1. Сербия и революционные события в Воеводине 1848–1849 гг.

1. Сербия и революционные события в Воеводине 1848–1849 гг.

Революционные события 1848–1849 гг. почти не захватили владений Османской империи: исключение составила лишь Валахия. Они не оказали значительного влияния и на Сербское княжество. Более того, объективно Сербия была вовлечена в подавление Венгерской революции, выступив при этом союзницей держав, признанных новой внешнеполитической доктриной неприятелями княжества, – Австрии и России. Этот на первый взгляд парадоксальный расклад политических сил явился следствием стремления сербского народа прийти на помощь своим единоплеменникам – сербам Воеводины, проживавшим на юге Австрийской империи в составе Венгерского королевства.

Начавшаяся в Австрии революция ускорила развитие либеральных настроений в княжестве, которые особенно ярко проявлялись в рядах учащейся молодежи. Определенное влияние на рост этих настроений оказали молодые сербы, получившие образование во Франции и Германии. К этому времени во французской столице находилась значительная группа учащихся из Сербии, часть из которых в 1848 г. присоединилась к парижскому Славянскому обществу, состоявшему в основном из польских эмигрантов[468]. На протяжении 40-х гг. XIX в. польские эмигранты имели большое влияние на формирование политических взглядов сербского общества. В 1843 г. А. Чарторыйский писал Александру Карагеоргиевичу: «Сербия и Польша имеют одинаковые интересы и известных врагов», имея в виду под государственными интересами национальную независимость, а под врагами – все тех же Австрию и Россию[469]. Лидер польской эмиграции искусно подталкивал сербское руководство к разрыву с Россией, в то время как сербский народ в целом был не готов сменить свои внешнеполитические симпатии, вслед за руководством княжества.

На волне антиавстрийских настроений в стране началось движение против сербов-австрийцев, занимавших места в правительстве, открыто выдвигались требования «удаления швабов»[470]. По этой причине в отставку ушел министр просвещения А. Янкович, на место которого был назначен русофил С. С. Тенка. В ночь с 12 на 13 марта 1848 г. по Белграду были расклеены прокламации революционного содержания. Следствием этого стал созыв специального Совета, обсуждавшего вопрос необходимости проведения реформ в Сербии. Уровень понимания этих реформ продемонстрировал выступивший на Совете секретарь белградской полиции Вукайлович, который обобщил настроения определенной части общества и их отношение к требованию расширения демократических свобод. Он заявил, что Сербии не за что бороться, поскольку она всего уже добилась: «Сербия обладает всеми свободами, за которые сейчас восстала Западная Европа; в своей народной скупщине Сербия имеет свой парламент; всякий серб может свободно носить оружие за поясом, у Сербии есть своя народная гвардия, а кто умеет писать, тот найдет и свободную печать»[471].

14 апреля 1848 г. сербская община в городе Сремски Карловци выдвинула требование об образовании Сербской Воеводины, куда вошли бы Баранья, Бачка, Банат и Срем. Сербская Воеводина выражала желание заключить политический союз с Триединым королевством (куда входили Хорватия, Славония и Далмация), что отвечало интересам Сербского княжества, поскольку такой союз способствовал консолидации южнославянских народов[472]. На Майской скупщине 1848 г. представители сербской общины провозгласили карловицкого митрополита Иосифа Раячича патриархом, а Стефана Шупликаца – воеводой. Во главе избранного правительства (Главного Одбора) встал Дж. Стратимирович. Скупщина объявила о политической самостоятельности Воеводины, входящей в состав Венгерского королевства. В 1847 г. венгерский парламент объявил венгерский язык официальным. Весной 1848 г. делегация сербов передала лидеру венгерских повстанцев Л. Кошуту петицию с просьбой признать равноправное существование сербского языка и сербской нации в королевстве. Кошут отказал, не пойдя навстречу пожеланиям сербов пользоваться своим языком в школах и местной сербской администрации[473]. Венгрия была не готова признать выделение Воеводины в самостоятельную политическую единицу и не приветствовала ее соединение с Хорватией. Венгерский палатин объявил решения Майской скупщины недействительными, и 10 июня войска под командованием генерала Храбровского совершили нападение на Сремски Карловци.

