Глава 19 Как он победил в холодной войне

Глава 19

Как он победил в холодной войне

Мы уже побывали в комнате, в которой он родился. Теперь я покажу вам ту, в которой Черчилль провел свои последние дни в статусе премьер-министра военного времени. Это довольно унылое помещение, напоминающее душный холл в гольф-клубе или гостинице 20-х гг. прошлого века. Снаружи светит солнце, и на клумбах торжествуют флоксы и розы, но внутри этого гипертрофированного архитектурного этюда в псевдотюдоровском стиле сгустились стигийские тени.

В тусклом интерьере доминирует дуб – тяжелые дубовые стулья, камин с дубовой отделкой, дубовые балясины, ряды которых, извиваясь, поднимаются к мрачному внутреннему балкону. Я смотрю на стол, за которым сидели они, на три поникших и пыльных флажка посередине, и ощущаю атмосферу неловкости и притворства, окружавшую то событие.

Сюда, в потсдамский дворец Цецилиенхоф, он прибыл 17 июля 1945 г. Это здание – неуклюжая немецкая попытка построить английское поместье – предназначалось для кронпринца из династии Гогенцоллернов. Оно одно из немногих в Потсдаме не пострадало от авианалетов союзников. В нем прошла последняя и наименее удачная для Черчилля конференция военного времени. Он пытался провести встречу «большой тройки» в Британии, но так и не сумел убедить Рузвельта нанести туда визит. Теперь участники саммита были в советской зоне оккупации Германии – в Потсдаме, резиденции королей и кайзеров.

Город был немецким Версалем, местом дворцов и павильонов, лужаек и озер, теперь он включен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. А в 1945 г. б?льшая часть города лежала в руинах.

14 апреля того года 500 бомбардировщиков «Ланкастер» Королевских ВВС сбросили на Потсдам 1780 тонн бомб. Авторство этой стратегии принадлежит Черчиллю, именно он настаивал на ковровых бомбардировках. Их специальное и открыто признанное предназначение было в том, чтобы затерроризировать гражданское население. Он продолжал воздушные бомбардировки, военная польза от которых была крайне сомнительна, в основном потому, что это был его единственный способ атаковать Германию.

Будучи не в состоянии открыть второй фронт, он только так мог выразить накопившуюся агрессию, продемонстрировать русским и американцам, что Британия также способна нанести ущерб неприятелю. Верно и то, что его терзали сомнения. «Не звери ли мы? Не зашли ли мы слишком далеко?» – сказал он как-то в Чартвелле, просмотрев съемку горящих немецких городов.

Он был встревожен неоднозначной реакцией на дрезденский огненный смерч, в котором погибли 25 000 человек – многие из них были полностью обуглены после британской ковровой бомбардировки. В засекреченном меморандуме он осуждает эту бомбардировку как «акт абсолютного террора и бессмысленного разрушения». Он пришел в ярость, когда узнал, что Королевские ВВС проявили культурное безразличие и атаковали дворцы Потсдама. Теперь ему предстояло увидеть результаты той политики, от которой он не мог дистанцироваться.

Только в Потсдаме погибли 1500 человек, а 24 000 стали бездомными. Когда Черчилль обходил развалины Берлина, его переполнило характерное для него сострадание. «Моя ненависть умерла вместе с их капитуляцией, – написал он в мемуарах, – я был потрясен их изможденным видом и ветхой одеждой».

Черчилль воевал не с немецким народом, он стремился сокрушить нацизм. Но теперь, находясь в апогее успеха, он понимал, что перед ним предстал другой неприятель – тот, который внушал ему страх еще до рождения национал-социализма. Этот неприятель был так же свиреп, так же идеологически одержим, и битва с ним была гораздо труднее.

Диаметр круглого стола, который был изготовлен русскими столярами специально для Потсдамской конференции, составляет около трех метров. Массивный дуб покрыт, как и прежде, красной войлочной скатертью: наверное, в честь русских организаторов встречи, красный флаг которых развевался над Берлином. Стол выглядит как идеальное место для покера, и у одного из игроков «большой тройки» были на руках все карты.

