Глава 5 ГДР: «строительство социализма» в эпоху Ульбрихта

Глава 5 ГДР: «строительство социализма» в эпоху Ульбрихта

После 1945 г. мы имеем дело с феноменом двух германских историй, которые развивались параллельно и зависимо друг от друга. Общее прошлое и неразделенность национального самосознания немцев в Западной и Восточной Германии противостояли обостренной идеологической конкуренции, а порой и силовому противостоянию их политических элит, каждая из которых имела за своей спиной мощь соответствующего лагеря «холодной войны». Попытки ряда немецких историков написать общую историю ФРГ и ГДР, понимаемую в «диалектическом единстве противоположностей» (К.Д. Эрдман) или как минимум «освободить ее от разъединяющих скобок» (Х. Клессман) трудно признать удавшимися. Собранный материал непроизвольно разбегается на «здесь» и «там», изложение теряет внутреннюю логику и приобретает лоскутный характер. Стремясь избавить читателя от скачков и блужданий, автор предпочел традиционный подход, внеся в него существенную поправку. В отличие от Западной Германии, контуры будущей государственности которой начинают вырисовываться только на рубеже 1947/1948 гг., развитие советской зоны оккупации демонстрирует гораздо большую преемственность между событиями первых послевоенных лет и собственно историей ГДР, что и привело к решению объединить их в одной главе.

Писать историю Германской Демократической Республики после того, как она сама стала историей, и просто, и сложно. Устоявшийся алгоритм ее восприятия сводится либо к реализации немецкими коммунистами большевистской модели (в понятиях западной историографии), либо к построению под руководством рабочего класса социалистического общества на немецкой земле (постулат историков ГДР и СССР). За внешней непримиримостью двух формулировок скрывается общий тезис о завершенном социальном эксперименте и стабильной политической системе, который никем всерьез не оспаривался вплоть до осени 1989 г. Сложности начинаются, когда исследователь покидает привычную дихотомию власти и подданных, опускается с высших этажей государственного руководства и стерильной идеологии в сферу реальных общественных отношений, менталитета, политической и производственной культуры как «низов», так и их прямого начальства. Очевидная узость источниковой базы подобных аспектов истории ГДР не означает их отсутствия вообще, и масштабы их научного освоения, опирающегося на экономическую мощь и политический интерес современной ФРГ, достойны стать предметом не только зависти, но и подражания российских исследователей. История «второй германской диктатуры» открывает гораздо больше возможностей для сопоставления с развитием послевоенного СССР, нежели броские параллели между гитлеровским и сталинским режимами.

Восточная Германия, как когда-то Советская Россия, стала заложником массовых настроений «нового начала» и «светлого будущего», о которых шла речь в предыдущей главе. ФРГ заслужила упрек реставрации, приняв на себя ответственность за трагедию «третьего рейха», за наследие Потсдама и Веймара, чтобы на этой основе прийти к синтезу старого и нового, интеграции национальных традиций и европейской политической культуры. ГДР, напротив, заявила о себе как антитезе всей германской истории, которая закономерным образом привела к победе нацизма. Антифашизм как одна из несущих идеологических конструкций ГДР был и оставался идеологией отрицания. Целясь в «третий рейх», он наносил удар и по первой германской демократии, и по вильгельмовской империи. Выбирая себе подходящее прошлое, политический режим ГДР неизбежно переходил к его конструированию. В результате официально превозносимые традиции немецкого социалистического движения от Карла Маркса до Розы Люксембург превращались в удобную идеологическую упаковку партийной диктатуры. Вопреки всем усилиям ее пропагандистов и агитаторов новая страна между Одером и Эльбой продолжала жить в сетке координат германской истории. Более того, многие черты немецкого национального характера оказались законсервированными в ГДР, ставшей для проницательных наблюдателей своего рода «заповедником прусского духа».

Что же можно выделить в качестве ключевых детерминант ее собственной истории? Весной 1945 г. на территории Восточной Германии оказалось два миллиона советских солдат. М.И. Семиряга, сам ветеран войны, справедливо отмечает, что «немало наших военнослужащих, оказавшихся на германской территории, считало, что им как победителям здесь все позволено, в том числе и бесчинства по отношению к мирному населению». Последнее, запуганное волной насилия и мародерства в первые дни оккупации, а еще больше геббельсовской пропагандой о «нашествии степных орд», жаждущих возмездия, не испытывало к ним никаких чувств, кроме панического страха. Налаживание мирной жизни проходило достаточно противоречиво, включая в себя и поощряемые младшими командирами рейды солдат за «трофеями», и кормежку из армейских кухонь горожан, переживших последние месяцы войны в подвалах и руинах.

Не без труда в головах офицеров Советской армии происходила трансформация представлений о подконтрольной территории как военной добыче к пониманию своей деятельности как замены государственного управления. Советская военная администрация в Германии (СВАГ), созданная 6 июня 1945 г., была отделена от оперативного командования войск, находившихся на этой территории, и напрямую подчинена Совету народных комиссаров. На первых порах ее конкретные исполнители на местах имели немалую свободу маневра, шла ли речь о починке водопровода или возобновлении работы театра. Посты бургомистров и ландратов получали прежде всего люди с опытом административной работы, не запятнавшие себя активным сотрудничеством с нацистским режимом. В июле 1945 г. были образованы правительства в пяти восточногерманских землях (Бранденбург, Мекленбург, Саксония, СаксонияАнгальт и Тюрингия), с октября им было разрешено по согласованию со СВАГ издавать собственные законы. Параллельно в Берлине начали свою работу одиннадцать зональных ведомств, курировавших экономику, транспорт и социальную сферу.

