Историческое значение

Историческое значение

Итак, образ Ломоносова оказывался сложен и претендовал на ключевое положение в русской культуре: он соединял и объединял в некоторое духовное единство историю государства, общества, науки, литературы, апеллируя вместе с тем к высшим смыслам природного и религиозного, формирующих личность. Поэтому вопрос об актуальности ломоносовского наследия перерастал значение суммы частных проблем истории науки или искусства: нужно было осмыслить его историческое значение и оценить его влияние, влияние его личности, его дела на развитие общества в целом, на его самосознание, в котором ломоносовское начало заняло некоторое значимое место.

Неслучайно резкие повороты русской истории были отмечены, в частности, потребностью вспомнить о Ломоносове, т. е. оглянуться назад, вернуться к исходной точке движения, и там, позади обрести новый импульс, необходимый для движения вперед, сколь бы смутно это вперед ни понималось. Здесь еще раз обратимся к текстам В. И. Ламанского, уже цитировавшимся выше, как к отражающим социальную психологию части образованного общества периода «великих реформ»: «Итак, петербургский период нашей истории завершен. Односторонность его сознана. В каком же теперь свете предстанет нам Ломоносов, главнейший после Петра деятель этого периода? В ту пору внешнего блеска и самообольщения мы много натворили себе кумиров, насочинили всяких великих имен, громких дел и славных подвигов. Далеко уже не в том виде, как прежде бывало, восстает перед нами это блестящее прошедшее. <…> Но не омрачится слава Ломоносова, не опозорится его имя, место его не останется праздным, и не займут его другие. Пройдут века, а его имя с почтением будет произноситься уже не десятками, а сотнями тысяч, миллионами русских людей и уважаться не в одной России, а везде, куда ни проникнет русская речь, русская грамота. В исполинских чертах рисуется нам образ Ломоносова уже и теперь, когда еще так мало известна его трудовая жизнь и громадная деятельность <…>. Наши писатели всех поколений, часто люди самых блестящих дарований и больших заслуг в мире науки и художеств, вменяли себе в непременный долг сказать свое слово о Ломоносове, своими отношениями к нему как бы желая измерить свое собственное значение в истории русского просвещения» (Ламанский 1864, 3—4). Ср.: «Да распространяется повсюду в России, да проникает во все слои общества, да укореняется в них то убеждение, что, сверх знати родовой и чиновной, есть знать талантов и гениев, что она то и есть настоящее украшение, истинная гордость и слава народов, – что есть у них, у всех чудная, могущая сила, что посмехается самому гордому земному величию, сила чисто духовная и часто тем сильнейшая, чем она слабее и ничтожнее официально, сила творческая и зиждущая, сила мысли и слова. Торжество в память Ломоносова, образователя и уставщика этой силы на Руси, было бы торжеством и празднеством этой силы в современной России. Основатель Московского университета, помышляя о лучшем устройстве академической гимназии и о торжественном открытии петербургского университета, заметил однажды: „Мое единственное желание, чтобы произошли многочисленные Ломоносовы“. С Божьим благословением, с доброю волею, простые пахари, мы все много можем сделать для приготовления народной и общественной почвы к принятию семян этих великих народных сеятелей, этих Божьих избранников, открывающих новые эпохи народного развития, оставляющих по себе неизгладимые следы в истории. Со вступлением русского народа в новую гражданскую жизнь и русская литература должна начать новый период развития. Будем же признательны великому историческому подвигу отца нашей литературы, образователя нашего языка, – даровитый Русский народ не замедлит нам выслать новых Ломоносовых. / Простые и знатные, богатые и бедные русские люди, почтим же память Михаила Васильевича не словами лишь, но и делом. Да возрадуется его дух, да успокоится и утешится его тень, что наконец его дети отечества поминают» (Ламанский 1865, 42—44)31. Ср.: «Светоч русской науки, зажженный в 1755 году гениальным Ломоносовым, не погас, несмотря ни на какие бури, проносившиеся над русской наукой и жизнью, и не погаснет он до тех пор, пока мы будем не только вспоминать великого создателя русской науки, но и помнить его заветы и поучительную историю Московского университета – иначе – историю нашего научного и народного самосознания» (Сперанский 1912, 26)32. Ср. еще: «Умирая, Ломоносов говорил: „Обо мне дети отечества пожалеют“. Великий человек не ошибся! Кроме современников, о нем жалели потомки из поколения в поколение. <…> / „Обо мне дети отечества пожалеют…“ И мы жалеем о тебе, великий человек! Взгляни: вся Россия празднует твою столетнюю память как великое национальное торжество. Во всех концах России гремит восторженный гимн в честь твоим неумирающим идеям. <…> С полною уверенностию ты можешь сказать о себе: „Я памятник себе воздвиг нерукотворный; / К нему не зарастет народная тропа.“» (Филонов 1865, 52—53); ср.: «Утешься, тень священная! Твои намерения, твои мысли, твои семена не исчезли, оне живут, и дают жизнь» (Погодин 1855, 16). См. еще: «Выдвинуть из дали прошлого мощный самобытный образ Ломоносова в настоящий переживаемый нами исторический момент особенно полезно. В пору безвременья и „лишних людей“, когда всеобщее разочарование, как едкий, ползучий туман расстилается и расползается по нашей земле – как это было до начала настоящей военной грозы, – когда вязкая и топкая тина обыденщины властно захватывает и хоронит наши лучшие силы, когда всеми чувствуется как бы общее наше идейное оскудение, когда самооплевывание сделалось какой-то особой болезнью русского человека, – в это-то время особенно отрадным является напоминание о том, что „может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов земля Российская рождать“. <…> / Для нашего времени вся жизнь Ломоносова звучит призывом к работе, к упорной борьбе за светлые идеалы, к бодрости и крепости нашего русского духа. / И если в период „наших серых будней“ было отрадно своею мыслию остановиться на том, кто является виновником настоящего праздника, то тем более это надо сказать про настоящие дни, когда отрезвевший и образумившийся русский народ стоит на повороте к забытым началам родной русской жизни. Ведь имя Мих. Вас. Ломоносова – это победный клич, победное знамя торжества русской идеи, а вся его жизнь – это лучший завет для всего русского народа» (Миртов 1915, 2—3, 4)33.