Невероятно, что после четырех лет ожесточенных сражений, когда нацистская Германия и Советский Союз держали друг друга за горло, как пара бешеных псов, у Сталина было 6,4 миллиона человек на европейском театре военных действий. Россия потеряла 20 миллионов человек и тем не менее закончила войну, будучи самой могущественной военной державой Европы.

Сталин, тиран Советского Союза со сверкающими глазами, был беспощаден и абсолютно циничен. Мы уже видели, как он провоцировал Черчилля в 1942 г., насмехаясь над предполагаемой трусостью британской армии. Таков был его стиль: глумиться, льстить, лебезить, запугивать, убивать.

Сталин поднялся к вершине власти, ликвидируя своих врагов, и удерживал власть, систематически истребляя целые группы населения: царских офицеров, кулаков, контрреволюционеров, поляков – кто бы ни встал на его пути. Еще до начала Второй мировой войны на его руках была кровь сотен тысяч человек. В Тегеране в ноябре 1943 г. Черчилль почувствовал смертоносную манию Сталина и необъяснимую готовность американцев потворствовать ей.

Когда «большая тройка» стала обсуждать послевоенное устройство Европы, Сталин вновь высказался о необходимости разделения Польши, причем значительная ее часть должна находиться под контролем России. Затем за обедом он обрисовал свои планы в отношении будущего Германии.

Сталин: «Пятьдесят тысяч немцев должны быть убиты. Необходимо уничтожить их Генштаб».

Черчилль: «Я не буду принимать участия в хладнокровном убийстве. То, что происходит в пылу сражения, – иное дело».

Сталин: «Пятьдесят тысяч ДОЛЖНЫ быть расстреляны».

Черчилль (покраснев): «Пусть лучше меня сейчас выведут и расстреляют, но я не буду позорить мою страну».

Франклин Делано Рузвельт: «У меня компромиссное предложение. Необходимо расстрелять не пятьдесят, а только сорок девять тысяч».

После этой остроты сын президента Элиот Рузвельт встал и сказал, что он всем сердцем поддерживает предложение Сталина, которое, несомненно, получит одобрение конгресса. Черчилль в бешенстве вышел из комнаты. Лишь с большим трудом его уговорили вернуться.

Американцы не понимали или не хотели понимать, что в словах Сталина была лишь доля шутки, а возможно, он вовсе не шутил. Он мог хладнокровно расстрелять 50 000 человек и сказать, что это не трагедия, а статистика.

На Ялтинской конференции в феврале 1945 г. Сталин спокойно и неудержимо проталкивал свою программу советского доминирования в Восточной Европе. К тому времени Рузвельт был безнадежно болен и периодически терял сознание, а у Черчилля не было военной мощи, чтобы противостоять советским притязаниям. Сталин был само очарование и потешал других своим ограниченным знанием английского языка. «Вы сказали это!» и «Туалет вон там» были среди немногих, но на удивление идиоматичных фраз из его лексикона. Главный посыл Сталина становился совершенно ясен: Россия должна сохранить все приобретения, обусловленные одиозным пактом Молотова – Риббентропа, а также распоряжаться в Восточной Европе и на Балканах, за исключением Греции. «Эту головню я выхватил из костра в рождественский день», – хвастливо говорил Черчилль.

Балтийские государства должны были отойти к России, Польша – попасть в сферу советского влияния, именно Польша, независимость и целостность которой стали причиной войны. Опять Польша была предана, разрезана и пожертвована в угоду тоталитарному режиму. Черчилль снова и снова оказывался в изоляции, а Рузвельт вставал на сторону советского диктатора.

Когда великий американский президент умер – это случилось 12 апреля 1945 г., – Черчилль принял ошеломительное решение не ехать на его похороны. Учитывая, что их взаимоотношения лежали в основе успеха союзников, этот шаг представляется поразительным, но только на первый взгляд: не стоит забывать о том отчуждении, которое постепенно нарастало между лидерами держав. Америка вела жесткий торг в отношении британских военных займов и была причиной раздражения по менее существенным поводам, таким как прекращение экспорта мяса в Британию. Но фундаментальное расхождение касалось именно Сталина, России и послевоенного устройства мира.

