Глава 6 ФРГ: «экономическое чудо» в эпоху Аденауэра

Глава 6 ФРГ: «экономическое чудо» в эпоху Аденауэра

«Вначале был Аденауэр» (А. Баринг), «канцлерская демократия» и даже «эра Аденауэра» (Г. – П. Шварц) – подобные характеристики преобладают в исследованиях, посвященных начальному периоду истории Федеративной республики Германии. Фиксирование на фигуре того или иного политического деятеля характерно для новейшей истории вообще, отражая как определенную зависимость научного поиска от журналистских суждений и читательского интереса, так и ее «размытость» и незаконченность. В условиях стабильной демократии политические фигуры возникают на партийном горизонте и движутся к зениту государственной власти согласно механике выборов, поэтому и в дальнейшем нам придется оперировать такими понятиями, как эпоха Вилли Брандта или Гельмута Коля, отдавая себе отчет в условности такой периодизации и все же используя ее за неимением чего-то лучшего.

Несмотря на то, что в первом кабинете Аденауэра не было министерства иностранных дел (оно появилось в марте 1951 г.), изложение начального периода истории ФРГ представляется целесообразным начать именно с ее внешней политики. По сравнению с предшествовавшими эпохами радикально изменилась степень ее свободы. Западная Германия оставалась «совместным протекторатом трех западных держав» (Т. Эшенбург), объектом воспитания, лишенным значительной части своего суверенитета. Ее восточная политика сводилась к пропагандистской риторике, ее западная политика определялась извне. США, Великобритания и Франция, признавая особую роль ФРГ в противостоянии коммунизму на европейской арене, не спешили выпускать из своих рук рычаги контроля. Все законодательство проходило проверку в Союзнической комиссии, и только при отсутствии возражений оттуда решения бундестага обретали силу закона. Символично, что ее резиденция располагалась на вершине горы, расположенной на высоком правом берегу Рейна и нависавшей над провинциальным Бонном, так и не почувствовавшим себя настоящей столицей. Регулярные восхождения канцлера и его министров на гору Петерсберг для общения с представителями трех западных держав замещали собой на первых порах международные контакты только что возникшего государства.

Тот факт, что уже в первые годы своего существования ФРГ вернула себе роль субъекта европейской политики, нельзя записать исключительно на счет Аденауэра. В ее пользу складывалась и конъюнктура «холодной войны», и внутриполитическая стабильность. И все же отдадим должное тактическому мастерству и постоянству этого политика в условиях, когда в его дипломатическом арсенале была только сила убеждения. Аденауэр не упустил ни одного шанса для того, чтобы доказать своим внешнеполитическим покровителям целесообразность иметь на переднем фронте конфронтации с коммунизмом сильную, преуспевающую и вооруженную Западную Германию. Выстроив для себя систему приоритетов, он шаг за шагом продвигался к поставленной цели, не останавливаясь ни перед обвинениями с Востока в углублении раскола страны, ни перед критикой оппозиции, считавшей его «бундесканцлером союзников» (К. Шумахер).

Уже 22 ноября 1949 г. между руководителями Союзнической комиссии и правительством ФРГ было подписано Петерсбергское соглашение, положившее начало ревизии Оккупационного статута. ФРГ получила право на открытие консульств в зарубежных странах, ей было разрешено вступление в международные организации и обещано скорейшее окончание демонтажей. В качестве платы за эти уступки Аденауэру пришлось признать сохранение контроля над Руром в руках шести западных держав. Неопределенность отношений собственности и судьбы индустрии этого региона тормозила необходимые инвестиции и вела сокращению экспорта из него, напоминая о печальном исходе оккупации Рура в 1923 г. Чтобы разрубить гордиев узел, министр иностранных дел Франции Роберт Шуман в мае 1950 г. выдвинул план создания общего рынка для горнодобывающей промышленности и металлургии в Западной Европе. ФРГ, заинтересованная в нормализации отношений с «наследственным врагом», поддержала эту идею. В 1951 возникло «Европейское сообщество угля и стали» (Montanunion), заложившее основу дальнейшей экономической интеграции.

Непризнание ФРГ «коллективной вины» немцев за преступления нацистского режима сопровождалось широкими жестами примирения по отношению к его жертвам, хотя финансовые выплаты производились только тем из них, кто проживал в западноевропейских государствах и США. Особое внимание уделялось отношениям с Израилем, получившим от Западной Германии стартовую помощь в объеме около 3,5 млрд. марок. 15 июня 1950 г. ФРГ вступила в Совет Европы, 9 июня 1951 г. западные державы заявили о прекращении состояния войны с Германией. Отказавшись от претензий на «особый путь» этой страны, приведший к двум мировым войнам, Аденауэр считал одним из главных критериев восстановления государственного суверенитета создание собственной армии. Уже в марте 1949, будучи только председателем Парламентского совета, он заявил о готовности немцев «внести свой вклад в оборону свободного мира», что не могло не импонировать администрации, уставшей в одиночку нести это бремя. После начала корейской войны пресса ФРГ заговорила об угрозе повторения ее сценария на немецкой земле. Перспектива вторжения штурмовых отрядов из ГДР являлась одним из фантомов «холодной войны», но она сделала свое дело. Вопрос об участии ФРГ в обороне западного мира от коммунистического нашествия был переведен в плоскость практических переговоров. Их результатом стало формирование Европейского оборонительного сообщества, договор о котором был подписан 27 мая 1952 г. В рамках этого объединения предполагалась передача национальных воинских контингентов ФРГ, Италии, Франции и Бенилюкса под общее командование под патронажем США.

