Часть VI О герцогских титулах и прозвищах принцев

Часть VI

О герцогских титулах и прозвищах принцев

В ту пору, когда королевская фамилия была несколько многочисленнее, порой было удобнее называть принцев их герцогскими титулами. Самый блеклый из принцев, Август, именовался в свое время герцогом Далекарлийским, а его жена стала после его кончины вдовствующей герцогиней Далекарлийской. Карл Герхард некогда написал песенку про герцога Халландского, и все тогда знали, что речь шла о принце Бертиле. Но что значит сейчас быть герцогом некой провинции?

Да ничего, разве только соответствующая провинция получает немного рекламы. Еще герцогу/герцогине полагается там летняя дача — при всем ворчании со стороны молодых социал-демократов и левых, а губернатор, в молодости нередко большой демагог, теперь же вполне остепенившийся, пытается не обращать на это внимания (в последнее время именно так вел себя Бенгт Нурлинг в Карлстаде).

В иерархии шведских провинций, впоследствии также взятой за основу при нумерации армейских полков (правда, она очень уж запуталась), первыми шли герцогства Уппланд, Вестеръётланд, Смоланд, Эстеръётланд, Сконе, Сёдерманланд, Бохуслен, Вестманланд, Далекарлия (Даларна), Хельсингланд и Нерке — так было, когда хоронили Густава Васу. А вот Вермланд, Дальсланд, Блекинге, Халланд, Эланд, Готланд, Онгерманланд, Вестерботтен, Емтланд, Лапландия, Естрикланд и Медельпад не герцогства, а графства. (Иногда Хельсингланд включают в Естрикланд, против чего местное население, разумеется, упорно возражает.) Но дискриминацию между графствами и герцогствами тоже упразднили.

Некогда шведские герцоги были королевскими сыновьями, которые получали под свою руку собственную провинцию в качестве компенсации за то, что они не старшие и королями не станут. Герцог Карл Сёдерманландский, например, создал себе в означенной провинции столь сильную позицию, что сумел низложить своего племянника Сигизмунда и сел на трон под именем Карла IX[221].

Последний шведский герцог, действительно управлявший своей провинцией, это Карл Филип, брат Густава II Адольфа. Позднее Стокгольмский дворец долгое время испытывал такую нехватку младших сыновей, что герцоги утратили актуальность. Однако в 1772 году обворожительный король-театрал Густав III вновь ввел герцогские титулы, правда лишь в качестве театрального декора. Его братья стали герцогами Сёдерманландским и Эстеръётландским — титулы пустые, зато звучат красиво. Род Бернадотов продолжил эту традицию. Впрочем, Карл XIV Юхан, как известно, герцогского титула не имел, ведь оным наделяли при рождении.

Соответствующие провинции выбирались как Бог надушу положит. В наши дни, когда монархия фактически превратилась в непреложный курьез, о котором ни республиканцы, ни монархисты не очень-то и спорят, герцогские титулы стали важнее, чем раньше, так как позволяют сделать рекламу соответствующим провинциям. Нововведение в данном жанре то, что кронпринцесса Виктория и принцесса Мадлен — герцогини сами по себе, а не через мужей, и Мадлен — пионер в том смысле, что она герцогиня не исторической провинции, а лена Евлеборг.

Герцогские титулы в фамилии Бернадот таковы:

Оскар I — Сёдерманландский,

Карл XV — Сконский,

Оскар II — Эстеръётландский,

принц Густав — Уппландский,

принц Август — Далекарлийский,

принц Карл Оскар — Сёдерманландский (№ 2),

Густав V — Вермландский,

принц Оскар — Готландский,

принц Карл — Вестеръётландский,

принц Евгений — Неркский,

Густав VI Адольф — Сконский (№ 2),

принц Вильгельм — Сёдерманландский (№ 3!),

принц Эрик — Вестманландский,

принц Карл-младший — Эстеръётландский (№ 2),

принц Густав Адольф — Вестерботтенский,

принц Сигвард — Уппландский (№ 2),

принц Бертиль — Халландский,

принц Карл Юхан — Далекарлийский (№ 2),

принц Леннарт — Смоландский,

Карл XVI Густав — Емтландский,

кронпринцесса Виктория — Вестеръётландская,

принц Карл Филип — Вермландский,

принцесса Мадлен — Хельсингландская и Естрикландская.

