ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. НОВЫЙ ОРЛЕАН
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. НОВЫЙ ОРЛЕАН
Война — явление трагикомическое, то есть, одновременно страшное, смешное, и глупое.
Безусловно, жемчужиной Юга был именно Новый Орлеан — стремительно растущий культурный центр (экономический — тоже). Судя по действиям войск Союза и ответным действиям войск Конфедерации, этого никто в Америке не понимал. Фронт расширился, растянулся до Каменистых Гор, северяне делили его на два театра — к востоку и к западу от Миссиссиппи, две армии — одна северян, другая южан — ждали, когда же противник войдет наконец в нейтральный Канзас, чтобы можно было начать там освободительную войну, южане одерживали одну победу за другой на своей территории, и эти победы ровно ничего не значили (разве что с психологической точки зрения) — а Новый Орлеан защищался горсткой нестроевых ополченцев и при этом его очень долго не собирались захватывать северяне. Историки находят тому тысячи причин и забывают упомянуть главную — глупость человеческую, всегда доминирующую во всех войнах.
Флот адмирала Фаррагата, состоящий из нескольких кораблей, один бронированный, обошел Флориду, втиснулся в Мексиканский Залив, и направился к дельте Миссиссиппи. Там справа и слева ждали его два форта. Фаррагат поставил суда боком к фортам и открыл огонь, и за несколько часов разнес форты в тлеющую пыль. После чего флот вошел в реку и поплыл себе дальше, вверх по течению, к Новому Орлеану. Река Миссиссиппи — очень широкая, и очень глубокая, и флот приняла запросто.
На пути встречались еще форты, поменьше, с очень малыми гарнизонами, и по ним моряки постреливали нехотя. На подходах к Новому Орлеану ополченцы гнали к кораблям Фаррагата горящие плоты. Плоты тушили. Несмотря на то, что на каждом корабле был человек, знающий топографию дна в этих местах, один фрегат все-таки сел на мель. Но потом снялся.
Корабли прибыли в новоорлеанский порт и бросили якоря. Никто им не сопротивлялся. На главной площади (Сквер Джексона, с конной статуей) стояла в полном составе городская администрация. Фаррагат потребовал у мэра символические ключи от города, протянул ему бумагу — подписать капитуляцию. Выглядело это вполне комично, но мэру было не до смеха, и он сказал, что он против. Тогда Фаррагат объяснил, что поставит пушки у начала каждой улицы (в старом квартале, он же Французский, улицы, идущие от берега вглубь, идеально прямые) и будет стрелять вдоль очень долго. Мэр подписал бумагу.
И дело бы на этом закончилось — снова бы открылись четыре оперных театра, заработали бы кафе, жизнь вошла бы в привычную колею — вот только мулаты из зажиточных чувствовали бы себя неуютно, но тут объявился в городе генерал Батлер.
Про Батлера написано много, и большинство написанного — весьма и весьма нелестно. Пишут, что был он скандалист, дурак, хам, и очень плохой полководец. Действительно, ни одно сражение он не выиграл за всю свою карьеру. Один раз, во время Гражданской Войны (до Нового Орлеана, ему предоставили поле сражения, где его, Батлера, войска превосходили численностью войска противника чуть ли не в три раза. Он управился оказаться в проигрыше. Но Линкольн его терпел до самого последнего момента (об этом позже), поскольку Линкольн очень неплохо разбирался в людях.
Батлер не был ни дураком, ни хамом. Он был — человек, которого никто не слушает. Он говорил и делал вполне разумные вещи (и это понимал Линкольн), но его приказам никто не подчинялся, а его действия не принимались всерьез (никем, кроме, опять же, Линкольна).
Батлер вошел в Новый Орлеан, уже взятый Фаррагатом, с небольшой армией, в момент заминки.
Заминка была такая. Профессиональный картежник, двадцати двух лет от роду, по имени Уильям Мамфорд, совершил патриотическую диверсию — залез на крышу монетного двора и содрал с флагштока звездно-полосатый флаг победителей. Уильяма схватили и, в назидание, повесили публично. По поводу того, кто именно отдал приказ его вешать — Фаррагат, кто-то из его лейтенантов, или сам Батлер — неизвестно. Обвиняют Батлера.
