Глава пятая Борьба идей: от фундаментализма до либерализма
Глава пятая
Борьба идей: от фундаментализма до либерализма
Беда радикалов в том, что они читают только радикальную литературу, а консерваторов в том, что они вообще ничего не читают.
Томас Никсон Карвер
Сфера идеологии, мнений и суждений важна для любого государства – демократического, авторитарного или тоталитарного. «Во все времена сами диктаторы лучше всех понимали, что даже самая могущественнейшая диктатура рушится, когда ее перестает поддерживать мнение. Именно по этой причине диктаторы так заинтересованы в манипулировании мнениями через имеющиеся в их распоряжении средства контроля над информацией».[114]
В Центральной Азии все это прекрасно понимают. Тем более что безальтернативность мышления и политического поведения формировалась уже давно. Парадокс заключается в том, что даже в годы плюрализма, гласности и Перестройки господствовала формула нетерпимости к инакомыслию. «Иного не дано» – стало лозунгом Перестройки. И эта формула стала орудием идеологического подавления инакомыслящих. Все, кто выражал альтернативное мнение, записывались во враги Перестройки. И благо, если бы это были реальные реакционеры и коммунистические ортодоксы, которые группировались вокруг сторонников так называемого манифеста Нины Андреевой. Но в эти ряды попали демократы, социалисты, либералы, независимые профсоюзные лидеры, правозащитники, религиозные деятели, фундаменталисты, националисты и многие другие.
Инерция была такова, что подлинными носителями прогрессивных идей и их реализации считались действующие руководители. Любая альтернатива, даже постановка вопроса об альтернативной программе, становилась объектом жесточайшей критики.
Отсутствие конституционных, процедурных возможностей изменений в социальной и политической системе является миной замедленного действия и ведет к ее краху. Негибкие системы, в конечном счете, ломаются. Александр Дубчек после краха СССР написал, что Советский Союз был обречен из-за одного существенного порока: «Эта система запрещала изменения».[115]
Практически все политические силы государств Центральной Азии заняты поиском так называемой национальной идеологии. Причем не только сторонники существующих режимов, но и оппозиционеры, в том числе демократы. Идейной консолидации граждан должны служить книги руководителей этих стран, которые призваны объединить правых и левых. Кыргызстан провозглашает 2 тыс. лет кыргызской государственности. Туркменистан получил «Рухнаму», которая была призвана дать ответы на все вопросы. В мае 2001 года пресс-секретарь С. Ниязова объявил, что «Сапармурат Туркменбаши – национальный пророк, ниспосланный туркменскому народу в третьем тысячелетии». Большинство мусульман расценило это как богохульство. В 2004 году имамам было приказано разместить «Рухнаму» в мечетях рядом с Кораном. Когда Насрулла ибн Ибадулла, долгое время бывший верховным муфтием Туркменистана, возразил против этого, его уволили и арестовали.
Таджикистан является наследником арийской цивилизации, которая находилась у истоков современного государства, дала толчок культурному развитию всех народов региона. Казахстан получил национальную программу «Казахстан-2030». Тем не менее существует понимание, что все это не консолидирует все общество. Тем более что все современные руководители имеют только один опыт идейной консолидации – советский, коммунистический, означающий тотальный охват населения. Нет понимания того, что государство и общество должны быть и всегда были разноплановыми системами. Поэтому они должны быть плюралистическими и свободными. Единая государственная идеология является основой подавления, а не объединения общества. Отсутствие опыта плюралистической демократии и стремления к ней объясняет то, что правящие круги расценивают существование иных оценок и точек зрения как угрозу стабильности и безопасности.
Несмотря на кажущееся обилие идеологических установок и пропагандистских материалов, центральноазиатское общество не находит реальных ответов на ключевые вопросы от лидеров политических партий и движений, в том числе оппозиционных, руководителей правительств, парламентариев, провластных структур. Ощущается острый дефицит в новых политических идеях и программах, которые отличались бы реализуемостью, доступностью для населения и были бы обеспечены возможностями страны. Естественно, что в этих условиях население уходит от политики в область профессиональных, социальных или региональных объединений. Постепенно формируется новая субкультура, не признающая авторитета политиков и пытающаяся сформировать собственные воззрения на развитие государств. В этой сфере основой для подобных настроений выступает причудливое сочетание ислама, демократии и традиционных национальных ценностей.