Принцы Оскар, Леннарт, Сигвард, Карл Юхан и Карл-младший потеряли герцогские титулы, когда через женитьбу «выштрафились» из линии престолонаследия. Дискриминация, кстати, очевидна. Предпочтение отдавалось Сконе, Сёдерманланду, Уппланду и Далекарлии (Даларна) — в чем же провинились Блекинге, Дальсланд, Медельпад, Онгерманланд, Бохуслен, Эланд? Не считая того, что при Густаве Васе они были графствами?

Отмечалось также, что некоторым принцам пресса дала забавные прозвища, примерно как популярным спортсменам. А именно:

принц-певец — Густав,

принц ХСММ — Оскар,

Синий принц — Карл,

Красный принц, принц-живописец — Евгений,

принц-поэт — Вильгельм,

принц-спортсмен, иногда принц-наездник — Густав Адольф (мл.),

принц-автомобилист, позднее принц-спортсмен — Бертиль,

принц-броневик (!) — Карл Юхан.

Интересный факт, что дисциплинированный и десятилетиями до скуки прилежный шведский народ еще и теперь позволяет себе поразительную анархию, когда речь идет об орфографии имен и фамилий. Правила, которым подчиняются все прочие слова, как ветром сдувает, едва речь заходит об именах, а это, в частности, приводит к странностям в статистике имен. Какие имена считать самыми распространенными? Закавыка, в частности, в том, считать ли «Erik» и «Eric» (или «Carl» и «Karl», или «Christina» и «Kristina» и т. д.) двумя разными именами, как поступает кое-кто из ономастиков, или же одним именем, как поступают рядовые шведы.

В орфографии королевских имен царит хаос, особенно в том, что касается Карлов (Karl/Carl) и Густавов (Gustaf/Gustav). Разные правила написания при жизни и после смерти действуют в различных газетах, издательствах и информационных бюро — как ни пиши, все равно ошибешься. Данная книга дает имена королей согласно принципам последнего большого шведского справочного издания — Национальной энциклопедии (см. тт. 8 и 10)[222].

Кстати, имя Густав, по ощущению исконно шведское, возводят к «Goternas Stav» (оплот готов), но есть и более забавная трактовка, утверждающая, что оно восходит к русскому (славянскому) имени Гостислав.

Монархия или республика?

Род Бернадотов занимает шведский трон дольше любой другой династии. Долго ли так будет продолжаться? Во веки вечные благодаря множеству достижений медицины и упорной приверженности шведского народа к королю?

В представительной демократии кроется много иронии. Например, по иронии, шведский народ в своем большинстве упорно стоит за сохранение монархии, но, если заглянуть в партийные программы и результаты выборов, тот же шведский народ десятками лет выбирал себе риксдаг, где большинство выступало за упразднение монархии и установление республики. Требования республики включены в программы социал-демократов и коммунистов, значительная часть Народной партии тоже республиканцы. Тем не менее монархию не упразднили.

Убежденные республиканцы долго составляли в Швеции около одной шестой населения, тогда как 70–80 процентов хотят сохранить монархию. Через год после смерти Густава VI Адольфа, в 1974-м, были зарегистрированы очень высокие цифры сторонников монархии — 83 процента, предположительно под влиянием личности старого короля. Всего четыре года спустя, в 1978-м, ситуация резко изменилась: пятая часть населения (точнее, 19 процентов) выступала за республику, а 64 процента — за монархию; именно в тот период молодой король производил, деликатно говоря, бледное впечатление, да и левая волна шестидесятых еще не схлынула.

Почему же социал-демократы и либералы не провозгласили республику? А потому, что знали: большинство народа за монархию. И в той Швеции, где ловко обошли вопрос о республике, демократия смогла развиваться куда успешнее, чем во многих республиках. Монархия, собственно, уже не являющаяся монархией, могла опереться на давние идеи и ассоциации. Выработанное за века почтение к королю, то, что народ и власть в Швеции никогда не вступали в столь крайне антагонистические отношения, как случалось в других странах, что у нас не было такой широкой ненависти к власти, как во многих других государствах, — множество подобных факторов укрепляло монархию. Хотя вместе с тем, конечно, даже в Швеции существует значительный разброс мнений.

