НА ОЧЕРЕДИ ПОЛЬША

НА ОЧЕРЕДИ ПОЛЬША

24 октября 1938 года, меньше чем через месяц после подписания Мюнхенского соглашения, Риббентроп устроил в честь посла Польши в Германии Юзефа Липского в «Гранд–отеле» в Берхтесгадене обед, длившийся три часа. Польша, следуя примеру Германии, точнее, при ее попустительстве только что захватила небольшой клочок чешской территории. Отчасти поэтому, как записано в меморандуме министерства иностранных дел Германии, обед проходил «в теплой, дружеской обстановке».

Тем не менее германский министр иностранных дел, чтобы не терять времени, приступил к главному, заявив, что пришла пора окончательно выяснить отношения между Польшей и Германией. Прежде всего, продолжал он, речь пойдет о Данциге, который необходимо «вернуть» Германии. По словам Риббентропа, рейх планирует построить шоссе и проложить двухколейную железную дорогу через Польский коридор, чтобы соединить Германию с Данцигом и Восточной Пруссией. Обе дороги будут экстерриториальными. И наконец, Гитлер требует, чтобы Польша присоединилась к Антикоминтерновскому пакту, направленному против России. В обмен на это Германия готова продлить польско–германский договор на 10–20 лет и гарантировать незыблемость польских границ.

Риббентроп отметил, что все это он говорит «строго конфиденциально». Он предложил послу передать эту информацию министру иностранных дел Беку устно, так как опасность утечки информации, особенно на страницы прессы, чрезвычайно велика. Липский обещал доложить обо всем в Варшаву, но от себя добавил, что лично ему возвращение Данцига Германии не представляется возможным. Он напомнил немецкому министру иностранных дел о 5 ноября 1937 года и 14 января 1938 года, когда Гитлер заверял поляков, что не будет поддерживать проекты изменения статуса Данцига. Риббентроп на немедленном ответе не настаивал и посоветовал полякам хорошенько «все обдумать».

Правительству в Варшаве много времени на раздумья не понадобилось. 31 октября министр иностранных дел Бек направил послу в Берлин подробные инструкции, что отвечать немцам. Но послу удалось встретиться с Риббентропом только 19 ноября — вероятно, немцы хотели, чтобы поляки обдумали свой ответ обстоятельно. Ответ последовал отрицательный, однако, желая выразить немцам понимание, поляки предложили заменить гарантии, предоставленные Данцигу Лигой Наций, германо–польскими гарантиями, дающими Данцигу статус вольного города. «Любое другое решение, — писал Бек в меморандуме, который Липский зачитал Риббентропу, — как и любая попытка присоединить вольный город к рейху, неизбежно приведет к конфликту». Он добавил, что маршал Пилсудский, покойный диктатор Польши, в 1934 году во время переговоров, закончившихся подписанием пакта о ненападении, предупреждал немцев, что «вопрос о Данциге всегда будет критерием намерений Германии относительно Польши».

Такой ответ не удовлетворил Риббентропа. Он высказал сожаления по поводу позиции, занятой Беком, и посоветовал полякам «потрудиться и серьезно рассмотреть предложения Германии».

Гитлер отреагировал на сопротивление Польши более решительно. 24 ноября, через пять дней после встречи Липского с Риббентропом, он издал директиву главнокомандующим видами вооруженных сил.

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Фюрер приказал:

1. Кроме трех перечисленных в директиве от 21.10.1938 г. задач необходимо также вести подготовку к внезапному захвату немецкими войсками свободного государства Данциг.

…При подготовке руководствоваться следующими основными положениями.

Действия строить с расчетом на захват Данцига быстрым ударом, используя благоприятную политическую обстановку. Война с Польшей в планы не входит….Сухопутным войскам осуществлять вторжение из Восточной Пруссии. Привлекаемые для этого силы не разрешается использовать также для овладения Мемельской областью, чтобы при необходимости можно было обе операции провести одновременно. Военно–морскому флоту осуществлять с моря поддержку операций сухопутных войск…

Разработанные видами вооруженных сил решения представить мне к 10.1.1939 г.

Несмотря на предупреждение Бека о том, что любая попытка Германии захватить Данциг неизбежно приведет к конфликту, Гитлер убедил себя, что это можно сделать, не прибегая к войне. Данциг находился под контролем местных нацистов, а они выполнят любые приказы из Берлина, как раньше выполняли их судетские нацисты.

Таким образом, создать там «квазиреволюционную» ситуацию будет нетрудно. Заканчивался 1938 год — год, когда европейцы стали свидетелями бескровного захвата Австрии и Судетской области. Теперь Гитлера волновали будущие завоевания: остатки Чехословакии, Мемель и Данциг. Усмирить Шушнига и Бенеша оказалось несложно. Настала очередь Юзефа Бека.

Тем не менее когда 5 января 1939 года Гитлер встретился в Берхтесгадене с польским министром иностранных дел, он еще не был готов повести себя с ним так, как с Шушнигом. Сначала надо было уничтожить остатки Чехословакии. Согласно польским и немецким секретным документам с записью беседы, Гитлер пребывал в миролюбивом настроении и даже сказал, что «всегда к услугам Бека». А потом поинтересовался, что так тяготит польского министра иностранных дел. Бек ответил, что его мысли заняты Данцигом. Об этом, очевидно, думал и Гитлер.

«Данциг — немецкий город, — напомнил он гостю. — Таким он останется навсегда и рано или поздно станет частью Германии». При этом он старался заверить Польшу, что не будет пытаться захватить город силой.