Советский тип модернизации не изменил коренным образом структуры экономики и социальной структуры центральноазиатского общества. Как пишет Марко Буттино, в среднеазиатских «колониях случилась странная революция. Она произошла внутри иммигрантского меньшинства, характеризовалась враждебностью против местного населения и нуждалась в сильном государстве, которое защищало бы колониальное меньшинство от угрозы голода и мусульман. Это была "революция наоборот", поскольку ее главные действующие лица принадлежали к доминирующему меньшинству, и это была контрреволюция, потому что она ломала демократический курс, принятый Временным правительством, и вновь утверждала силой зависимость Туркестана от России».[116]
Политика развития рыночных отношений и демократизации, которую проводят во всех государствах Центральной Азии, можно назвать поверхностной «вестернизацией». Она, в конечном итоге, привела к массовому обнищанию населения, росту социального недовольства и протестных настроений, резкому имущественному расслоению общества.
Во всех странах, от самого продвинутого Казахстана до закрытой Туркмении, видны признаки вестернизации. Это новые автомобили, компьютеры, спутниковые антенны, мобильная связь и еще многое другое. Особенно популярны американский образ жизни и стандарты, которые стали широко распространяться здесь задолго до крушения СССР. Збигнев Бжезинский писал в 1970 году: «Если Рим дал миру право, Англия – парламент, Франция – культуру и республиканский национализм, то современные США дали миру научно-технический прогресс и массовую культуру».[117] Американский экспорт массовой культуры вызывал и вызывает множество негодующих оценок. Еще в 1982 году министр культуры Франции Ж. Ланг, выступая в ЮНЕСКО, отмечал, что культура и творчество в Западной Европе стали жертвами системы финансового засилья транснациональных корпораций. Соответственно министр культуры Бразилии также говорил о том, что коммерческое телевидение навязывает молодежи такой тип культуры, который не имеет ничего общего с бразильской культурой. Сегодня к этому негодующему хору присоединяются центральноазиатские традиционалисты.
Несмотря на предупреждения о культурной гомогенизации мира, все страны сохранили свое своеобразие, хотя продукция Голливуда и международных вещательных корпораций стала частью повседневности в большинстве государств мира. Одновременно распространялись идеи демократии, прав человека и гражданина, сопротивления диктатурам и борьбы с авторитарными правительствами. И это имело весьма важные последствия. Люди в разных частях планеты поняли, что мир един, интересы бизнеса вышли за национальные границы и превратили международное общение и реализацию проектов в повседневность для миллионов людей. Обмен информацией, который уже не контролировался правительствами, превратился в повседневную реальность для миллионов простых граждан. Благодаря этому множество народов и государств стали двигаться к демократии, верховенству закона, экономической свободе и т. д. Все это подкрепляло особый статус Америки в мире и служило зримым опровержением тезисов тех ученых, что говорили об упадке США.
Одновременно происходит этап идентификации нового поколения, которое в определенной мере идеализирует прошлое. Молодежь, не знающая практики тоталитарной системы, под воздействием разных обстоятельств, в том числе и несогласия с пороками существующей системы, неприятия фундаменталистских ценностей, поддается идеализации социалистического прошлого. Молодежный идеализм, умноженный на политическую прямолинейность, приводит к успеху этого направления политического мейнстрима в некоторых кругах. Это характерно для различных стран и времен. Например, Вилли Брандт говорил: «Тот, кто в двадцать лет не был коммунистом, никогда не станет хорошим социал-демократом».[118]
Причуды сознания неоднократно проявлялись во время референдумов. Например, с 30 июня по 10 июля 1968 года в Чехословакии во время референдума 89 % населения однозначно отдали свое предпочтение социализму. Только 5 % высказались за капитализм. На вопрос о том, удовлетворительна ли деятельность правительства, треть голосовавших, 33 %, ответили положительно и 54 % были удовлетворены правительством частично. Лишь 7 % были настроены отрицательно.[119] В 1991 году на пике обнищания и кризиса население СССР голосовало за сохранение прежнего государства.
