плати полмарки. Если возьмешь между коленом и икрой, то плати 8 эртугов. Если возьмешь сверху колена, то плати 5 эртугов. Если возьмешь еще выше, то это стыдный захват и называется захватом глупца; тогда никакие штрафы недействительны…»

В основном все эти законы, хотя и были изданы уже во времена победившего христианства, отражали традицию, существовавшую задолго до того, как скандинавы стали жить под сенью христианских нравственных норм.

Точно так же судебники королевства Кастилия, составленные в двенадцатом — тринадцатом веках, сложились, по мнению ученых, на основе обычного кастильского права, но под влиянием римско-вестготского и обычного германского. Впрочем, испанцы и тогда уже были людьми горячими и к преступлениям против нравственности относились не так терпимо, как северяне: «Всякий, кто свою жену обнаружит с другим в постели и убьет ее, не платит за убийство и не становится врагом, если убьет с нею и любовника…» Таким образом, убийство любовника в этой ситуации законом поощрялось. Поощрялось и убийство жены: если муж убивал или ранил любовника, но жену оставлял невредимой, он должен был заплатить штраф.

Распутных женщин испанские законодатели не жаловали; наказание тем, кто убьет такую женщину, было невысоким, причем закон дает вполне четко определение, какую женщину следует считать распутной: «…если действительно алькальды выяснят расследованием, что от двух до трех мужчин с ней сходились». О том, к какой категории следует отнести женщин, согрешивших с большим количеством мужчин, закон умалчивает.

Особое внимание уделено сексуальным преступлениям мансебо — наемных работников. Почему законники посчитали бедных мансебо особо склонными к нарушению нравственности, авторам настоящей книги не известно. Тем не менее испанские законы рассматривают самые разнообразные варианты их грехопадений, причем наказание варьируется от убийства до изгнания из дома:

«Если мансебо, получающий плату, или пастух, или волопас, или огородник, своему господину наставит рога, господин убивает его с женой согласно фуэро (здесь: закону. — О. И.); или пусть его убивает прилюдно согласно фуэро, если сможет доказать это со свидетелями; и если не сможет этого доказать, пусть обвинит их в предательстве и они отвечают в поединке…

…Если мансебо, получающий плату, вступит в связь с дочкой господина, то он теряет плату, которую заслужит, если господин сможет это доказать со свидетелями, и становится он врагом всех родственников господина навсегда…

…Если мансебо, получающий плату, вступит в связь с кормилицей своего господина и из-за этого случая молоко будет испорчено и ребенок умрет, то мансебо становится врагом навечно и платит штрафы за убийство…

Если мансебо, получающий плату, будет иметь какую-либо связь с ключницей своего господина, и он (господин) сможет это доказать со свидетелями, то мансебо теряет плату, которую заслужит, и выгоняют его из дома без какого-либо штрафа».

Впрочем, связь не только с ключницей, но даже и с женой господина каралась испанцами сравнительно мягко по сравнению с другими «грехами»:

«Всякого, кто будет уличен в содомском грехе, надлежит сжечь; и всякий, кто скажет другому: „я тебя е… в зад“, если может быть доказано, что тот грех является правдой, то надлежит сжечь обоих; если нет, пусть сожгут того, кто сказал о таком грехе».

И, предвосхищая грядущие костры инквизиции, испанские законодатели издают законы, направленные против соединения христианок с «неверными»:

«Также всякого мавра, которого обнаружат с христианкой, надлежит сбросить, а ее сжечь; и если он будет отрицать, говоря, что не совершал этого, пусть это доказывается с двумя христианами и с одним мавром, которые знают правду или которые его (мавра) видели, и пусть будет исполнен приговор, как выше сказано…

…Всякого еврея, которого обнаружат с христианкой, надлежит сбросить и ее сжечь; и если будет он отрицать, говоря, что он не совершал этого, пусть это доказывается с двумя христианами и с одним евреем, которые знают правду или которые его (еврея) видели, и пусть будет вынесен приговор, как выше сказано».