4 мая 1945 г. Черчилль написал Идену, что захват Польши «представляет событие в истории Европы, которому нет аналогов». 13 мая он телеграфировал новому президенту Трумэну о том, что «железный занавес» опустился на русском фронте. Черчилль употребил это выражение, вызвавшее впоследствии столько споров, за год до своей речи в Фултоне, штат Миссури. К концу того месяца Черчилль, крайне обеспокоенный перспективой полностью коммунистической Восточной Европы, предложил операцию, о которой стало известно лишь недавно благодаря историку Дэвиду Рейнольдсу. 24 мая он попросил британский штаб планирования подумать об операции, которую назвал «Немыслимое». В ходе ее британские и американские войска внезапно напали бы на русских и объединенными усилиями вытеснили бы их из Восточной Европы. Как они добились бы этого? Они привлекли бы на свою сторону самые эффективные вооруженные силы – вермахт.

Черчилль посоветовал Монтгомери хранить захваченное немецкое оружие так, чтобы его в любой момент легко можно было передать денацифицированным немецким войскам и те обратили бы его против Красной армии. Эти планы оставались в секрете до 1998 г. – пожалуй, и к лучшему, что до того о них не было известно.

Но даже если они и были оправданны, Черчилль никоим образом не мог убедить американцев присоединиться к ним. Чтобы понять американское потворство русским, необходимо вспомнить, как выглядел мир из Вашингтона в 1944-м и начале 1945 г. Война на Тихом океане не была закончена. Японцы оказывали яростное и самоубийственное сопротивление. Японское население было обучено методам партизанской войны, даже бою на копьях. Американцы понимали, что в конечном счете победа будет на их стороне, но опасались ужасных людских потерь (несмотря на обладание ядерным оружием). Они надеялись, что русские решительно выступят вместе с ними.

Но даже если Черчилль убедил бы американцев, оставался главный вопрос: как примут его собственная армия и британское общество приказ напасть на русских? Можно с уверенностью утверждать, что операция «Немыслимое» вызвала бы у людей изумление и гнев. Ведь они почти ничего не знали о сталинских чистках. В глазах многих британцев русские были героями, которые проявили такие мужество, силу духа и самоотверженность, что все прочие армии (включая их собственную) были посрамлены.

В народном воображении Сталин был не кровавым тираном, а «дядюшкой Джо» с трубкой и усами. И скажи британскому обществу в 1945 г., что пришло время нацелить орудия на Москву, я опасаюсь, оно бы решило, что Черчилль сел на своего любимого конька антикоммунизма, что он неправ и заблуждается. Штаб планирования скептически отнесся к идее операции «Немыслимое» и отметил в своем докладе, что она потребует слишком большого количества немецких войск и американских ресурсов. Это заключение вряд ли оказалось сюрпризом для британского премьер-министра.

Его ум продолжал исследовать все возможности, оценивать разные логические варианты, какими бы сумасшедшими они ни казались. Эти размышления подчеркивают неослабевающий боевой дух Черчилля. Поразительно, что после шести мучительных, изматывающих лет он обдумывал подобную операцию. Сколь нереалистично ни было «Немыслимое», оно показывает глубину его обеспокоенности коммунистической угрозой; и по крайней мере в этом он был совершенно прав.

Когда Черчилль глядел на карту Европы, он видел Германию в руинах, Францию на коленях, Британию в истощении. Он понимал, что русские танки способны достичь Атлантического побережья, будь на то воля советских военачальников. Москва проявила готовность поглощать восточноевропейские столицы и навязывать форму правления, которую он считал безнравственной. Что же сделать, как пресечь это? Таков был его стратегический вопрос, которым американцы на тот момент предпочитали не задаваться.