Патриархальное мышление и практика во многом присуща народам Центральной Азии. И это нашло свое отражение в политической риторике и зачатках идейных конструкций, используемых как оппозицией, так и правящими режимами. Лидеры используют мотивы патриархальности в отношениях власти и народа и стремятся выступать в качестве «отцов нации», знающих секреты успешного развития страны. В соответствии с этой традицией между лидером и народом не должно быть преград в виде партий, тем более оппозиционных, лидер не должен быть скован никакими, в том числе и конституционными, ограничениями, поскольку он – единственный выразитель чаяний народа. Поэтому реформы не должны подрывать фундаментальную патриархальность, а тем более подвергать сомнению или даже обсуждению положение лидера в государственной и политической системе страны.
Эта идеология во многом схожа с идеологией национальных лидеров освободившихся стран послевоенного периода. Один из ярких политиков третьего мира Сукарно говорил: «Для нас глава государства ничем не отличается от главы семьи. По мусульманскому обычаю, отец принимает все решения за свою семью, деревенский староста несет все бремя управления деревней. Этот обычай существует в Индонезии многие века».[120]
Вторая составляющая – представление об исконной нерасчлененности общества по социально-имущественному признаку, которая была возможна в теоретических построениях начала XX века, а через сто лет уже выглядит полным анахронизмом. Хотя бы потому, что такое расслоение в современных обществах региона является просто ужасающим. Бедность и богатство стали полюсами жизни, между которыми просто нет среднего класса. Патриархальность отношений ушла в прошлое, а если и существует, то скрывает достаточно современные отношения в деле ведения бизнеса или использования власти как средства развития бизнеса.
Но даже в этом случае от власти ожидается улучшение жизни народа, иначе власть лишается благодати и становится нелегитимной. Во всяком случае, такова традиция. А она в патриархальном обществе сильнее закона и действеннее принуждения.
Выбор – это ключевое слово для разрешения существующих проблем. В современной Центральной Азии чаша весов склонилась к авторитаризму. Тем не менее руководители государств говорят о создании демократических обществ, что закреплено в конституциях всех стран Центральной Азии. Парадокс в том, что демократия понимается ими как бессменное личное правление при непрерывном народном одобрении в виде единодушного голосования при отсутствии альтернативных кандидатов.
Если Запад пытается внедрять в Центральной Азии идеи демократии, то Россия не несет за собой никакой позитивной и привлекательной идеологической конструкции. В основном это ностальгия по СССР, которая не вызывает желаемого отклика у народов суверенных государств. Идея особой роли великой России основана на старом империализме, который пугает не только народы, но и правящие элиты СНГ.
О влиянии России и роли суверенной демократии, экспортируемой в Центральную Азию, написал В. Рыжков: «Многие в Бишкеке рассказывали мне, что якобы уже более года администрацию кыргызского президента консультируют откомандированные из Москвы политтехнологи, передавая накопленный Россией опыт успешного построения «суверенной демократии» в отдельно взятой стране. Еще недавно самая открытая и свободная страна Средней Азии, «центральноазиатская Швейцария», при прямой поддержке Москвы и ориентируясь на сложившуюся модель российского авторитаризма, все глубже погружается в трясину традиционного азиатского деспотизма, вставая в общий строй с Казахстаном, Узбекистаном, Таджикистаном и Туркменистаном».[121]
США считают, что Россия занимается поддержкой недемократических режимов в пространстве СНГ На слушаниях в комитете сената об «Отходе России от принципов демократии» 17 февраля 2005 года Ричард Лугар обвинял Кремль в «неудачных попытках влиять на результат выборов на Украине и поддержании сепаратистских регионов в Грузии». Россия, согласно сенатору, также «оказывает поддержку стремлениям президента Лукашенко удержать власть в Беларуси и помощь правительствам Средней Азии в их борьбе с демократическими преобразованиями».[122]
Американская неправительственная организация «Фридом хаус» по итогам проведенного исследования назвала Россию страной, использующей свое богатство и влияние для подрыва глобальной демократии.[123] И эта политика является продолжением внутренних изменений в стране. Восстановление вертикали власти в России, которое пропагандируется Кремлем как важный шаг к восстановлению державности, больше похоже на укрепление режима личной власти. Закручивание гаек вызывает недовольство не только рядовых граждан, оппозиции, но и региональных лидеров. Президент Башкортостана Муртаза Рахимов резко критиковал руководство России, которое проводит политику недоверия и неуважения к местным властям. По его мнению, уровень централизации даже хуже, чем в СССР, что при таком подходе не позволит построить нормальное гражданское общество и правовое государство.[124]