К этому времени христианство уже успело победить по всей Европе, и насаждаемые им запреты начинают понемногу становиться определяющими не только в религиозном, но и в светском законодательстве. Хотя, конечно, такие крайние законы, как процитированные выше, к счастью, были редкостью. Впрочем, к собственно христианству они прямого отношения не имеют, из текста Библии не вытекают и являются, скорее, местной инициативой.

Светские законы, ограничивающие сексуальные свободы, существовали по всей Европе. В некоторых германских городах в Средние века женщин за измену мужьям закапывали живыми в землю или топили. За смягчение этого закона выступил в конце шестнадцатого века палач города Нюрнберга Франц Шмидт — он настоял на том, чтобы прелюбодеек обезглавливали. Впрочем, возможно, это было вызвано не столько требованиями гуманности, сколько какими-то профессиональными соображениями. А профессионалом Франц Шмидт был высококвалифицированным и уважаемым. Он унаследовал свою профессию от отца, обучатся ей сызмальства, и его, как мастера, часто приглашали в другие города; а когда Франц, отдав любимому делу тридцать четыре года жизни, скончался, родной город Бамберг устроил ему пышные похороны, которые почтило своим присутствием немало знатных особ. Франц был человеком образованным и не чуждым литературных талантов. Он оставил дневник, в котором описал свою нелегкую работу и поделился секретами ремесла.

Нередко Францу приходилось казнить преступников, обвиненных в сексуальных преступлениях. Так, он казнил некую Анну Пеленштайн, которая обвинялась по нескольким очень тяжелым статьям сразу. Анна изменила своему супругу, причем с двумя мужчинами, которые к тому же были женаты. Вина усугублялась еще и тем, что ее любовники приходились друг другу отцом и сыном. Но преступнице в определенном смысле повезло: к тому времени, когда ее должны были казнить. Франц уже добился замены прежних наказаний на более гуманное отсечение головы. Интересно, что муж преступницы тоже понес наказание за попустительство: его изгнали из города.

Однажды Францу Шмидту довелось обезглавить человека, который изнасиловал шестнадцать девочек — это были ученицы школы, которую преступник содержал вместе со своим отцом… Случилось ему казнить человека, обвиненного в содомском грехе с четырьмя коровами, двумя телятами и овцой. Пострадала от рук палача и одна из коров — ее сожгли вместе с телом обезглавленного преступника.

Помимо религиозных и светских законов по защите нравственности, особо ретивые граждане порой проявляли дополнительную инициативу. Например, несмотря на то, что Католическая церковь разрешала повторные браки вдовцов, во Франции такие браки одно время считались аморальными. Здесь были популярны так называемые «шаривари» — кошачьи концерты и хулиганские выходки возле церквей, где венчали вдовцов, или возле домов таких новобрачных.

Еще одна традиция, существовавшая в Европе вопреки церковным и даже вопреки нравственным законам, — это «право первой ночи». Историки до сих пор спорят о нем, поскольку ни одно известное нам законодательство его не подтверждает. Скорее всего, «права» как такового не было, но это не мешало желающим феодалам проводить ночи с невестами слуг и вассалов, оправдывая свои притязания традицией. Власти же, напротив, пытались с этим неписаным правом бороться. В 1486 году испанский король Фердинанд Католик издал указ, гласящий: «…господа не могут также, когда крестьянин женится, спать первую ночь с его женой… Не могут также господа пользоваться против воли дочерью или сыном крестьянина, за плату или без платы». Тем не менее три века спустя Бомарше, прекрасно знавший испанские нравы, описывает, как граф Альмавива по доброй воле отказывается от права первой ночи, причем не из уважения к указу давно усопшего короля, а из любви к собственной жене. Судя по всему, в Испании, как и в России, строгость законов искупалась необязательностью их исполнения. Впрочем, как раз в России с правом, точнее, с бесправием первой ночи боролись. Например, в 1855 году был судим и оштрафован некто Кшадовский, воспользовавшийся этим неписаным правом.