Помню, как-то раз я очутился поблизости от Музея армии, когда оттуда выезжал кортеж официального гостя под духовой оркестр, с конным сопровождением; кстати, гостем Швеции был ныне покойный диктатор Чаушеску. Я встретил старого знакомого, полицейского инспектора на пенсии, мы стояли, слушали музыку, а мимо нас проехал автомобиль с K. XVI Г. и румынским семейным предпринимателем, — и мой друг снял шляпу. Я деликатно спросил почему. «Так это же король!» — ответил он, и я сообразил, что существует заученная модель поведения, куда более живучая, чем мы воображаем. В мире, где я вырос и живу, обнажают голову перед флагом или на параде перед знаменем и при исполнении национальных гимнов. Перед королем? Н-да, если встречаешь его на улице, он выглядит знакомым, потому и здороваешься.

Задумавшись на минуту, что будет, если упразднить монархию, быстро понимаешь, в чем заключается одна из важнейших причин сохранения монархии у нас в Швеции. Монархии рушатся вследствие сильнейших потрясений всего общественного организма — революций, военных поражений, распада империй. Случалась ли когда-нибудь вообще спокойная, мирная ликвидация монархии? Этим, в частности, объясняется, почему шведская монархия уцелела в катастрофических переменах 1917–1919 годов, когда всюду в Европе падали троны. Молодое шведское рабочее движение решило во что бы то ни стало избежать такого развития, как в Петрограде, Берлине, Вене и других местах, где царило насилие, лилась кровь, а заодно ликвидировались монархии. И шведская королевская власть в лице Густава V и нередко представительствующего кронпринца более чем охотно согласилась стать конституционной монархией; из настоящей и порой непримиримой противницы демократии монархия превратилась в декор, а в годы войны сделалась даже сплачивающим символом. Что по сути своей она не вязалась с принципами демократии, играло не слишком большую роль, ведь и многое другое тоже с ними не вяжется.

Каковы же доводы в пользу сохранения монархии, пусть и совершенно бессильной, в столь развитой демократии, как шведская? «Это прекрасная старинная традиция» — таково, пожалуй, самое простое резюме. Оригинальную и по-своему трудноопровержимую мотивировку в пользу (наследственной) монархии выдвинул при Сталине, в страшные тридцатые годы, писатель Александр Введенский[223] — да, тот самый, предшественник абсурдизма, — утверждая, что при монархии по крайней мере возможно, что волею случая к руководству государством придет порядочный человек. Конечно, Введенского расстреляли (или он умер в лагере). Но не за это.

Забавно, что наследственная монархия — традиция не столь уж и древняя. Вдобавок корни у правящей династии не шведские, а южнофранцузские; бодрые представители старинной шведской знати нередко называют Бернадотов «семейством выскочек из южнофранцузской буржуазии», однако прекрасно отдают себе отчет в том, что высшее общество — и короли, и не-короли — имеет множество международных кровных связей (а в этом вправду нет ничего плохого, даже наоборот).

Ты лишь гость из По, малютка,

Ты росток в стране чужой.

Как соломинка, ты хрупкий,

Как соломинка, сухой[224], —

написал не кто-нибудь, но национальный скальд Вернер фон Хейденстам 20 апреля 1902 года после беспорядков в Стокгольме, когда полиция избивала мирных граждан. С тех пор как король потерял ту власть, какой, во всяком случае, располагал в 1902-м Оскар II, подобные эксцессы стали куда более редки.

Наследование престола ввел в 1544 году Густав Васа, причем в формах, которые позднейшие юристы назвали незаконными. Да и за минувшие четыре сотни лет страна неоднократно выбирала себе короля — последний раз, когда престолонаследником стал Карл XIV Юхан.

Факт остается фактом. Наследственная монархия не вяжется с основными принципами нашей демократии, и то, что высший пост в государстве передается по наследству, вызывает отвращение, да и раболепие перед королевской фамилией уникально в своем роде.

Но большинство народа желает сохранить монархию, а в демократии решающее слово принадлежит именно большинству народа. Безразличие к вопросу «республика или монархия» на самом деле коренится в отсутствии интереса к тому, что составляет сущность и силу демократии; и это отсутствие интереса имеет и иные последствия, куда более серьезные, чем сохранение бессильной монархии и ее поддержка большинством населения.

Вдобавок монархия так лимитирована, так бессильна, так политически кастрирована, что сколько-нибудь достойное упоминания сопротивление ей отсутствует. Так называемый Республиканский клуб представляется сущей фата-морганой, созданной третьеразрядными радикалами, чтобы вылезти на авансцену. Молодые радикалы, письменно ходатайствовавшие (через своего председателя) о вступлении в означенный клуб, говорили, что никакого ответа не воспоследовало. Существует ли Республиканский клуб? И существовал ли вообще? Есть ли в наличии протоколы ежегодных заседаний, списки членов? Тихий республиканец вроде автора данной книги, изучая развитие вопроса, больше разочаровывается в республиканцах, чем в монархах.