Аденауэр, верный своей линии оплачиваемых услуг, сумел увязать с перспективой образования европейской армии очередной шаг к восстановлению суверенитета страны. 26 мая 1952 г. в Бонне был скреплен подписями «договор о Германии», согласно которому Франция, Великобритания и США провозгласили оккупационный режим в ФРГ законченным, сохранив свои права на Берлин и военное присутствие. Боннское правительство получило самостоятельность в вопросах внешней политики, включая и борьбу за воссоединение Германии. После того, как французский парламент в августе 1954 не ратифицировал договор о Европейском оборонительном сообществе, вопрос о западногерманской армии вернулся к своему исходному состоянию. Чтобы заполнить возникший военнополитический вакуум, в спешном порядке был пересмотрен Боннский договор, новая редакция которого позволила ФРГ 9 мая 1955 г. стать членом НАТО. Одновременно была распущена Союзническая комиссия, ее представители получили статус послов своих стран в ФРГ. После принятия соответствующего конституционного закона начался набор новобранцев в вооруженные силы ФРГ – бундесвер, численность которого уже в 1957 г. достигла 100 тыс. человек.

Серьезным препятствием на пути примирения Германии со своим главным западным соседом и «вековым врагом» оставался вопрос о Сааре, находившемся под контролем Франции. В результате состоявшегося в октябре 1955 г. плебисцита более двух третей жителей этого региона высказались за присоединение к ФРГ. 1 января 1957 г. Саар стал десятым субъектом западногерманской федерации. Это сняло напряженность во французско-западногерманских отношениях, стимулировало процесс европейской интеграции. Римский договор о Европейском экономическом сообществе, подписанный 25 марта 1957 г., подразумевал, что через двенадцать лет в Западной Европе должен сформироваться «общий рынок» товаров, услуг и капиталов. Он же определил политические механизмы интеграции – Совет министров стран-членов ЕЭС и Европарламент, депутаты которого избирались национальными парламентами и заседали в Страсбурге.

Успехи на западном направлении внешней политики ФРГ не компенсировали отсутствия прогресса на востоке, где находился ключ к национальному воссоединению. Уже в первом официальном заявлении канцлера Аденауэра по германскому вопросу, прозвучавшем 21 октября 1949 г., подчеркивалось, что «Федеративная республика остается до воссоединения страны единственным легитимным государственным образованием немецкого народа… Только ФРГ имеет право говорить от имени всех немцев». Бескомпромиссная позиция Бонна, рассчитывавшая на скорое падение коммунистической диктатуры в ГДР, сводила германский вопрос к «политической риторике» (Х. Клессман). Столь же прагматичным, сколь и пропагандистски выгодным для ХДС/ХСС оставалось непризнание границы по Одеру-Нейсе, блокировавшее нормализацию отношений с восточноевропейскими странами. Прибавлявшая от выборов к выборам партия Аденауэра была крайне заинтересована в голосах нескольких миллионов выходцев из «отторгнутых областей».

Неприятным сюрпризом, грозившим перевернуть зыбкий status quo в Центральной Европе, стала для Аденауэра нота советского правительства от 10 марта 1952 г., предлагавшая Западу возобновить работу над мирным договором. Появившийся накануне подписания договора о Европейском оборонительном сообществе, этот документ пытался выжать хотя бы минимум возможного из германской карты, остававшейся на руках у Сталина. В нем предлагалось проведение выборов во всех зонах оккупации, открывавших перспективу единой, независимой и нейтральной Германии в границах, определенных Потсдамской конференцией. В течение года после заключения мирного договора страну должны были покинуть вооруженные силы иностранных государств. «Адресатом ноты Сталина была Западная Германия, хотя формально она была обращена к западным державам» (Г.А. Винклер). В отличие от СДПГ, увидевшей в инициативе СССР шанс вывода германского вопроса из мертвой точки, Аденуаэр выступил резко против, и его позиция повлияла на формулировки ответных нот. Для него все сводилось к попытке Советов вбить клин между ФРГ и ее союзниками.

Активный обмен нотами продолжался до конца сентября 1952 г. Разногласия прежде всего вызывал вопрос о том, кто будет осуществлять контроль за выборами в законодательное собрание единой Германии. СССР настаивал на державах антигитлеровской коалиции, Запад считал достаточным контроль наблюдателей ООН. Берлинская конференция четырех держав по германскому вопросу (25 января – 18 февраля 1954 г.) также уперлась в различное истолкование формулы «свободных выборов». И ФРГ, и ГДР были готовы двигаться к национальному единству только вместе с собственной политической системой. Оппоненты канцлера позже заговорили о мартовской ноте Сталина как об «упущенном шансе», в современных научных дискуссиях также преобладает мнение, что она являлась искренним приглашением Запада к переговорам (Р. Штайнингер). И в то же время «нота от 10 марта 1952 г. запоздала. Пик оппозиции курсу Аденауэра в Западной Германии к тому времени был уже пройден. … Советские компромиссные предложения выглядели как уступка перед лицом свершившихся фактов, свидетельствовавшая об успехе натовской «политики силы»« (А.М. Филитов).

