«За счастие поруки нету…»
«За счастие поруки нету…»
В конце 1780-х годов настолько ощущался недостаток в имениях, пригодных для пожалования фаворитам, что иной раз Екатерине II приходилось покупать поместья у разных лиц, чтобы немедленно после того отдать их в пожалование. Так поступила она и с Дубровицами.
В век Екатерины случалось немало курьезных историй. Одна из них – возвышение Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова, которому уготовано было прожить в этой подмосковной усадьбе несколько лет.
Род Дмитриевых-Мамоновых вел начало от самого Рюрика, чем, бывало, кичились даже не глупые и образованные его потомки. Киевские князья до Владимира Мономаха были как бы корнями родословного древа Дмитриевых. Ствол его составляли князья смоленские, и от одного из них, Дмитрия Александровича, отходила ветвь собственно Дмитриевых. Были они в чести у первых московских князей, а один из Дмитриевых, боярин Григорий Андреевич, получил тогда прозвище Мамон. Его дети и стали писаться Дмитриевыми-Мамоновыми, дабы отличаться от прочих родственников. Но и эта ветвь дала несколько крепких отростков.
Дед нового фаворита Василий Афанасьевич Дмитриев-Мамонов обучался за границей морскому делу. При Анне Ивановне стал командиром Кронштадтского порта и главнокомандующим морскими силами на Черном море.
Его сын Матвей Васильевич, отец фаворита, при императрице Елизавете дослужился до полковника, а в 1763 году с пожалованием чина сухопутного бригадира назначен был вице-президентом Вотчинной коллегии. Никакими личными достоинствами М. В. Дмитрнев-Мамонов не обладал и дальнейшим продвижением по службе всецело обязан был обласканному императрицей сыну.
За год до возвышения Александра Матвеевича Матвей Васильевич был перемещен из Москвы в Смоленск на должность наместника губернии. При возвышении сына его поспешили возвратить в Москву, где он становится уже президентом оставленной на время Вотчинной коллегии. Одновременно он являлся и директором Межевой канцелярии, решавшей все вопросы дворянского землевладения. Тесные родственные отношения связывали Дмитриевых-Мамоновых с Потемкиным, а также и с Фонвизиными. Матвей Васильевич на несколько лет пережил сына и некоторое время был фактическим хозяином Дубровиц, ставших собственностью фаворита в 1787 году.
Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов родился в 1758 году. Он получил хорошее домашнее образование и поступил в гвардию. Карьера его складывалась обычно для людей этого круга. Сначала он по протекции отца в чине поручика гвардии был определен адъютантом к всесильному тогда Г. А. Потемкину. Благодаря его покровительству Александр Матвеевич оказался при дворе императрицы.
Находясь вдали от Петербурга, Потемкин для ограждения своих интересов желал иметь при особе государыни преданного флигель-адъютанта. Подходящим для такой роли человеком ему представлялся молодой Мамонов, и поэтому он рекомендовал Александра Матвеевича Екатерине, относившейся к самому Григорию Александровичу все более прохладно.
По отзыву современников, А. М. Дмитриев-Мамонов произвел при дворе благоприятное впечатление. Датский посланник Остен-Сакен писал о нем, что «он хорошо воспитан, наружность у него степенная, н, кажется, он обладает большим умом и живостью, чем Ермолов». По отзыву саксонского посланника Гельбига, дававшего обычно беспощадные характеристики русским придворным, Дмитриев-Мамонов «был очень умен, проницателен и обладал такими познаниями… в некоторых научных отраслях, особенно же во французской и итальянской литературах, что его можно было назвать ученым; он понимал несколько живых языков, а на французском говорил и писал в совершенстве».
В первое время своего возвышения Александр Матвеевич держался очень скромно и осторожно. «Ни в какие дела не мешается,- писали о нем Г. Р. Державину,- да и не любит их выслушивать. Да он же, кроме ужина, никого и не принимает, а к ужину менее не съезжаются, как человек двадцать, где производят разные веселья».