Ему нужен Данциг, нужны железная дорога и шоссе, проложенное вдоль Польского коридора. Однако если он и Бек «отойдут от старых стереотипов и будут искать решение в совершенно ином направлении», то, он уверен, они придут к соглашению, которое окажется справедливым для обеих сторон.

Бек не разделял его уверенности. Хотя он и признался на следующий день Риббентропу, что не хотел бы показаться фюреру чересчур прямолинейным, он тем не менее сказал, что «Данциг — проблема очень сложная». По его мнению, в предложении канцлера не содержалось равноценной для Польши компенсации. Гитлер в ответ на это заметил, что Польша «имеет преимущество — общую границу с Германией, гарантированную договором». Вероятно, это не произвело впечатления на Бека, но в конце концов он согласился подумать над этим вопросом.

На следующий день польский министр иностранных дел имел в Мюнхене беседу с Риббентропом. Бек просил его передать Гитлеру, что, если все предыдущие переговоры с немцами внушали ему оптимизм, то последняя встреча впервые настроила его пессимистически. В частности, при той постановке вопроса, которую предлагает Гитлер, «он не видит путей для достижения соглашения» о Данциге.

Полковнику Беку, как и многим другим деятелям, чьи имена встречались на страницах этой книги, понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя и утвердиться в своих пессимистических взглядах. Как большинство поляков, он был настроен против русских. Более того, он не любил французов, против которых затаил обиду еще в 1923 году, когда его выслали из Парижа, где он находился в качестве военного атташе, якобы за продажу документов, касающихся французской армии. Вполне естественно, что этот человек, став в ноябре 1932 года министром иностранных дел, склонялся в сторону Германии. Он с самого начала сочувствовал нацистской диктатуре и в течение последних шести лет старался сблизить свою страну с третьим рейхом, ослабляя при этом традиционные связи с Францией.

Из граничащих с Германией государств больше всего следовало беспокоиться Польше. Ей реальнее, чем какой–либо другой стране, угрожала опасность со стороны Германии, но правители Польши этого не понимали. Ни один из пунктов Версальского договора не раздражал Германию так, как тот, по которому был образован Польский коридор, дававший Польше выход к морю и отсекавший Восточную Пруссию от рейха. Отделение старого ганзейского порта Данциг и придание ему статуса вольного города под гарантией Лиги Наций и при экономическом господстве Польши задевало общественное мнение Германии. Даже слабая и миролюбивая Веймарская республика расценивала историю с Данцигом как ущемление прав Германии со стороны Польши. Еще в 1922 году генерал фон Сект определил отношение немецкой армии к этому вопросу:

«Существование Польши непереносимо и несовместимо с условиями существования Германии. Польша должна исчезнуть — и исчезнет с нашей помощью — из–за своей внутренней слабости и действий России… Уничтожение Польши должно стать основой политики Германии… Это будет достигнуто силами России и при помощи России».

Пророческие слова!

Немцы забыли или, может, просто не желали помнить, что почти все немецкие территории, отошедшие по Версальскому договору к Польше, включая провинцию Позен[157] и Польскую Померанию[158], которые и составили Польский коридор, были захвачены Пруссией во времена раздела Польши, когда Пруссия, Россия и Австрия ликвидировали польское государство. Более тысячи лет на этих землях проживали поляки, да и к тому времени, о котором идет речь, они составляли большинство населения.

После заключения Версальского договора ни одно государство не переживало столь бурного восстановления, как Польша. В первые годы своего возрождения она вела агрессивные войны против России, Литвы, Германии и даже Чехословакии — в последнем случае из–за богатого углем района Тешина. Лишенная в течение полутора веков политической свободы и самоуправления, Польша неспособна была создать стабильное правительство или решить проблемы промышленности и сельского хозяйства. В 1926 году маршал Пилсудский, герой революции 1918 года, вошел в Варшаву, захватил власть и, несмотря на то что был когда–то социалистом, заменил хаотичный демократический режим своей единоличной диктатурой. Одним из последних актов его правления было подписание примерно за полтора года до смерти — 26 января 1934 года пакта о ненападении с Гитлером, направленного на подрыв французской политики союзов с восточными соседями Германии, ослабление Лиги Наций и ее системы коллективной безопасности. После смерти Пилсудского Польшей управляла горстка полковников из Польского легиона, сражавшегося против России на фронтах первой мировой войны. Во главе этой группы стоял маршал Рыдз–Смиглы — весьма способный военный, но никудышный государственный деятель. Внешней политикой ведал полковник Бек. И с 1934 года Польша неуклонно поддерживала Германию.

Такая политика была равносильна самоубийству. В самом деле, если взглянуть на положение Польши в Европе после Версальского договора, нетрудно прийти к выводу, что в 30–е годы, как и много веков назад, поляки из–за определенных черт национального характера толкали нацию к самоуничтожению. Пока Данциг и Польский коридор существовали в прежнем виде, не могло быть и речи о длительном мире между Польшей и нацистской Германией. Кроме того, Польша была недостаточно сильна, чтобы ссориться с обоими сильными соседями — Россией и Германией. Отношения между Польшей и Россией складывались неважно с 1920 года, когда Польша напала на Россию, ослабленную первой мировой и гражданской войнами, что привело к серьезному конфликту[159].