В период становления государственности особенно важна самооценка народа, отраженная в исторических исследованиях. Она нередко носит гипертрофированный характер, но в целом это болезнь роста, которую переживают практически все народы. В то же время эта болезнь может усугубиться в зависимости от политической конъюнктуры. Российские исследователи и политики могут позволить себе резко негативные характеристики исторического прошлого народов, ранее входивших в состав СССР. Наряду с позитивной критикой возможно отрицание или негативная интерпретация очевидных фактов. Если состояние отношений между Россией и бывшей союзной республикой оставляет желать лучшего, то российская пропагандистская машина продуцирует и распространяет огромное количество негативных материалов не только о современном состоянии нового государства, но и о его прошлом и будущем. Методология достаточно проста и ярко проявилась в период грузино-российского конфликта. Появились многочисленные грузиноведы, которые оценивают историю этой страны как сплошное недоразумение и тоннель в никуда. Как пишут в своей книге М. Леонтьев и Д. Жуков: «Вместе с тем давно замечено, что чем ничтожнее государство, тем сильнее пафос его летописцев. Жалкие фигуры царьков и князьков, имена которых ровным счетом ничего не значат для мировой истории, с помощью остро отточенных перьев шовинистически настроенных горлопанов-пропагандистов превращаются в фигуры едва ли не вселенского масштаба, в титанов, от одной мысли которых замирал ход небесных светил». Такой подход не может не привести к заранее определенным выводам относительно грузинской истории: «Бесконечные столетия дремучего варварства, перманентная оккупация со стороны более (а иногда и менее) развитых этносов и государств, кровопролитные столкновения с соседями, весьма примитивная культура и сельское хозяйство».[125]
Естественно, что в случае необходимости аналогичные оценки может получить история и культура любого из соседей России. И получает…
Но вместо ожидаемой реакции получается совершенно иное. Например, Нафис Кашапов, один из лидеров Татарского общественного центра, считает, что «агрессия России в Грузии с применением самого современного оружия, лицемерное и провокационное признание Абхазии и Южной Осетии как "независимых государств" показали не только татарам и башкирам, но и всему миру: со времен Ивана Грозного в политике имперской России мало что изменилось».[126]
Казалось бы, какое отношение история с Грузией имеет к Центральной Азии? Самое прямое. Осознание суровых реалий внешнеполитического курса путинской России и ее действий в случае «непослушания» еще раз подтвердило для лидеров стран региона необходимость избегать резких движений в отношении России. Кроме того, в Туркменистане, Казахстане, Азербайджане, крайне заинтересованных в диверсификации нефте и газопроводов, считают, что это была война не России с Грузией, а война за Центральную Азию. Если перекрыть трубопроводы, идущие в обход России через Тбилиси, то «азиаты» уже никуда не денутся. Заодно можно показать закавказцам и всем остальным соседям возросшую мощь российской армии. Так, на всякий случай, чтобы знали…
Отражением целого спектра колебаний и комплексов российского идеологического аппарата стала концепция суверенной демократии. Коротко говоря, ее значение и идея в том, что Россия является демократическим государством. Но со своей местной, «страновой» спецификой. Демократия в России имеет собственные национальные корни и пределы роста. Запад не должен понуждать и критиковать российский вариант демократического государства. Данная концепция далека от совершенства, но, озвученная В. Сурковым и поддержанная В. Путиным, стала официальной идеологией правящего режима. Концепция суверенной демократии близка центральноазиатским режимам. «Суверенная демократия» не только позволяет вождям управлять своими странами как им нравится, но и не требует выполнения порой обременительных международных обязательств Евроатлантического союза.[127]
Второй составляющей теории является идея России как наследницы великого СССР и Российской империи. Поэтому определение «суверенная» является доминирующим. Суверенный вариант демократии означает на практике противодействие попыткам Запада навязать России универсальные демократические ценности. С точки зрения российского руководства, претензии Запада являются вмешательством во внутренние дела, обозначением ведомой позиции российского государства, не соответствующей статусу России как великой державы. Поэтому российская «суверенная демократия» означает отрицание демократии как права выбора, демократических свобод и добровольное, безоговорочное следование за национальными «суверенами».