Александр Карагеоргиевич и сербское правительство поддержали требования воеводинских сербов. Гарашанин высказался за оказание им материальной и военной помощи. Существовала и оппозиция этому мнению – к ней принадлежал Вучич, но его голос терялся в общем хоре поддержки «братьев». Патриарх Раячич обратился к князю за помощью. И она не заставила себя ждать – в Воеводину пошли деньги, оружие, амуниция и войска. Вся помощь из Сербии оформлялась как действия добровольческих отрядов и организаций. Формально официальный Белград не предпринял конкретных шагов поддержки, оставшись сторонним наблюдателем конфликта на своих северных границах.

Европейские державы не были заинтересованы в какой-либо причастности Сербского княжества к революционным выступлениям. Франция возражала против оказания помощи австрийским сербам, поскольку этот шаг мог привести к непредсказуемым последствиям для стабильности Османской империи. Французский консул доносил в Париж: «Я верю, что сербское правительство активно готовится к войне против Турции. Помощь, которую оно послало сербам в Австрию, не только братская помощь, но в то же время и подготовка к войне против Турции за свою независимость»[474]. Кроме того, поддержка австрийских сербов могла послужить сигналом к объединению всех южнославянских народов и началу совместных действий против угнетателей.

Россия, безусловно, также была заинтересована в сохранении мира и порядка в Сербии. Это традиционное пожелание должен был довести до сведения сербского правительства специальный чиновник Министерства иностранных дел Соколов.

Османские власти, со своей стороны, не поощряли вмешательства Сербии в австрийские дела. Их не могла не насторожить практическая консолидация славянских сил, выходящая за рамки теоретических построений. К тому же их пугало неизбежное усиление роли России в организации возможного общеславянского движения. Когда стало ясно, что революционные события не перекинутся на Сербию, Порта нашла возможным поощрить миролюбивые действия Александра Карагеоргиевича и присвоила ему высшее военное звание – мушира османской армии[475].

Таким образом, Сербское княжество оказалось в фокусе пристального внимания всех ведущих европейских держав, которым было небезразлично поведение сербского правительства. Вышедшая в 1848 г. статья Е. Груича «Обзор государства» соответствовала настроениям либеральных кругов княжества. В ней автор писал: «Народ наш не свободен ни во внутренней, ни во внешней политике. Во внешней – потому что платит Турции харач. Во внутренней – потому что… он лишь средство, которое то одно, то другое (государство. – Е. К.) употребляет со своей целью»[476]. Сложившаяся вокруг Сербии ситуация проиллюстрировала это высказывание наилучшим образом: в условиях революционного кризиса все заинтересованные державы сходились во мнении о необходимости поддержания спокойствия в княжестве.

Вооруженное выступление австрийских сербов в Воеводине носило национальный характер и было направлено исключительно против венгров. Поскольку официальная политика княжества не предполагала вмешательства в конфликт, Гарашанин делал ставку на помощь добровольческих отрядов. Он возлагал большие надежды на воеводинских сербов, поскольку сами обстоятельства революции должны были сопутствовать их успеху. К тому же один из планов всесербского объединения предполагал присоединение Воеводины к Сербии[477]. Сербское население этого края составляло в то время около 500 тысяч человек; в Хорватии сербов было 300 тысяч, а в Далмации – 200 тысяч. Всего в Воеводине и Триедином королевстве насчитывалось до миллиона сербов[478].