Изначально сделав ставку на капитуляцию Восточной Германии, Аденауэр не проявлял готовности к поиску компромисса и, более того, уводил от него своих западных партнеров. Он неоднократно заявлял в узком кругу, что стремится не к воссоединению страны, а «к освобождению 17 миллионов немцев из рабства». Пропагандистская миссия Моисея имела мало общего с реальным состоянием германо-германских отношений, находившихся на грани силового конфликта. Согласно «доктрине Хальштейна» (ее автор являлся статс-секретарем в министерстве иностранных дел) ФРГ разрывала дипломатические отношения с любой страной мира, признавшей ГДР. В 1957 г. она была опробована на практике, приведя к закрытию посольства ФРГ в Югославии. Западногерманская пресса обвиняла канцлера в неискренности его германской политики, и даже в том, что он боится возвращения протестантского населения Восточной Германии и размывания электората ХДС. Аденауэр хладнокровно парировал упреки, обещая своим оппонентам, что «когда Запад будет сильнее Советской России, я начну с ней переговоры».

Очевидно, такой момент наступил в сентябре 1955 г., когда Аденауэр отправился в Москву. Многодневные переговоры, ход которых подробно описан в его мемуарах, не отличались дипломатической вежливостью. В ответ на обвинения советского руководства в реваншизме, Аденауэр взорвался: «Кто заключал пакт с Гитлером, вы или я?» В обмен на установление дипломатических отношений между двумя странами (для СССР как участника Потсдамской конференции было сделано исключение из «доктрины Хальштейна») председатель советского правительства Н.А. Булганин пообещал вернуть на родину немецких военнопленных, которые оставались в лагерях на территории СССР. Никаких подвижек в позиции сторон по германскому вопросу не произошло – участвовавший в переговорах Н.С. Хрущев заявил, что воссоединение возможно лишь при учете новой общественной системы, сложившейся в ГДР.

Взаимное непризнание двух германских государств отнюдь не означало их полной изоляции друг от друга. «Федеративная республика родилась в 1949 г. близнецом Атлантического пакта. Ее отцом была холодная война» (А. Гроссер). Если проблема отцовства особых споров не вызывает, то на вопрос о братьях и сестрах можно ответить и по-другому. Бесспорны общие год и место рождения ФРГ и ГДР, неразделенность их истории и самосознания их граждан. В первое десятилетие своего существования оба государства оставались сиамскими близнецами, переживавшими хирургическую операцию собственного разделения. Построение берлинской стены, о котором речь пойдет в следующей главе, стало ее завершающим моментом. Как мы знаем из практики медицины, после подобной операции один из близнецов оказывается нежизнеспособным. В истории установление этого факта может затянуться на целые десятилетия.

Появление берлинской стены лишило эффективности политику «экономического магнетизма» Восточной Германии, на которую делал ставку Аденауэр. На поиск иных решений у находившегося на закате своей политической карьеры канцлера уже просто не хватало времени. Он выжидал решительного ответа Запада, чтобы использовать его в свою пользу в ходе продолжавшейся предвыборной кампании. Лишь 22 августа 1961 г. канцлер прилетел в Берлин, и эта задержка стоила ХДС/ХСС нескольких процентов голосов на выборах в четвертый бундестаг. Не высказывая открытых протестов, Аденауэр пришел к выводу о необходимости отказа от безоговорочной ориентации на США, предприняв шаги навстречу Франции, усилившейся после возвращения к власти Шарля де Голля. Лебединой песней внешней политики первого канцлера ФРГ стал французско-западногерманский договор о сотрудничестве (22 января 1963 г.), предусматривавший наряду с углублением союзнических отношений постоянные консультации глав обоих государств, поощрение общественных контактов и содействие европейской интеграции.

Если попытаться подобрать к первому десятилетию истории ФРГ самую краткую и популярную формулировку, то результатом наверняка окажется «экономическое чудо». Чудо заключалось не столько в абсолютных цифрах роста, сколько в том, что население Западной Германии, привыкшее к нужде оккупационного периода и помнящее о кризисной ситуации после первой мировой войны, его вообще не ожидало. Статистические данные 50-х гг. выглядят впечатляюще, но отнюдь не сверхъестественно. Валовой социальный продукт ФРГ за пять лет после проведения денежной реформы вырос на 68 %, объем промышленного производства – почти в три раза (по сравнению с довоенным уровнем – на 65 %). Благодаря позитивному внешнеторговому балансу резервы федерального банка к 1960 г. достигли 32 млрд. марок. Если к началу 50-х гг. число безработных в стране держалось на уровне 2 млн. и его не удавалось сбить из-за постоянного притока переселенцев из ГДР, то к середине десятилетия экономика стала испытывать дефицит рабочей силы.

Причины подъема и бескризисного развития западногерманской экономики вплоть до середины 60-х гг. заключались прежде всего в ее низкой стартовой позиции. Военные разрушения расчистили плацдарм для новых инвестиций и внедрения современных технологий. Как это ни парадоксально, «одной из тайных пружин «экономического чуда» ФРГ 50-х годов была политика бессмысленных в предпринимательском плане демонтажей союзников» (В. Бенц). Огромный отложенный спрос населения, значительной части которого приходилось обустраиваться на новом месте, стимулировал расширение производства. Первоначальный толчок, данный денежной реформой, был дополнен стабильной конъюнктурой тяжелой промышленности в годы корейской войны. Сказывалось и отсутствие расходов на вооружение, и финансовая помощь США. Согласно плану Маршалла и другим кредитным программам ФРГ получила к 1953 г. более трех миллиардов долларов, позже две трети этой суммы было списано американскими властями со счетов своего европейского партнера. Но главным источником «экономического чуда» стала продуманная политика властей Западной Германии, опиравшаяся на природное трудолюбие и предпринимательскую инициативу самих немцев.