Чтобы заключить союз со страной, настроенной явно против России, и в то же время отколоть эту страну от Женевы и Парижа, подорвав таким образом систему Версальского договора, Гитлер в 1934 году выступил с инициативой по заключению польско–германского договора. В Германии этот шаг не вызвал восторгов. Не нашел он поддержки и в немецкой армии, которая со времен Секта была настроена прорусски и антипольски. Но со временем этот шаг очень пригодился Гитлеру. Дружественные отношения с Польшей помогли ему снова занять Рейнскую область, уничтожить независимость Австрии и Чехословакии. На эти действия, которые укрепили Германию, ослабили Запад и усилили угрозу для Востока, Бек и другие полковники в Варшаве смотрели благосклонно, проявляя непонятную слепоту.

Если польский министр иностранных дел, по его собственному признанию, в начале года пребывал в пессимистическом настроении из–за требований Гитлера, то с приходом весны его настроение еще больше ухудшилось. И хотя Гитлер в своей юбилейной речи в рейхстаге 30 января 1939 года тепло отозвался «о дружбе между Германией и Польшей», назвав эту дружбу одним из «самых важных факторов политической жизни Европы», Риббентроп, посетивший за четыре дня до этого с официальным визитом Варшаву, был более откровенен. Во время бесед с Беком он снова поднял вопрос о Данциге и коммуникациях вдоль коридора, отмечая, что предлагаемые немцами условия «необычайно скромны». Но ни на эти вопросы, ни на вопрос о присоединении Польши к Антикоминтерновскому пакту, направленному против России, польский министр иностранных дел удовлетворительного ответа не дал — очевидно, он опасался своих друзей. Он даже начал тревожиться. 26 февраля немецкий посол в Варшаве докладывал в Берлин, что Бек по собственной инициативе организует себе приглашение в Лондон в конце марта и что после этого, вероятно, посетит и Париж. Мольтке указывал в своем докладе, что Польша, хотя и слишком поздно, «решила вступить в контакт с западными демократиями… (так как) опасается, что из–за Данцига может возникнуть конфликт с Германией». Бек, как и многие другие, пытавшиеся умиротворить Гитлера с его неуемными аппетитами, начал прозревать.

Окончательно пелена упала с его глаз 15 марта, когда Гитлер оккупировал Богемию и Моравию и направил войска для защиты «независимой» Словакии. В то утро, проснувшись, Польша увидела немецкие армии на границе со Словакией, а с севера, со стороны Померании и Восточной Пруссии, она была окружена немецкими армиями еще раньше. Ее военное положение стало безнадежным всего за одну ночь.

21 марта 1939 года занимает особое место в истории сползания Европы к войне. Этот день был отмечен необычайной дипломатической активностью в Берлине, Лондоне и Варшаве. Президент Французской республики в сопровождении министра иностранных дел Бонне прибыл в столицу Британии с официальным визитом. Чемберлен предложил французам совместно с Польшей и Советским Союзом официально заявить, что четыре страны немедленно соберутся для консультаций о дальнейших мерах по пресечению агрессии в Европе. За три дня до этого Литвинов, как и год назад после аншлюса, предложил собрать Европейскую конференцию, в которой на этот раз должны были принять участие Франция, Англия, Польша, Россия, Румыния и Турция. Этим странам предстояло объединиться, чтобы остановить Гитлера. Однако британский премьер–министр счел идею «преждевременной». Он не доверял Москве и считал, что совместное обращение четырех стран (в их число входила и Россия) является пределом, до которого он может пойти[160].

В тот же день это предложение было передано Беку британским послом в Варшаве. Реакция Бека на участие русских была довольно сдержанной. Польский министр иностранных дел доверял Советскому Союзу еще меньше, чем Чемберлен. Кроме того, он разделял точку зрения британского премьера относительно малой эффективности военной мощи русских. Он не пересмотрел своей позиции в этом вопросе и придерживался ее вплоть до момента катастрофы.

Однако самое печальное для Польши событие произошло 21 марта в Берлине. Риббентроп предложил польскому послу встретиться с ним в полдень. Как отметил в своем отчете Липский, во время этой встречи министр иностранных дел Германии впервые был с ним не просто холоден, а агрессивен. Он предупредил посла, что фюрер «необычайно удивлен отношением Польши» к его предложениям. Германия желает получить удовлетворительный ответ на вопросы о Данциге и шоссе и железной дороге вдоль коридора. От этого зависят дальнейшие дружественные отношения между Германией и Польшей. «Польша должна понять, — продолжал Риббентроп, — что она не может балансировать между Россией и Германией». Ее единственное спасение — в «разумных отношениях с Германией и ее фюрером». Это включает в себя проведение «совместной антисоветской политики». Более того, фюрер желает, чтобы «Бек в самое ближайшее время посетил Берлин». А пока Риббентроп настаивал, чтобы посол поторопился в Варшаву и разъяснил своему министру иностранных дел обстановку. «Он посоветовал, — докладывал Липский Беку, — не откладывать беседу (с Гитлером), иначе Гитлер может подумать, будто Польша отвергает все его предложения…»

Небольшая агрессия по ходу дела

Перед тем как покинуть Вильгельмштрассе, Липский спросил у Риббентропа, как проходят переговоры с министром иностранных дел Литвы. Немец ответил, что обсуждается вопрос о Мемеле, «который требует решения».

Накануне Риббентроп принял министра иностранных дел Литвы Юозаса Урбшиса, находившегося в Берлине проездом из Рима. Риббентроп потребовал, чтобы Литва передала Германии навечно район Мемеля, в противном случае «фюрер будет действовать с молниеносной быстротой». Он предупредил, что литовцам не стоит тешить себя надеждой получить «какую–либо помощь из–за границы».