Начиная с одиннадцатого века в Европе становится популярна куртуазная любовь между рыцарем и «прекрасной дамой». Поскольку любовь эта не сводилась к простому чувству и его столь же простому удовлетворению, а была обставлена сложнейшими правилами и ограничениями, их надлежало кодифицировать. На рубеже двенадцатого и тринадцатого веков в Париже Андре Капеллан пишет трактат «О любви», в котором обобщает опыт своих предшественников и подробно разъясняет, что можно и должно, а чего нельзя делать тем, кто хочет преуспеть в куртуазной любви. Автор трактата был клириком, сам трактат написан на латыни и претендует на всестороннее научное освещение вопроса.

Андре Капеллан рассматривает, «что есть любовь, и откуда ее название, и каково ее действие, и меж кем может быть любовь, и как достигается любовь, удерживается, умножается, умаляется, кончается…». Автор сразу накладывает ограничения, сообщая, что «дано ей быть лишь между лицами разного пола: между двумя мужчинами или между двумя женщинами любовь себе места не имеет, ибо думается, что два лица одного пола нимало не приспособлены к любовной взаимности и к естественным любовным действиям; а в чем естеством отказано, того и любовь устыжается». Даются и указания по подбору достойного любовника:

«…Непросвещенная любовница простого звания полагает, что в любовнике ничего не надобно, кроме лишь пригожего вида и лица и ухоженного тела. Осуждать такую любовь я не упорствую, но и восхвалять ее не почитаю основательным… Разумная женщина изыскивает себе такого любовника, который достохвален доблестью нрава, а не такого, который женственно умащается или украшает тело уборами…»

Мужчине тоже надлежит искать себе возлюбленную, которая не слишком увлекается «всяческим притираниями», ибо ведомо, «что женщина, на телесные румяна уповающая, не почасту бывает добронравием украшена». Андре Капеллан четко указывает: «Не отвергнет ученый любовник или ученая любовница того, кто видом некрасив, но обилует добрыми нравами». Впрочем, предпочтение, отдаваемое добронравным и ученым любовникам, имеет, с точки зрения автора трактата, прежде всего практический смысл: «Разумный с разумным солюбовником любовь свою всегда сокрыть сумеют с легкостью». Что же касается «любовников неосторожных и неразумных», их отношения недолго останутся тайной — «разглашенная любовь не украшает любовника, а лишь пятнает его честь дурною молвой».

Будучи клириком, Андре Капеллан особо останавливается на том, разрешена ли любовь служителям Церкви. С одной стороны, автор признает, что «не подобает клирику пребывать в служении любовном, а повинен он всякое плотское наслаждение отринуть и от всякого телесного осквернения охранять себя незапятнанным перед Господом…». Но с другой стороны, понимая, что «едва ли кому надо прожить без плотского греха», и особо упирая на то, что «клирики житьем их продолжительным во праздности и в изобильной пище предо всеми прочими людьми естественно предрасположены к искушению телесному», Андре Капеллан дает клирику (и, судя по всему, себе самому) наставление: «…Да принадлежит и он к любовному воинству».

Но утехи, которые либерально настроенный автор дозволяет служителям Церкви, оказываются, с его точки зрения, запретными для монахинь. Правда, Андре Капеллан сообщает, что он был «небезведом в науке обольщать монахинь». Тем не менее близость с монахиней он считает «несказуемым грехом».

По целому ряду вопросов Капеллан ссылается на мнение знаменитой королевы Алиеноры Аквитанской, двор которой славился традициями куртуазной любви. Так, королева осудила даму, которая, отдаваясь своему любовнику, его «с равной взаимностью не любила», однако же пыталась удержать возле себя. Осудила она ее, естественно, не за то, что дама (вероятно, замужняя) отдалась рыцарю, а за то, что она его «с равной взаимностью не любила». Осудила королева и даму, которая из двух претендентов — юноши, «никакими достоинствами не отмеченного», и «пожилого рыцаря, приятного всеми качествами» — предпочла первого. Алиенора сочла, что «неразумно поступает женщина, в любви предпочитая недостойного, а тем паче, когда ищет любви ее муж доблестный и душевным вежеством сияющий».