Неолиберальная концепция развития экономики делала ставку на самодостаточность рыночных механизмов, ограничивая государственное вмешательство созданием равных условий конкуренции и снижением колебаний конъюнктуры. Реальная политика шла гораздо дальше. Было бы явным упрощением сводить деятельность министерства Эрхарда к отмене предписаний оккупационного периода и удовлетворенной регистрации промышленного роста. В начале 50-х гг. потребовались решительные меры для преодоления топливного кризиса, вызванного бумом сталелитейной промышленности в результате корейской войны. Чтобы избавиться от дефицита угля и необходимости его импорта, правительство было вынуждено направить в эту отрасль значительные государственные инвестиции. Помимо энергетики оно сохраняло жесткий контроль за сферой общественного транспорта, сельским хозяйством и рынком жилья, на котором только в 1950 г. появилось около миллиона новых квартир.

Дешевизна фиксированного курса западногерманской валюты по отношению к доллару (4,2:1), на которой настаивала Союзническая комиссия, в конечном счете обернулась на пользу промышленности ФРГ, так как стимулировала экспорт ее продукции. С 1958 г. немецкая марка стала свободно конвертируемой, с 1961 г. начался рост ее курса на мировых валютных рынках. Умеренные налоги и низкая учетная ставка банковского процента способствовали быстрому восстановлению разрушенных мощностей и расширению производства. Бонн распоряжался только третьей частью собираемых в стране налогов, главным получателем финансовых средств оставались земли, самостоятельно формировавшие те или иные статьи своих бюджетов.

Только после того, как экономика ФРГ начала уверенно набирать обороты, рыночное хозяйство стало дополняться социальными компонентами. Наряду с признанием бессмысленности «справедливого распределения нищеты» (Л. Эрхард) правительство Аденауэра помнило об уроках Веймара, когда перегруженность государства социальными программами подорвала его политическую стабильность. В то же время правящей коалиции приходилось учитывать, что терпение населения не безгранично и может вылиться в вотум недоверия в ходе следующих парламентских выборов. 14 августа 1952 г. бундестагом был принят центральный закон первого социального пакета – закон о выравнивании тягот, вызванных военными разрушениями (Lastenausgleich). Он предусматривал обложение крупных состояний одноразовым 50 % налогом, который затронул около 3 млн. собственников. Собранные средства сводились в особый фонд, предназначенный для удовлетворения поступающих исков. Несмотря на запутанность бюрократической процедуры (расчетом индивидуальных компенсаций занимались особые ведомства) и невозможность реальной оценки утраченного имущества, открывавшую возможность злоупотреблений, закон заставил «верхи» поделиться своим богатством с «низами». До 1980 г. лицам, пострадавшим в период нацистской диктатуры и в послевоенные годы, было выплачено 104 млрд. марок.

Еще одной темой социального законодательства оставалось соучастие трудящихся в управлении производством, принципиальный лозунг рабочего движения со времен Веймарской республики. Под давлением профсоюзов (Объединение отраслевых профсоюзов ФРГ насчитывало в начале 50-х гг. около 6 млн. членов, т.е. более трети всех работавших по найму) 21 мая 1951 г. бундестаг принял соответствующий закон, хотя и ограничил его рамками тяжелой индустрии. Год спустя появился закон о структуре предприятий, предусматривавший подключение выборных органов персонала (Betriebsrat) к решению социальных и кадровых вопросов. Представители трудового коллектива получали треть мест в наблюдательном совете предприятия, если число занятых на нем превышало 500 человек. Лишь в горнодобывающей промышленности с особенно тяжелыми условиями труда допускалось паритетное представительство рабочих и предпринимателей. Решающее слово в производственных вопросах и в том, и в другом случае оставалось за менеджерами. Требования рабочего движения о введении пятидневки и 40-часового рабочего дня, выдвинутые профсоюзами в первые годы существования ФРГ, были реализованы лишь двадцать лет спустя.

Если принятие закона о соучастии в управлении производством записали на свой счет социалдемократы, то законодательство о выравнивании социальных тягот сразу же стало центром предвыборной агитации ХДС/ХСС. Выборы в бундестаг второго созыва, прошедшие 6 сентября 1953 г., дали христианским демократам 45,2 % голосов, благодаря новому избирательному закону партии правящей коалиции получили более двух третей депутатских мандатов. Исход выборов продемонстрировал растущую поддержку правительственного курса, от Аденауэра, построившего свою агитацию на тезисе «нам уже есть чем гордиться», ждали новых внутри– и внешнеполитических успехов. Впрочем, далеко не все выглядело так безоблачно, как на предвыборных плакатах. В 1955 г.

пятая часть населения ФРГ жила ниже установленной законом черты бедности в 130 марок в неделю. К 1960 г. лишь 10 % квартир имели привычный на сегодняшний день набор коммунальных «удобств».