Несколькими месяцами ранее, 12 декабря 1938 года, французский посол в Берлине и британский поверенный в делах обратили внимание правительства Германии на многочисленные донесения, свидетельствовавшие о том, что немецкое население Мемеля готовит восстание, и апеллировали к немецкому правительству, призывая его повлиять на соотечественников в целях соблюдения статуса Мемеля, гарантами которого являлись и Англия, и Франция. Министерство иностранных дел в своем ответе выразило «удивление и недоумение» по поводу англо–французского демарша, а Риббентроп приказал на случай, если подобные заявления со стороны обоих посольств повторятся, ответить: «Мы с полным основанием ждали, что Франции и Англии надоест наконец вмешиваться в немецкие дела».

В течение некоторого времени правительство Германии, в частности лидеры партии и СС, вело работу среди немецкого населения. Мемеля уже знакомыми нам по Австрии и Судетской области методами. Были привлечены к этому и руководители вооруженных сил. Как известно, через три недели после Мюнхена Гитлер приказал генералитету разработать не только план уничтожения остатков Чехословакии, но и план оккупации Мемеля. Поскольку военно–морской флот не имел возможности отличиться и снискать славу при захвате сухопутной Австрии и Судетской области, Гитлер предусматривал взять Мемель с моря. В ноябре планы были разработаны и получили кодовое название «Транспортные учения «Штеттин». Гитлеру и адмиралу Редеру так хотелось провести демонстрацию военно–морской мощи, что 22 марта, через неделю после триумфального въезда фюрера в Прагу, они отправились в плавание на карманном линкоре «Дойчланд» из Свинемюнде в Мемель, и у беззащитной Литвы после получения германского ультиматума времени на размышление не оставалось.

21 марта Вайцзекер, впоследствии заявлявший, что ему всегда претили жестокие методы нацистов, уведомил литовское правительство, что во избежание пустой траты времени его полномочные представители должны прилететь в Берлин завтра специальным самолетом, чтобы подписать документ о передаче района Мемеля Германии. Литовцы прибыли в Берлин к вечеру 22 марта, но, несмотря на давление, оказанное на них с немецкой стороны Риббентропом, которого подстегивал Гитлер, страдавший от морской болезни, сдались не сразу. Из захваченных немецких документов очевидно, что дважды за ночь Гитлер посылал срочные радиограммы с борта линкора «Дойчланд», в которых спрашивал Риббентропа, не капитулировали ли литовцы. Диктатору и его адмиралу необходимо было знать, как входить в Мемельский порт — с применением силы или без. В конце концов в 1.30 ночи Риббентроп передал фюреру по радио, что литовцы документ подписали.

В 14.30 23 марта Гитлер с триумфом вошел в очередной завоеванный город — Мемель и выступил в «Штадттеатре» с речью перед неистовствовавшей толпой «освобожденных» немцев. Так был перечеркнут еще один пункт Версальского договора. Свершилось еще одно бескровное завоевание. Однако фюрер не мог предвидеть, что завоевание подобного рода окажется последним[161].

Давление на Польшу

Присоединение к Германии Мемеля и прилегающего к нему района явилось для правительства Польши «очень неприятным сюрпризом» — так на следующий день докладывал в Берлин посол Германии в Польше Ганс Адольф фон Мольтке, при этом добавляя: «Это в основном из–за опасения, что следующими на очереди будут Данциг и коридор». Он информировал также министерство иностранных дел Германии, что объявлена мобилизация польских резервистов.

На следующий день, 25 марта, адмирал Канарис, шеф абвера, докладывал, что в Польше мобилизованы три категории резервистов; и что войска стягиваются в район Данцига. Генерал Кейтель не верил, что этот шаг можно расценивать как «проявление агрессивных намерений со стороны поляков», однако генеральный штаб сухопутных войск, по его словам, «отнесся к этому сообщению серьезнее».

24 марта Гитлер вернулся из Мемеля и имел продолжительную беседу с главнокомандующим сухопутными войсками генералом фон Браухичем. Из записи беседы, сделанной Браухичем позднее, следует, что фюрер еще не пришел к окончательному решению относительно дальнейших действий против Польши. Его голова была полна противоречивых мыслей. На следующий день должен был вернуться посол Липский, но у Гитлера не было желания встречаться с ним.

«В воскресенье 26 марта Липский вернется из Варшавы, — записал Браухич. — Ему было поручено узнать, согласится ли Польша уладить вопрос с Данцигом. Ночью 25 марта фюрер уехал; он не хочет находиться здесь, когда вернется Липский. Пусть сначала с ним побеседует Риббентроп. Фюрер не хочет решать вопрос о Данциге с помощью силы, чтобы не толкнуть Польшу в объятия англичан.

О военном захвате Данцига речь пойдет только в том случае, если Липский даст понять, что польское правительство не сможет взяты на себя ответственность и объявить населению о том, что Данциг сдан добровольно, то есть если им удобнее будет представить это как свершившийся факт».

Здесь проявляется интересная черта характера Гитлера и своеобразие его ума. За три месяца до описываемых событий он лично уверял Бека, что в случае с Данцигом не будет использована сила. В то же время он помнил: польский министр иностранных дел предупреждал, что польский народ никогда не согласится с передачей Данцига Германии. Тогда, если немцы захватят Данциг, не проще ли будет польскому правительству представить это как свершившийся факт. До этого Гитлер гениально распознавал слабости своих иностранных оппонентов, но в данном случае его дар ему изменил. Полковники, управлявшие Польшей, хоть и являлись толпой заурядностей, менее всего были настроены воспринимать захват Данцига как свершившийся факт.