Но заминка разрешилась, и Батлер, с мрачного согласия Фаррагата, засел в мэрии и стал издавать указы.
Почему Фаррагат отдал Батлеру город? Кто ж его разберет. Есть пикантная деталь — Фаррагат был уроженец Юга. Когда Юг провозгласил независимость, Фаррагат не подал в отставку, не нарушил присягу, а стал служить — Северу. Что на него повлияло — судить трудно. Голос ли чести, жена ли, любовница ли, друзья — кто знает. В морских боях он проявлял рвение. Декларировал, где мог, что дело Севера — правое. Возможно, он чувствовал, что лучше Батлер, чем он — и в данном случае в нем говорил не голос родины, но отношение к нему, «предателю», жителей Нового Орлеана.
Так или иначе, но именно на него одна новоорлеанская леди вылила с резного-кружевного блакона ночной горшок. Намеренно.
Не зная, как поступить в этом странном случае, Фаррагат обратился к Батлеру. Батлер, как все умные люди, которых не понимает окружение, сразу развил кипучую деятельность и издал приказ под номером двадцать семь. В приказе было написано следующее (фразеологию приблизительно передаю по памяти):
«Любая женщина, оскорбившая словом или действием солдата Союзной Армии, с момента оскорбления рассматривается, как проститутка и может быть использована в этом качестве кем угодно».
Это поумерило патриотический пыл новоорлеанских защитниц — и вызвало международный скандал. Из Франции (!) и Англии (!!) в Вашингтон пошли ноты протеста и требования (!!!) отстранить генерала Батлера от должности (!!!!).
Тем не менее, женщины перестали опорожнять ночные горшки с балконов на солдат-оккупантов, ограничась наклеиванием на них (горшки) портретов Батлера.
Были покушения на солдат.
Борясь с импровизированной фрондой, Батлер произвел обыск во всех аристократических домах, и ему тут же приписали (возможно, несправедливо) — жадность и мародерство, и придумали кличку Спунз Батлер — намекающую, что он утащил у аристократии все вплоть до серебрянных ложек и припрятал в сундуке.
«Убирайтесь из нашего края с вашим Союзом, мерзкие янки!» — уже не кричали, но тихо с ненавистью повторяли новоорлеанцы дома, реже в кафе. Мулаты, креолы, белые аристократы.
Помалкивали (в большинстве) иммигранты из Ирландии и Германии, не успевшие еще пустить в Луизиане корни. И разделилась на две более или менее равных части прослойка мирных янки из Американского Квартала. Кто-то был за, кто-то против. Естественно, против были рабовладельцы и вообще почти все, кто имел дело с хлопком.
И все же, и все же.
По нескольким причинам из года в год в Новом Орлеане свирепствовала так называемая «желтая лихорадка», и в периоды очень частых эпидемий от нее умирал каждый третий житель города.
Батлер об этом не знал. Ему сказали. Он возмутился глупостью руководства и велел каждый день мыть улицы. С мылом. Швабрами. С тех пор, и до наших дней, Новый Орлеан не знает ни одного случая желтой лихорадки. Но об этом забыли, естсетвенно.
И, конечно же, он озадачил всех (чувства юмора у него не было никакого) — наняв каменотеса, который весьма ровно и гладко выбил на широком боку постамента конной статуи Джексона в центральном сквере — «Союз должен быть сохранен, и сохранен будет». Чтоб любовались.
Будучи в Новом Орлеане, я потрогал эту надпись рукой. Каменотес свое дело знал. Гладко и ровно. Коренных новоорлеанцев в городе в наше время почти не осталось, поэтому никто тайком по ночам эту инскрипцию не замазывает, не затирает, не закрашивает, не рисует поверх нее флаг Конфедерации.
И, конечно же, Батлер, прочтя о себе нелестное в двух газетах (из, кажется, семи) Нового Орлеана, газеты эти тут же закрыл, а остальных журналистов строго предупредил. Какая сволочь, тут же решили все.
(Кстати говоря, Линкольну вменяют в вину то, что он закрывал во время войны газеты оппозиции. Такой был, прямо, антидемократ, такой диктатор. Посмеявшись над наивностью (или демагогией) обвинителей, скажу, что — странные были времена, не так ли. В мире существовали газеты, которые стоило закрыть из-за мнений, выраженных на их страницах. Найдите мне сегодня такую газету, в любой стране).