Будни оккупационной политики во многом определялись ведомственными и личными конфликтами, согласование которых происходило не в Карлсхорсте, где находилась штаб-квартира СВАГ, а в Москве. Достаточно указать на сопротивление политработников (только в Управлении пропаганды насчитывалось до 1500 сотрудников, всего в СВАГ, включая местные структуры, работало около 50 тыс. человек) деятельности «репарационной банды» – представителей советских министерств, откомандированных в Германию для вывоза новейшего оборудования и технологий, и обладавших в первый год оккупации исключительными полномочиями. Позже на первый план вышли коллизии между офицерами СВАГ с армейским прошлым и представителями НКВД-МГБ в советской зоне оккупации, имевшими собственные представления о методах обеспечения безопасности существующей власти. Запутанность компетенций дополнял политсоветник СВАГ, представлявший интересы внешнеполитического ведомства в Союзническом контрольном совете. Этот пост сохранялся вплоть до установления полномасштабных дипломатических отношений между СССР и ГДР в сентябре 1955 года, его занимал В.С. Семенов.

Было бы упрощением утверждать, что глава СВАГ (первоначально им являлся Г.К. Жуков, вскоре его сменил В.Д. Соколовский) реализовывал установки Кремля гораздо жестче, чем американская оккупационная администрация – директивы президента США. Влияние военных властей имело разный характер, и для оценки его эффективности не подходят количественные показатели. Американцы делали ставку на отбор немецких политиков, убежденных в преимуществе западной общественной модели и способных утвердить ее как минимум в их собственной зоне оккупации. СВАГ имел готовый резерв коммунистов, которым поручалось сформировать новую политическую элиту по образу и подобию сталинской номенклатуры. «Германская Демократическая Республика – государство, нация и «общество» – возникла прежде всего как результат взаимодействия русских и немцев советской зоны. Своими успехами, неудачами и окончательным крахом она обязана тем основам и традициям сотрудничества, которые были заложены в первые послевоенные годы». С этим утверждением американского ученого Нормана Неймарка трудно поспорить. Его немецкий коллега Герман Вебер указывает на вторую детерминанту истории ГДР: традиции германского коммунизма.

Функционеры и активисты КПГ, находившиеся в московской эмиграции, понесли тяжелые потери в годы сталинского террора и репрессий начального периода войны. Партийное руководство – Вильгельм Пик и его заместитель Вальтер Ульбрихт – сделало ставку на молодежь, многие представители которой являлись эмигрантами уже во втором поколении. Не меньшее значение имел отбор кадров «будущей Германии» из выпускников антифашистских школ, действовавших в советских лагерях для военнопленных. Планы послевоенных преобразований, разработанные немецкими коммунистами и одобренные Сталиным, отнюдь не подразумевали «социалистической революции» по образцу и подобию большевистской. Сохраняя в целом марксистско-ленинскую лексику (годы нацистского режима рассматривались как «империалистический путь под пятой германского финансового и монополистического капитала») со сталинской спецификой (среди ошибок Ноябрьской революции назывался «отказ от чистки всего государственного аппарата от врагов народа»), они выдвигали новые политические акценты. На первом месте стояло доведение до конца демократических преобразований, возможное только под руководством широкого фронта антифашистских сил («блок боевой демократии») и открывавшее перспективу создания «народно-демократического режима»..

Приближение советских войск к Берлину позволило германским коммунистам перейти от теории к практике. В апреле 1945 г. из Москвы в Восточную Германию были переброшены две группы функционеров КПГ, которым на месте предстояло выяснить возможные перспективы послевоенной политики и возглавить гражданскую администрацию в освобожденных районах. Отчитываясь о проделанной работе в отделе международной информации ЦК ВКП(б) 7 июня, Антон Аккерман, Вальтер Ульбрихт и Густав Соботка отмечали тягу активистов первого часа к политическому единству и критиковали левацкие настроения вышедших из подполья коммунистов. В докладе сохранялись негативные оценки социал-демократов, которые «ничему не научились и ни капли не изменились», продолжают враждебно относиться к Советскому Союзу и т.д. Балласт взаимной враждебности, накопленный обеими рабочими партиями в годы Веймарской республики, грозил лишить их свободы политического маневра и после «третьего рейха».

10 июня 1945 г. Главноначальствующий СВАГ маршал Жуков подписал приказ о разре№шении 2 деятельности антифашистских политических партий в советской зоне оккупации. На следующий день КПГ выступила с развернутым политическим манифестом, который являлся итогом ее теоретической работы в эмиграции. Основные положения этого документа были разработаны в Москве и согласованы со Сталиным, «планы которого в отношении Германии определялись опытом Веймарской республики, оставившим глубокий след в его сознании» (В.К. Волков). Советский лидер настоятельно рекомендовал коммунистам отмежеваться от советской модели и сделать акцент на формирование блока антифашистских сил.