Обязанности фаворита сначала ограничивались развлечением императрицы. Екатерина охотно привлекала его к постановкам собственных комедий в эрмитажном театре. Написал для театра несколько пьес и Дмитриев-Мамонов. В письмах к барону Гримму императрица шутливо называла Александра Матвеевича «красным кафтаном»:
«Этот красный кафтан облекает существо, обладающее прекраснейшим сердцем вместе с большим запасом честности; ума хватит на четырех, неистощимый запас веселости и замечательная оригинальность во взгляде на вещи и в способе выражения этого взгляда, удивительная благовоспитанность и особенное знание всего, что придает блеск уму… Наша наружность вполне соответствует нашим внутренним качествам; черты лица правильны, у нас чудные черные глаза с темными бровями, рост выше средняго, благородная осанка, приятная поступь; словом, мы столько же основательны характером, сколько ловки, сильны, блестящи».
Из писем Екатерины, ставших своеобразным литературным памятником эпохи, несмотря на восторженные эпитеты, можно составить о Дмитриеве-Мамонове мнение как о человеке, лишенном интереса к государственной деятельности. Впрочем, стремясь закрепить свое значение при дворе, Александр Матвеевич старался вникнуть в систему государственного управления, особенно интересовался внешней политикой. «Он разумен,- говорила о фаворите Екатерина II,- и будет присутствовать в Совете, чтобы иметь тамо свой глаз».
К его чести, Дмитриев-Мамонов своим влиянием не пользовался, чтобы вредить кому-либо. Мало того, он был единственным фаворитом, который преданность Екатерине сумел соединить с почтительным отношением к ее наследнику Павлу. Милости на Александра Матвеевича сыпались градом.
В 1787 году во время путешествия императрицы в Крым он сопровождал ее и тогда же был произведен в премьер-майоры Преображенского полка. В том же году назначен действительным камергером, корнетом кавалергардского корпуса, шефом Санкт-Петербургского полка. Спустя два года придворной службы он был произведен в генерал-поручики и пожалован в генерал-адъютанты. Стараясь угодить Екатерине, австрийский император Иосиф II пожаловал ее фаворита в графы Римской империи.
Богатство Дмитриева-Мамонова возросло в несколько раз. В одном Нижегородском наместничестве, как свидетельствует «Русский биографический словарь», ему принадлежало до 27 тысяч душ крестьян.
В должности генерал-адъютанта он получал 18 тысяч рублей в год, стоимость его драгоценных камней была баснословной, одни бриллиантовые аксельбанты оценивались в 50 тысяч рублей…
В первую половину 1789 года значение при дворе Дмитриева-Мамонова было так велико, что поверенный Потемкина полковник Михаил Гарновский вынужден был по всем делам обращаться к его бывшему адъютанту. Дмитриеву-Мамонову сообщались ноты и депеши всех иностранных министров и послов, подавались собственноручные письма державных особ, при нем императрица совещалась с канцлером.
Из донесений Гарновского, обращенных к начальнику канцелярии Потемкина Василию Степановичу Попову для немедленного сообщения общему их начальнику, становится ясен эпизод приобретения А. М. Дмитриевым-Мамоновым усадьбы Дубровицы. Гарновский писал свои донесения бойкой скорописью на плотной синеватой бумаге сразу же после того или иного события.
«После подачи писем,- писал 9 августа 1787 года доверенный Потемкина,- был я у Александра Матвеевича (Мамонова), который принял меня необыкновенно, но отменно ласково и учтиво, так что я не знаю, чему приписать таковой отличный прием… Наконец сказал мне: «Ея Императорское Величество крайне удивляется, да и я не понимаю, что бы тому за причина была, что на продажу Дубровиц купчая не прислана?»
Видно, очень не хотелось Потемкину расставаться с роскошным голицынским имением. Не спешил он угождать императрице, а Гарновскому предлагал затянуть дело. Не получилось. Полковник доносил из Петербурга:
«Александр Андреевич Безбородко ноне передавал, что государыня в разсуждений не присылки купчей крайне удивляется… Потом граф, позвав меня к себе, и еще напоминал о купчей и потом сказал: «Скоро будет цареградский курьер, по приезде которого надобно будет нарочного к его светлости отправить».
Хочешь – не хочешь, а купчую пришлось отсылать в Петербург. Гарновский затеял волынку с крепостными, стараясь оторвать от имения лучших людей. Не вышло у него и это.