Строгий приговор вынесла королева и даме, которая приняла подарки от влюбленного в нее рыцаря, однако же «в любви от этого не смягчилась и в отказе своем ему упорствовала». Алиенора постановила: «Пусть та женщина или отвергнет подарки, поднесенные с любовным усмотрением, или отдарит их любовным снисхождением, или же претерпит, что причтут ее к продажным женщинам».

Куртуазная любовь существовала, как правило, между рыцарем и замужней знатной дамой. Измена мужу, согласно принятым правилам игры, не возбранялась, какого бы мнения ни придерживалась по этому поводу Церковь. И королева, осуждая даму за воздержание, прямо предписывала ей внебрачную связь. Но с некоторыми другими религиозными и светскими законами Алиенора, а вслед за ней и Андре Капеллан все-таки призывали считаться. Так, автор трактата рассказывает о некоем рыцаре, который «по неведению соединился любовью с родственницей, а узнав о таком грехе, стал искать уйти от нее». Дама же «стремилась удержать его в любовном повиновении, утверждая, что грех им не вменяется, ибо приступили они к любви, не зная вины». Приговор королевы по этому поводу был строг: «Женщина, под любым покровом заблуждения ищущая скрыть кровосмесительность любви своей, явственно поступает против права и пристойности».

Описывает Андре Капеллан и обратный случай: «Некоторая дама, узами достойнейшей любви связанная, вступив впоследствии в почтенное супружество, стала уклоняться от солюбовника и отказывать ему в обычных утехах». Поведение это дамы автор называет «недостойным». Он ссылается в своем приговоре на мнение виконтессы Нарбоннской, которая сказала: «Не справедливо, будто последующее супружество исключает прежде бывшую любовь, разве если женщина вовсе от любви отрекается и впредь совсем не намерена любить». А вот любовь между разведенными супругами та же виконтесса признать отказалась: «Кто был связан любого рода супружеским союзом и затем любого рода разлучен разъединением, то любовь между ними мы решительно полагаем нечестивою».

Андре Капеллан, вслед за знатными дамами, осуждает женщину, изменившую своему любовнику во время его долгого отсутствия, когда «все уже отчаялись в его прибытии». Суд графини Шампанской был таков: «Неправо поступает любовница, отрекаясь от любви за долгим отсутствием любовника, если только он первым не отпал от любви или явно не нарушил любовную верность…» Осуждению подверглась и дама, любовник которой «потерял в бою свой глаз или иное телесное украшение». Дама эта отказала увечному «в обычных объятиях», за что и снискала приговор виконтессы Нарбоннской.

Еще одно дело о нарушении правил куртуазной любви было рассмотрено графиней Шампанской «в собрании шестидесяти дам». К женскому суду прибегнул рыцарь, чья возлюбленная изменила ему с его же наперсником, которого он просил быть посредником в любовных делах. Дамы вынесли преступникам суровый приговор: «…Да будут они отлучены от чьей бы то ни было любви, да не будет вхож ни тот, ни та в рыцарский сход или дамский свет, ибо он попрал верность, свойственную рыцарскому сословию, а она попрала женский стыд, позорно преклонясь к любви наперсника».

В конце своего трактата Андре Капеллан приводит список правил, которых должны придерживаться куртуазные любовники. Список этот содержит более тридцати пунктов, некоторые из них авторы настоящей книги предлагают вниманию читателей:

«Супружество не есть причина к отказу от любви».

«Что берет любовник против воли солюбовника, в том вкусу нет».

«Мужской пол к любви не вхож до полной зрелости».

«О скончавшемся любовнике пережившему любовнику памятовать двумя годами вдовства».

«Без довольных оснований никто лишен любви быть не должен».

«Не пристало любить тех, с кем зазорно домогаться брака».

«Всякий любовник перед взором, солюбовным ему, бледнеет».

«Кто терзается любовным помыслом, тот мало спит и мало ест».

«Любовь любви ни в чем не отказывает».

«Любовник от солюбовника никакими утехами не насыщается».

«Одну женщину любить двоим, а двум женщинам одного отнюдь ничто не препятствует».