В этом контексте спасительного, промыслительного воздействия Ломоносова на русскую жизнь возникали и более специфические ассоциации, отсылавшие не только к истории, но и к Писанию: актуализация Ломоносова иногда ассоциировалась с Воскресением, а сам он сближался с Христом, ср.: «Ломоносов умер на третий день Святой Пасхи. Факт весьма знаменательный! Он показывал, что идеи великого человека воскреснут со временем. И они воскресли в наше время. Нам приходилось праздновать столетнюю память Ломоносова в первый день Светлой недели. Знак, что в наше время идеи Ломоносова поставлены на первый план, во главу угла при обновлении Р. [оссийской] жизни. В наши дни идеи Ломоносова воистину воскресли, воскресли с новою, небывалою еще силою Главная, заветная идея Ломоносова – желание видеть Академию наук построенною на русских, национальных началах – приводится в исполнение. <…> / Другая высокая и благотворная идея Ломоносова о предоставлении всем классам народа права на образование в наше время тоже воскресла и разливается живительным лучом всюду. <…> / Третья заветная идея Ломоносова – „поправление российского света“ – в наше время воскресла для новой неумирающей жизни. Чем же хотел „действительно поправить свет“ Ломоносов? Размножением и сохранением российского народа, истреблением праздности, исправлением нравов и б?льшим народа просвещением, исправлением земледелия, исправлением и размножением ремесленных дел и художеств, лучшими пользами купечества, лучшей государственной экономией и сохранением военного искусства во время долговременного мира. <…> Все эти способы поправить российский свет в наше время составляют предмет первой важности. Отмена крепостного права, уничтожение наказания плетьми <…>, кошками, наказания сквозь строй, отмена клейм эшафотных, земские учреждения, гласное судопроизводство, облегчения в рекрутской повинности, уменьшение срока военной службы, расширение свободы печати – эти и другие реформы Государя императора к чему иному стремятся, как не к действительному поправлению российского света?» (Филонов 1865, 51—52).