Черчилль покинул Потсдамскую конференцию 25 июля, на ней он не добился почти ничего. Он произнес в тусклом зале несколько блистательных фраз, которые с трудом поддавались переводу, и все же воочию наблюдал, как Британия продолжает съеживаться в тени двух сверхдержав.

Трумэн, представлявший американскую сторону, проинформировал, что у Вашингтона появилось атомное оружие. Он отказался делиться ядерными секретами с Британией, что выглядело как бесцеремонное обращение с союзником, который скрупулезно соблюдал условия англо-американского договора по обмену технологиями. Многие из первоначальных теоретических работ по расщеплению ядра были британскими, и они были преподнесены на блюдечке Америке наряду с радиолокацией и всем остальным. Впоследствии Трумэн единолично принял решение о бомбардировке Хиросимы, консультация с Британией была пустой формальностью.

С русской стороны Сталин продолжал свою расчетливую и умелую игру. Когда он говорил, то это было по делу. Он владел всеми необходимыми фактами (в отличие от Черчилля, который пользовался подсказками своих помощников). Когда советский тиран считал это уместным, он источал очарование. Он выразил Черчиллю сожаление, что ему не удалось публично и в полной мере высказать благодарность Британии за ее помощь России. Сталин устроил настоящее представление, собирая меню, и подошел к Черчиллю, чтобы получить его подпись. «Мне нравится этот человек, – якобы сказал Черчилль, – ведь я падок на лесть».

А между тем Медведь продолжал поглощать Восточную Европу, самодовольно улыбаясь и чавкая. Он добился в Потсдаме не просто репараций, а военных трофеев и увозил все, что могло понадобиться для того, чтобы «подкормить» русскую экономику. Перед участниками конференции предстало марионеточное польское правительство. Черчилль спросил, можно ли включить в его состав некоммунистов. «Нет», – ответили ему.

Затем, 26 июля, Черчилль вернулся в Лондон, чтобы получить «Орден Пинка» I степени от британского общества. И тогда этот человек в полной мере показал, из какого материала он сделан; впрочем, и ранее не было никаких сомнений на этот счет.

Ему стукнуло семьдесят лет. Он вышел победителем из самого ожесточенного конфликта, который видело человечество. Ему было что написать в мемуарах. Он не наслаждался жизнью в Чартвелле во время войны: мебель была закрыта чехлами от пыли. Требовалось запустить рыбу в пруды и присмотреть за свиньями. Он мог вести общественную жизнь, сопровождаемую аплодисментами благодарной нации и мира, которые были у него в вечном долгу. Но не таков был его путь.

Верно, что ему оказалось трудно смириться с потерей своего статуса. Как отмечала его дочь Мэри, в воздухе витало ощущение нависшей черной тучи. Семья прилагала все усилия, чтобы приподнять ему настроение, исполняла его любимые песни, например «Беги, кролик, беги» (Run, rabbit, run). Но все было бесполезно. Он ссорился с Клементиной, которая говорила о «наших страданиях».

Тем не менее постепенно Черчилль взял себя в руки. Он отправился в отпуск в Италию для занятий живописью (как-то он бестактно стал рисовать разбомбленные здания и был освистан местными жителями). Он исполнял свои обязанности лидера оппозиции. Он продолжал осуждать «большевизацию» Восточной Европы и говорил, что русские – «рептильные реалисты из семейства крокодиловых». В конце года он получил интересное приглашение от Трумэна выступить с речью в «замечательном» Винчестерском колледже города Фултон в его родном штате Миссури.

4 марта 1946 г. Черчилль и Трумэн покинули Белый дом и за двадцать четыре часа доехали на поезде до Миссури. Важно отметить, что основные положения речи вызревали уже долгое время и Черчилль не делал из них тайны. Он поделился ее сутью с Джеймсом Бирнсом, Госсекретарем США, и тому она «очень понравилась». Черчилль обсудил ее с Клементом Эттли, который написал ему 25 февраля: «Я уверен, что Ваша Фултонская речь будет хорошо воспринята». До того как сесть на поезд, он показал набросок речи адмиралу Лихи, начальнику личного штаба Трумэна. Лихи, по словам Черчилля, отнесся к ней «с энтузиазмом». Черчилль продолжал отшлифовывать ее, когда поезд с пыхтением двигался по Миссури, вблизи широкой реки, он удовлетворил любопытство хозяина и показал ему речь целиком. «Он сказал мне, что она замечательна», – вспоминал Черчилль. Так и есть.