«Достоверно известно,- сообщал он,- что выключка некоторых людей из числа продающихся с Дубровицею причинила Ея И. В-ву нарочитое неудовольствие. Когда Петр Степанович Валуев просил, по получении Вашего письма, графа Александра Андреевича Безбородко, чтоб в добавок к прежним выключить еще 11 душ, то граф не только не взялся докладывать о сем Ея И. В-ву, но и дал знать, что лучше бы было выключить всех назначенных к выключке прежде, нежели к продаже Дубровиц приступлено, а в купчей ничего об них не упоминать».
Для Потемкина не было тайной, кому предназначалось имение. В конце сентября бывший его адъютант уже требовал завершить оформление документов на Дубровины.
«Александр Матвеевич приказал мне и еще Вас просить о скорейшей присылке к нему бумаг и планов, до Дубровиц касающихся,- докладывал Гарновский.- Но если б таковые находились в руках г. Лузина, то чтобы оные доставлены были Матвею Васильевичу. Есть и здесь кое-какие планы, но я без повеления не смею оных представить ему; что же касается до крепостей или иных бумаг, то каковые все хранились у г. Хомутина и взяты им с собою».
В письме упоминались потемкинские управляющие, жившие в Москве или непосредственно в Дубровицах. Видно, что и находившийся в Москве отец фаворита участвовал в деле, не спускал глаз с имения, болел за сохранение всякой мелочи. Обвести вокруг пальца Дмитриевых-Мамоновых не удалось даже при всем старании ловкого Гарновского.
Полковник артиллерии Михаил Гарновский долгое время состоял при Потемкине. Он был главным управителем всех домов, дач, стеклянного завода светлейшего князя. Гарновский, по существу, бесконтрольно распоряжался всем имуществом шефа и успел между делом составить себе значительное состояние.
С приходом к власти Павел I, ненавидевший Потемкина, к тому времени уже скончавшегося, выместил гнев на его приближенных. Гарновского арестовали, отобрали имущество, а дом его превратили в казармы. Гарновский умер окаю 1810 года в полной нищете.
За счастие поруки нету,
И чтоб твой Феб светил все свету,
Не бейся об заклад,-
задолго до этих событий предрекал верному служаке Потемкина Г. Р. Державин.
…А между тем молодой Дмитриев-Мамонов с нетерпением ожидал решения дела в отношении усадьбы в Дубровицах. «Александру Матвеевичу приятно чтение реляций, но еще приятней дела дубровнцкие»,- отмечал Гарновский в письмах к В. С. Попову. В реляциях говорилось о временных неудачах армии, о гибели черноморского флота, о затянувшейся осаде Очакова… Но Мамонова эти сообщения мало интересовали. «Александр Матвеевич крайне любит собственные свои дела,- сокрушался Гарновский.- Прочтя бумаги о несчастии, с флотом случившимся, тотчас спросил меня: «Не пишет ли к вам Василий Степанович о бумагах дубровицких?»
В декабре 1787 года возник последний спор по имению – о соседнем лесе, который хотели заполучить Мамоновы. В связи с этим в бумагах потемкинской канцелярии мелькает в последний раз упоминание об окончательно потерянных Дубровнцах: «Двор весьма скучает в ожидании от его светлости писем. Скучает також и Александр Матвеевич в ожидании известий об известном лесе».
Оказалось, хлопотали Мамоновы, устраивая с наибольшей выгодой сделку по имению, весьма своевременно. Спустя каких-нибудь полтора года Александра Матвеевича поджидала отставка.
21 нюня 1789 года Гарновский экстренно сообщил шефу.
«Мое пророчество сбылось. На сих днях последовала с графом Александром Матвеевичем страннаая и ни под каким видом неожиданная перемена…»
Причиной отставки графа стало его любовное увлечение. Фрейлина императрицы Дарья Щербатова была принята ко двору по ходатайству самого Потемкина, просившего за семью погибшего на войне генерал-поручика Ф. Ф. Щербатова. Дмитриев-Мамонов познакомился с ней у родственника, графа Рибопьера, убитого спустя год при штурме Измаила. Влюбившись, А. М. Дмитриев-Мамонов украдкой встречался с фрейлиной в закоулках Зимнего дворца.