Когда юная наследница престола кронпринцесса Виктория в 1995-м, в день своего восемнадцатилетия, принесла отцу клятву верности, ее поздравила старая республиканка Биргитта Даль[225], успевшая стать спикером риксдага. Пятнадцатью годами ранее радикальный парламентарий Биргитта Даль заявляла, что вопрос об изменении порядка престолонаследия (таким образом, что наследовать престол будет старший ребенок, независимо от того, мальчик это или девочка) не имеет ничего общего с равноправием женщин и мужчин; и тут она, пожалуй, была совершенно права. Теперь же, в 1995-м, она сказала: «Мы гордимся, что престол унаследует женщина».

И представьте себе, столь резкий поворот произошел вовсе не с нею одной. Гудрун Шюман председательствует в партии, которая десятилетиями восхваляла Ленина и Сталина, среди прочего за убийство русской царской семьи, в том числе пятерых невинных детей, и десятков миллионов столь же невинных советских крестьян, рабочих и служащих. Но за месяц до поздравительного высказывания Биргитты Даль по адресу кронпринцессы Гудрун Шюман заявила, что, хотя она по-прежнему считает, что «чисто конституционно монархия давным-давно себя изжила», «мы тем не менее полагаем, что королевский дом следует сохранить». Что это крыло, левые/Левая партия коммунистов/Шведская компартия, никогда не интересовалось сущностью демократии, ни для кого не новость.

Короче говоря, шведская монархия, похоже, находится в меньшей опасности, чем когда-либо ранее. Утратив власть, она стала гораздо популярнее, нежели в ту пору, когда обладала властью. Примечательно, что после окончательной победы демократии шведская пресса перестала печатать злобные карикатуры на королевских особ, которые прежде были обычным делом; примерно с начала 1920-х встречаются лишь благожелательные шаржи на монархов и их родичей. С исторической точки зрения монархия постоянно менялась вместе с развитием общества и, надо полагать, продолжит в том же духе. Ничто не вечно под луной, в том числе и монархия, и что с нею будет дальше, мы не ведаем.

Однако вызывает некоторое удивление, что ни одна республиканская фракция никогда прямо не высказывалась за монархию — исконно шведскую, древнюю власть выборных королей! Модели развития ее многообразны и, в частности, включают, что все посольства, полки, ведомства, да почти всё в стране, к всеобщей радости и удовольствию, называют себя «Королевскими…».

Как уже упоминалось, с международной и исторической точки зрения у династии Бернадотов есть одна уникальная черта: с тех пор как сей род сидит на шведском троне, мы живем в мире. И по-своему характерно, что монархисты никогда не приводили этот довод в пользу монархии и рода Бернадотов, хотя обычно с удовольствием ссылаются на всевозможные иррациональные причины. Если быть точным, то, пожалуй, благодарить за без малого два столетия мирной жизни надо в первую очередь Карла XIV Юхана; он заложил основу, а обнаружив, что ценой не слишком разорительных расходов на хорошую армию можно жить в мире, шведский народ пошел дальше по уже проторенному пути. Впрочем, как опять же говорилось, общешведское сознание воспринимает эти без малого две сотни мирных лет не как чудо, хотя на самом деле так оно и есть, а как порядок, установленный Богом или природой. Всегдашняя черная неблагодарность.

При нынешней ситуации с шведской монархией самой веской среди многих хороших мотивировок ее упразднения представляется следующая: дети были бы избавлены от королевского воспитания. А почему это было бы богоугодным деянием, я надеюсь, ясно из данной книги.

Как долго разные Бернадоты сидели на троне?

Карл XIV Юхан[226] — 34 года,

Оскар I — 15 лет,

Карл XV — 13 лет,

Оскар II — 35 лет,

Густав V — 43 года,

Густав VI Адольф — 23 года,

Карл XVI Густав — пока 22 года[227].

Карл XIV Юхан: 5.2.1818 — 8.3.1844, кронпринц 21.8.1810,

Оскар I: 8.3.1844 — 8.7.1859,

Карл XV: 8.7.1859 — 18.9.1872,

Оскар II: 18.9.1872 — 8.12.1907,

Густав V: 8.12.1907 — 29.10.1950,

Густав VI Адольф: 29.10.1950 — 15.9.1973,

Карл XVI Густав: 15.9.1973 — по сей день.