О сексуальных традициях дохристианской Руси информация сохранилась достаточно скудная. Одним из первых упоминаний можно считать записки арабского писателя Ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921–922 годах. Автор сообщает о русах:

«Они прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атыле (Волге. — О. И.), — а это большая река, — и строят на ее берегу большие дома из дерева. И собирается их в одном таком доме десять и двадцать, — меньше или больше. У каждого из них скамья, на которой он сидит, и с ними сидят девушки-красавицы для купцов. И вот один из них сочетается со своей девушкой, а товарищи его смотрят на него. А иногда собирается целая группа из них в таком положении один против другого, и входит купец, чтобы купить у кого-либо из них девушку, и наталкивается на него, сочетающегося с ней. Он же не оставляет ее, пока не удовлетворит своей потребности».

Рассказывает Фадлан и о царе русов, который круглые сутки проводит время в «очень высоком замке» в окружении четырехсот мужей «из числа богатырей, его сподвижников». Царь возлежит на ложе, инкрустированном драгоценными самоцветами. «И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он пользуется как наложницей одной из них в присутствии своих сподвижников… И этот поступок они не считают постыдным». При каждом из сподвижников тоже имеются две девушки: одна для услуг и вторая, которой «он пользуется как наложницей в присутствии царя».

Вообще говоря, сделать из этого текста уверенные выводы о вольных нравах, царивших среди славянских торговцев и при дворе русских князей (царей тогда, естественно, еще не было), достаточно трудно хотя бы потому, что не вполне понятно, кого путешественник имел в виду под «русами». Скорее всего, скандинавов. Впрочем, поскольку скандинавские купцы и дружины на Руси были не редкостью, то сообщение арабского путешественника, во всяком случае, имеет к русской истории достаточное отношение. Тем более что похожие сообщения о нравах русских князей имеются и в других источниках.

При жизни Владимира на Руси стал создаваться первый летописный свод, который позднее неоднократно перерабатывался и в начале двенадцатого века, в своей окончательной версии, стал называться «Повесть временных лет». Здесь о самом князе Владимире говорится:

«Был же Владимир побежден похотью. Были у него жены: Рогнеда, которую поселил на Лыбеди, где ныне находится сельцо Предславино, от нее имел он четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей; от гречанки имел он Святополка, от чехини — Вышеслава, а еще от одной жены — Святослава и Мстислава, а от болгарыни — Бориса и Глеба, и наложниц было у него триста в Вышгороде, триста в Белгороде и двести в Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растлевая девиц. Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было семьсот жен и триста наложниц».

«Повесть временных лет» вкратце упоминает и сексуальные традиции некоторых славянских народов:

«Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее — что дают. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены».

Упоминается в «Повести» и скифское племя «гилии». Правда, к тому времени никаких скифов на свете уже не было, но память о них, видимо, продолжала волновать умы: «Другой закон у гилий: жены у них пашут, и дома строят, и мужские дела совершают, но и любви предаются сколько хотят, не сдерживаемые вовсе своими мужьями и не стыдясь…»

Так или иначе, создается впечатление, что жители Древней Руси не стесняли себя слишком обременительными ограничениями в области секса. Традиции, идущие из глубины веков, достаточно долго не могло разрушить даже христианство. В начале шестнадцатого века игумен одного из псковских монастырей жаловался на празднества, устраиваемые в «день Рождества Иоанна Предтечи» (на Ивана Купала): «…И тогда во святую ту нощь мало не весь град взмятется и взбесится… стучат бубны и глас сопелей и гудят струны, женам же и девам плескание и плясание… всескверные песни, бесовские угодия свершаются, и хребтам их вихляние, и ногам их скакание и топтание, тут есть мужам и отрокам великое прельщение и падение, то есть на женское и девическое шатание блудное воззрение, такоже и женам замужним беззаконное осквернение и девам растление».

Церковь диктовала пастве свои сексуальные ограничения, подробно изложенные в «епитимийниках». Священники выпытывали у прихожан постельные подробности и налагали покаяния. Однако написанный в шестнадцатом веке «Чин свадебный», детальнейшим образом описывая правила проведения и свадьбы, и брачной ночи, в интимные дела не вмешивается, утверждая, что в постели «жених с невестой что хотят, то и делают».