С другой стороны, историческое значение Ломоносова проявлялось и в сфере исторически невоплощенного или недовоплощенного, где могло обнаруживаться и непростительное небрежение его трудами, осознание которого должно было побуждать к практическим действиям, направленным на развитие его научных инициатив, ср.: «Сошел в могилу русский национальный гений, труды его были сданы в архив, и мы теперь, лишь через 200 лет со дня его рождения, можем понять все значение этой утраты для русской науки. Когда умирает великий ученый, оставляя за собой школу последователей, то имя его остается вечным, а идеи его служат вкладом в общую сокровищницу человеческой мысли и обусловливают дальнейшим своим развитием роль нации в общем культурном росте всего человечества. Имя Ломоносова останется вечным, но великие его идеи остались неразработанными в России, и русская наука, которая могла бы развиваться, основываясь в идеях Ломоносова, вовсе не существует. <…> / Труды М. В. Ломоносова остались потерянными для потомства, и чем выше по значению его работы, тем больнее горечь этой потери. И теперь, когда история вполне определила эту невознаградимую утрату, перед нами невольно встает вопрос: не может ли нечто подобное повториться в настоящее время. Память о великих национальных гениях налагает на нацию нравственные обязанности. Память о Ломоносове <…> должна служить для нас вечным напоминанием о том, что мы должны <…> увековечить его память и при том не статуей или монументом, но создать такое учреждение, которое давало бы возможность и средства к развитию излюбленной им дисциплины. / Таким учреждением, достойным памяти Ломоносова, должен послужить физикохимический институт его имени, посвященный опытным исследованиям по химии» (Ломоносовский сборник 1911 а, 119—120). Ср.: «Конечно, это был гений, и для его гениальной натуры было посильно многое, что трудно обыкновенному человеку; но он был гений, а не чудо, т.е. он был гением, выросшим на русской почве, впитавшим в себя семена русской культуры и давшим миру великие мысли и важные научные гипотезы. И кто знает, быть может, если бы мы, русские, не так скоро забыли его сочинения по физике и стали бы более внимательно вчитываться в его труды, то теоретическая физика в России стала бы на столь же высокое место, как и учение об электричестве. Наши будущие профессора внимательно читали лишь заграничные учебники, совершенно забывая о трудах своих родных собратий, а в силу этого и мысль их не была направлена туда, куда увлекал ее холмогорский рыбак. Перевернем эту грустную страницу в русской жизни и познакомимся поближе с трудами не только самого Ломоносова, но и других русских ученых, близких ему по независимости мысли и силе таланта, и, кто знает, быть может, среди их забытых трудов мы откроем для себя нечто такое, что даст нам возможность просто разрешить некоторые из тех научных вопросов, над которыми в настоящее время работают физики всего мира» (Галанин 1916, 87—88). Еще более драматический вариант: Ломоносов потерпел историческое поражение, правда не окончательное, а временное, причем это поражение не поколебало, а парадоксальным образом увеличило его значение в истории русского самосознания: «Не только его намерения исчезли вместе с ним, но и его дела легли мертвым грузом в архивы Академии. Ученые, которых он настолько опередил, не могли оценить его; на западе слишком мало прислушивались к тому, что делает русская наука, а у нас – не было другого Ломоносова. Ярким метеором явился он на нашем небе и бесследно исчез, не оставив по себе ни последователей, ни учеников. Когда на Руси снова пришло время явиться наукам и ученым, русская химия вышла не из его творений, а из немецкой <…> лаборатории; в истории геологической науки его имя, имя автора первого общего очерка геологии в Европе, совсем даже не упоминается. А на развалинах образовательной и почти всесословной школы, для которой жил и трудился и за которую боролся Ломоносов, на долгие годы водворилась воспитательная, чуждавшаяся наук и не доверявшая им, узко-сословная школа Екатерины II и ее преемницы имп. Марии Федоровны, а затем – и Николая I. все это было после Ломоносова… И по ту сторону этой мрачной пропасти, которая отделяет нас от него, получает особенно грандиозные размеры мощная, бодрая фигура борца за науку и за просвещение, – величественная фигура в стиле Петра Великого» (Коваленский 1915, 125—126).