На помощь австрийским «братьям» из княжества были посланы несколько отрядов, крупнейшим из которых был отряд под командованием С. Кничанина – бывшего члена Совета. Кроме этого достаточно крупного подразделения имелись более мелкие, их возглавляли Б. Джорджевич, капитан Андрошович, майор С. Йованович, Козелец, П. Гудович, П. Маркович, Р. Петрович, Т. Иванович и др.[479] Кничанин не стоял во главе всего войска из Сербии, ему принадлежал крупнейший отряд (по разным оценкам от 2 до 12 тысяч человек). Со временем все эти отряды превратились в южноавстрийское войско, получавшее жалованье из военной австрийской кассы. Кроме того, сербское правительство оказало воеводинцам материальную поддержку в размере 20 червонных, князь Александр от себя лично пожертвовал еще 12 тысяч флоринов[480]. Было передано также достаточное количество пороха, свинца, около 2–3 тысяч единиц огнестрельного оружия. В то же время Россия подарила Сербии 3 тысяч ружей и еще 7 тысяч продала по фабричной цене. Для его получения в Россию выехал Ненадович[481]. М. Экмечич прямо связывает военные действия в Австрии и присылку русского оружия в Сербию – он считает, что это была хорошо спланированная операция по подавлению венгерского восстания, где Белград выполнял роль посредника[482]. Конечно, совпадение этих событий во времени наводит прежде всего именно на такое предположение. Однако можно высказать и другую точку зрения: во-первых, передача оружия сербам готовилась давно, еще до венгерского восстания; во-вторых, принимая во внимание осторожную позицию российских властей, всегда очень неодобрительно смотревших на самостоятельные действия балканских славян, трудно предположить, что в данном случае они нарушили свое правило и выступили поставщиками оружия для «бунтовщиков».

Российские представители в Белграде внимательно следили за развитием событий в Воеводине. В Петербург регулярно поступали сообщения обо всех успехах и неудачах добровольческого войска. В декабре 1848 г. Данилевский сообщал о наступлении венгерской армии под командованием генерала Киша на Панчево и больших разрушениях в этом населенном пункте после двух часов артиллерийской канонады[483]. Крупные формирования австрийских сербов вели бои совместно с отрядом, во главе которого стоял Кничанин[484]. В этом же сообщении упоминается о том, что в рядах венгерской армии служат и поляки. В ходе военных действий польские эмигранты предприняли значительные усилия для помощи повстанцам. Сотни поляков сражались в рядах венгерской армии, а польские генералы Ю. Бем и Г. Дембиньский состояли в чине командующих крупными военными подразделениями[485].

Наблюдавшие за ходом военных действий европейские политики с удовлетворением отмечали, что выступления на стороне воеводинцев никак не отражаются на внутренней ситуации в княжестве, не нарушают спокойствия и не служат поводом к началу общеславянского движения. Более того, австрийские власти нашли в сербах-добровольцах своих союзников в деле подавления революционного движения венгров. Кничанин был награжден австрийскими властями орденом Марии-Терезии, а также получил медаль от черногорского владыки[486].

Уже в феврале 1849 г. Кничанин был вынужден привести свое войско обратно в Сербию. Этого категорически потребовало сербское правительство под нажимом властей Австрии и Турции, которые с опаской наблюдали за внушительными успехами сербского оружия, ожидая его обращения против режимов Габсбургской монархии и Османской империи[487]. Кничанин выразил желание выехать в Вену, для того чтобы протестовать против подобного решения. Вопрос о посещении австрийской столицы вызвал целую дискуссию между ним и Гарашаниным. Суть ее сводилась к определению роли сербов-добровольцев во внутриполитической борьбе Австрийской империи. Если в начале венгерского восстания австрийские власти видели в сербах бунтовщиков и осуждали помощь Сербии воеводинцам, то после развертывания широких военных действий против венгерской армии роль сербов из княжества получила другое толкование. Поэтому если раньше австрийский консул Мейерхофер протестовал против посылки отрядов в Воеводину, то позже эта акция приветствовалась австрийцами. Гарашанин тяжело переживал подобную метаморфозу.

Известно, что поддержка со стороны княжества носила характер братской помощи воеводинцам, выдвинувшим требование автономного управления края в рамках Венгерского королевства. При этом не исключалась возможность дальнейшего объединения Сербии и Сербской Воеводины. Однако по сути сербы воевали на стороне Австрии против венгерских повстанцев. «Сербы принесли жертву за целостность Австрийской империи» – так оценил ситуацию Ристич[488]. Против подобного понимания событий выступал Гарашанин – если помощь добровольцев была на руку австрийскому двору, пусть «припишут это случаю, а не нашим намерениям»[489]. Он напомнил Кничанину о том, что тот является представителем «политики обоих народов», а не только Воеводины и его приезд в Вену имел бы черты политического визита государственного деятеля Сербии, что отнюдь не являлось его миссией. Официальный Белград не имел ни малейшего намерения помогать Габсбургской монархии справиться с революционным движением ее подданных. В случае визита Кничанина в Вену ему пришлось бы выслушивать похвалы и благодарности, чего Гарашанин допустить не мог. Поддержка Австрии противоречила политике уставобранителей; известно, что Гарашанин возглавил курс на противодействие Габсбургам. Ударом по самолюбию сербского государственника стал факт его награждения австрийским орденом Железной короны II степени. Гарашанин не принял награды. Уже в 1850 г. новый австрийский консул в Белграде Т. Радосавлевич вновь советовал Гарашанину получить орден, поскольку ситуация вокруг этого события принимала неприличный оборот. Гарашанин упорствовал, ссылаясь на то, что ничем не заслужил столь высокой чести[490].