Достаточно лояльным было на Руси и отношение к невинности девушек. Церковь запрещала добрачные отношения, но в реальности в русских деревнях, особенно на Севере, большого значения девственности невест не придавали. Утром после свадьбы молодому мужу подавали яичницу-глазунью. Если он съедал желток целиком, значит, жена ему досталась «честная», если разбивал его ложкой, значит, кто-то опередил жениха. Таким деликатным способом муж уведомлял своих родственников о положении дел. После чего вопрос обыкновенно считался исчерпанным.

Этнографы девятнадцатого века сообщают, что в Архангельской области девушка, родившая ребенка, имела больше шансов на замужество. Здесь бытовала пословица: «Девушка не травка, вырастет не без славки». В книге, посвященной этнографии Вологодской губернии, говорится, что «в большей части деревень девичьему целомудрию не придается строгого значения». А в некоторых деревнях «девка, имевшая ребенка, скорее выйдет замуж, чем целомудренная, так как она, знают, не будет неплодна». Крестьяне говорили этнографам: «Редкая из наших девок не гуляет до замужества». Парни вступали в первые связи с пятнадцати лет и до свадьбы успевали сменить нескольких подружек. По сообщению врача из Рязанской губернии, в деревнях нельзя было найти девушки старше 17–18 лет, которая сохранила бы невинность.

Подобные традиции существовали у многих народов, населявших европейскую часть России. У карел и вепсов, как и у других финно-угров, века до тринадцатого, а по некоторым данным и до шестнадцатого существовал групповой брак. А когда такая форма брачных отношений устарела, карелы, обгоняя время и предвосхитив достижения двадцать первого века, стали широко практиковать пробный брак. Правда, такие вольности искупались строгими ограничениями, которые колдун, он же главный свадебный распорядитель — патьвашка, налагал на молодых после свадьбы. Злые духи, как известно, особо падки до молодоженов, единственным препятствием для них могут служить специальные обереги. Но исполнять супружеские обязанности, не сняв обереги, возбраняется. Поэтому первые несколько ночей жениху и невесте приходилось воздерживаться от радостей плоти, терпеливо ожидая, пока духам надоест их караулить. И лишь после того, как патьвашка удостоверялся, что опасность миновала, собственноручно снимал с молодых обереги, обрабатывай постель своим посохом и запирал дверь клети на замок, супруги могли приступить к своим прямым обязанностям.

Надо отметить, что сексуальные вольности, которые существовали в деревнях, хотя и имели древние традиции, правительством Российской империи не поощрялись. Другое дело, что невинность или греховность крестьянских девок, как правило, попросту не попадала в сферу внимания властей. Но в тех редких случаях, когда греху давалась огласка, дело могло кончиться уголовным разбирательством.

В архивах города Бежецка сохранились так называемые «блудные дела». Одно из них относится к 1757 году. Воеводской канцелярией по обвинению в блуде была арестована крестьянская девка Марина Федотова дочь, бывшая в услужении у купца Федора Пономарева. На следствии она показала, что имела связь со своим работодателем и что он обещал на ней жениться. Купца призвали к ответу. Связь он признал и принес за нее «всенижайшее и рабское извинение» — правда, не обманутой девушке, а на высочайшее имя, но жениться категорически отказался. Судья не стал разбираться, кто виноват, и в простоте приговорил обоих любовников к наказанию плетьми, что и было исполнено. Но урок не вразумил ни любострастного купца, ни его служанку. Не вполне понятно, кто и как сумел добыть доказательства их повторного падения, тем не менее документы сообщают, что через три недели «они, купец Пономарев и девка Федотова, по освобождении ее из Бежецкой канцелярии из-под следствия по прежде бывшему о блуде делу вторично между собою полюбовное блудожительство подлинно имели». Купца снова наказали плетьми и приговорили к штрафу, а Марину отослали в воеводскую канцелярию.