Речь Черчилля нельзя сопоставить с каким-либо из современных политических выступлений. Она не была подготовлена на текстовом процессоре. Она не была составлена группой спичрайтеров. В ней почти пять тысяч слов, и в каждом предложении чувствуется авторство.

Черчилль внезапно переходит от поэтических пассажей в стиле Томаса Харди (так, будущее называется «грядущим») к бескомпромиссным и эксцентричным предложениям по оборонному сотрудничеству. Например, он призывает каждую нацию выделить эскадрилью для международных воздушных сил, которые будут подчиняться всемирной организации (эта идея была должным образом воплощена лишь в детской телевизионной передаче 60-х «Громовержцы» – Thunderbirds). Он размышляет о тех идеях, которые объединяют Британию и Америку:

«Мы должны неослабно и бесстрашно провозглашать великие идеалы свободы и прав человека, которые являются общим наследием англоязычного мира. Они были заложены в Великой хартии вольностей, «Билле о правах», законе «О неприкосновенности личности», суде присяжных, английском общем праве и нашли свое самое знаменитое выражение в Декларации независимости США…

Все это означает, что у народа любой страны должно быть право и возможность путем конституционного действия, свободных и нестесненных выборов с тайным голосованием избрать или изменить форму правления, при которой он живет. Должны верховенствовать свобода слова и мысли, судебная власть не может зависеть от исполнительной, никакой политической партии недопустимо вмешиваться в правосудие. Оно должно основываться на законах, которые признаются большинством населения либо освящены временем и обычаем. Эти правоустанавливающие документы на свободу должны быть в каждом коттедже. В этом смысл послания британского и американского народов человечеству. Давайте же проповедовать то, что мы соблюдаем, и блюсти то, что мы проповедуем».

Большинство электората уже не живет в «коттеджах» (если у них нет одного-двух миллионов), но американские и британские демократы продолжают верить в эти идеалы. Ради них Черчилль сражался всю свою жизнь. Наконец он подходит к ключевому пункту, той бомбе, которую уже ожидала его аудитория. «Над безопасностью человечества, над Храмом Мира нависла угроза; и эту угрозу представляет Советский Союз». Политик настаивает, что у него нет враждебности к русскому народу и «товарищу военного времени маршалу Сталину».

«Мы понимаем, что России надо обезопасить свои западные рубежи и ликвидировать возможность немецкой агрессии. Мы приветствуем Россию на заслуженном ею месте в кругу ведущих держав мира. Мы приветствуем ее флаг на морях. Прежде всего, надо способствовать постоянным, частым и растущим контактам русских людей с нашими народами по обеим сторонам Атлантики. Тем не менее моя обязанность перед вами состоит в том, чтобы представить факты нынешнего положения в Европе такими, какими их вижу я.

От Щецина на Балтике до Триеста на Адриатике, через весь континент, был опущен железный занавес. По ту сторону лежат все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы. Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София – все эти знаменитые города и народы вокруг них оказались в пределах того, что я должен назвать советской сферой. Все они подвержены в той или иной мере не только советскому влиянию, но заметному и усиливающемуся контролю Москвы. Лишь Афины с их бессмертной славой могут свободно определять свое будущее на выборах с участием британских, американских и французских наблюдателей. Польское правительство, находящееся под пятой России, поощряется к огромным и преступным посягательствам на Германию, что приводит к прискорбному и неслыханному в своих масштабах изгнанию миллионов немцев. Коммунистические партии, бывшие столь немногочисленными в государствах Восточной Европы, сейчас непомерно гипертрофированы и стремятся повсеместно установить тоталитарный контроль. Почти все эти страны руководятся полицейскими режимами, и пока в них, за исключением Чехословакии, нет подлинной демократии».