Манифест КПГ точно определял самое чувствительное место общественного сознания немцев летом 1945 г. – стремление не допустить повторения трагедии прошлого, его отличал воинствующий антифашизм, который недвусмысленно указывал на необходимость социально-экономических перемен. Наряду с преодолением вызванных войной бедствий ближайшей задачей назывались демократические преобразования, «завершение революции 1848 г.». Государственноправовая формулировка стратегических задач КПГ выглядела следующим образом: «создание антифашистско-демократического режима, парламентскодемократической республики со всеми правами и свободами для народа». О социалистической перспективе в манифесте ничего не говорилось, напротив, специально подчеркивалось, что путь навязывания Германии советской модели был бы порочным. Вряд ли это было только политической хитростью, скорее здесь сказывалась ориентация КПГ на открытую позицию СССР в германском вопросе, решение которого находилось в исключительном ведении держав антигитлеровской коалиции.

Напротив, воссозданный берлинский центр СДПГ во главе с Отто Гротеволем выдвинул в своем обращении от 15 июня 1945 г. радикальные лозунги: «демократия в государстве сверху донизу, социализм в социально-экономической сфере», а также немедленное объединение марксистских рабочих партий. Послевоенной Германии отводилась роль моста между Востоком и Западом, социал-демократы отрицали тезис о «коллективной вине» немецкого народа за преступления нацистского режима, выступали против тотального демонтажа промышленного потенциала Германии и определения ее новой восточной границы по рекам Одеру и Нейсе. Выдвижение социалистических требований как задачи дня и главной гарантии от повторения роковых событий новейшей германской истории, национальная риторика в большей степени соответствовали настроениям масс, чем осторожные лозунги манифеста КПГ. Возвращение под партийные знамена массовой базы, в отличие от коммунистов не столь затронутой репрессиями гестапо, привело к тому, что в конце 1945 г. СДПГ стала крупнейшей партией советской зоны оккупации, насчитывавшей в своих рядах уже более полумиллиона членов.

Чуть позже в Берлине конституировались еще две партии – Христианско-демократический союз, опиравшийся на традиции политического католицизма, не очень прочные в Восточной Германии, и Либеральнодемократическая партия, выступившая наследницей веймарской ГДП. Обе партии, которые в документах СВАГ рассматривались как «буржуазные», на самом деле отдавали должное настроениям «нового начала» германской истории. Уже 14 июля в советской зоне оккупации был оформлен блок четырех партий как результат учета «уроков прошлого» – раскола антифашистских сил накануне прихода Гитлера к власти. Его программа включала в себя как актуальные задачи нормализации послевоенной жизни и искоренения нацистского наследия, так и перспективу воссоздания демократического правового государства в Германии. Каждая из входивших в блок партий сохраняла за собой право вето на принимаемые решения, что должно было продемонстрировать единство политической воли и подвести черту под «парламентской чехардой» Веймарской республики, но в то же время блокировало формирование оппозиции и выдвижение альтернативных программ.

Свое место в антифашистско-демократическом блоке получили и общественные организации, созданные в советской зоне оккупации, но рассматривавшие себя в качестве будущих общенациональных центров. В Союз свободных немецких профсоюзов к осени 1945 г. входило уже 2 млн. человек. В июле 1945 г. по инициативе писателя Йоханнеса Бехера в Берлине был создан «Культурбунд» – союз творческой интеллигенции, поставивший своей целью проведение «демократической реформации» в Германии. Повсеместно возникали молодежные и женские комитеты, получавшие поддержку оккупационных властей.

Достаточно лояльным было отношение последних к духовным иерархам, в среде которых шли острые дебаты об ответственности протестантской и католической церквей за преступления нацистского режима. «Советская администрация первоначально пыталась завоевать церковь на свою сторону» (Х. Клессман), признавая за ней роль интегрирующего фактора в условиях почти полного распада социальных связей и потери духовных ориентиров. За исключением конфессиональных структур коммунистам достаточно быстро удалось захватить руководящие посты в общественных организациях Восточной Германии, хотя их влияние не афишировалось. Ульбрихту приписываются следующие слова, обращенные к партийным эмиссарам, направлявшимся на места: «Все должно выглядеть демократично, но все должно быть под нашим контролем».

Форсированная реанимация общественнополитической жизни в Восточной Германии не привела к такому доминированию КПГ над остальными партиями, которое позволило бы безбоязненно провести выборы в региональные органы власти. К осени стало очевидно, что немцы сохраняют традиционные политические привязанности и на выборах слабость массовой поддержки коммунистов станет очевидной. В соответствии с коминтерновскими традициями единого рабочего фронта КПГ при поддержке советских военных властей начала проводить политику «смертельных объятий» по отношению к социал-демократам, лидировавшим в процессе восстановления партийных организаций и завоевания симпатий будущих избирателей. В информационной записке СВАГ, направленной Сталину в ноябре 1945 г., говорилось открытым текстом: «Если объединения рабочих партий не произойдет, то на предстоящих выборах мы потерпим поражение». Ульбрихт, посетивший Москву в начале февраля следующего года, сумел убедить советское руководство в необходимости скорейших решений. Отчитываясь позже о проделанной работе в ЦК ВКП(б), начальник Управления пропаганды СВАГ С.И. Тюльпанов с гордостью говорил: «Мы до мая месяца жили одной идеей – объединить эти партии».