Размышляя о «вольном городе», Гитлер размышлял и о проблеме в целом, как делал это раньше в отношении Чехословакии, когда в результате Мюнхенского соглашения заполучил Судетскую область.

«В настоящее время, — писал Браухич, — фюрер не намерен решать польский вопрос. Тем не менее над ним придется работать. Решение его в будущем должно опираться на очень благоприятную политическую обстановку. В этом случае Польше будет нанесен удар такой силы, что в ближайшие несколько десятилетий с ней перестанут считаться как с политической реальностью. Решится вопрос и о переносе границы с восточных рубежей Восточной Пруссии к восточной оконечности Верхней Силезии».

Браухич хорошо понимал, что означает такая граница. Это была довоенная восточная граница Германии, уничтоженная Версальским договором, — граница, существовавшая до образования Польши.

Если Гитлер и сомневался относительно того, каким будет ответ Польши, то его сомнения окончательно развеялись, когда в воскресенье 26 марта Липский вернулся в Берлин и привез в качестве ответа своего правительства письменный меморандум. Риббентроп немедленно его прочитал, отверг, разразился бранью по поводу мобилизации в Польше и предупредил посла о возможных последствиях. Он заявил также, что любые действия польских войск в районе Данцига будут расцениваться как агрессия против рейха.

В своем письменном ответе, хотя и составленном в примирительном тоне, польское правительство решительно отвергло немецкие требования. Выражая готовность обсудить предложения по строительству автострады и железной дороги вдоль коридора, оно категорически отрицало идею экстерриториальности. Что касается Данцига, то Польша соглашалась заменить гарантии Лиги Наций германо–польскими, но отказывалась считать «вольный город» частью рейха.

К этому времени нацистская Германия уже уверовала, что малая нация не способна дать ей отпор и отвергнуть ее требования, поэтому Риббентроп в разговоре с Липским заметил, что поведение Польши «напоминает некоторые рискованные шаги небезызвестного государства», явно намекая на Чехословакию, расчленить которую Германии помогла именно Польша. Когда на следующий день Риббентроп опять вызвал Липского в министерство иностранных дел, последнему стало ясно, что третий рейх применит к Польше ту же тактику, которая столь успешно сработала в отношении Австрии и Чехословакии. Министр иностранных дел Германии долго выражал сожаление по поводу преследования немецкого населения в Польше, что, по его словам, «произвело в Германии неблагоприятное впечатление».

«В заключение министр иностранных дел (Германии) сказал, что не понимает более польского правительства… Предложения, переданные вчера польским послом, не могут служить основой для достижения соглашения, поэтому отношения между двумя странами резко ухудшатся».

Но Варшаву было не так легко запугать, как Вену или Прагу. 28 марта Бек вызвал немецкого посла и заявил ему, что если действия польских войск в районе Данцига будут расцениваться Германией как акт агрессии, то и Польшей любые действия нацистского сената Данцига, направленные на подрыв статуса города, будут восприняты как акты агрессии.

«Вы стремитесь вести переговоры под дулом пистолета!» — воскликнул посол.

«Это и есть ваш метод», — ответил Бек.

Прозревший министр иностранных дел Польши мог позволить себе более твердо противостоять Берлину, чем Бенеш. Бек знал, что английское правительство, еще год назад стремившееся удовлетворить запросы Гитлера в Чехословакии, в отношении Польши придерживается совершенно противоположной точки зрения. Бек сам торпедировал английское предложение о совместной декларации четырех держав, заявив, что Польша никоим образом не хочет быть связанной с Россией. Вместо этого 22 марта он предложил Говарду Кеннарду, английскому послу в Варшаве, немедленно заключить секретное англо–польское соглашение о консультациях в случае угрозы агрессии со стороны третьей державы. Однако Чемберлен и Галифакс, обеспокоенные маневрами немецких войск в районе Данцига и Польского коридора и данными британской разведки о немецких требованиях, предъявляемых Польше (хитрый Бек умолчал о них в разговоре с англичанами), не хотели останавливаться на консультациях.

Вечером 30 марта Кеннард передал Беку англо–французские предложения о заключении договоров о взаимной помощи в случае агрессии со стороны Германии[162]. Но события опередили их. Последние данные, подтверждающие неизбежность нападения Германии на Польшу, заставили английское правительство в тот же вечер запросить Бека, имеются ли у него возражения против временной односторонней гарантии Англией независимости Польши. Чемберлен просил дать ответ до утра, так как ему необходимо ответить на парламентский запрос. Можно себе представить, какое облегчение испытал Бек, — он возражений не имел. Кеннарду он ответил, что «согласен без колебаний».

31 марта Чемберлен, как известно, сделал в палате общин историческое заявление о том, что Англия и Франция «предоставят польскому правительству всю возможную помощь, какую в силах оказать, если Польша подвергнется нападению».