Черчилль продолжает свой панорамный обзор, отмечая практически все – от атомной бомбы до положения в Маньчжурии. Он призывает к «особым отношениям» между Британией и США, говорит о совместимости их вооружений и военных структур. Он делится мечтой о единой Европе и братстве людей, обращаясь к духовно великим Германии и Франции.

Эта великолепная речь наполнена вдохновляющими образами, но в заголовки новостей, разумеется, попало избиение коммунистов.

Черчилль был обвинен в паникерстве – также его в свое время обвиняли в преувеличении угрозы, исходящей от нацистской Германии. Лондонская The Times пренебрежительно отнеслась к подчеркиваемому им резкому контрасту между западными демократиями и коммунизмом, называя этот подход «прискорбным». «Две политические системы должны учиться друг у друга», – резонерствовала редакционная статья.

У нью-йоркского The Wall Street Journal вызвало отторжение предложение о новом тесном сотрудничестве с Британией: «Соединенным Штатам не нужен альянс или подобие альянса с каким-либо другим государством». Последовавшие два года опровергли критиков, но в то время их гвалт стал настолько громким, что Трумэн был вынужден дать пресс-конференцию. На ней он неубедительно отрицал, что Черчилль заранее показал ему свою речь.

Москва разразилась неизбежными осуждениями, Черчилль изображался бесноватым разжигателем войны, размахивающим гранатой. «Правда» заявляла, что с его зловещими расистскими теориями о превосходстве «англоязычных народов» Черчилль стал идеологическим наследником нацистов. Эта же точка зрения была явно отражена в интервью самого Сталина.

Зануды, которые представляли консерваторов в Вестминстере, например Ричард Батлер (вечный миротворец) и Питер Торникрофт (впоследствии ставший председателем партии), воспользовались суматохой для начала кампании против Черчилля. «Уинстон должен уйти», – зазвучало в кулуарах. Лейбористские члены парламента были настолько возмущены его охотой за «красными», что они потребовали от Эттли выступить с осуждением Фултонской речи. А когда Эттли с присущей ему принципиальностью отказался делать это, они начали сбор подписей под обращением, в котором речь Черчилля называлась «враждебной делу мира во всем мире». Среди девяноста трех подписантов был и Джеймс Каллаган, ставший десятилетия спустя лейбористским премьер-министром.

Я не сумел найти каких-либо свидетельств сожаления Каллагана о той подписи, но в конечном счете он наверняка понял, что свалял дурака, а Черчилль снова был прав.

Через пару лет стало очевидно, что коммунизм в Восточной Европе на самом деле означал тиранию. Сталин отрезал свои владения от экономической интеграции с Западной Европой. Он организовал блокаду Западного Берлина и пытался взять его измором. Была создана новая общность – Восточный блок, в котором жестокие однопартийные государства следовали линии Москвы, и сотни тысяч несогласных из числа их граждан были либо убиты, либо вынуждены замолчать. Своей речью о «железном занавесе» Черчилль заложил моральные и стратегические устои того мира, в котором родился я. Это был, безусловно, не тот мир, которого желал Черчилль, а тот, который навязали коммунисты.

Отрекшись от Черчилля после Фултона, Трумэн постепенно понял, что тот был прав, – и принял свою знаменитую доктрину «сдерживания». Его преемник Дуайт Эйзенхауэр придерживался еще более жесткой линии в борьбе с коммунистами. В 1951 г. Черчилль снова стал премьер-министром, и к этому моменту он был настолько встревожен глобальной напряженностью и новой угрозой водородного оружия, что сам стал борцом за мир.

Он был одержим идеей саммита, на котором должен был пройти откровенный и прямой обмен мнениями между Америкой, Россией и Британией (олицетворяемой им). Он был убежден, что, соберись лидеры вместе, можно было бы избежать мировой войны.