Сопротивление берлинского центра СДПГ, отказавшегося от первоначальных планов воссоздания единой социалистической партии после того, как стала очевидной их прокоммунистическая направленность, таяло день ото дня. В декабре 1945 г. на паритетной «конференции шестидесяти» социал-демократам удалось уйти от принятия обязывающих решений со ссылкой на то, что вопрос об объединении с коммунистами может быть решен только на всегерманском съезде СДПГ. Однако лидеры западногерманской социал-демократии не допускали и мысли о сотрудничестве с коммунистами как «агентами Москвы». Решающее значение имел визит Гротеволя в английскую зону оккупации в феврале 1946 г. В ходе переговоров с Куртом Шумахером стало очевидно, что тот считал перспективу общегерманской социал-демократии иллюзорной и отказался от поиска компромиссных решений, фактически списав со счетов своих товарищей по партии в Восточной Германии как «жертв большевизма». С марта берлинский ЦК СДПГ последовательно проводил курс на объединение с коммунистами вопреки сопротивлению местных партийных организаций в западных секторах Берлина. Последним удалось провести референдум (Urabstimmung), по итогам которого 82 % западноберлинских социалдемократов высказалось против немедленного объединения с коммунистами, но 62 % – за продолжение политического сотрудничества с ними.

Тот факт, что зональное объединение будет означать запрет на деятельность СДПГ в Восточной Германии и станет фактором раскола возрождавшейся политической жизни страны, не брался в расчет советским руководством, уверенным в необратимости дальнейшей экспансии собственной системы. Характерной была реакция Сталина на фултонскую речь Черчилля: «Рост влияния коммунистов нельзя считать случайностью. Их влияние выросло потому, что в тяжелые годы господства фашизма в Европе коммунисты оказались надежными, смелыми, самоотверженными борцами против фашистского режима, за свободу народов. Миллионы простых людей, испытав коммунистов в огне борьбы и сопротивления фашизму, решили, что коммунисты вполне заслуживают доверия народа. Так выросло влияние коммунистов в Европе. Таков закон исторического развития». Последний являлся директивой для деятельности национальных компартий и военных властей в той части Европы, которая в ходе Ялтинской конференции была признана зоной влияния Советского Союза. И Восточная Германия не была здесь исключением.

Объединительный съезд СДПГ и КПГ, состоявшийся в Берлине 20-21 апреля 1946 г., принял решение об образовании Социалистической единой партии Германии, в которую влились 600 тыс. коммунистов и 680 тысяч социал-демократов. Партийные органы сверху донизу формировались на основе паритета, в ЦК СЕПГ (Zentralausschuss) вошло по семь социал-демократов и коммунистов. Организационные меры не могли в один момент устранить взаимного недоверия, накопившегося за почти три десятилетия отнюдь не мирного сосуществования двух рабочих партий. В документах СВАГ отмечались фракционные собрания членов СЕПГ по принципу бывшей партийной принадлежности, в ряде мест предпринимались даже попытки слежки за социал-демократами, занимавшими высокие посты. Тем не менее многие из них проявляли готовность к лояльной работе в СЕПГ, стремясь таким образом попасть в новую партийно-административную элиту. Приходилось наступать на горло своим претензиям на единоличное руководство и коммунистическим функционерам, для которых еще не так давно само слово «социал-демократия» являлось страшным ругательством.

Уже в силу своей массовости новая партия была обречена на политическое доминирование, хотя решающую роль в этом играли ее особые отношения с советскими властями. Многие немцы поддерживали СЕПГ из прагматических соображений, считая, что только ее представители могут в нужный момент «замолвить словечко», чтобы облегчить как оккупационный режим в Восточной Германии, так и положение военнопленных, находившихся в СССР. В сентябре 1946 года Тюльпанов признавал, что «пропаганде СЕПГ не удалось убедить население, что она является настоящей немецкой партией, а не агентурой оккупационных властей». Последние также старались избегать методов управления, характерных для сталинского режима в СССР. Как и в случае с объединением рабочих партий, они отказывались от прямого вмешательства в политический процесс, обеспечивая скорее «благоприятную среду» для успеха. В первые послевоенные годы офицерам СВАГ приходилось учитывать факторы, немыслимые в Советском Союзе – реальную многопартийность, наличие оппозиционной прессы, независимость судей и т.д. Исаак Дейчер, посетивший советскую зону оккупации осенью 1945 г. в качестве корреспондента британской газеты, нашел точную формулировку происходившему: «В деятельности военной администрации русских вызывает удивление не то, насколько она пытается укоренить в Германии тоталитарные методы управления, а то, насколько она от них воздерживается».