Весной 1849 г. Кничанин с двухтысячным войском вновь перешел Дунай. Вплоть до июля его отряд продолжал борьбу с венгерской армией, которая к тому времени добилась значительных успехов. К весне весь Банат был в руках венгров. Председатель временного венгерского правительства Кошут провозгласил Венгрию независимой республикой. После этого российское правительство, за помощью к которому обратились власти Австрии, приняло решение об оказании военной поддержки Габсбургской монархии. Манифест о выступлении русских войск был подписан Николаем I 26 апреля 1849 г.

Как только русские войска заняли Дунайские княжества, на западе вновь заговорили о завоевательных планах России в отношении Османской империи. Российский посланник в Константинополе В. П. Титов на переговорах с Портой не раз подчеркивал, что ликвидация «революционного пожара» на границах России и Турции требует совместных усилий правительств этих держав. Нессельроде предупреждал Титова о возможном сценарии событий: «Если беспорядки в княжествах будут на грани взрыва, его императорское величество без колебаний займет их русскими войсками… от имени султана»[491]. Последние слова специально подчеркивались. Чрезвычайный посол России в Дунайских княжествах также получил разъяснения МИД о необходимости занятия этих территорий, не доверяя «традиционной беспечности турок»[492]. Подробный отчет о намерениях российского правительства был отправлен в Вену. В нем говорилось: «Мы заранее торжественно отказываемся от всяких видов на увеличение своей территории»[493]. Но и без этих заявлений в Константинополе понимали, что «у царя было не больше резону идти на Стамбул войной, чем занимать Англию»[494]. Об этом же свидетельствуют слова Мустафы Решид-паши, сказанные им в беседе с австрийским интернунцием: «Меня сейчас больше испугал бы уход русских войск из княжеств, чем их присутствие»[495]. Таким образом, взаимного недоверия у руководителей двух держав перед лицом революционной опасности не наблюдалось.

Следует специально обратить внимание на тот факт, что решение об оказании вооруженной помощи Австрии не было столь легким и естественным для России, как это порой кажется на первый взгляд. Уже после того, как министр иностранных дел Австрии Ф. Шварценберг сообщил русскому посланнику в Вене П. И. Медему о желании своего правительства получить военную поддержку из России, этот вопрос оставался предметом тщательной проработки в Петербурге. «Эта возможность подверглась со стороны государя серьезному изучению, – сообщал Нессельроде[496]. Без сомнения, – продолжал он, – если бы в Австрии сохранился прежний порядок, наш государь считал бы себя обязанным с готовностью откликнуться на малейший призыв со стороны австрийского императора». Но в обстановке, когда правительство Меттерниха сошло с политической сцены, а австрийский император проявил непростительную, на взгляд Николая I, «слабость» и «трусость», российский самодержец предпочел дождаться решения вопроса «о форме правления» в Австрии. «Когда император узнает определенно, на каких основаниях будет восстановлена австрийская монархия, он только тогда сможет прийти к определенным решениям», – завершает свою инст рукцию Нессельроде[497]. После того как император отрекся от престола в пользу своего племянника Франца-Иосифа и в Венгрию были введены австрийские войска под командованием А. Виндишгреца, Николай I стал склоняться в пользу вмешательства в австро-венгерский конфликт.

Особое внимание Петербурга привлекала деятельность поляков, служивших в повстанческих армиях всех без исключения революционных регионах Европы. За их пропагандистской работой в Сербии наблюдал российский представитель в Белграде. Данилевский сообщал, что поляки обосновались в том числе и в Земуне, который избрали «центральным пунктом своей пропаганды». Между ними находился известный впо следствии русский анархист М. А. Бакунин, скрывавшийся там под чужим именем. Данилевский имел приказ арестовать его и препроводить «под стражей» в Валахию[498].