Екатерина II, очевидно, была потрясена неожиданно открывшейся изменой фаворита. Более всего ее возмутила скрытность Мамонова, которому доверялись многие личные и государственные тайны. Александра Матвеевича было решено удалить из Петербурга.
«Он не может быть счастлив,- простодушно сказала императрица своему секретарю Храповицкому,- разница ходить с кем в саду и видеться на четверть часа или жить вместе».
Гарновский доносил:
«1-го числа сего июля совершилась графская свадьба здесь, в придворной церкве, куда, по желанию его, во время бракосочетания, кроме на свадьбу и потом к ужину, малого числа приглашенных особ никого не пускали…
Препровождаю при сем копию с имеииого указа, которым пожаловано графу до 3000 душ с собранными с них доходами… Сверх сего пожаловано ему из кабинета сто тысяч рублей, которые, несмотря на крайний в деньгах недостаток, все ему выплачены сполна.
3-го числа сего июля месяца отправился граф с молодою супругою своею в Дубровицу, с тем чтобы пробраться туда прямо, не заезжая в Москву».
Екатерина и сама известила Потемкина о случившемся:
«Граф Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов, женясь в воскресенье на княжне Щербатовой, отъехал в понедельник с своею супругою к своим родителям, и естьлиб тебе рассказать все, что было и происходило через две недели, то ты скажешь, что он совершенно с ума сошел…»
Потемкин, обеспокоенный удалением своего ставленника, не знал, как себя вести.
Екатерину некоторое время занимала судьба отставного фаворита. «Здесь слух идет,- писала она Потемкину,- будто граф Мамонов с женою из Дубровиц отправился в рязанскую деревню, и сему ищут резон, как будто бы графине тамо способнее родить, но я сим слухам не верю».
И чуть позже, в сентябре 1789 года:
«О графе Мамонове слух носится, будто с отцом розно жить станет, и старики невесткою недовольны».
Но Гарновский предчувствовал: с падением Дмитриева-Мамонова приходит конец влиянию при дворе в самого Потемкина. Граф Александр Матвеевич, каким бы удачливым он ни казался, сознавал свое ничтожество перед силой Потемкина, не домогался первенства над ним, как другой фаворит императрицы Платон Зубов.
После отъезда А. М. Дмитрнева-Мамонова в Петербурге носились слухи, что «граф с ума сошел на Москве». Но эти сведения были ложью. Злорадно осуждаемый царедворцами, Александр Матвеевич, которому тогда было около тридцати лет, заслуживал тем не менее если не уважения, то сочувствия. Впрочем, позже граф уронил, к удовольствию Екатерины II и двора, собственное достоинство малодушным раскаянием:
«Случай, конм я по молодости лет и по тогдашнему моему легкомыслию удалей я стал по несчастию от Вашего Величества, тем паче горестнее для меня, что сия минута совершенно переменить могла Ваш образ мыслей в разсужденни меня, а одно сие воображение, признаюсь Вам, беспрестанно терзает мою душу. Теперешнее мое положение, будучи столь облагодетельствован Вами, хотя было бы и наисчастливейшее, но лишение истиннаго для меня благополучия Вас видеть и та мысль, что Ваше Величество, может быть, совсем иначе позволите думать, нежели прежде, никогда из головы моей не выходят,- писал он Екатерине из Дубровиц.- И со всем моим рвением без того возможно ли, чтобы я нашел случай доказать всем, как бы я желал от всей искренности души моей, ту привязанность к особе Вашей, которая, верьте мне, с моей только жизнью кончится».
Все письма бывшего фаворита хотя и удостаивались ответа, но оставались без всякого удовлетворения. А Мамонов, затосковавший по прежней жизни, готов был пожертвовать семьей:
«Настоятельно до оной осмелюсь однакож я Вам, всемилостивейшая государыня, доложить, что сколь я к ней ни привязан, а оставить ее огорчением не почту, когда только со временем угодна будет Вашему Величеству моя услуга, а сим подастся мне случаи при оказании моего усердия и ревности (коими я пылаю) и загладить прежний мой проступок».