Всем, кто, как автор этих строк, в тот мартовский день 1939 года находился в Берлине, внезапная односторонняя английская гарантия независимости Польши была непонятна, хотя ее и приветствовали страны, расположенные к востоку и к западу от Германии. Уже много раз Англия и Франция имели возможность при поддержке России остановить Гитлера: когда немцы вошли в демилитаризованную Рейнскую зону; когда они захватили Австрию и угрожали Европе войной, если не получат Судетскую область; когда за две недели до описываемых событий они захватили Чехословакию. Однако жаждущий мира Чемберлен уклонился от каких–либо конкретных шагов. Этим он не ограничился: отойдя, по его собственным словам, от своих принципов, поставив на карту политическую карьеру, он помог Адольфу Гитлеру получить в соседних с Германией странах все, что тот хотел. Чемберлен ничего не предпринял ради спасения независимости Австрии. Он не противился немецкому диктатору, когда тот уничтожил независимость Чехословакии — единственного граничащего с Германией демократического и дружественного западным демократиям государства, поддерживавшего Лигу Наций и ее систему коллективной безопасности. Он даже не учел военного значения для Запада 35 чехословацких хорошо обученных и вооруженных дивизий, размещенных за неприступными горными укреплениями, в то время как Англия могла отправить во Францию всего две дивизии, а немецкая армия, по свидетельству немецких генералов, была не способна вести войну на два фронта и даже преодолеть чешские укрепления.

Теперь, после того как Гитлер завладел остатками Чехословакии, реакцию Чемберлена нетрудно понять — британский премьер, намеренно упустивший столько представлявшихся ранее возможностей, решился в одностороннем порядке дать гарантии восточной стране, управляемой горсткой незрелых в политическом отношении полковников, которые тесно сотрудничали до последнего времени с Гитлером и, словно гиены, набросились вместе с Германией на Чехословакию. Сегодня их собственная страна оказалась беззащитной с военной точки зрения в результате завоеваний Германии, совершить которые помогли ей Англия и Польша[163]. Чемберлен решился на этот рискованный шаг, даже не рассчитывая на помощь России, предложения которой о совместных действиях против Гитлера он отклонял дважды в течение последнего года.

В конце концов он сделал именно то, от чего решительно открещивался более года: он предоставил другой стране право решать, вступит ли в войну его страна.

Тем не менее этот поспешный шаг британского премьера, хотя и предпринятый с опозданием, поставил Гитлера в совершенно новую ситуацию. Стало очевидно, что впредь на пути его агрессии окажется Англия, что теперь он не сможет завоевывать одну страну за другой, в то время как западные демократии предаются размышлениям, что же им делать. Более того, заявление Чемберлена явилось, по сути дела, первым шагом на пути создания коалиции держав, направленной против Германии. Если этой коалиции не противостоять серьезно, то Германия окажется во враждебном кольце, что являлось кошмаром для рейха со времен Бисмарка.

Операция «Вайс»

Известие о гарантии, предоставленной Польше Чемберленом, вызвало у Гитлера один из характерных для него припадков ярости. Свидетелем этой сцены оказался адмирал Канарис, шеф абвера. Позднее он вспоминал, что Гитлер метался по комнате, стучал кулаками по мраморной крышке стола, лицо его перекосилось от злости, он постоянно выкрикивал угрозы в адрес англичан: «Я приготовлю им такое жаркое, что они подавятся!»

На следующий день, 1 апреля, он выступал с речью в Вильгельмсхафене, где спускали на воду линкор «Тирпиц». Фюрер находился в таком воинственном настроении, что, не будучи уверен в себе, приказал в последний момент отменить трансляцию своей речи по радио; он сказал, что речь можно будет дать в записи после редактирования[164]. Но даже отредактированная речь изобиловала угрозами в адрес Англии и Польши.

«Если они (западные союзники) полагают, что Германия будет сидеть сложа руки и ждать, пока они создадут государства–сателлиты и натравят их на нее, то они ошибаются, принимая Германию сегодняшнюю за Германию довоенную.

Если кто–то заявляет, что готов таскать для этих стран каштаны из огня, то он должен быть готов к тому, что придется обжечь пальцы…

Когда в других странах говорят, что будут вооружаться и еще раз вооружаться, я могу ответить таким государственным деятелям: «Вам не удастся измотать меня!» Я не намерен сворачивать с избранного пути».

Отменяя прямую трансляцию своей речи, Гитлер проявил осторожность — он не хотел слишком явно провоцировать общественное мнение за границей. В Берлине в тот день было объявлено, что в качестве ответа Чемберлену Гитлер денонсирует англо–германский морской договор, но в своей речи он просто сказал, что если Англия не желает более его соблюдать, то Германия «отнесется к этому совершенно спокойно».

Как часто случалось и ранее, Гитлер закончил речь на знакомой уже миролюбивой ноте: «Германия не намерена нападать на другие народы… Исходя из этого, я три недели назад решил назвать приближающийся съезд партии «съездом мира». Лозунг этот по мере дальнейшего развития событий летом 1939 года все чаще звучал как насмешка.

То были заявления для широкой публики. Через два дня, 3 апреля, в обстановке строжайшей секретности Гитлер дал настоящий ответ Чемберлену и полковнику Беку. Ответ этот содержался в совершенно секретной директиве видам вооруженных сил, существовавшей только в пяти экземплярах. Начиналась директива словами: «Операция «Вайс». Это кодовое название впоследствии всплывало в мировой истории довольно часто.

Операция «Вайс»

Позиция Польши на данном этапе требует от нас осуществления особых военных приготовлений, чтобы при необходимости исключить всякую угрозу с ее стороны даже на отдаленное будущее.

1. Политические предпосылки и постановка задачи

…Целью в этом случае будет: разбить польские вооруженные силы и создать на Востоке такую обстановку, которая соответствовала бы потребностям обороны страны. Свободное государство Данциг будет объявлено частью германской империи не позднее чем в момент начала конфликта.

Политическое руководство считает своей задачей добиться по возможности изолированного решения польского вопроса, то есть ограничить войну исключительно польской территорией.

Ввиду приближающегося к кризисной точке развития событий во Франции и обусловленной этим сдержанности Англии обстановка, благоприятствующая решению польского вопроса, может возникнуть в недалеком будущем.