И все же эти методы уверенно пробивали себе дорогу. Наряду со стратегической линией Сталина на «подвод» стран Восточной Европы к социалистическим преобразованиям сказывался низкий уровень политической культуры и отсутствие опыта гражданского управления у работников СВАГ, зачастую подменявших закон приказом и видевших в страхе единственный источник послушания. Гордость победителей нередко порождала высокомерие в общении с немцами, стремление любой ценой решить поставленную задачу – такие рычаги давления на них, как обеспечение «прогрессивных деятелей» особыми пайками или скорейшее освобождение из плена их родственников. Хотя в ряде случаев советским офицерам приходилось сдерживать напор лидеров СЕПГ, стахановскими темпами стремившихся к установлению собственного господства, это не меняло общей картины.

Латентный конфликт военных властей с теми политиками Восточной Германии, которые отказывались играть по их правилам, приводил к постоянным кадровым перетряскам среди партий антифашистскодемократического блока. В декабре 1945 были сняты со своих постов руководители ХДС Андреас Гермес и Вальтер Шрейбер, которые выступили против аграрной реформы СВАГ, их сменили представители левого крыла партии, сторонники христианского социализма Якоб Кайзер и Эрнст Леммер. Давление военных властей резко усилилось накануне земельных выборов осени 1946 г., работники местного и зонального административного аппарата, представлявшие ХДС и ЛДПГ, фактически принуждались вести кампанию против собственных партий. В правлении этих партий обсуждалась тактика бойкота земельных выборов, лишь угрозой роспуска союзники СЕПГ по антифашистскодемократическому блоку отказались от столь резкого шага. Хотя в результате выборов Социалистическая единая партия Германии получила незначительное большинство голосов в Саксонии, Тюрингии и Мекленбурге, для советских военных властей это выглядело едва ли не поражением. Реальное положение дел в случае выхода СЕПГ на общенациональную сцену отразили выборы в четырех секторах Берлина, где эта партия получила менее 20 % голосов и оказалась на третьем месте. По итогам земельных выборов в пяти восточногерманских землях были сформированы коалиционные правительства, все пять постов министров внутренних дел оказались в руках у членов СЕПГ, бывших коммунистов.

Вторым по значению рычагом обеспечения коммунистам доминирующих позиций в Восточной Германии являлась политика денацификации. В соответствии с коминтерновской трактовкой фашизма как диктатуры реакционных кругов монополистического капитала она наносила главный удар по представителям старой экономической элиты, прежде всего юнкерства. Параллельно проводилась массовая чистка государственного аппарата. Более 520 тыс. чиновников лишились своих постов, на их места военные власти назначали выдвиженцев антифашистско-демократического блока. Особенно наглядно стремление военных властей сломать «машину классового гнета» проявилось при реформе органов юстиции, в ходе которой было заменено 85 % судей, являвшихся членами НСДАП. Взамен было организовано годичное обучение «народных судей», приговоры которых руководствовались скорее соображениями политической целесообразности, нежели пониманием сути юридического процесса.

Конкретный ход денацификации находился в руках советских органов госбезопасности, остававшихся автономным образованием в структуре СВАГ. Упрощенная процедура определения ответственности «главарей и приспешников нацистского режима» напоминала деятельность сталинских «троек». В Восточной Германии продолжали действовать «специальные лагеря», в том числе Бухенвальд и Заксенхаузен, предназначенные для их изоляции. Согласно новейшим данным, через них прошло 122 тыс. немцев, далеко не все из которых имели коричневое прошлое – под общую гребенку попадали и «реакционеры», если они выступали против диктатуры СЕПГ, и «западные шпионы» (в этом случае речь шла как правило о социал-демократах, поддерживавших связи с Восточным бюро СДПГ в Западном Берлине). Постепенно рядовые члены НСДАП и массовых нацистских организаций (Mitl?ufer) реабилитировались, решением СВАГ от 16 августа 1947 г. им вернули политические права. Весной 1948 г. процесс дальнейшей денацификации был передан германским органам юстиции, тогда же началось освобождение заключенных «спецлагерей», около трети из которых погибло в ходе заключения.

Экономическая составляющая Потсдамского соглашения диктовались стремлением не допустить возрождения военного потенциала Германии и наказать нацистских преступников, вопрос о выборе той или иной системы производственных отношений оставался открытым. Каждая из четырех зон оккупации в той или иной степени испытывала на себе воздействие военных властей, формировавших социально-экономическую систему по образу и подобию собственной страны. Для Восточной Германии было характерно форсирование преобразований в этой области, которое было призвано поднять популярность СССР среди населения и поставить западных союзников перед свершившимися фактами.

В аграрном секторе советской зоны оккупации преобладали крупные поместья, либо самостоятельно обрабатывавшие сельскохозяйственные угодья, либо сдававшие их в долгосрочную аренду. Значительное число их владельцев, наслышанных о политике СССР в этой сфере, бежало на Запад в последние месяцы войны. Планы военных властей о скорейшем проведении земельной реформы встретили бесспорную поддержку не только сельскохозяйственных рабочих, но и огромного числа вынужденных переселенцев с Востока, пытавшихся найти себе опору в новой жизни. Уже осенью 1945 г. началась конфискация поместий размером более 100 га, сосредоточенных в руках у 7 тыс. землевладельцев. Землю общей площадью в 2,1 млн. га и средства для ее обработки получило около полумиллиона крестьян, что позволило избежать голода и даже снабжать продовольствием западные зоны оккупации.