К тому времени ему исполнилось 76. Он руководил страной пять военных лет и был лидером оппозиции следующие шесть. Он героически провел предвыборную борьбу на парламентских выборах 1951 г. Он не спал ночами и вел дебаты. Эти ночи пролетали под блестящие лаконичные речи – речи, усеянные шутками и саркастическими ремарками. Завершением бдений был завтрак водителя-дальнобойщика: яйца, бекон, сосиски и кофе. Трапеза сопровождалась, как отмечал Гарольд Макмиллан, большой порцией виски с содовой и огромной сигарой.

Все это не прошло без последствий. Внутреннее стремление к политической власти не ослабло, но бренная оболочка начала подводить его. Черчилля мучили артериальные спазмы и кожные высыпания. У него ухудшились зрение и слух, он не мог расслышать голоса детей и щебет птиц. Невропатолог сэр Рассел Брэйн (с воистину замечательным именем) считал, что «оцепенение» в плечах, которое испытывал Черчилль, было обусловлено омертвением тех клеток его мозга, которые отвечали за сенсорное восприятие плечевой области.

Черчилля в его последние годы у кормила власти нельзя уподобить гигантскому красному солнцу, которое медленно скрывается за горизонтом, уже не опаляя жаром. Неуместно и сравнение с вулканом, извергающимся до самоуничтожения. Он все тот же Улисс Теннисона – борющийся, дерзающий и ищущий. У него неуемная жажда деяний, невероятные мужество и воля, сочетаемые с хитроумием.

В марте 1953 г. умер Сталин. И Черчилль воспользовался этим, чтобы призвать к новому старту. Я знаю, о чем он говорил Эйзенхауэру: о саммите! С русскими! И пусть англо-американское партнерство будет основанием мира во всем мире. Но Эйзенхауэр не проявил заинтересованности.

5 июня 1953 г. Уинстон Черчилль перенес тяжелый инсульт. Его доктор считал, что он умрет, но Черчилль выжил и благодаря исключительной силе воли продолжил свое дело. Хотя у него перекосился рот и с трудом двигалась левая рука, на следующий день он провел заседание кабинета министров. Его коллеги даже не поняли, что он болен, отметив лишь, что он спокоен и слегка бледен.

Еще через день ему стало заметно хуже: левую половину тела парализовало. Для выздоровления Черчилля отвезли в Чартвелл, а прессе разъяснили, что премьер-министру нужен «полный покой». Никто и не думал спрашивать почему. Спустя неделю он принял личного секретаря, Джока Колвилла, и секретаря кабинета министров, Нормана Брука. Черчилль был в кресле-каталке, после обеда он сказал, что хочет встать на ноги. Брук рассказывает подробности:

«Мы с Колвиллом призвали его воздержаться от этого, но он настаивал. Поэтому мы встали с обеих сторон от него, чтобы поймать в случае падения. Но он отмахнулся от нас своей палкой и велел отойти. Затем он поставил ноги на пол, схватился за ручки кресла и с гигантским усилием, так что пот покатился по его лицу, рывком встал на ноги и распрямился. Продемонстрировав свои возможности, Черчилль снова сел в кресло и взял сигару. Он намеревался выздороветь».

И так же решительно он намеревался провести встречу с Советским Союзом, саммит, посвященный ядерному оружию, на котором он снова мог бы утвердиться во главе мировых событий. Но и русские, и Эйзенхауэр были уклончивы. Да и среди коллег Черчилля по кабинету министров назревал мятеж. Одни из них открыто высказывались, другие втайне надеялись, что он оставит свой пост. И все же они боялись отказаться от своего талисмана – единственного британского политика, известного всему миру.

К 1954 г. он начал испытывать постоянное изощренное давление – его вынуждали уйти в отставку. И хотя он был способен к поразительным для человека, перенесшего инсульт, подвигам физического напряжения, он начинал ощущать себя, по собственным словам, «подобно самолету в конце полета, который ищет в сумерках место для безопасной посадки, а топливо на исходе». Тем не менее этот самолет пролетал еще год, уклоняясь и петляя под огнем неприятельской (а порою и союзнической) артиллерии. Наконец 5 апреля 1955 г., в возрасте восьмидесяти лет, он отправился во дворец и подал прошение об отставке.