Воеводинские сербы восприняли весть о прибытии в Австрию русской армии с воодушевлением. М. Ф. Раевский, священник русской посольской православной церкви в Вене, оставил записки, где подробно излагал революционные события в Австрии. О приходе русских войск в эти края он оставил следующую запись: «Мысль общая владычествует теперь в Воеводине между народом, что император Николай за то только и пришел на помощь Австрии, что услыхал о бедствиях народа сербского, о поругании веры православной. Ждут, что Россия представительством своим явным или тайным перед престолом австрийским гарантирует Воеводине ее пределы, доставит ей вместе с патриархом православного воеводу… утвердит в ней господство православной веры и вместе с тем откроет свободный путь в российские духовно-учебные заведения сербскому юношеству»[499].

Надежды эти были иллюзорны; уже не в первый раз сербы ждали русские войска с мыслью о том, что Россия вступила в войну специально для освобождения сербского народа. Так было во время русско-турецких войн 1806–1812 и 1828–1829 гг. Чем больших результатов для себя ожидали в Сербии, тем большим было разочарование по завершении военных действий. «Повсюду в Австрии ожидают с нетерпением прибытия императорских войск, – писал Данилевский в мае 1849 г., – особенно сербы, которые надеются только на наше вмешательство»[500]. Сохранились свидетельства очевидцев того, что русские войска действительно очень дружелюбно были приняты славянским населением империи.

Под угрозой близкого разгрома венгры обратились за помощью к Сербии. Они были поставлены перед необходимостью заключить мир с сербами в Воеводине и искать союза с княжеством. С этой целью в Белград были посланы несколько представителей королевства. Гарашанин, со своей стороны, нашел возможным пойти навстречу недавним неприятелям. Видя, что австрийские силы одерживают верх над повстанцами, сербский политик вернулся к той точке зрения, которую считал естественной для государственного деятеля Сербии, – Австрия является главным противником Сербии, поэтому сама логика политических расчетов должна свести вместе сербов и венгров. Однако, как опытный политик, он прежде всего хотел знать, как посмотрят на подобный союз Россия и Турция. Немаловажным представлялся вопрос о возможной интервенции русских войск в Австрию.

Свою роль в примирении сербов с венграми сыграли и поляки. В мае 1849 г. в Белград прибыл агент князя Чарторыйского полковник Быстржановский. Он имел инструкции склонить Гарашанина к миру с венграми. По замыслу поляков сербы должны помочь соседям в создании их государства, рассчитывая на аналогичную поддержку для себя в будущем. Это предприятие должно было профинансироваться суммой 10 миллионов форинтов[501]. Быстржановский побывал и в лагере у Кничанина, уговаривая его выступить против австрийцев объединенным фронтом. Сербский воевода был явно не готов к такому резкому повороту событий – для принятия подобного предложения он не имел полномочий. Совместное сербско-венгерское выступление было отложено до завершения переговоров в Белграде.

В июне 1849 г. в Белград прибыла венгерская делегация во главе с Д. Андраши. Гарашанин полагал, что момент для переговоров выбран крайне неудачно – в Австрии уже находились русские войска. Заключение союза полностью зависело от внешнеполитической конъюнктуры. Англия, Франция и Турция вполне могли выступить в поддержку подобного союза, но Россия к тому времени уже приняла решение об оказании военной помощи австрийцам. Как только стало ясно, что царское правительство намерено выступить в поддержку целостности Австрийской империи, Гарашанин прекратил все переговоры с венграми. Оказаться по разные стороны баррикад с армией державы-покровительницы было делом немыслимым. Сербия полностью зависела от политических решений, принимаемых в Петербурге, – изменение внешней политики княжества оказалось тесно увязанным с позицией России, которая в данном случае действовала вразрез с намерением сербских властей. Князь Александр и правительство решили отклонить военные предложения венгров[502]. В августе в битве при Вилагоше венгерские повстанцы были окончательно разбиты русской армией.