Антифашистскую мотивацию имели и первые реформы в промышленно-финансовой сфере. По решению СВАГ были блокированы банковские счета юридических лиц и пособников нацистского режима, что «связало» около 70 млрд. рейхсмарок и стало серьезным барьером против инфляции в советской зоне. В октябре 1945 г. было принято решение о конфискации всей собственности германского государства, НСДАП и ее функционеров. Активы и ценности переводились на репарационный баланс, промышленное оборудование, как правило, вывозилось в СССР и Польшу. 30 июня 1946 г. в Саксонии был проведен референдум о судьбе 3500 предприятий, принадлежавших активным деятелям нацистского режима. Три четверти голосовавших высказались за их безвозмездную национализацию. Саксонский опыт был распространен и на другие земли Восточной Германии уже без проведения подобных плебисцитов, национализации стали подвергаться фабрики и заводы, владельцы которых сбежали на Запад. Для ускорения процесса «первоначального социалистического накопления» использовалось судебное преследование предпринимателей как саботажников, позволявшее к тому же переложить на них ответственность за срывы в снабжении населения товарами первой необходимости.

В результате к началу 1948 г. национализированный сектор экономики советской зоны оккупации включал в себя около 40 тыс. предприятий, дававших более 40 % объема промышленного производства. Оперативное управление ими осуществляла Немецкая экономическая комиссия, разрабатывавшая полугодовые планы развития народного хозяйства и являвшаяся прообразом будущего правительства ГДР. В июне 1948 г. по решению СЕПГ начался переход к директивному планированию с двухлетним циклом. Новая система, во многом напоминавшая советскую экономику на исходе нэпа, создала все необходимые предпосылки для последовавшего в начале 50-х гг. скачка к социализму, хотя в манифесте КПГ от 11 июня 1945 г. говорилось о «неограниченном развитии свободной торговли и предпринимательской инициативы на основе частной собственности».

Главным фактором, препятствовавшим хозяйственному подъему Восточной Германии, оставалась советская политика демонтажей. Бессистемный вывоз промышленного оборудования и специалистов, практиковавшийся военными властями в первые месяцы оккупации (особенно спешили с «зачисткой» западных секторов Берлина, отходивших союзникам), постепенно уступал место осмысленным с точки зрения экономики действиям.

Была налажена сопроводительная документация, особым «спросом» наряду с новейшими военными технологиями пользовались в СССР типографское и оптическое оборудование, установки химического синтеза. Население Восточной Германии, осведомленное о масштабах ущерба, нанесенного гитлеровской агрессией Советскому Союзу, с пониманием относилось к взиманию репараций и оплате оккупационных расходов, превышавших 2 млрд. марок в год. Сопротивление вызывала полупринудительная вербовка немецких специалистов для работы в СССР, так как условия их работы и жизни немногим отличались от положения заключенных.

С начала 1947 г. вместо сплошного демонтажа и вывоза в СССР того или иного завода, показавшего свою неэффективность (по прибытии на место оборудование часто оказывалось никому не нужным, отсутствовали квалифицированные специалисты, чтобы пустить его в ход), стал практиковаться их перевод в собственность СССР. Возникла уникальная правовая форма «советских акционерных обществ», число которых достигало 200. Они давали около 20 % промышленного производства Восточной Германии. Наиболее известное из них – «Висмут» в Тюрингии – занималось добычей урановой руды и таким образом внесло весомый вклад в реализацию советского ядерного проекта. По расчетам современных экономистов, общий объем репараций из советской зоны оккупации, а затем ГДР значительно превзошел сумму в 20 млрд. долларов, названную Сталиным в качестве репарационных претензий СССР на Ялтинской конференции.

Ответственность за перегибы в проведении экономических реформ, вызывавшие сворачивание производства, отток капиталов, а то и просто бегство предпринимателей на Запад, делили между собой идеологи СЕПГ, настаивавшие на копировании советского опыта, и офицеры СВАГ, предпочитавшие проверенные рецепты «экспроприации экспроприаторов». Комиссия ЦК ВКП(б), побывавшая в Восточной Германии весной 1948 г., пришла к неутешительному выводу: «Органы СВАГ на практике проводят политику хозяйственного удушения мелкой и средней буржуазии. При распределении сырья, энергии, товаров запросы частных предпринимателей и торговцев не учитываются… Это создает у мелкой и средней буржуазии настроение неуверенности и растерянности, заставляет ее подозрительно относиться к советским оккупационным властям и СЕПГ и толкает ее в объятия реакции». Тем не менее немецкие соратники Сталина, большинство из которых пережило полосу внутрипартийных чисток в КПГ и репрессий в СССР, прекрасно знали, что их левацкие перегибы будут занесены в разряд оплошностей и станут поводом для отеческих поучений советского вождя, а уступки оппонентам наверняка обернутся обвинениями в оппортунизме и могут привести в политическое небытие.