Содействие России, если она вообще окажется на него способной, Польша никак не сможет принять…

Германия может рассчитывать, что в качестве ее союзника выступит Венгрия, однако этот вопрос окончательно еще не решен. Позиция Италии определяется осью Берлин — Рим.

2. Выводы военного характера

Главное направление дальнейшего строительства вооруженных сил по–прежнему будет определяться соперничеством западных демократий. Операция «Вайс» составляет лишь предварительную меру в системе подготовки к будущей войне…

В период после начала войны изоляция Польши сохранится тем вернее, чем в большей мере нам удастся открыть военные действия внезапными мощными ударами и добиться быстрых успехов.

3. Задачи вооруженных сил

Задача вооруженных сил состоит в уничтожении польской армии.

С этой целью необходимо стремиться к внезапному началу наступательных действий и заранее готовить эти действия. Скрытная или явная всеобщая мобилизация будет назначена лишь в канун наступления, в самый последний момент.

О захвате Данцига в директиве говорится следующее:

Может представиться возможность захватить свободное государство Данциг внезапным ударом независимо от операции «Вайс», пользуясь благоприятной политической обстановкой.

…Сухопутные войска должны наступать на Данциг из Восточной Пруссии.

Военно–морской флот поддержит операцию сухопутных войск действиями с моря…

Операция «Вайс» — достаточно длинный документ с несколькими приложениями, дополнениями, специальными приказами, которые были изданы целиком 11 апреля. Конечно, число их увеличивалось по мере приближения военных действий. Но уже 3 апреля Гитлер составил следующие дополнения:

1. Подготовку проводить с таким расчетом, чтобы обеспечить готовность к проведению операции не позднее 1 сентября 1939 года.

Как и дату захвата Судетской области — 1 октября 1938 года, Гитлер и эту, более важную дату — 1 сентября 1939 года объявил заранее, и она также была соблюдена.

2. Верховному главнокомандованию вооруженных сил поручено составить для операции «Вайс» календарный план мероприятий и, проведя совещание с участием всех трех видов вооруженных сил, организовать между ними взаимодействие по времени.

3. Соображения главнокомандующих видами вооруженных сил и данные с указанием продвижения по срокам представить в ОКБ к I мая 1939 года.

Вопрос теперь ставился так: сможет ли Гитлер измотать поляков настолько, что они примут его требования, как это сделали австрийцы и чехи (при помощи Чемберлена), или Польша будет стоять на своем и окажет противодействие немецкой агрессии, а если окажет, то какими силами. В поисках ответа на эти вопросы автор провел первую неделю апреля в Польше. Ответы были такие: поляки не поддадутся угрозам Гитлера и будут сражаться, если враг вторгнется на их территорию, но их положение с военной и политической точек зрения ужасно. Авиация у Польши была отсталая, армия громоздкая и неманевренная, стратегическое положение — почти безнадежное, поскольку Польша с трех сторон была окружена немецкими войсками. Более того, укрепление Западного вала необычайно затрудняло наступление англичан и французов на Германию в случае ее нападения на Польшу. В довершение всего польские полковники ни за что не согласились бы принять помощь от России, даже если бы немцы стояли у ворот Варшавы.

События развивались стремительно. 6 апреля полковник Бек подписал в Лондоне соглашение с Англией, трансформировав одностороннюю английскую гарантию во временный договор о взаимопомощи.

Постоянный договор, как было объявлено, планировалось подписать после уточнения деталей.

На следующий день, 7 апреля, Муссолини двинул свои войска в Албанию и захватил эту маленькую горную страну, присовокупив ее к своим трофеям после Эфиопии. Тем самым он создал трамплин для нападения на Грецию и Югославию, что в обстановке напряженности в Европе заставило трепетать малые государства, бросавшие вызов оси. Как явствует из документов министерства иностранных дел Германии, действия эти совершались с ее одобрения. 13 апреля Франция и Англия в качестве ответного шага объявили о своих гарантиях Греции и Румынии. Группировки стали постепенно вырисовываться. В середине апреля Геринг прибыл в Рим и, к неудовольствию Риббентропа, имел две продолжительные беседы с Муссолини 15 и 16 апреля. Они согласились, что для подготовки к «всеобщему конфликту необходимо еще два–три года», однако Геринг заявил, что в случае, если война разразится раньше, «положение оси достаточно прочно» и она «может противостоять любому вероятному противнику».

В беседе упоминалось обращение президента Рузвельта, которое в Риме и Берлине было получено 15 апреля. Как вспоминал Чиано, дуче сначала отказался его читать, а Геринг заявил, что на него не стоит отвечать. Муссолини предположил, что такое мог прислать только пораженный «детским параличом», Герингу же казалось, что «Рузвельт страдает умственным расстройством».

В телеграмме, направленной Гитлеру и Муссолини, президент напрямик спрашивал, не нападут ли вооруженные силы Германии и Италии на указанные независимые государства, и далее следовал список из 31 государства, в который были включены Польша, Прибалтийские государства, Россия, Дания, Нидерланды, Бельгия, Франция и Англия. Президент полагал, что гарантия ненападения может быть дана по крайней мере лет на десять или «на четверть века, если позволительно заглядывать так далеко вперед». Если такие гарантии будут даны, он обещал, что Америка примет участие в обсуждении вопроса, как избавить мир «от тяжкого бремени вооружения» и как расширить международную торговлю.