Как и после польского восстания, остатки разбитых частей потянулись через Дунай – в Сербию. Поначалу сербское правительство не хотело принимать венгерских беженцев – Гарашанин дал распоряжение выставить стражу по Дунаю. Это решение полностью совпадало с позицией российского двора. Прибывший в Белград в июле 1849 г. новый консул Д. С. Левшин советовал сербскому руководству «усилить расставленные по дунайскому берегу аванпосты для предусмотрения всякого покушения венгерцев проникнуть в Сербию»[503]. Однако очень скоро Зверковский-Ленуар сумел убедить Гарашанина в необходимости дать прибежище повстанцам, среди которых было значительное число поляков. Левшин пытался настаивать на невозможности подобного «неблаговидного в глазах нашего правительства» шага в то время, «когда русские войска заняты укрощением мятежников», но вынужден был признать, что сербское руководство все же «полагает возможным дозволить будущим беглецам из маджарского войска, предварительно обезоруженным, пройти через Сербию и укрыться в Булгарии и в других турецких провинциях»[504]. Фактически против воли России, на сербских судах был переправлен целый польский легион и венгерские части. Среди них находились Л. Кошут, венгерское правительство, генералы Бем, Дембиньский и Высоцкий[505]. Левшин указывал, что всего через Дунай переправилось 1200 человек, «между коими до 300 было поляков под предводительством Высоцкого»[506]. Турецкое правительство оказало покровительство венграм, как и в свое время полякам. Одним из регионов, где они нашли прибежище, была Болгария. «Всем вообще перебежавшим в Видин мятежникам тамошние власти оказывают большую благосклонность. Главным их начальникам отведены в городе квартиры, а для солдат построены в поле шатры, где они снабжены продовольствиями и даже деньгами;…им недавно было выдано до 60 тыс. пиастров», – свидетельствовал российский консул[507].

Среди поляков, прибывших с венгерскими беженцами, массовым явлением стало принятие мусульманства и смена имени. Это коснулось и бывшего военного руководства – генерал Бем принял имя Мурад-паши, генерал Штейн стал Ферад-пашой; всего в одном из донесений упоминается о 15 поляках, принявших ислам[508]. Известно, что представитель польской эмиграции в Константинополе Чайковский впоследствии также пополнил ряды правоверных, взяв имя Садык-паши после того, как Николай I потребовал у турецких властей выслать его из страны и отобрать французский паспорт[509]. Эмигрантов, принявших ислам, могли зачислить на военную службу, и таким образом они становились полноправными подданными Османской империи. Несмотря на то что принятие мусульманства порицалось польской диаспорой, часть переселенцев все же прибегала к этой мере для того, чтобы укрепить свое положение в Турции и не подвергаться гонениям в будущем. Те же, кто не хотел менять свою веру, были в начале сентября отправлены на острова Крит и Родос, для того чтобы стать членами христианской общины миллетов, также являвшихся подданными султана[510].

Российского императора откровенно раздражала деятельность поляков, как и то, что им покровительствуют османские власти. Николай I не раз обращался к турецкому правительству с требованием выдать вождей польского освободительного движения Бема, Дембиньского, Замойского, Высоцкого и Чайковского. К этому требованию присоединились и австрийские власти, настаивая на выдаче беженцев из Венгрии. Заручившись поддержкой со стороны Англии и Франции, Порта отказала как России, так и Австрии. В результате 5 (17) сентября 1849 г. обе эти державы прекратили дипломатические отношения с Османской империей. Это событие, как обычно, получило свое особое толкование в Сербском княжестве. Возможность совершенного разрыва между Россией и Турцией породила надежды «воспользоваться войною для окончательного изгнания турков из своего отечества»[511]. «Дела правительственные находятся в запущенном состоянии», – свидетельствовал Левшин о положении в княжестве. Выход из него виделся в новой русско-турецкой войне: как ни твердила сербская власть о европейской ориентации своей внешней и внутренней политики, а надежды на освобождение она, как и прежде, связывала лишь с Россией. Этого мнения придерживается и М. Экмечич, когда говорит о том, что сербское правительство не было в данный момент истинным хозяином в Сербии – Россия имела решающее влияние на оппозиционное движение в стране, тогда как правительство пыталось придерживаться прозападного курса[512]. От временного прекращения дипломатических сношений Титова с Портой ждали «совершенного разрыва, и мысль эта приятна сербам»[513]. Не только в Сербии с надеждой ждали выступления России в защиту славян – подобные иллюзии получили широкое распространение и в Болгарии. «Тамошние христиане дошли до степени отчаяния, в котором они с нетерпением ожидают, как единственного своего спасения, открытия войны между Россией и Портою и готовы при первом известии о движении русских войск восстать общими массами против турков»[514]. Конфликт разрешился после того, как турки обещали выдать поляков-подданных России. 19 (31) декабря дипломатические отношения между двумя империями были восстановлены в полном объеме.