Как принято в большой политике, до пенсионеров, потерявших в ходе денежной реформы 1948 г. значительную часть своих сбережений, дело дошло в последнюю очередь. 21 января 1957 г. бундестаг принял закон о новой системе расчета пенсий, размер которых отныне увязывался с ростом валового социального продукта (dynamische Rente). Поддержка пенсионеров и стала тем тайным оружием, которое помогло ХДС/ХСС добиться абсолютного большинства на парламентских выборах 1957 г. Предвыборный лозунг партии Аденауэра отражал общее настроение – «никаких экспериментов». Насыщение рынка вело к неуклонному падению цен, на зарплату уже можно было купить не только продовольствие и товары первой необходимости. Предпринимателям приходилось прилагать серьезные усилия, чтобы добраться до кошелька среднего потребителя. Бульварная пресса писала о настоящих эпидемиях спроса, охвативших западных немцев – гастрономической, туристской, автомобильной. Рост уровня жизни (в среднем в два с половиной раза за десятилетие) позволил подумать о долговременных инвестициях – двухэтажный дом с палисадником и гаражом в средствах массовой информации подавался как мерило жизненного успеха. В середине 50-х гг. на рынке жилья ФРГ появлялось до полумиллиона новых или восстановленных квартир ежегодно.

К началу 60-х гг. более трети западногерманских семей уже имели собственный автомобиль, хотя статистика включала в это понятие и трехколесные агрегаты с мотоциклетным двигателем, выпускавшиеся полукустарным способом. На смену им пришла эпоха «народного автомобиля» (Volkswagen), новейший завод по производству которого не был демонтирован англичанами, посчитавшими, что любимое детище Гитлера во всех отношениях устарело. Однако «жучок» вполне отвечал требованиям минимального комфорта и потеснил своих вместительных конкурентов даже на американском рынке. Экспансию «народного автомобиля» в 1961 г. дополнила эмиссия «народных акций» предприятия, его производившего.

Эпоха «экономического чуда» привела к трансформации социальной структуры ФРГ, новыми явлениями стало значительное сокращение числа занятых в сельском хозяйстве (на треть за десять лет) и горнодобывающей промышленности. Главное поле деятельности среднего класса переместилось из сферы производства в сферу услуг, достаток и успех для его представителей обеспечивала уже не столько собственность, сколько образование, позволяющее стать юристом, врачом, менеджером с высоким уровнем жизни. Набирала силу тенденция к росту числа лиц, работавших на государство, и к понижению социального статуса профессионального чиновничества. В рамках складывающегося постиндустриального общества усилилась внутренняя консолидация, которая привела к окончательному исчезновению пролетариата как «класса угнетенных». Массовое жилищное строительство и концентрация производства вели к притоку населения в крупнейшие города страны – Гамбург, Мюнхен, Франкфурт, в рурскую агломерацию. Постепенно стирались различия между «местными и пришлыми», но возникали новые социально-культурные границы, связанные с потерей этнической однородности населения. Западногерманская экономика в условиях бума без проблем «переваривала» постоянный приток рабочей силы из ГДР, но после закрытия германо-германской границы была вынуждена вербовать иностранных рабочих. Число «гастарбайтеров», прибывавших в ФРГ из стран Южной Европы и Турции, в 1964 г. перевалило за миллион.

Стабильный экономический рост находил свое отражение не только в росте влияния христианских демократов, но и в консолидации партийной системы ФРГ в целом. По решению конституционного суда были запрещены радикальные партии – в 1952 г. Социалистическая имперская партия, имевшая явные неонацистские признаки, в 1956 г. – КПГ (последняя была вновь легализована в 1968 г.). Если в бундестаге первого созыва занимали свои места представители более десяти партий и объединений, то на выборах 1957 г. пятипроцентную планку смогли преодолеть только три «народные» партии. Абсолютное большинство, полученное блоком ХДС/ХСС, позволило Аденауэру отказаться от коалиции с либералами. Решением конституционного суда в 1958 г. было запрещено «спонсорство» предвыборной деятельности партий частными организациями, за которыми стояли предпринимательские союзы. Чтобы обеспечить представленным в бундестаге партиям равенство шансов, со следующего года началось их финансирование из бюджета в соответствии с количеством голосов, полученных на предыдущих выборах. Последствия подобного «огосударствления» были неоднозначны – они привели к доминированию функционерского аппарата над массовой базой и беспринципной погоне за голосами, и в то же время сделали партии более независимыми от частных интересов.

Если ХДС оставался вотчиной Аденауэра, то СДПГ после смерти Шумахера в 1952 г. переживала затяжной кризис руководства. Социал-демократы, уступив инициативу в сфере экономических решений, перенесли акцент на оппозицию в германском вопросе. После подписания Парижских соглашений председатель СДПГ Эрих Олленхауэр направил Аденауэру письмо, в котором изложил доводы своей партии против вступления ФРГ в НАТО. Позитивная программа социалдемократов включала в себя противодействие демилитаризации Западной Германии, отказ от признания ГДР де-юре и ведения с ней прямых переговоров, сохраняла ставку на соглашение четырех держав. «Германский план», принятый Правлением партии в мае 1959 г., и содержавший идею поэтапного объединения двух государств в конфедерацию, стал последним всплеском «национальной» оппозиции СДПГ.

В условиях размывания пролетарского электората традиционные преимущества социал-демократов – жесткая организационная структура и дисциплинированность «базиса», сплоченного идейной платформой, превращались в собственную противоположность. Прагматики, опиравшееся на шумахеровское понимание «этического социализма», неуклонно набирали вес в партийном руководстве. Их требование избавиться от марксистского балласта должно было открыть путь к социал-демократии избирателям, не искушенным в тонкостях политических учений. Годесбергская программа СДПГ, принятая в ноябре 1959 г., стала решающей победой обновленцев. Она отказывалась от марксистского детерминизма и требования социализации средств производства, перенося акцент на ценностную мотивацию социализма и готовность партии взять на себя бремя власти.