Исходя из такой постановки вопроса, статус державы поддерживается на деле только восточной политикой в отношении слабых государств Центральной Азии и Закавказья, которые должны ориентироваться на российский образец суверенной демократии, а отнюдь не на универсальные демократические принципы.
Другая Россия – либеральная, демократическая, оппозиционная, также не отличилась выдвижением привлекательных идей. Последний всплеск в рядах российских либералов был связан с концепцией либеральной империи. Но что это такое, было трудно понять. Тем более что и объяснения были невнятными.
Выступая в телевизионной передаче «Основной инстинкт», Анатолий Чубайс провозгласил долгосрочной целью российского общества – или даже национальной идеей – строительство либеральной империи. В ходе опроса общественного мнения был задан вопрос: «Как понимают россияне выражение "либеральная империя"?» Вопрос оказался трудным – решились дать свои интерпретации лишь 18 % опрошенных. По мнению 4 % участников опроса, «либеральная империя» – это сильное, свободное, высокоразвитое государство («это свободная империя во взглядах и действиях»; «могущественная держава»; «страна с высокоразвитой экономикой»). У 4 % «либеральная империя» ассоциируется с демократией («много демократических свобод у граждан»; «демократическая империя»). Другие (4 %) полагают, что речь идет об определенном политическом устройстве, но о каком именно, судя по ответам, представляют не очень отчетливо («где либералы у власти»; «возвращение царей»; «анархия»; «объединение олигархов»; «похоже на республику, но централизация власти»). По мнению 1 % опрошенных, «либеральная империя» характеризуется торжеством социальной справедливости, и такая же доля респондентов опасается тотальной социальной несправедливости («забота власти о простых людях»; «одни жируют, а другие с голоду умирают»). Некоторые респонденты, стремясь объяснить смысл понятия «либеральная империя», обращаются к примерам. Диапазон образцов чрезвычайно широк: «Англия»; «как в Китае»; «США только можно назвать либеральной империей»; «то же самое, что и Советский Союз»; «что-то похожее на какие-то арабские страны» (1 %). Некоторые упрекают автора термина «либеральная империя» в алогизме («империя не может быть либеральной»; «несочетаемое понятие»; «эти два слова несовместимы»; «это противоречивое выражение»).[128]
Митинг
В самой России идея либеральной империи не была понята. Империя должна быть империей, но она никак не может быть либеральной. Если имперские амбиции тешат национальное самолюбие россиян, то в Центральной Азии это вызывает отнюдь не позитивные настроения. Имперские амбиции, даже в либеральной оболочке, здесь не приветствуются.
Заявления о поддержании стабильности во имя будущего, отрицание политических крайностей во имя общей консолидации народов характерны для всех правящих лидеров Центральной Азии. Идея нейтралитета даже стала государственной доктриной Туркменистана. Отказ от принципов и «измов» во имя будущего, опора на прагматизм и технологии на деле означает отказ от фундаментальных свобод и прав граждан. После крушения социалистической идеологии попытки создать «универсальную» идеологию также оказались тщетными. Метания от «китайского пути», «шведской социал-демократической модели» до либеральных ценностей закончились разочарованием во всякой идеологии, не ведущей к авторитаризму.