Иностранцы, навещавшие Россию, нередко оставляли полные изумления заметки о быте и нравах русских. Не избежал этого соблазна и англичанин Самуэль Коллинс, который «девять лет провел при Дворе московском и был врачом царя Алексея Михайловича». За эти годы он так и не смог привыкнуть к своим новым соотечественникам. «Русские ни в чем не сходны с другими народами, — пишет Коллинс в Англию. — Их безумие так велико, что никакая антикирская чемерица[2] не может от него избавить». Англичанин остался недоволен многим — и тем, как русские пишут: «на коленах, хотя бы стол и стоял перед ними»; и тем, как они шьют: «Они шьют, обратя к себе иглу острием, и продевают ее средним пальцем, а потому должны быть плохими портными»; и тем, как собирают горох: «вырывают его с корнем»; и тем, что не знают слово «рогоносец», а про обманутого мужа говорят, что «он лежит под лавкою»… Придирчивый Коллинс не оставил без внимания и сексуальные традиции: «…Они считают большим грехом для русского возлежать с датской или английской женщиной, но не считают грехом, когда продажная пикадилло — русская проститутка — продает себя иноземцу, так как ее потомство будет образовано в истинной древней вере, и русский получит неограниченного ребенка от иноземца…»

Значительно подробнее описал сексуальную жизнь русских немецкий ученый-энциклопедист Адам Олеарий, посетивший Россию с торговым посольством в тридцатые годы семнадцатого века. Надо сказать, что ни страна, ни ее население чистоплотному и законопослушному немцу категорически не понравились. Ему не понравились женщины, которые «все румянятся и белятся, притом так грубо и заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску». Не понравились дети — «не умеющие назвать ни Бога, ни отца, ни мать, уже имеют на устах это: „е… твою мать“». Не понравилось, что «русские вовсе не любят свободных искусств и высоких наук и не имеют никакой охоты заниматься ими…». Не понравились «ссоры и бабьи передряги» на улицах. Не понравилось, что «на улицах видишь лежащих там и валяющихся в грязи пьяных» и что «никто из них никогда не упустит случая, чтобы выпить или хорошенько напиться, когда бы, где бы и при каких обстоятельствах это ни было». «В общем они живут плохо», — сообщает автор.

Можно, конечно, сделать вывод, что злонамеренный немец попросту решил оклеветать чуждый ему по духу народ, и тогда все его свидетельства оказываются не слишком достоверны. Если же принять, что в писаниях Олеария содержится некоторая доля истины, то можно обратиться к той части его книги, где он рассказывает о сексуальных традициях столь нелюбезного ему народа:

«Прелюбодеяние у них не наказывается смертью, да и не именуется у них прелюбодеянием, а просто блудом, если женатый пробудет ночь с женою другого. Прелюбодеем называют они лишь того, кто вступает в брак с чужою женою.

Если женщиною, состоящею в браке, совершен будет блуд, и она будет обвинена и уличена, то ей за это полагается наказание кнутом. Виновная должна несколько дней провести в монастыре, питаясь водою и хлебом, затем ее вновь отсылают домой, где вторично ее бьет кнутом хозяин дома за запущенную дома работу…

…Насколько русские охочи до телесного соития и в браке и вне его, настолько же считают они его греховным и нечистым. Они не допускают, чтобы при соитии крестик, вешаемый при крещении на шею, оставался на теле, но снимают его на это время. Кроме того, соитие не должно происходить в комнатах, где находятся иконы святых; если же иконы здесь окажутся, то их тщательно закрывают.

Точно так же тот, кто пользовался плотскою утехою, в течение этого дня не должен входить в церковь, разве лишь хорошенько обмывшись и переодевшись в чистое.

Более совестливые в подобном случае, тем не менее, остаются перед церковью или в притворе ее и там молятся. Когда священник коснется своей жены, он должен над пупом и ниже его хорошенько обмыться и затем, правда, может прийти в церковь, но не смеет войти в алтарь».

Не обходит дотошный немец и тему гомосексуальных связей:

«Они так преданы плотским удовольствиям и разврату, что некоторые оскверняются гнусным пороком, именуемым у нас содомиею; при этом употребляют не только pueros muliebria pati assuetor (как говорит Курций) (мальчиков. — О. И.), но и мужчин, и лошадей. Это обстоятельство доставляет им потом тему для разговоров на пиршествах. Захваченные в таких преступлениях не наказываются у них серьезно. Подобные гнусные вещи распеваются кабацкими музыкантами на открытых улицах или же показываются молодежи и детям в кукольных театрах за деньги».