Через год после абсолютной победы ХДС/ХСС на парламентских выборах СДПГ добилась такого же результата на выборах в законодательное собрание Западного Берлина. Этот успех дал толчок стремительной карьере представителя нового поколения в СДПГ Вилли Брандта, ставшего в 1958 г. правящим бургомистром города, а еще через год – социалдемократическим кандидатом на пост федерального канцлера. Берлинский кризис заставил партийное руководство пересмотреть свою линию в германском вопросе. Герберт Венер, выступая в бундестаге 30 июня 1960 г., признал, что воссоединение для СДПГ возможно только при учете интеграции ФРГ в западное оборонительное сообщество. Символом перехода социал-демократии к конструктивной оппозиции стал запрет членам партии участвовать в пасхальных маршах протеста, развернувшихся после того, как бундестаг 25 марта 1958 г. проголосовал за принятие на вооружение средств доставки ядерного оружия, а также отказ от сотрудничества с «Социалистическим союзом немецких студентов», исповедовавшим идеи революционного марксизма.

Для критически настроенных современников лицо Западной Германии определялось торжеством сытого и ограниченного обывателя, вновь вернувшегося из руин к собственному садику, пиву и сосискам. Писатель Эрих Кестнер предложил назвать эту эпоху «моторизованным бидермайером». Он же заметил: «Теперь уже не нужно запрещать самобытные журналы – их просто не осталось». Творческой интеллигенции явно не хватало раскованности веймарской эпохи. Массы отвернулись и от писателя, и от политика, сосредоточенно стуча молотками на постройке собственного дома. Долгое время их обывательские настроения не вызывали интереса и у историков. 50-е годы рассматривались ими достаточно одномерно, с точки зрения Эрхарда и Аденауэра как единственных субъектов происходящего, сквозь призму экономического чуда и западной интеграции. Новую точку зрения предложил Г. – П.Шварц, считающий, что именно тогда западными немцами был совершен «беспримерный рывок модернизации» не только в материальной, но и в духовной сфере. Исследования последних лет подтверждают как наличие значительного авторитарного потенциала к началу истории ФРГ, так и принципиальную «смену вех» в ходе ее первого десятилетия.

Результаты опроса общественного мнения, проведенного в 1951 г., показали, что 42 % немцев продолжает считать лучшим периодом германской истории «третий рейх» (45 % – вильгельмовскую империю и только 7 % – Веймарскую республику). Амнезия исторической памяти защищала послевоенное поколение от шока правды о нацизме. Невероятная популярность мемуаров генералов о боевых подвигах вермахта соседствовала с замалчиванием истории антифашистского сопротивления. Признание нацистского режима преступным парадоксальным образом сочеталось с индивидуальной реабилитацией его действующих лиц, каждое из которых якобы всего лишь исполняло свой долг. Серия законов об освобождении от уголовного преследования военнослужащих, включая войска СС, скандальный прием Аденауэром генерала Эриха Манштейна накануне парламентских выборов 1953 г. вполне отвечали духу эпохи забвения.

«Антикоммунизм был определяющей идеологической эмблемой эры Аденауэра» (К. Зонтхаймер), деформируя историческое сознание ее граждан. Предвыборные плакаты ХДС/ХСС изображали оскаленного красноармейца в буденовке, распростершего свои лапы над Европой. Во время своего визита в Москву Аденауэр так изложил свое представление о недавнем прошлом двух стран: «Да, это правда: германские войска вторглись в Россию. Это правда: произошло много плохого. Но также является правдой и то, что русские армии – в ответ, я этого не отрицаю, – вторглись в Германию и в ходе войны на ее территории совершили отвратительные деяния». Миллионы вернувшихся из плена солдат и офицеров вермахта все громче говорили за кружкой пива – «мы тоже боролись с большевизмом». В отличие от коричневых пятен в собственной биографии об «ужасах зоны» можно было говорить бесконечно. ГДР была удобным «пугалом», черным фоном белоснежной картины западногерманского успеха на всех фронтах.

На противоположном полюсе симпатий и антипатий населения ФРГ в 50-е годы расположились Соединенные Штаты Америки. Тот факт, что идеалом среднего бундесбюргера перестали быть национальные ценности, уже сам по себе являлся революцией. Истоки американизации следует искать в ранней предыстории ФРГ, в поведении армии США и оккупационных властей. Немцев, запуганных геббельсовской пропагандой о неизбежной мести победителей, подкупало буквально все – снисходительно-поучительная корректность, открытость в общении, щедрость состоятельных людей. Через голливудские фильмы в Западную Германию пришли стереотипы нового качества жизни – шикарный автомобиль, собственный дом, досуг в дорогом ресторане, заграничные путешествия – первоначально казавшиеся сказочными сюжетами. Следующим каналом проникновения american way of life стали средства массовой информации, ориентировавшиеся на стандарты заокеанской журналистики. Радио, а со второй половины 50-х г. и телевидение ФРГ превращали политический процесс в увлекательное шоу, симулируя эффект присутствия, делая слушателя и зрителя соучастниками событий и скандалов. Наконец, с конца 50-х гг. начался прорыв на музыкальном фронте – Элвис Пресли и Билл Хэйли были идолами западногерманской молодежи в не меньшей степени, чем американской. Поколение отцов так и не смогло взять в толк, как можно восхищаться песнями на иностранном языке. Преклонение перед рок-н-роллом было предвестником новых стереотипов социального поведения, которые станут основой молодежной культуры протеста в следующее десятилетие.