Подумавши, добавлю, что истеричный неумеха Батлер был склонен проявлять к населению оккупированной территории невиданную лояльность. Население платило ему неприкрытой злобой и ненавистью. Результаты были — Линкольн отозвал Батлера. Следующий временный правитель Нового Орлеана ничем себя не проявил, и имени его никто не помнит.
Потом кончилась война, и были пятнадцать бурных лет — восстание за восстанием. Возможно, историки скрывают, что в этих восстаниях очень активное участие принимали ом-де-колер, те самые мулаты из зажиточных. Соединенные Штаты очень устали от этой войны, желали отдыхать, нежиться, заниматься строительством и агрикультурой — поголовно, и северяне, и даже южане. И только в Луизиане последующие пятнадцать лет по очень веским причинам стояли федеральные войска, каждый день готовые к действию.
Город скис, заглох, опровинциалился донельзя, сузился. Вокруг Французского Квартала понастроили непримечательных небоскребов, из четырех классических трамвайных (бывшая конка) веток оставили две, одну из них — явно для туристов. Новоорлеанский джаз — единственное, чем славен нынешний город. Ну и дурацкий праздник Марди Гра. Убого. Город, составлявший во время оно конкуренцию Нью-Йорку. Город южной аристократии.
В начале двадцатого века сгорел в Новом Орлеане исторический оперный театр, построенный с расчетом вписывания в ансамбль — те же кружевные балконы. Но моральный настрой жителей города находился на отметке настолько низкой, что до самых шестидесятых годов на месте сгоревшего театра не строили ничего. В шестидесятых построили отель (вписывается в ансамбль, балконы, но все равно грустно). Напротив отеля сохранился с давних времен бар под названием Оперное Кафе. Играют джаз. В театре этом сгоревшем дебютировала когда-то самая великая певица (по слухам) всех времен и народов Анжелина Патти. Восемнадцать лет ей было. Кажется, пела Джильду («Риголетто», Верди).
Чтобы посмотреть на бывший бульвар борделей, Норт Рампарт, Северный Вал, мне пришлось взять такси. Пешком там ходить нельзя даже днем (я спросил встречного негра, как туда пройти, он посмотрел на меня дикими глазами и сказал — если нет машины, возьми такси. Норт Рампарт находился в тот момент от меня в семи минутах ходьбы. Таким же способом я пробирался к знаменитым Дуэльным Дубам в историческом парке — всю историю горячеголовые новоорлеанцы дрались там на шпагах и пистолетах, дуэли случались даже из-за несогласия противников по поводу качества голоса той или иной певицы в опере — ссора начиналась в ложе, из театра к Дубам ехали в карете, чтоб быстрее). Преступность дикая. Некоторые пассионарные потомки освобожденных рабов ведут себя очень нагло и вызывающе. Безопасным считается только исторический центр — тот самый Французский Квартал, Вье Карре, воспетый Теннесси Уильямсом. Вместо Трамвая Желания тем же маршрутом, из Вье Карре в пригород, к дому Стенли Ковальски и Стеллы, который посетила Бланш Дюбуа, ходит нынче туристкий автобус.
Кстати, конка в Новом Орлеане заменена была перед Гражданской Войной паровой тягой, но было много дыма, и после войны паровозы убрали и поставили работать лошадок — до самой электрификации.
Единственная функциональная (не для туристов) трамвайная линия уходит за город, в садово-особняковые кварталы, неприлично красивые. Трамвай (ржавый, громыхающий, и очень симпатичный, с прямой дугой, с деревянными еще скамьями, зеленого цвета) идет по центру бульвара с роскошными южными деревьями. Можно выйти и пройтись вдоль линии, поглазеть на южные особняки, но не следует углубляться в район, уходить от бульвара в сторону. Дети и подростки, редко видящие чужих, да еще и белых, могут закидать камнями и бутылками. Я углубился — и мне пришлось бежать очень быстро, и счастье еще, что выбрал я правильное направление, к бульвару. Сидящие по новоорлеанской традиции на приступках у домов вальяжные взрослые с любопытством наблюдали за охотой на белого чужака и мирно обменивались мнениями.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.