«Вы неоднократно заверяли, — напоминал он Гитлеру, — что ни вы, ни немецкий народ не желаете войны. Если это правда, то войны не должно быть».

В свете известных фактов это воззвание может показаться наивным, но Гитлера оно смутило и он дал понять, что ответит на него. И он ответил, но не непосредственно, а в речи, произнесенной 28 апреля на специально созванной сессии рейхстага.

До того, как явствует из трофейных документов германского министерства иностранных дел, 17 апреля, с Вильгельмштрассе ушла циркулярная телеграмма во все перечисленные страны, кроме Польши, России, Англии и Франции. В телеграмме содержалось два вопроса: считают ли в этих странах, что Германия каким–то образом им угрожает? уполномочивали ли они Рузвельта выступить с таким обращением?

«Мы не сомневаемся, — телеграфировал Риббентроп своим послам в этих странах, — что на оба вопроса будет дан отрицательный ответ. Но по ряду причин мы хотели бы немедленно получить подтверждение у вас». «Ряд причин» станет ясен из речи Гитлера, произнесенной 28 апреля.

К 22 апреля министерство иностранных дел Германии уже могло доложить фюреру: большинство стран, среди них Югославия, Бельгия, Дания, Норвегия, Голландия и Люксембург, ответили на оба вопроса отрицательно, что вскоре доказало, как недооценивали они третий рейх. Из Румынии, правда, пришел язвительный ответ, что «правительство рейха само должно знать, существует ли такая опасность». Маленькая Латвия вначале не поняла, какого ответа от нее ожидают, но министерство иностранных дел Германии быстро внесло ясность. 18 апреля Вайцзекер сам позвонил послу в Ригу, чтобы высказать ему, что ответ министерства иностранных дел Латвии на вопрос о телеграмме Рузвельта непонятен.

«В то время как практически все страны уже дали ответ — отрицательный, естественно, — господин Мунтерс считает, что по поводу этого нелепого выпада американской пропаганды надо совещаться с кабинетом. Если господин Мунтерс немедленно не ответит на наш вопрос «нет», мы будем вынуждены считать Латвию одной из тех стран, которые сделались добровольными союзниками господина Рузвельта. Я полагаю, что слова герра фон Котце (немецкого посла) будет достаточно, чтобы он (Мунтерс) дал нужный ответ».

Слова фон Котце оказалось достаточно.

Ответ Гитлера Рузвельту

Эти ответы стали мощным оружием Гитлера. Он мастерски воспользовался им, когда 28 апреля 1939 года начал свою речь. Мне кажется, это было самое продолжительное выступление фюрера — оно длилось два часа, а может, и дольше. Во многих отношениях, особенно по силе воздействия на немцев и сторонников нацистской Германии за рубежом, это была самая блестящая его речь — по крайней мере, мне не приходилось слышать более яркой. По красноречию, изворотливости, сарказму и лицемерию Гитлер в этой речи превзошел самого себя. Таких высот в дальнейшем он не достигал ни разу. Речь была заготовлена для немецкой аудитории, но кроме немецких станций ее транслировали сотни радиостанций по всему миру; в Соединенных Штатах ее передавали все ведущие сети. Ни до этой речи, ни после нее у Гитлера не было такой огромной аудитории[165].

Фюрер начал с привычных слов о несправедливости Версальского договора, о тех несправедливостях» и притеснениях, которые немецкий народ вынужден испытывать вследствие этого. Потом он перешел к ответам Англии и Польше, которые потрясли Европу.

Выразив чувство восхищения англичанами и поклявшись им в дружбе, Гитлер напал на Англию за недоверие, которое она питает к Германии, и за новую «политику окружения», которую она проводит против нее. После этого он денонсировал англо–германский морской договор 1935 года. «Основания для него, — заявил он, — более не существует».

Приблизительно так же обстояло дело с Польшей. Гитлер рассказал о сделанных Польше по поводу Данцига и коридора предложениях, которые раньше держались в секрете, назвав это «величайшей уступкой во имя мира в Европе, какую только можно представить», после чего довел до сведения рейхстага, что польское правительство отклонило это «замечательное предложение».

«Я сожалею о таком непонятном поведении польского правительства… Самое худшее, что теперь Польша, как год назад Чехословакия, под давлением лживой международной кампании полагает, что необходимо провести мобилизацию войск, хотя Германия не призвала ни одного солдата и не намерена вынашивать каких–либо планов против Польши. Это достойно сожаления, и потомки рассудят, правильно ли было отвергать мое предложение… этот поистине уникальный компромисс…»

Далее он заявил, что сообщение о том, что Германия собирается напасть на Польшу — «чистейшая выдумка международной прессы». (Никто из десятков миллионов, слушавших Гитлера, не знал, что за три недели до этого он отдал своей армии письменный приказ быть готовой уничтожить Польшу самое позднее к 1 сентября.) Эти выдумки газетчиков, продолжал Гитлер, привели к тому, что Польша заключила соглашение с Англией, которое «при определенных обстоятельствах вынудит Польшу предпринять военные действия против Германии». Польша нарушила польско–германский пакт о ненападении. Следовательно, пакт этот более не существует.

Разорвав, таким образом, в одностороннем порядке два официальных договора, Гитлер заявил рейхстагу, что готов обсудить возможность их замены: «Я не могу не приветствовать такую идею! — воскликнул он. — Я более других буду рад такому повороту событий!» Это был старый трюк, и раньше он, как известно, часто срабатывал. Однако Гитлер не мог предвидеть, что на этот раз номер не пройдет,

Данный текст является ознакомительным фрагментом.