Ломоносов – достояние человечества: «Ода Ломоносова приветствовала и выражала собою время, когда новая русская литература вступала в период свободного развития общечеловеческих начал просвещения, не стесняясь средневековыми авторитетами» (Празднование 1865 а, 84); ср.: «Ломоносов принадлежит к числу универсальных деятелей мировой культуры, которые в своем творчестве воплощали непреходящую потребность человеческого рода постичь и освоить мир во всем его многообразии, выражали извечное стремление человека к социальной и нравственной свободе, словом и делом своим утверждали необходимость деятельной любви к людям» (Лебедев 1990, 5).

Но одновременно он принадлежит России, он ее гений, ее слава, ее драгоценное достояние: «Ломоносов – наша исторически выстраданная слава, наша сбывшаяся надежда и вместе повелительный призыв к работе для просвещения, размножения и сохранения русского народа» (Празднование 1912, 154); ср.: «Люди конца 19го века говорили, что Ломоносов не был мировым гением, что он ничего нового не вложил в общеевропейскую культуру, тогда все было в порядке: пусть он велик как русский, но он мал как европеец, и гипотеза о культурной отсталости русского народа спасена; но мы знаем, что он велик как европеец, и перед нами стоит задача – показать, как мог он появиться в России. Спасая гипотезу, говорят, что Ломоносов по своему образованию не был русским, но в силу своей гениальности он в 5 лет жизни за границей постиг всю европейскую мысль. Но, принимая это, мы допускаем чудо. Если же не хотим допустить ни случайности, ни чуда, то мы неизбежно должны признать, что Ломоносов был гением русской культуры» (Галанин 1916, 16); ср. еще: «Кто не слыхал имени Ломоносова! Это имя, окруженное блеском славы, сделалось дорогим для каждого русского» (Круглов 1912, 5).

В пространстве русской культуры он соотнесен с ее наиболее яркими творцами. Так, если недальновидные потомки его забудут, о нем напомнит Пушкин: «Но если на Западе почти не знали научных работ Ломоносова как физика и химика, то и у нас они оставались или неизвестными, или забытыми до самого недавнего времени. Во всех обширных материалах по исследованию Ломоносова до начала нашего века есть только две юбилейные статьи о Ломоносове как физике, обе напечатанные в 1865 году, одна – Н. А. Любимова, которая представляет бесталанный пересказ нескольких работ Ломоносова, вторая – всего в пять страничек – Н. П. Бекетова. В обеих больших русских энциклопедиях, как Брокгауза, так и Граната, так же как и в Британской энциклопедии и во французском Ларуссе, ничего не говорится о достижениях Ломоносова как физика и химика. Даже в нашем основном и дотошно цитирующем литературу курсе физики О. Д. Хвольсона до появления работ Меншуткина не было ни одной ссылки на Ломоносова. С другой стороны, А. С. Пушкин в своих заметках „Путешествие из Москвы в Петербург“ (1834 г.), разбирая деятельность Ломоносова, говорит: „Ломоносов сам не дорожил своей поэзией и гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах на высоко торжественный день тезоименитства“. Пушкин говорит о Ломоносове, как о великом деятеле науки; в историю вошли его замечательные слова: „Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом“. Пушкин видел гений Ломоносова как ученого. Для нас очень важно мнение Пушкина, как одного из самых образованных и глубоко понимающих русскую действительность людей. К тому же Пушкин мог еще встречать людей, которые видели и слышали живого Ломоносова. Таким образом, даже современниками Ломоносов был признан большим ученым. Но характерно, что никто из окружающих не могли описать, что же действительно сделал в науке Ломоносов, за что его надо считать великим ученым» (Капица 1965, 157—158).

