3.5.1. Дневники и частная переписка в изменившемся коммуникационном пространстве

3.5.1. Дневники и частная переписка в изменившемся коммуникационном пространстве

Дневники и частная переписка были важным, в чем-то даже системообразующим элементом культуры XVIII–XIX вв. В то же время поддержание корреспонденции и ведение ежедневных записей о пережитом и прочувствованном требовали, с одной стороны, времени и располагающей к письму обстановки, а с другой – определенных навыков выражения своих мыслей на бумаге. Более того, чтобы написать письмо, надо не только владеть пером, но и знать систему правил, диктующих и графическое решение (обращение, подпись и дата – на отдельных строках), и выбор лексических средств («Никогда не начинайте писем“ уважаемый такой-то”, только“ многоуважаемый”. Это дворнику я могу сказать: уважаемый»[508]), и даже структуру текста («во первых строках» положено поинтересоваться делами и здоровьем адресата, а закончить письмо – благопожелательной формулой, выбираемой к случаю из определенного спектра). Сложность дела устанавливала высокий «порог вхождения»: в течение долгого времени культура дневников и писем оставалась по преимуществу достоянием элиты. Некоторое расширение круга пишущих наметилось в эпоху промышленной революции, когда стало расти число грамотных, а рабочим, пришедшим на заводы «от сохи», потребовались средства коммуникации с оставшимися в деревне родными. В свою очередь, в XX в. дневники и частная переписка оказались под воздействием нескольких разнонаправленных факторов.

С одной стороны, радикально выросло число людей, умеющих читать и писать. Декретом СНК от 26 декабря 1919 г. была запущена кампания по массовому обучению грамоте (известная как ликвидация безграмотности, сокращенно ликбез), а с 1923 г. велась подготовка к введению всеобщего начального обучения (всеобуч), которая увенчалась совместным постановлением ЦИК и СНК от 14 августа 1930 г., вводившим обязательное образование в объеме четырех классов. В рамках второй пятилетки (1933–1937) в городах и рабочих поселках был осуществлен переход к обязательному семилетнему обучению; распространение этой практики на селе планировалось на третью пятилетку (1938–1942), но задержалось из-за Великой Отечественной войны. С 1958 г. обязательным стало восьмилетнее образование, а в 1970–1980?е годы осуществляется переход к обязательному среднему образованию в объеме либо десяти классов школы, либо восьми классов школы и последующих нескольких лет в профессионально-техническом училище. В итоге СССР стал страной с почти стопроцентно грамотным населением, а значит, практически каждый советский человек мог, возникни у него такая необходимость или желание, что-нибудь написать.

Радикально выросло и число ситуаций, в которых предполагались чтение и письмо. Мировые войны и локальные военные конфликты, «раскулачивание» и политические репрессии, индустриализация 1930?х годов и всесоюзные стройки 1960–1970?х отрывали людей от родных и близких, создавая необходимость обмена письмами. Крупные исторические процессы не могли не вызвать к жизни соответствующие им комплексы писем – письма фронтовиков и «воинов-интернационалистов», письма заключенных и ссыльных, письма комсомольцев-стройотрядовцев и т. п. Вовлеченность больших масс людей в масштабные и значимые с исторической точки зрения события должна была способствовать расширению практики письма. Но действовали и факторы, снижавшие число писем и дневников.

Сокращению объемов корреспонденции и упадку культуры дневников способствовал репрессивный характер советского государства. Вообще говоря, претензии тоталитарных режимов на контроль над всеми и всем ограничиваются нехваткой ресурсов. Ни одна спецслужба мира не сможет перлюстрировать все письма и ознакомиться с содержимым всех ящиков всех письменных столов. В то же время надзор за определенными группами людей может быть весьма плотным.

Так, исключительно жесткие формы имело ограничение переписки в местах лишения свободы: разрешение на получение и отправку писем, а также манипуляции с периодичностью и объемом дозволенной корреспонденции были важным инструментом воздействия на «контингент» со стороны администрации. В свою очередь, родные и близкие заключенных (особенно осужденных по «политическим» статьям) должны были считаться с тем, что переписка с лицом, отбывающим срок, рано или поздно привлечет внимание органов госбезопасности, а за этим могли последовать неприятности по службе или «по партийно-комсомольской линии» (а в сталинскую эпоху – и административная высылка в качестве «члена семьи врага народа»). Требовалось личное мужество, чтобы сохранять отношения с человеком, находящимся в заключении. Что же касается дневников, то их ведение в условиях советского лагеря было практически невозможным из-за дефицита писчих материалов и регулярных обысков. Как следствие, корпус писем заключенных и тем более лагерных дневников будет невелик.

С определенными ограничениями сталкивались военнослужащие действующей армии. В частности, во время Великой Отечественной войны органами военной цензуры осуществлялся сплошной просмотр всей переписки солдат и офицеров, причем цензоры не только вымарывали из писем фрагменты, содержащие секретные сведения, но и сообщали «куда следует» о политически некорректных высказываниях корреспондентов. Контролировать ведение дневников на фронте было сложнее, однако и скрывать записки было трудно, так что рано или поздно многие авторы дневников вынуждены были давать объяснения командирам или политработникам частей, а то и контрразведке. Не все фронтовики сознавали опасность, вытекающую из того, что их письма и дневниковые записи могут быть просмотрены посторонними лицами. В частности, за корреспонденцию с критическими характеристиками И. В. Сталина, «прозрачно закодированного» участниками переписки «из Отца в Пахана», был арестован и осужден А. И. Солженицын[509]. Но многие понимали, что необходимо соблюдать осторожность, и это сказывалось на содержании отправляемых писем. Признаками самоцензуры могут быть сокращение объема писем или записей, исчезновение подробностей, изменение стиля (особенно в сторону шаблонных формулировок, напоминающих риторику газет). Понятно, что появление подобных черт свидетельствует скорее об изменившихся жизненных обстоятельствах, чем об интеллектуальной эволюции автора в сторону большей лояльности к существующему режиму.

Наряду с политико-административными, существовали и бытовые факторы, затруднявшие написание писем и ведение дневников. Так, урбанизация страны обернулась ухудшением жилищных условий – как для лиц, приезжавших в города из деревни, так и для тех, кто жил в городах от рождения. С первых послереволюционных лет и вплоть до 1960?х годов преобладающим типом жилья стали коммунальные квартиры и бараки, обстановка в которых далеко не всегда способствовала вдумчивому письму и хранению написанного. Некомфортная бытовая обстановка превратилась в фактор, препятствующий письменному творчеству индивида. В свою очередь, в 1960–1970?е годы, когда жилищная ситуация начала меняться в лучшую сторону, широкого распространения достигло и новое средство коммуникации – телефон. Письма проигрывали телефонной связи в оперативности и удобстве, а значит, интенсивность переписки между частными лицами все более и более сокращалась. Что же касается дневников, то на них зачастую не хватало не только культуры, но и времени. В итоге изменения стиля жизни привели к системному кризису обоих рассматриваемых видов источников, выход из которого если и наметился, то лишь с распространением технологий обмена информацией с помощью компьютерных сетей (электронная почта, BBS и Fidonet, с начала 1990?х – передача гипертекста через сеть Интернет). Впрочем, в Советском Союзе указанные технологии оставались практически неизвестны, а Интернет в принципе возник за несколько месяцев до распада СССР.

В целом тенденции в эволюции писем и дневников советского времени свидетельствуют о сокращении личностного начала в культуре. В изменившейся социальной среде человеку становится сложно, а иногда и вовсе невозможно выразить свое индивидуальное «я».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.