«Человек – это дух», – сказал он на последнем собрании своего кабинета министров, а также посоветовал: «Никогда не отдаляйтесь от американцев».

Так называемый разжигатель войны провел последние годы на посту, прилагая бесплодные усилия организовать встречу великих держав и пытаясь способствовать «международной разрядке». Под ней он понимал уменьшение беспрецедентной угрозы, исходящей от термоядерного оружия. И все же через три месяца после его отставки саммит состоялся. Эйзенхауэр, Иден, Фор и Булганин встретились в Женеве.

Черчилль инстинктивно понимал, что не так с коммунизмом. Этот строй подавлял свободу, заменял возможность индивидуального выбора государственным контролем, он приводил к ограничению демократии и, следовательно, был тиранией. Черчилль знал, что только капитализм, при всех его недостатках, способен соответствовать людским устремлениям.

Я принадлежу к тому поколению, которое застало коммунизм в действии. Иногда нам удавалось путешествовать за «железным занавесом» в годы, предшествовавшие 1989 г. И мы видели, насколько Черчилль был прав в своей удивительно пророческой Фултонской речи, во всех ее частностях. Мы замечали страх, мы слышали шепот, мы читали нелепые пропагандистские лозунги разваливающейся системы, неспособной удовлетворить простейшие потребности населения, но державшей его под контролем и лишавшей фундаментальной свободы перемещения.

Черчилль предвидел все это с необыкновенной ясностью, так же как до того он понял угрозу, исходившую от нацистской Германии. Он предсказывал, что когда-нибудь произойдет стремительный коллапс коммунистической системы. И здесь он оказался прав, а мы дожили до этого радостного момента.

* * *

Снаружи дворец Цецилиенхоф в Потсдаме залит ярким солнцем. Контраст особенно резок после сумрака конференц-зала. Мы садимся на велосипеды и колесим по лугам и садам рядом с озером Ванзее.

Я посмотрел на название дороги: «Mauerweg»[88]. Ну конечно же! Именно здесь восточногерманский режим построил отвратительную стену, разделявшую город. Сколь великолепно было ее падение в 1989-м! Там, где когда-то стоял символ террора и угнетения, теперь проходит превосходная велосипедная дорожка.

Неожиданно мы подъехали к толпе немецких нудистов, нахально расположившихся под солнцем рядом с дорожкой. Пожилые мужчины с ореховым загаром делали физические упражнения, а парочки молодых женщин предавались мистическому общению с природой. Мне подумалось, насколько отличаются от нас немцы: это не та сцена, которую вы можете лицезреть в Гайд-парке воскресным днем, а ведь мы находились в его берлинском аналоге. И все же эти нагие и явно беззащитные люди были олицетворением пацифизма и мягкости современной Германии.

Ее жители голосуют за тех, кого предпочитают. Они говорят что хотят и делают пирсинг на теле там, где пожелают. Они верят в капитализм и свободный рынок. Они не боятся ночного стука в дверь. Их мир изменился после падения Берлинской стены. И, очевидно, встретившиеся нам солнцепоклонники являются наследниками идеологии Черчилля, а не Сталина.

Вспомните, кто расхаживал нагишом по Белому дому? Я заканчиваю изложение моих аргументов.

Именно его идеи восторжествовали, победило его видение свободы и демократии. Своей Фултонской речью он способствовал формированию архитектуры послевоенного мира, в том числе трансатлантического альянса, который в 1949 г. стал НАТО и внес определяющий вклад в поражение коммунизма в России и всей Восточной Европе.

Он одним из первых провозгласил ту идею, которая стала краеугольной для нынешней системы безопасности, – идею примирившихся Франции и Германии в объединенной Европе. Сегодня эта концепция вызывает много споров, и возникает вопрос, что же Черчилль понимал под объединенной Европой, как она должна быть устроена и какую роль он отводил в ней Британии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.