Он подобен И. В. Киреевскому, А. С. Хомякову, И. С. и К. С. Аксаковым: «Я хочу доказать, что Ломоносов был продуктом той московской культуры, которая так прекрасно очерчена в трудах славянофилов: Киреевскаго, Хомякова, бр. Аксаковых и др. и так настойчиво отвергается нашими учеными; но предварительно должен отметить, что эту культуру нельзя рассматривать как нечто изолированное, отгороженное непроницаемой стеной от научных идей Запада» (Галанин 1916, 16).

Подобен Менделееву: «Невольно напрашивается сравнение первого русского химика М. В. Ломоносова с величайшим русским химиком Д. И. Менделеевым. Первого можно назвать Менделеевым XVIII века. Оба показывают поразительное сходство в характере и гениальности. Оба – физико-химики, научный интерес которых сосредотачивается на вопросе о растворах. Оба – философы-мыслители, с возвышенной точки зрения излагающие свою науку; оба, однако, – практики-патриоты, всей душой старающиеся приложить науку к реальной жизни, на пользу родины. В обоих мы видим мастеров слова и слога, обогативших русский научный язык новыми формами и терминами. По объему трудов оба являются титанами, по силе научных идей – ясновидцами, опередившими свой век» (Ломоносовский сборник 1911 а, 149—150).

Этот последний мотив, мотив исторического времени, которое Ломоносову удалось опередить, т. е. было преодолено им, отступило перед ним, мог выдвигаться на первый план в тех его характеристиках, которые стремились подчеркнуть его актуальность, его соприсутствие новым эпохам, чужой, но одновременно и своей современности, ср.: «Ломоносов был велик не только идеями, которые опередили века, и синтезом, связанным с правильным объяснением тех или иных объяснений явлений природы: он был велик и тем, что стремился к точному познанию фактов и их тщательному и ясному утверждению. / Он мог идти дальше своего времени не только по свойствам своего ума, но и потому, что в его распоряжении были неизвестные современникам факты. В этом соединении точного наблюдателя и мыслителя кроется его обаяние для современного натуралиста» (Ломоносовский сборник 1911 а, 354); ср. еще: «На целые века Ломоносов жил раньше своего времени. Мысли, для него обычные, были чужды его современникам. Дела его непонятны им. Многие открытия Ломоносова в области химии, физики и механики долго после смерти его оставались вне рамок научных дисциплин. Это сказалось и во многих других областях; то же повторилось и в мозаичном предприятии. Цель и пользу мозаичного производства поняли не скоро. Лишь в наши дни мозаика представляется нам столь ценной, как представлял ее себе русский гений полтора века тому назад» (Макаренко 1917, 88); «Ломоносов родился великим человеком, но „не вовремя“, опередив свой век более, чем на сто лет, и потому в тех проявлениях своего гения, которые дают ему право на действительное величие, не был оценен по достоинству не только своими современниками, но и сто лет спустя. Об ученых трудах Ломоносова скоро забыли, не поняв их важности и значения» (Стеклов 1922, 5)34.

Этот особый вневременной статус Ломоносова ассоциируется с величием, развитием, прогрессом, заботой о народном благе: «Сын великого народа, Михайло Ломоносов воплотил в себе наиболее прогрессивные черты русского исторического развития. Героическая жизнь Ломоносова отразила все противоречия и все преимущества этого развития. Ломоносов – органический вывод из всей многовековой русской культуры, с не виданной еще силой раскрывшей в нем свои потенциальные возможности. За плечами Ломоносова стояла вся его родина со всей своей большой, старинной, выстраданной культурой. <…> Ломоносов дал огромный толчок вперед, отразившийся на развитии русской культуры. Нет ни одного русского человека, который не был бы лично чем-либо обязан Ломоносову. Мы на каждом шагу пользуемся плодами его трудов, его неусыпного попечения о благе и просвещении своего народа» (Морозов 1961, 621—622, 628).

