Глава шестая

Глава шестая

Зелоты, освободившись от идумеян, производят еще большую резню в городе. – Веспасиан удерживает пока римлян, желающих идти на иудеев

1. Эти внушения произвели впечатление на идумеян. Первым их делом было освобождение заключенных, около двух тысяч граждан, которые сейчас же бежали из города и отправились к Симону, о котором речь будет впереди. Вслед за этим они оставили Иерусалим и возвратились на родину. Их выступление явилось неожиданным для обеих партий. Народ, не знавший о перемене их образа мыслей, на одно мгновение вздохнул свободно, думая, что избавился от врагов. Но и зелотам также развязались руки, ибо они не чувствовали себя покинутыми союзниками, а напротив, освобожденными от таких людей, которые не одобряли их насилий и старались удерживать их от этого. Теперь они могли действовать решительно и без всякого промедления. С быстротой молнии они ковали свои планы и исполняли их еще быстрее, чем задумывали. Преимущественно кровожадность их направлена была против всего мужественного и знатного: знатных они убивали из зависти, храбрых – из боязни; ибо только тогда они могли чувствовать себя вне всякой опасности, когда бы не осталось в живых ни одного человека более или менее влиятельного. В массе других убит был также Горион – человек благородного происхождения и возвышенной души, друг народного правления и самостоятельный по своему образу мыслей, как истый иудей. Его погубила главным образом смелость в речах, равно и другие его достоинства. Даже Нигера Перейского их руки не пощадили – человека, высоко отличавшегося в битвах с римлянами: его волочили по городу, он же громко вопиял и показывал свои раны. Когда его вывели за ворота, он, не сомневаясь в своей казни, просил только о погребении; они же совершили над ним казнь лишь после того, как отказали ему в могиле, которой он так жаждал. Еще перед самой смертью Нигер призывал на их головы месть римлян, голод и чуму как спутники войны, да еще взаимную резню между ними самими.

Все это послало грешникам Провидение, которое лучшее доказательство своей справедливости явило в том, что вскоре они, раздвоенные между собою, дали друг другу чувствовать свое изуверство. Смерть Нигера окончательно освободила их от всяких опасений за собственное падение. Среди народа не осталось уже никого, которого нельзя было бы погубить по какому угодно поводу, раз только этого хотели. Та часть народа, которая восстала против зелотов, давно уже была истреблена; а против других, мирных жителей, стоявших в стороне от всех, придумывали, смотря по обстоятельствам, иные обвинения. Тот, кто вовсе не связывался с ними, считался у них высокомерным, кто открыто приближался к ним – презирающим, а кто льстил – предателем. За высшее преступление, как и за самое ничтожное упущение существовало одно наказание – смерть: ее избегал только тот, который уже очень низко стоял по своему происхождению или по крайней бедности.

2. Все римские военачальники видели в раздорах врагов неожиданное счастье для себя и хотели не медля напасть на город. В этом они убеждали также Веспасиана, для которого, как они думали, чуть ли не все уже выиграно. Божественное Провидение, говорили они ему, облегчает им борьбу, обращая врагов друг против друга; но решительная, благоприятная минута скоро будет пропущена, ибо иудеи, либо потому, что междоусобица им надоест, либо из раскаяния, соединятся вновь. Но Веспасиан возразил, что они жестоко ошибаются относительно того, что нужно делать, если, игнорируя опасность, желают, как на сцене, выдвинуть вперед свою личную храбрость и силу своего оружия, но не обращают внимания на то, что полезно и безопасно. «Если, – продолжал он, – вы сейчас нагрянете на город, то этим самым вы вызовете примирение в среде врагов и обратите против нас их еще не надломленную силу; если же вы еще подождете, то число врагов уменьшится, так как их будет пожирать внутренняя война. Лучший полководец, чем я, это Бог, который без напряжения сил с нашей стороны хочет отдать иудеев в руки римлян и подарить нашему войску победу, не связанную с опасностью. В то время как враги губят себя своими собственными руками и терзаются самым страшным злом – междоусобной войной, – нам лучше всего остаться спокойными зрителями этих ужасов, а не завязывать битвы с людьми, ищущими смерти, беснующимися так неистово друг против друга. Если же кто скажет, что блеск победы без борьбы чересчур бледен, то пусть знает, что достигнуть цели в тишине полезнее, чем испытать изменчивое счастье оружия. Ибо столько же славы, сколько боевые подвиги, приносят самообладание и обдуманность, когда последними достигаются результаты первых. В то время, когда враг сам себя ослабляет, мое войско будет отдыхать от военных трудов и еще больше окрепнет. Помимо этого теперь не может быть речи о блестящей победе, ибо иудеи ведь не заняты теперь заготовлением оружия, сооружением укреплений или стягиванием вспомогательных войск, так чтобы полученная ими отсрочка могла бы считаться в ущерб нам, – нет! Терзаемым междоусобной войной и внутренними распрями им теперь приходится каждый день переносить гораздо больше, чем мы могли бы им причинить, нападая на них и держа их в наших тисках. Итак, ввиду безопасности, разумнее всего людей, пожирающих друг друга, предоставить самим себе. Но и с точки зрения славы, доставляемой победами, не следует нападать на потрясаемое внутренними болезнями государство, в противном случае будут иметь полное основание сказать, что мы обязаны победой не себе самим, а раздвоенности неприятеля» [1177].

3. Военачальники согласились с мнением Веспасиана, и вскоре обнаружилось, как верно видел глаз полководца; ибо каждый день начали прибывать массы перебежчиков, спасавшихся от зелотов. Хотя бегство было затруднительно, так как последние обложили все выходы города стражами, убивавшими всякого приближавшегося как перебежчика к римлянам, – однако кто давал деньги, того пропускали; только тот, кто ничего не давал, был изменник. Поэтому-то истреблялись только бедняки, между тем как состоятельные могли выкупать свое бегство. На больших дорогах громоздились повсюду кучи трупов; многие поэтому, искавшие средства к бегству, возвращались в город, предпочитая умереть там, так как надежда на погребение делала смерть в родном городе менее ужасной. Но зелоты были так бесчеловечны, что одинаково лишали погребения как убитых на дорогах, так и замученных в городе: точно они обязались вместе с отечественными законами попирать также и законы природы и наряду с преступлениями против людей издеваться еще над божеством – они оставляли тела мертвых гнить на солнце. Кто похоронил одного из своих близких, тот был наравне с перебежчиками наказан смертью; и кто только хотел совершить над другим обряд погребения, тому угрожала опасность самому быть лишенным его. Словом, ни одно из лучших чувств не было в те несчастные дни так окончательно убито, как чувство жалости. То, что должно было возбуждать сожаление, служило только поводом к ожесточению изуверов; от живых их гнев переходил на убитых, а от мертвых опять на живых. Такой неимоверный страх овладел всеми, что уцелевшие считали блаженными изведенных раньше как людей, обретших покой, а томившиеся в заточении считали даже непогребенных счастливее себя самих. Все человеческие права зелоты попирали ногами, божественные они осмеивали, а над словами пророков издевались, как над пустой болтовней. Пророки много вещали о добродетели и пороках: зелоты же, презирая их учение, сами способствовали исполнению их пророчества над своим отечеством.

Существовало именно древнее предсказание мудрецов, что город тогда будет завоеван и Святая Святых сделается добычей пламени, как только вспыхнут волнения и руки граждан осквернят Богом освященные места. Хотя зелоты в общем верили в это пророчество, тем не менее они сами сделались его исполнителями.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.