Возможно, невзлюбивший Россию Олеарий несколько сгустил краски, но кое в чем он все-таки оказался прав. В отличие от большинства стран Европы, где гомосексуальные связи в той или иной мере преследовались, на Руси первый закон, направленный против мужеложства, был введен Петром I в 1706 году. «Противоестественный блуд» согласно воинскому уставу, написанному по шведскому образцу, карался сожжением на костре. Впрочем, через десять лет Петр, видимо, понял, что всех не сожжешь, и заменил костер наказанием более мягким:

«Артикул 165. Ежели смешается человек со скотом и безумною тварию, и учинит скверность, оного жестоко на теле наказать.

Артикул 166. Ежели кто отрока осквернит, или муж с мужем мужеложствует, оные яко в прежнем артикуле помянуто, имеют быть наказаны. Ежели же насильством то учинено, тогда смертию или вечно на галеру ссылкою наказать».

Кроме того, устав предусматривал строгие наказания за изнасилование («голову отсечь, или вечно на галеру послать, по силе дела»), за прелюбодеяние, за двоеженство и за кровосмешение. Отдельно сообщалось: «Никакия блудницы при полках терпимы не будут, но ежели оные найдутся, имеют оныя без рассмотрения особ, чрез профоса раздеты и явно выгнаны быть».

Разумеется, все это, касалось только людей военных. «На гражданке» тоже существовало уголовное наказание за изнасилование, но за гомосексуальные связи штатские содомиты несли ответственность только перед своим духовником. И лишь в 1832 году в российском уголовном кодексе появилась статья, по которой мужеложство наказывалось лишением всех прав состояния и ссылкой в Сибирь на четыре-пять лет.

После Октябрьского переворота гомосексуализм в Российской Советской Республике довольно долго не преследовался (хотя в некоторых других республиках Советского Союза соответствующие статьи имелись), за что первое в мире социалистическое государство удостоилось похвалы на Копенгагенском конгрессе Всемирной лиги сексуальных реформ в 1928 году. Сегодня об этой Лиге большинство россиян знает только из романа «Золотой теленок» — именно туда Остап советует обратиться Паниковскому, который жалуется, что его не любят девушки. Некоторые читатели (как когда-то и авторы настоящей книги) по наивности думают, что Остап попросту пошутил над бедным «сыном лейтенанта Шмидта». Но это не так — Всемирная лига сексуальных реформ действительно существовала в первой половине двадцатого века и внесла немалый вклад в дело грядущей сексуальной революции.

Однако похвалы сексуальных реформаторов оказались преждевременными. Прошло всего лишь пять лет, и в Советском Союзе была введена уголовная ответственность за мужеложство, которое объявили продуктом разложения эксплуататорских классов, а позднее — проявлением «морального разложения буржуазии».

Справедливости ради надо признать, что «эксплуататорские классы» Европы действительно отдали немалую дань увлечению гомосексуализмом. Но и карали их за это немало. Статьи за мужеложство существовали в большинстве европейских стран до второй половины и даже до конца двадцатого века. Например, знаменитый английский писатель Оскар Уайльд за связь с юным поэтом лордом Альфредом Дугласом был приговорен к двум годам каторжной тюрьмы. В Германии на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков с законами против гомосексуализма безуспешно боролись Август Бебель, Карл Каутский, Альберт Эйнштейн, Герман Гессе, Томас и Генрих Манны, Райнер Мария Рильке, Стефан Цвейг… В программной декларации нацистов в 1928 году говорилось: «Те, кто допускает любовь между мужчинами или между женщинами, — наши враги, потому что такое поведение ослабляет нацию и лишает ее мужества». Придя к власти, фашисты резко ужесточили наказание за гомосексуальные связи, причем под статью теперь попадали и «похотливый взгляд», и совместное купание обнаженных мужчин. За годы нахождения Гитлера у власти общее число немцев, осужденных за однополые связи или их попытку, составило более пятидесяти тысяч человек.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.