Индустрия развлечений, подчинившая себе массовый досуг жителей Западной Германии, отодвинула на второй план, но не смогла вытеснить из общественного бытия элементов высокой культуры. Если для первых послевоенных лет был характерен «девятый вал» публикаций иностранной литературы, с которой немцы не могли познакомиться в условиях нацистской диктатуры, то позже набирает силу социальнокритическое направление на художественной сцене ФРГ. Традиции таких известных авторов, как Томас Манн и Бертольд Брехт продолжает молодое поколение литераторов, среди которых выделяются Генрих Белль и Гюнтер Грасс. «Отношения между духом и властью, писателем и политикой в Федеративной республике 50-х гг. нельзя назвать ни хорошими, ни раскованными. Причиной этого было жестокое разочарование многих эмигрантов, вернувшихся на родину, а также «брезгливая дистанция», которую держало подавляющее большинство писателей по отношению ко всему консервативному» (Х. Клессман).

Их произведения напоминали обществу о том, что оно хотело поскорее забыть, указывали на то, что оно упорно старалось не замечать. Шла ли речь о преступлениях нацизма и носителях авторитарной идеологии, надевших на себя маску блюстителей демократии, о предпринимателях, вновь почувствовавших себя хозяевами страны, о забытых инвалидах войны, о тех, кому не досталось плодов «экономического чуда» – каждый новый роман вызывал у читающей публики досадное чувство просыпающейся совести, а у властей – обвинения в том, что его автор льет воду на мельницу коммунизма. Именно в сфере художественного творчества укрывалась оппозиция сытости и довольству, «другая Германия», отнюдь не отождествлявшая себя с ГДР. Ее границы не замыкались кругом писателей, хотя голос последних звучал на общем фоне самодовольного молчания особенно отчетливо. Достаточно назвать философов Карла Ясперса и Юргена Хабермаса, публицистов Евгения Когона и Вальтера Диркса, историков Фрица Фишера и Вольфганга Абендрота, имена которых с полным правом войдут в число западногерманских «шестидесятников».

На рубеже своего второго десятилетия Федеративная республика начинает накапливать энергию перемен. Первые признаки нарастания застойных явлений пришли из большой политики. Берлинская стена поставила точку на политике насильственного «притягивания» Восточной Германии, результаты сентябрьских выборов того же года заставили ХДС/ХСС, потерявший 4 % голосов, отказаться от однопартийного правления. Заколебались и устои исполнительной власти: если 50-е годы страна прожила с одним канцлером, то за последующие десять лет их сменилось уже четыре. «В ходе третьего легислатурного периода теневые стороны канцлерской демократии становились все более очевидными» (Р. Морси). Первой ласточкой грядущих перемен, которая так и не сделала весны, стали выборы нового федерального президента в 1959 г., на которых Аденауэр выставил свою кандидатуру. Однако красивый уход восьмидесятитрехлетнего патриарха из большой политики не получился. После того, как фракция христианских демократов высказалась за кандидатуру Эрхарда на пост канцлера, Аденауэр тут же разрушил всю политическую комбинацию. Он сам хотел выбрать себе наследника, причем такого, который оттенял бы его собственное величие. Вторым президентом ФРГ стал малоизвестный политик от ХДС Генрих Любке, отвечавший до этого в правительстве за аграрный сектор. Во многом личными амбициями была продиктована попытка Аденауэра создать наряду с телеканалом АРД своего рода правительственное телевидение. Только после решения федерального конституционного суда, отвергнувшего 28 февраля 1961 г. подобную конструкцию как посягательство на свободу слова, канцлер отказался от своих планов.

Следующий удар по казавшемуся непререкаемым авторитету Аденауэра нанесла предвыборная борьба 1961 г. Инициатива оказалась у Вилли Брандта, показавшего себя политиком национального масштаба, способным на равных разговаривать с президентом США Джоном Кеннеди. Лидеры христианских демократов признавали собственное «отрезвление и разочарование в американцах, в мощь и решительность которых мы так слепо верили» (Г. Кроне). Однако разговоры о «национальном правительстве» с участием всех партий не имели политических последствий – Аденауэр ограничился коалицией с СвДП, которая настояла на уходе канцлера со своего поста через два года.

Последний звонок для него прозвучал в октябре 1962 г., когда в ФРГ разразился очередной внутриполитический кризис. На сей раз он был связан с журналом «Шпигель», опубликовавшим критический репортаж о состоянии вооруженных сил страны. Арест редакторов журнала вызвал протесты интеллигенции, увидевшей в этом очередную попытку власти поставить под свой контроль прессу. Аденауэр довольно неуклюже защищал в бундестаге действия прокуратуры, обвинив журналистов в забвении национальных интересов. После выхода свободных демократов из правительства он был вынужден начать переговоры с лидерами СДПГ о формировании «большой коалиции». Обстановку разрядил только уход со своего поста министра обороны Франца Йозефа Штрауса, на котором лежала большая часть ответственности за фабрикацию дела о государственной измене.