Распад СССР означал, что сбылись прогнозы тех, кто делал ставку на рост национализма в этой стране как на фактор дезинтеграции. В советологии немало внимания уделялось тюркскому или исламскому фактору в распаде Советского Союза, в том числе и в демографическом росте восточных народов. «Развитие пантюркизма прямо направлено в первую очередь против славянско-православных народов. В России с населением 150 млн человек мусульман насчитывается 22,5 млн человек (15 % населения). Поэтому для этой страны исламизм может стать не только внешним, но и внутренним врагом… Даже в советский период мусульмане (за исключением татар) оказались неподатливыми к насаждаемой коммунизмом лаицизации повседневной жизни. Возникновение в 90-е годы тысяч мечетей в СНГ – всего лишь выход наружу той реальности, которая в советское время и не исчезала. По близким к ЦРУ источникам, в 1999 году на территории бывшего СССР функционировало более 50 500 мечетей (и только 18 250 приходов Русской православной церкви)».[129]
Начало мусульманизации России было положено завоеваниями Ивана Грозного. После сокрушения Казанского и Астраханского ханств в титулатуре российских царей и затем императоров стало все больше «восточных» именований. Царь всея Руси, одновременно царь Казанский и Астраханский, после походов Ермака становится еще и царем Сибирским.
Решительный шаг был сделан в XIX веке, когда Россия приобрела огромные территории, в том числе и ранее принадлежавшие шиитскому Ирану и суннитской Турции. Тогда произошло подчинение миллионов мусульман, в том числе Центральной Азии, православному царю, который стал и государем Туркестанским. Современные исламисты подчеркивают, что это расширение российской империи означало покорение территории правоверных мусульман, которую необходимо освободить. Даже провозглашение СССР как союза равных государств не могло изменить ситуацию. На деле все прекрасно понимали отсутствие равенства и возможности конституционного выхода из состава СССР. Коммунистическая идеология и политика к тому же вели антирелигиозную войну и преследовали все виды религиозной жизни.
Идеология государств Центральной Азии, официальная и оппозиционная, во многом основаны на традиционализме. Большинство жителей региона связаны с патриархальной общиной, имеют тесные родовые, племенные и земляческие связи, патриархально-клиентальные отношения. Это связь далеко не сентиментальная, а вполне реальная и функционирующая даже в современных условиях. Люди, принадлежащие к патриархальным группам, склонны воспринимать падение своего статуса, ухудшение условий существования как следствие отхода от традиционных ценностей. В Центральной Азии в последние двадцать лет огромные массы людей в результате передела собственности и изменения форм хозяйствования вынуждены были покинуть сельские регионы и переселиться в города. Здесь их ждут трущобы, нужда и отсутствие перспектив. Урбанизация протекает здесь по модели стран третьего мира. «Беднейшие жители восточного города тесно связаны с традиционными институтами именно потому, что в рамках современных укладов они особенно остро ощущают свою инородность и неинтегрированность, а в жестокой сутолоке городской жизни не находят ни устойчивости, ни достатка, ни надежного места в социальной иерархии».[130]
Бедность и отсутствие перспектив, безразличие правительств и местных властей создают условия для формирования целого класса городских низов, готовых к восприятию идей равенства, справедливости в исламской оболочке. Если в России характерно обращение к идеализированному социалистическому прошлому, то для коренных жителей Центральной Азии социализм ассоциирован с колониальной историей. И здесь преобладают идеи национального возрождения, почвенного ислама, зовущего к идеалам добра, взаимопомощи и справедливости.
Идеализированное прошлое в виде политической программы, сформулированной на основе религиозных лозунгов, вполне способно поднять широкие народные массы на свержение, казалось бы, самых устойчивых режимов, в том числе опирающихся на репрессивный аппарат. И это показывает не только удачный опыт исламской революции в Иране, но и свержение режима А. Акаева в Кыргызстане, массовые народные выступления, пусть даже и подавленные, например в узбекском Андижане. Мечети становятся центрами недовольства, а религия – идеологией политического освобождения.
Альтернатива в виде исламских организаций ставит еще один вопрос. Совместим ли ислам с демократией, рынком и вестернизированным образом жизни? Ответом может послужить пример Турции, которая доказала, что ислам вовсе не может служить препятствием на пути к позитивным изменениям. Более того, даже современный Иран показывает, что ислам не препятствует технологическому прорыву страны, в том числе и к ядерным технологиям.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.