Данный аспект ломоносовской темы оказался особенно важным для литераторов советской эпохи, когда, как им казалось, дело Ломоносова окончательно восторжествовало и смысл его самоотверженной работы стал в полной мере внятен советским людям, его подлинным современникам и одновременно обязанным ему самим своим существованием: «Народы Советского Союза, в эпоху строительства нового общества, создав и построив социализм, идя к коммунизму, свято чтут свое героическое прошлое, своих великих учителей и отцов. Одним из таких величайших отцов науки, учителем и борцом, был гениальный ученый и поэт – Михайло Ломоносов! В его дни немногие полностью понимали, что он создает. Но в социалистической новой России, во всем многонациональном Советском Союзе каждый понимает, что сделал Ломоносов и что он продолжает делать! Ломоносов —с нами, он продолжает создавать того нового, страстного, честного человека науки, поэзии, жизни, великого человека, о котором он мечтал и которым он был сам!» (Иванов, 8, 305—306). Ср.: «Почти два века прошло со времени его грандиозного научного подвига, однако идеи Ломоносова живы и поныне. Наука движется гигантскими шагами, и сейчас многие детали научных взглядов великого ученого давно оставлены, но основные мысли его получили блестящее подтверждение и развитие» (Кузнецов 1950, 29); ср.: «Величие дел Ломоносова, которые он совершил в старой крепостнической России, раскрывается, ещё более полно и ярков наше время. Ныне Ломоносов встаёт перед нами во всём блеске своего гения, как основатель русской науки, заложивший её фундамент, её лучшие традиции, определивший её характерные национальные черты» (Спасский 1950, 4); ср. еще: «Ломоносов мечтал видеть свой народ просвещённым. Сбылось это лишь теперь. И пусть между тем временем, когда жил Ломоносов, и сегодняшним днём минуло два столетия, с полным правом скажем – Михаил Васильевич Ломоносов наш великий современник!» (Тихомиров 1982, 24). «Ломоносов и сейчас пробуждает живущее в каждом из нас это стремление к „полному чувству Бытия“, как сказал Тютчев, не дает ему заглохнуть под ворохом сиюминутных наших интересов, которые чаще всего бывают весьма специальны, весьма односторонни и которым мы иногда, по наивности или слабости своей, пытаемся придать черты всеобщности, но редко при этом испытываем удовлетворение. Ломоносов тревожит и наше нравственное чувство, ибо всей жизнью и творчеством подтверждает принципиальную невозможность для нас удовлетвориться только частью истины, только одной какой-нибудь ее стороною. Принадлежа всему человечеству, Ломоносов был и остается сыном своего времени, которое по глубине и существенности исторических переворотов отдаленно напоминает наше» (Лебедев 1990, 5).

Кажется, подобный тип суждений о Ломоносове, с некоторыми коррективами, главным образом стилистического и, так сказать, цивилизационного характера, сохраняется до сих пор, и, эта отдаленность, упомянутая в только что приведенной цитате, непринужденно преодолевается, скажем, недвусмысленным свидетельством времени о вечности: «Время показало, что имя русского гения будет вечно жить в памяти народов» (Самородок земли русской 2011, 4), чему вряд ли противоречит несколько менее тривиальное мнение, согласно которому Ломоносов – наш современник, чья тень соприсутствует актуальному политическому процессу: «Кто сегодня реализует всю полноту власти? <…> И каковы же наши сегодняшние отношения с ними? <…> Разве не верим в возможность диалога с властью, не даем наказы ее носителям <…>? Волнуемся, спорим. <…> Тень Ломоносова по сей день неотступно стоит у нас за плечами. Он – наш современник» (Калиниченко 2013, 52—53); ощутимым кажется иногда и присутствие этой неуспокоенной тени и в пространстве современной ответственной экономической деятельности: «Экономические идеи Ломоносова – часть интеллектуального научного знания XVIII века. Тем они и ценны. Нам суждено помнить об этом наследии, анализировать, разрабатывать и использовать его <…>. Тогда М. В. Ломоносов будет восприниматься <…> как значимый источник знания о путях построения эффективно функционирующей экономики страны» (Бурмистрова 2011, 33). Ср.: «В современном мире, где изменения в области науки и образования происходят особенно быстро и приходится решать много сложных проблем не только научного, но и социального характера <…>, метод М. В. Ломоносова, его цельный взгляд на жизнь и науку, безукоризненная честность по отношению к себе и людям приобретают первостепенное значение» (Николаев 2011, 1200).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.