Как и пророчила пожилая императрица, счастливой жнзни у молодоженов не вышло. Графа томила тоска по утраченному положению, его раздражительность и бесконечные придирки доконали жену и свели самого в могилу в расцвете лет. Дарья Федоровна умерла раньше, в 1801 году. Любопытно, знала ли она, что ее родной дед по матери воспитывался в Дубровицах, хозяйкой которых она стала? Дарья Федоровна была дочерью Марии Александровны Щербатовой, урожденной Черкасской – дочери погибшего в Хиве Александра Бековича. Родной бабкой ей приходилась утонувшая в Волге Марфа Борисовна – дочь устроителя Дубровиц, знаменитого Б. А. Голицына.
У Дмитриевых-Мамоновых родились в Москве сын Матвей Александрович и дочь Мария Александровна. Их воспитанию и посвятил последние годы жнзни отставной фаворит. Мемуарист П. Г. Кичеев, отец которого служил у графа домашним учителем, отмечал, что при детях Александра Матвеевича находилось множество других учителей, среди них и некая мадам Ришелье, специально выписанная из Франции.
В быту отставной фаворит держал себя с достоинством. «К гордости графа относили и то,- отмечал Кичеев,- что во время семейных праздников в Дубровицах. Подольского уезда Московской губернии, граф надевал парадный мундир с бриллиантовыми эполетами и все имевшиеся у него регалии».
После смерти Екатерины по указу Павла I Александру Матвеевичу пожаловано было графское достоинство Российской империи и его род был включен с этим титулом в родословные книги. Дальние родственники, носившие ту же фамилию, титула так и не получили.
В ту пору, очевидно, принялся Александр Матвеевич перестраивать усадебный дворец и парадные северные флигели. В соответствии с модой старое голицынское строение было увенчано фронтонами. При этом средняя часть здания, надстроенная третьим полуэтажом, оказалась выше фронтонов боковых ризалитов. Верхний невысокий этаж получил несколько необычные для классицизма полуциркульные окна под карнизом фронтона. Простенки между ними заняли коринфские капители пущенных на всю высоту здания пилястр.
Ризалиты тоже были украшены пилястрами с ионическими капителями. Во фронтонах и над окнами появились скромные декоративные вставки в виде веночков и лент. Южные выступы здания соединила лоджия с шестью упрощенными дорическими колоннами, поддерживающими одновременно балкон над главным входом. На крыльце установлены были мраморные львы. Подобные им фигуры венчали пилоны теперь уже не существующих передних и боковых ворот парадного двора. Ограда изящного рисунка, позже разобранная вместе с воротами, примыкала к флигелям.
Неизвестный архитектор тогда же пристроил к торцам главного здания открытые (позже они были закрыты и остеклены) широкие террасы. Наиболее эффектной их частью стали торцевые белокаменные крыльца с циркульными лестницами. Серьезной реконструкции подвергся я северный фасад дворца, обращенный к Десне. По центру здания была возведена открытая полуротонда из десяти колонн. На поддерживаемый колоннами широкий полукруглый балкон второго этажа вели двери из парадного зала. Мощная колоннада смущала своей грубоватостью многих ревнителей строгого классицизма. «Курьезной отсебятиной архитектора» назвал полуротонду усадебного дворца в Дубровицах автор одной из старых брошюр, отметив, что колонны чрезмерно толсты и не имеют, как положено, капителей (этот недостаток был не менее курьезно устранен при современной реставрации сооружения, и новые капители оказались там, где им надлежало быть столетием раньше).
Критика архитектурных достоинств дворца, конечно, не лишена смысла. Ее можно расценить, как упрек в безвкусице, адресованный прежде всего тем, кто «заказывал музыку». Думается, это не совсем справедливо. Надо принять во внимание, что начатые с размахом и на должном уровне строительные работы могли остаться после смерти фаворита незавершенными. Переделку дворца мог приостановить его отец, прижимистый Матвей Васильевич, остававшийся жить в усадьбе. Не исключено, что окончательная отделка была поручена им крепостным мастерам, не искушенным в строгих ордерных правилах.
Последние дни жизни граф Александр Матвеевич был озабочен будущим своего сына, которого объявил наследником всего состояния и законным владельцем Дубровиц по вступлении в совершеннолетие. Отставной фаворит скончался внезапно, так и не познав старости, в 1803 году. Его похоронили рядом с женой в некрополе Донского монастыря.
Юному графу Матвею Александровичу исполнилось в ту пору тринадцать лет.