Внешнеполитическая обстановка вокруг Сербского княжества изменилась по завершении революционных событий в Австрии. Несколько улучшились русско-сербские отношения в целом. Князь Александр Карагеоргиевич был награжден орденом Белого орла за поддержание мира и порядка в Сербии. Сербское правительство почувствовало себя более уверенно на переговорах с османскими властями – сербской стороной вновь был поднят вопрос о выселении турок из княжества. Наладились связи с Австрией которая, по существу получила от сербов помощь в борьбе с мятежниками. По мнению Ристича, своим участием в антивенгерской войне Сербия была вовлечена в круг европейской реакции[515]. Князь Александр все больше попадал под австрийское влияние, это сближение давало его противникам дополнительные аргументы для борьбы против него. Австрийское правительство предпринимало новые шаги по расширению сети своих консульств на Балканах. В конце 1849 г. оно основало новое консульство в Боснии, которое расположилось в г. Травнике. Левшин, сообщая об этом событии в Константинополь, не мог удержаться от замечания относительно медлительности российских властей, упускающих возможность расширить сферу своего покровительства на Боснию и Герцеговину. «Я того мнения, – писал консул, – что весьма было бы полезно, если бы и наше правительство с своей стороны нашло возможным учредить консульство в Боснии для оказывания возможного покровительства тамошним христианам православного вероисповедания»[516]. В 1850 г. к Раевскому в Вену прибыла депутация боснийцев, которые обратились к русскому священнику с просьбой посодействовать учреждению российских представительств в Сараево и Мостаре. Эта просьба была доведена до сведения русского посланника в Вене и генерального консула в Белграде[517].

Вопрос о расширении сети российских консульств на Балканах ставился не впервые. Еще в 1847 г. Титов направил в министерство докладную записку о необходимости основания нового российского представительства в Болгарии. «По всему протяжению берега Черного моря от устьев Дуная до Босфора нет никакого нашего агента, между тем как нередко заходят в тамошние порты российские купеческие суда», – докладывал государю К. В. Нессельроде на основании предложений Титова. Было принято решение учредить пост нештатного консульского агента в Варне «как для оказания покровительства подданным Империи, так и для содействия генеральному консулу нашему в Адрианополе (Ващенко) по делам булгарским»[518].

По мнению сербского историка В. Поповича, революции 1848–1849 гг. явились своеобразным водоразделом в отношениях между Россией и Сербским княжеством[519]. Сербское правительство окончательно отошло от прорусской ориентации, влияние западных держав становилось преобладающим. В первую очередь это касалось высших политических кругов и образованной молодежи. В народных же массах ориентация на Россию оставалась по-прежнему высокой. Следует отметить, что русско-сербские расхождения стали заметным фактором международных отношений в более ранний период, охвативший практически все 40-е гг. XIX в. Европейские революции не внесли принципиальных изменений во взаимоотношения двух стран. К тому же надо учесть и то, что Россия и Сербия выступили как союзники в поддержку целостности Австрийской империи. «Так случилось, что Австрию воскресили с одной стороны – русское, с другой – сербское оружие», – отмечал Ристич[520]. В ходе военных действий сербы зачастую выступали в качестве непосредственных участников операций русской армии, входя в состав военных отрядов императорских войск. Так, при российско-императорском Бугском уланском полку служил разведчиком житель Сербии Авксентий Шливич, награжденный позже серебряной медалью «на Андреевской и Владимирской ленте»; в 5-м саперном батальоне служил серб Влайкович[521].