Наиболее выпукло противоречивость происходивших в Восточной Германии преобразований проявлялась в духовной сфере. После избавления от нацистской диктатуры немцы испытывали настоящий голод по свободному слову, плюрализм культурных ценностей в какой-то степени компенсировал материальные лишения первых послевоенных лет. Однако их сразу же начали готовить к монополии на познание «законов исторического развития», лежащей в основе другой диктатуры. Зарегистрированные в Берлине независимые газеты объявлялись «рупором западного влияния», подвергались цензурным и судебным преследованиям. Офицерам СВАГ, читавшим их без прямого указания начальства, грозила отправка на родину и даже в сталинские лагеря. Безусловной заслугой военной администрации было возобновление работы типографий, призванных компенсировать нехватку книг, сожженных нацистами, утраченных в годы войны. Однако львиная доля дефицитной бумаги уходила на тиражирование «марксистско-ленинско-сталинской» литературы, не пользовавшейся спросом у населения. С 1948 г. библиотеки Восточной Германии начали систематически очищаться от «литературы буржуазного содержания».

Мощная пропаганда советских достижений, создававшая у восточных немцев образ страны-победителя, у которой есть чему поучиться (так, решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1946 г. в Берлине был открыт Дом культуры СССР, существующий и по сегодняшний день) соседствовала со строгим запретом работникам СВАГ встречаться с немцами в нерабочее время. Спасение и сохранение культурных ценностей мирового масштаба, таких как Дрезденская картинная галерея (порой они находились в заминированных подвалах и штольнях) нередко сопровождались их тайным вывозом в СССР, очевидно, в надежде, что их «не скоро хватятся». Самой популярной единицей измерения отправляемых из Германии в качестве трофеев библиотек оставался «вагон».

И все же первые послевоенные годы у населения Восточной Германии преобладали позитивные настроения по отношению к тандему СВАГ – СЕПГ, после военных лишений люди почувствовали явное облегчение и демонстрировали осторожную готовность к сотрудничеству с новой властью. Общее мнение сводилось к тому, что после тех страданий, которые развязанная Гитлером война принесла народам СССР, «могло быть и хуже». Эти годы оказались своеобразной отдушиной между двумя диктатурами, когда демократическое содержание проводимых реформ явно превалировало над их идеологическим оформлением. Весной 1946 г. в советской зоне оккупации началось проведение реформы образования, устранившей кастовость и привилегии в этой сфере. Введение единой восьмилетней школы как базового элемента народного образования привело к резкому росту числа учеников в старших классах, которые до того ограничивались ремесленным обучением. Новым фактором социальной структуры стала солидная крестьянская прослойка, получившая землю в результате аграрной реформы. На настроениях населения сказывалась и то, что в целом Восточная Германия меньше пострадала от бомбардировок союзнической авиации, а ее аграрная специализация позволяла властям успешнее, чем в индустриальных центрах западных зон, решать продовольственную проблему.

Даже если тезис о «власти рабочего класса» оставался пропагандистской формулой СЕПГ, это все же была власть для рабочего класса. Возможности социального подъема предоставлялись не только в узких рамках партийной номенклатуры – достаточно упомянуть рабоче-крестьянские факультеты, выпускники которых в два раза увеличили прослойку выходцев из этих слоев общества в составе студенчества. СВАГ настаивала на «более смелом выдвижении на руководящие должности в немецких органах управления выходцев из среды рабочего класса, бедняцко-середняцких масс крестьянства, из среды проверенной творческой интеллигенции», чтобы заменить ими профессиональных чиновников, считавшихся оплотом реакции и проводниками западного влияния. Становясь частью господствующей элиты, выходцы из рабочих теряли привычные ориентиры поведения и с готовностью принимали правила игры, установленные новой властью. Их некомпетентность лишь отчасти компенсировалась энтузиазмом «нового начала», собственные промахи увеличивали ненависть к старым кадрам, на которые партийные выдвиженцы пытались переложить ответственность за промахи в профессиональной работе.

Спектр общественных настроений был бы неполным без указания на вопрос о восстановлении национального единства, который занимал восточных немцев гораздо больше, нежели их соотечественников в западных зонах оккупации. Чувство оторванности от общих корней стимулировалось не только идеологическими новациями коммунистической пропаганды, но и ужесточением контроля на межзональных границах, становившихся все более непрозрачными. Хотя руководители СЕПГ постоянно выдвигали новые инициативы по сохранению единства страны, решающее слово оставалось за Сталиным. Его позиция в германском вопросе продолжает занимать умы историков, давая обильную пищу для научных гипотез и публицистических догадок. Сенсационные публикации протоколов встреч Сталина с лидерами СЕПГ, появившиеся в последние годы, мало приближают нас к окончательным истинам. Очевидно, что сталинская программа-максимум – втянуть всю Германию в орбиту советского влияния – не озвучивалась в ходе переговоров «большой тройки». Сталин так же мало верил в законы исторического развития, как Черчилль – в промысел божий. Надежды советского руководства на то, что США вновь, как и после первой мировой войны, тихо уйдут из Европы, не оправдались. Помимо противодействия союзников по антигитлеровской коалиции коммунистам пришлось бы столкнуться с явным перевесом прозападных политических сил внутри Германии.

Достаточно просто описать и минимум геополитических претензий СССР. Стратегически выгодно было бы провести границу социалистического лагеря по линии Одера-Нейсе, сделав ставку на славянскую общность как его цементирующий стержень. Присутствие советских войск в «несоветской» Германии позволило бы Сталину держать руку на пульсе внутригерманских событий и в то же время создавало бы санитарный кордон, защищающий Восточную Европу от западного влияния. Нерешенность вопроса о статусе территорий, отошедших под польское управление, давало бы СССР возможность сколь угодно долго затягивать подписание мирного договора, ссылаясь на мнение своего союзника, и в то же время компенсировать напряженностью в германо-польских отношениях традиционную русофобию Польши.