Аденауэр выполнил свое обещание и подал в отставку 15 октября 1963 г. С его уходом христианские демократы ровно на два десятилетия потеряли не только признанного лидера, но и стратегическую инициативу. «Эра Аденауэра» означала нечто гораздо большее, чем режим его личного правления. Это был свод неписаных правил политической борьбы, признаваемый и властью, и оппозицией, своего рода вторая конституция ФРГ, которая без своего главного «гаранта» начала подвергаться необратимой эрозии. Но суть ее сохранилась и на сегодняшний день – она состоит в преобладании личного начала над институциональным, в замкнутости на бундесканцлера всего процесса принятия стратегических решений. Далеко не все из наследников Аденауэра на этом посту проявили себя сравнимыми с ним историческими личностями, но никто из них не сумел бы выбраться из правительственной рутины без авторитета «канцлерской демократии».

Политик с веймарским стажем, Аденауэр никогда не забывал печальных уроков первой германской республики. Стабильность для него была выше перемен, неуклонное следование избранной цели – важнее учета массовых настроений. Ему дважды пришлось иметь дело с оккупацией и диктатом военных властей, и каждый раз «хитрый лис» удерживался на кромке между конфликтом и подчинением. Не испытывая особой любви к своему бундесканцлеру, западные немцы прочно к нему привыкли, и это стало невысказанным комплиментом стилю его правления. Осенью 1963 г. западногерманская пресса в один голос утверждала, что отставка отца-основателя ФРГ приведет страну в состояние внутриполитического хаоса. «Федеративная Республика тождественна Аденауэру. В этом заключаются ее сила и ее слабость» (Р. Аллеман).

Мрачные прогнозы журналистов, до того не питавших особого пиетета к первому канцлеру, не оправдались. Не оправдались и надежды Аденауэра на то, что ему удастся самому определить своего преемника. Он всеми силами сопротивлялся назначению на пост канцлера Людвига Эрхарда, считая, что тот слишком технократичен и не имеет внешнеполитического чутья. Однако для лидеров ХДС/ХСС нового поколения автор «экономического чуда» оставался интегрирующей фигурой, символом успеха первого десятилетия ФРГ, и они не без оснований рассчитывали на благодарность избирателей.

Новый канцлер рассматривал достигнутое как максимум возможного, фактически вернувшись к старому лозунгу «никаких экспериментов». Не было заметно новых импульсов и во внешней политике. «Сформированное общество, – утверждал Эрхард на съезде ХДС/ХСС в 1965 г., – является противоположностью унифицированному обществу социалистического образца или коллективистского духа, для его существования нет необходимости ни в империалистической эксплуатации других народов, ни тем более в коммунистической системе эксплуатации собственного народа». Деятельность правительства в новых условиях должна была сохранять верность неолиберальным основам социального рыночного хозяйства, т.е. противостоять лоббированию крупного бизнеса и стимулировать общественную солидарность. На деле же она все больше сводилась к регулированию растущих бюджетных потоков под влиянием политических и партийных симпатий. «Многие из предвыборных подарков являлись следствием уступчивости нового федерального канцлера перед растущими запросами со всех сторон. Хотя она и не подрывала популярности «толстяка», но постепенно вела к упрекам в его нерешительности и неспособности к руководству» (Р. Морси).

Парламентские выборы 1965 г. подтвердили прочность позиций христианских демократов, прибавивших несколько процентов и сохранивших коалицию с либералами. Однако позитивный эффект, вызванный сменой политического лидера, лишь на короткое время мог компенсировать страх власти перед реформами (Reformstau). Страна явно нуждалась в смелых политических экспериментах как во внутренней, так и во внешней политике. Фактором, свидетельствовавшим о росте общественного недовольства, стала активизация праворадикальных сил. Образованная в 1964 г. Национал-демократическая партия Германии несла в своей символике и идеологии явные черты неонацизма, и с первого захода сумела войти в парламенты нескольких земель. Ее шумная пропаганда, твердившая о самоуничижении немцев (Nestbeschmutzung) и требовавшая возврата к национальным ценностям, вызывала справедливые опасения европейских соседей ФРГ, что немцы опять взялись за старое.

Важным событием общественной жизни страны середины 60-х годов стал суд над нацистским персоналом концлагеря Освенцим, продолжавшийся во Франкфурте-на-Майне почти два года. Процесс носил показательный характер – от его исхода зависело то, какими путями в дальнейшем пойдет преодоление нацистского наследия (Vergangenheitsbew?ltigung). Согласно данным социологических опросов, более трети граждан ФРГ предпочитали не ворошить прошлое, считая проведенную западными оккупационными властями денацификацию достаточным наказанием для «простых исполнителей преступных приказов. Государственные органы продолжали поощрять «организованное забвение» (Д. Гарбе), препятствуя деятельности антифашистских организаций и созданию мемориалов на месте нацистских концлагерей. Консервативным настроениям в политической элите подыграл Эрхард, заявивший в правительственном заявлении 10 ноября 1965 г. о том, что послевоенная эпоха закончилась. Приговор франкфуртского суда только накалил страсти – всего шесть обвиняемых получили пожизненное заключение, троих оправдали. Либеральная общественность не скупилась на упреки в адрес судей, многие из которых занимались своей профессией еще во времена «третьего рейха». Ее протесты привели к тому, что в отношении преступлений нацистского периода был отменен двадцатилетний срок давности, освобождавший от судебного преследования.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.