Боевое содружество русской и сербской армий стало уже традиционным за время последних русско-турецких войн. Однако случай их совместного выступления в Австрии не относится к разряду типичных. Помощь сербов из княжества была направлена на поддержание справедливых требований единоплеменников за установление автономного статуса внутри Венгерского королевства. Никакой речи об оказании помощи Габсбургской монархии быть не могло. Другое дело вмешательство России – она послала свои войска для усмирения революционного движения в Венгрии. Любые намеки на то, что Россия пришла защищать свободу угнетенных славян, не выдерживают критики[522]. В то же время еще современники венгерской войны высказывали мнение о том, что, несмотря на политические причины, заставившие российское правительство вмешаться в австро-венгерские распри, «они совпали, может быть случайно, с действительными выгодами славян Венгерского королевства, составляющих большинство славян Австрийской империи»[523]. Один из участников похода, пытаясь осмыслить свою роль в данном конфликте, приходит к выводу о том, что создание сильной Венгрии было невыгодно для России, поскольку она получила бы на своих границах нового германского союзника. Это невыгодно и для славянства, поскольку «интересы владычества над славянами у мадьяр общи с немцами»[524]. Таким образом, «являясь союзником австрийского правительства и разрушая могущество мадьяр, мы действовали там в пользу славян и приобрели благодарность и расположение их». Автор «Записок…» не делает различий между «славянами» вообще, указывая лишь, что их численность в Австрийской империи приближалась к полумиллиону. Создание дружественных России славянских государств, по мнению автора, не имело предпосылок для удачного завершения в данный период, являясь, безусловно, делом будущего. Добавим – ближайшего будущего, поскольку «Записки» написаны накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

После оказания помощи Габсбургской монархии российские власти имели достаточную уверенность в том, что внешняя политика двух держав крепко спаяна взаимными услугами. «Когда я говорю о России, в это же время я говорю об Австрии», – было сказано английскому посланнику в Петербурге Г. Сеймуру при обсуждении планов по разделу Турции на сферы влияния непосредственно накануне Крымской войны[525]. Но расчет оказался неверным. «Австрия удивит мир степенью своей неблагодарности России» – эти слова первого министра Австрийской монархии Шварценберга оказались пророческими[526] – во время Крымской войны Россия оказалась в одиночестве перед коалицией европейских держав.

Начиная свой поход в Венгрию, российское правительство выступило против дестабилизирующего европейский порядок влияния революции, откликнувшись на настойчивые просьбы о помощи со стороны австрийских властей. Объективно действия русской армии помогли не только сохранению целостности Габсбургской монархии, но и явились поддержкой военных выступлений воеводинских сербов, несмотря на то что отнюдь не имели подобной самостоятельной задачи. Воеводинские сербы добились признания своего воеводства, хотя и не были определены его границы, не принят устав и не выбран воевода. В ноябре 1849 г. М. Ф. Раевский обращал внимание Синода на тяжелое положение православной церкви в Воеводине: «Храмы Божии… поруганы, святые иконы разбиты, утварь растащена, в алтарях наделаны конские стойла. Священники в цепях после жестоких мучений ввергаются в темницу, жены и дети их определяются к позорным работам»[527]. По совету Раевского патриарх Раячич в 1850 г. также обратился в Синод с просьбой оказать помощь пострадавшему краю для восстановления церквей. В течение года в русских приходах шел сбор средств в пользу воеводинцев. На эти деньги было восстановлено более 100 православных церквей и некоторое количество школ[528].

Военное выступление воеводинских сербов, направленное на завоевание автономных прав внутри Венгерского королевства, объективно способствовало укреплению Австрийской монархии, став составной частью контрреволюционной войны, объединившей легитимистские действия России и Австрии. Противоречивость подобных обстоятельств не позволяет дать однозначную оценку событий и роли в них как воеводинцев, так и сербов из княжества. Можно лишь сказать, что, несмотря на то что именно в революционные годы в самой Сербии наиболее широкое распространение получили идеи всесербского объединения в одно государство, ведущие политики княжества не ставили перед собой непосредственной задачи воспользоваться движением воеводинцев для включения их в общую южнославянскую державу. Внешнеполитические обстоятельства и позиция ведущих европейских государств по отношению к проблемам европейской Турции в тот момент не способствовали успешной реализации объединительных проектов. Эти идеи, уже пустившие глубокие корни в самых разных уголках балканских владений Османской империи, населенных южными славянами, были реализованы в гораздо более поздний период.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.