Европейские монархии в XX веке

На рубеже XIX–XX веков в Европе существовало десятка два монархий; важнейшие из них перечислены ниже, с указанием правящей династии:

АВСТРО-ВЕНГРИЯ (Габсбурги)

(с ВЕНГРИЕЙ как самостоятельным королевством)

БЕЛЬГИЯ (Саксен-Кобург-Готская)

БОЛГАРИЯ (Саксен-Кобург-Готская)

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ (Ганноверская)

ГЕРМАНИЯ (Гогенцоллерны)

[БАВАРИЯ (Виттельсбахи-Биркенфельды)]

[ВЮРТЕМБЕРГ (Виртемберги)]

[САКСОНИЯ (Веттины)]

ГРЕЦИЯ (Глюксбурги)

ДАНИЯ (Глюксбурги)

ИСПАНИЯ (Бурбоны)

ИТАЛИЯ (Савойская)

НИДЕРЛАНДЫ (Оранская)

ПОРТУГАЛИЯ (Браганса)

РОССИЯ (Романовы, точнее, Гольштейн-Готторпы)

(ФИНЛЯНДИЯ была не частью России, а великим княжеством, где великим князем был русский царь)

РУМЫНИЯ (Гогенцоллерны)

СЕРБИЯ (Обреновичи до 1903 года, затем Карагеоргиевичи) ЧЕРНОГОРИЯ (Петровичи-Негош)

ШВЕЦИЯ-НОРВЕГИЯ (Бернадоты),

далее можно назвать Монако и Люксембург, скромно именующие себя княжеством и, соответственно, великим герцогством, затем Лихтенштейн, а также различные немецкие княжества и герцогства.

На рубеже XX и XXI веков в Европе сохранились следующие монархии:

БЕЛЬГИЯ,

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

ДАНИЯ,

ИСПАНИЯ,

НИДЕРЛАНДЫ,

НОРВЕГИЯ

ШВЕЦИЯ,

а равно Великое Герцогство Люксембург и княжества Лихтенштейн и Монако.

Из семи королевств Норвегия обрела самостоятельность в 1905 году и тогда выбрала королем датского принца из рода Глюксбургов, не сумев заполучить шведского принца Карла (иначе королем Норвегии был бы принц Карл-младший, вот бы они нахлебались!). Испания в 1931–1939 годах была республикой, потом стала монархией, но король получил трон только в 1975-м.

В 1901 году, когда скончалась британская королева Виктория (Ганноверская династия) и ее сменил на троне сын Эдуард VII, престол, как говорят сведущие в генеалогии эксперты, перешел к Саксен-Кобург-Готской династии, ведь отец Эдуарда, безвременно умерший, горячо любимый принц-консорт Альберт, принадлежал именно к этому дому, но в Англии чепухой вроде перемены имен не занимаются. Правда, в годы Первой мировой войны династия на всякий случай переименовала себя в Виндзорскую, что звучит более по-английски. Узнав об этом, кайзер Вильгельм якобы с восторгом подкрутил усы и сказал, что отныне знаменитая комедия Шекспира будет идти в Германии под названием «Саксен-Кобург-Готские насмешницы».

Самую оригинальную королевскую карьеру современности (хотя в принципе примерно так происходило и раньше, когда человек становился королем) сделал албанский король Зогу. Вообще-то его звали Ахмед Зогу, в 1920-м он стал министром внутренних дел, в 1922-м — главой правительства, в 1925-м — президентом. Подгоняемый стремлением идти дальше, он в 1928 году провозгласил себя королем, правил до начала Второй мировой войны в 1939 году и скончался в 1961-м.

Первой из монархий пала Португалия (1910). Величайшее крушение монархий произошло после Первой мировой войны, а затем — после Второй.

* * *

Видный исследователь родственных связей и генеалогии, эксперт по Бернадотам и кантор Тед Русвалль из Фалекварны великодушно поднялся над идеологическими разногласиями и помог мне избежать целого ряда серьезных погрешностей насчет августейших корней и предков, за что я премного ему благодарен.

* * *

«For ignorance is the first requisite of the historian — ignorance, which simplifies and clarifies, which selects and omits, with a placid perfection unattainable by the highest art.»

Lytton Strachey

«Ведь незнание есть первая необходимость историка — незнание, которое упрощает и проясняет, отбирает и пропускает, с безмятежным совершенством, недостижимым посредством высочайшего искусства».

Литтон Стрэни[228]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.