Реальные сценарии послевоенного развития для советского руководства лежали в плоскости военного давления и дипломатического торга, в целом совпадавшей с контурами потсдамской Германии. Историографический спор о том, что преобладало в германской позиции Сталина – идеологические установки на расширение мировой системы социализма или внешнеполитические расчеты на обеспечение безопасности СССР – можно считать беспредметным. Они обуславливали друг друга, и менять одно на другое не имело никакого смысла. Даже маленький германский социализм обеспечивал Советской армии надежный плацдарм в центре Европы. При создании ГДР Сталиным принималось в расчет прежде всего мнение военного лобби в собственной стране, оперировавшего такими понятиями, как угроза германского реваншизма и недопущение американской агрессии на Восток. В 1947 г. ситуация еще не выглядела тупиковой, и Сталин был резко настроен против отказа от всегерманской перспективы. Принимая в январе делегацию лидеров СЕПГ, он неожиданно предложил: «Очень хорошо было бы иметь на Западе единую социалистическую партию. Там вы представлены только КПГ… Для социалистов и коммунистов выгоднее, чтобы там имелись единые социалистические партии, это облегчило бы многим элементам трудящихся приобщение к социализму. За количеством не тянитесь».

Следует иметь в виду, что немецкие коммунисты, а позже руководители Социалистической единой партии Германии не были простыми исполнителями приказов из Кремля, и их тактическая позиция могла расходиться с мнением Сталина. Для Ульбрихта и Пика не являлось секретом то, что соглашение лидеров антигитлеровской коалиции в германском вопросе будет означать крест на их собственной власти. В отличие от советского руководства, имевшего известную свободу маневра, их позиция определялась жесткой формулой: лучше четверть Германии контролировать полностью, чем всю Германию – на четверть. Реакция Восточного Берлина на появление «плана Маршалла» была еще более жесткой, чем в Москве. Специальная резолюция ЦК СЕПГ приравнивала его принятие к «ограничению суверенитета принимающих помощь стран и их подчинению интересам американских монополий», безосновательно утверждая, что кредиты США в 20-е гг. привели Германию к кризису, фашизму и войне.

В то же время СЕПГ никогда не отказывалась от роли лояльного союзника СССР, подчиняя свою национальную программу его позиции в германском вопросе. Самой масштабной акцией стал созыв «Немецкого народного конгресса за единство и справедливый мир», в состав которого вошли видные политики, деятели науки и культуры. Запрет выборов в Народный конгресс в западных зонах оккупации привел к тому, что население этих зон на первом заседании конгресса в Берлине (6 декабря 1947 г.) представляли только коммунисты.

Его воззвания сводились к поддержке позиции СССР в ходе Лондонской конференции. После ее безрезультатного исхода Народный конгресс был использован для легитимации государственного строительства в Восточной Германии, а сама СЕПГ стала настаивать на паритетном участии немецких политиков в переговорах о будущем страны, заведомо неприемлемом для Запада. В конечном счете Сталину пришлось согласиться с курсом своих немецких единомышленников на максимальное разграничение двух будущих германских государств. Он явно переоценил тягу немцев к национальному единству, посчитав, что ради его сохранения Западу придется пойти на принципиальные уступки.

Отказ СССР участвовать в реализации «плана Маршалла» и переход к открытой конфронтации бывших союзников по антигитлеровской коалиции вызвал не только нарастание антисоветских настроений среди жителей Восточной Германии, но и кризис в СЕПГ. Донесения СВАГ отмечали в июле 1947 г., что «в партийной среде и даже среди функционеров усилились настроения о всесилии «доллар-империализма» и о возможной целесообразности получения американских займов для восстановления немецкого хозяйства». Бывшие социал-демократы в объединенной партии демонстрировали внешнюю покорность при затаенной враждебности, считая, что дни господства коммунистов уже сочтены. Слухи о страданиях военнопленных в Сибири, о принудительной работе немецких специалистов, вывезенных в СССР, еще больше накаляли ситуацию. Ни о каком проведении свободных выборов уже не могло быть и речи – поражение партии, выступавшей в качестве пособницы оккупационных властей, оказалось бы неизбежным.

Второй съезд СЕПГ (20-24 сентября 1947 г.) отразил внешний рост (1,8 млн. членов) и внутренний кризис партии, потерявшей способность к политической работе в условиях многопартийности. Отказ от паритета в распределении руководящих постов, а также участие в работе съезда представителей КПГ из западных зон оккупации, усиливали недовольство бывших социал-демократов. Их открытые протесты вызвал выпад Пика против западногерманской СДПГ как профашистской партии. В страхе перед репрессиями властей функционеры объединенной партии, пришедшие из социал-демократии, переводили имущество на своих жен и даже отказывались фотографироваться на партийные документы. В ЦК СЕПГ нарастали трения между сторонниками уступок партийным низам и твердыми сталинистами, настаивавшими на форсированной «большевизации» партии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.