Глава 3 Каким Сталин был руководителем

Глава 3

Каким Сталин был руководителем

Я знаю, что когда меня не будет, не один ушат грязи будет вылит на мою голову. Но я уверен, что ветер истории всё это развеет.

И.В. Сталин[111]

Не хватит книги для рассказа о тех трудных решениях, которые приходилось принимать Сталину, о его роли в судьбах десятков миллионов людей. Поэтому приходится выбирать: что включить в книгу, а что оставить за её рамками. Выбор сложный, но необходимый. Многие книги о Сталине написаны в стиле «калейдоскопа» — приводятся цитаты из различных воспоминаний и разных источников. У таких книг есть свои плюсы — это возможность рассказать множество историй. Но есть у них и минус — отсутствие внутреннего стержня и чёткой системы изложения, которая пояснила бы читателю, отчего именно так поступал Сталин в каждый отдельный период истории. Поэтому в этой главе мы остановимся на том, какие черты были присущи Сталину как руководителю и как они проявлялись в различных ситуациях. Истории, которые мы приводим, совершенно разные, и рассказаны они разными людьми. Объединяет их одно — нужно эти истории знать…

Заботливый и внимательный человек — так характеризуют Сталина те, кто с ним работал вместе. Требовательный, жёсткий, но вместе с тем внимательный. Если назначаешь человека на важный пост, нужно, чтобы он чувствовал себя комфортно в материальной сфере и уж точно не зарабатывал меньше от состоявшегося повышения. Логично? Разумно? Да. Накануне войны Сталин решил создавать стратегическую авиацию (дальнюю бомбардировочную). Её роль во Второй мировой войне сложно преувеличить. У Сталина для каждого дела был свой человек, наиболее для этого подходящий. Проект «атомная бомба» будет курировать и продвигать вперёд Лаврентий Берия. Проект «стратегическая авиация» Сталин решает поручить Александру Голованову, работающему одним из руководителей Аэрофлота. Стратегической авиации, кстати, не было у Гитлера, что во многом привело к невозможности для Германии оказывать нажим на Великобританию и СССР, бомбить города и промышленные предприятия на далеких расстояниях. Чтобы исправить эту ошибку, нацисты срочно начали разрабатывать ракетное оружие. Но работали над ним не как над средством доставки атомного оружия, а как над средством отправления взрывчатки (сколько сможет поднять) в Туманный Альбион. Получилось очень дорого и очень неэффективно. Чтобы убить одного англичанина, немцы тратили примерно четыре ракеты «Фау»[112].

Детали будущей работы Сталин и Голованов обсудили. Пока создаётся один авиационный полк, там будет видно. После чего глава СССР спрашивает:

— А теперь у меня к вам вопрос: сколько жалованья вы получаете?

— Постановлением Совнаркома мне, как шеф-пилоту Аэрофлота, определено четыре тысячи рублей в месяц[113].

— А сколько получает командир авиационного полка? — спросил Сталин, обращаясь к наркому обороны, маршалу Советского Союза Тимошенко. И тут выясняется, что зарплата в армии сильно отстает от аэрофлотовской. Командир полка получает тысячу шестьсот рублей. Голованову становится неудобно.

— Товарищ Сталин, я за деньгами не гонялся и не гонюсь. Положено тысячу шестьсот рублей — буду получать такой оклад.

Обратите внимание — Голованов молчит, ничего не просит. Сталин сам принимает решение. Он ничего не говорит о необходимости для коммуниста отбросить всё личное и трудиться по приказу партии. Сталину ясно, что, уменьшая людям оклады в три раза, вы не сможете их убедить работать на благо страны. А Сталину нужен результат, а не идеологическая чистота. Вот поэтому не было при нём той лжи, какую люди моего поколения застали в середине 1980-х. Все поголовно коммунисты и комсомольцы, а никто не верит в идеалы коммунизма.

«— Ну вот что, вы, как командир полка, будете находиться на казённых харчах, вас будут задаром обувать и одевать, у вас будет казённая квартира. При всём этом, видимо, целесообразно оставить вам получаемое жалованье. Зачем обижать человека, если он идёт на ответственную, серьёзную работу? Как, товарищи? — обратился он к присутствующим.

Послышались голоса: «Правильно, правильно!»

— Вы удовлетворены? — спросил он, обращаясь ко мне.

— Конечно, вполне удовлетворен, товарищ Сталин»[114].

И такой поступок Сталина был не единичным. Между идеологией и здравым смыслом он всегда выбирал здравый смысл. Вот ещё один подобный случай, который Голованов описал в своей замечательной книге[115]. В 1942 году промышленность перебазировалась на восток, на один из танковых заводов решили поставить директором одного из замнаркомов. Это сильный организатор, который сумеет выправить сложное положение — ведь эвакуированные заводы начинали работать «в чистом поле», зачастую даже без крыши над головой. И тут Сталин задал вопрос о зарплате. Выяснилось, что директор завода получает почти в два раза меньше, чем заместитель наркома. То есть предлагалось отправить человека работать на сложный участок, при этом уполовинив его оклад.

— Как же вы его будете посылать директором завода и снижать его зарплату, если он хороший работник? — спрашивает Сталин.

— Он коммунист и обязан выполнять решения.

«Наступила длительная пауза. Наконец, Сталин заговорил:

— Вот у нас есть некоторые господа коммунисты, которые решают вопросы так: раз ты коммунист, куда бы тебя ни посылали, что бы с тобой ни делали, кричи «ура» и голосуй за Советскую власть. Конечно, каждый коммунист выполнит любое решение партии и пойдёт туда, куда его посылают. Но и партия должна поступать разумно. Вряд ли тот или иной коммунист будет кричать «ура» если вы бросите его на прорыв и за это сократите ему жалованье в два раза, хотя вам он об этом, возможно, ничего и не скажет. Откуда вы взяли, что мы имеем право так поступать с людьми? Видимо, если мы действительно хотим поправить дело, целесообразно все блага, которые он получает здесь, оставить его семье, а его послать на завод, и пусть там работает на жалованье директора завода. Поставит завод на ноги — вернётся обратно. Думается, при таком решении и дело двинется, и энергии у человека будет больше»[116].

И человека отправили на Урал, дав ему там зарплату директора завода, а его семье оставив ещё и его зарплату замнаркома. Вам понятно, почему сталинские «экономические чудеса» происходили так регулярно и так быстро? Потому что он ставил человека на первое место. При Сталине у академиков была прислуга, а учёный получал больше, чем кто бы то ни было. Это потом, при «развитом социализме», всё перекосилось и исказилось. И самыми высокооплачиваемыми профессиями стали шофер и рабочий, а самыми хлебными — директор магазина и официант. Звучало это всё красиво — «государство рабочих и крестьян», но полностью отбивало смысл учиться и стремиться вперёд.

А вот история, которую в своих мемуарах рассказал маршал Катуков. Его 1-я танковая армия после Курской дуги отправлена в резерв. Казалось бы, отдых — это хорошо. Кто бы спорил, но вот только тыловики фронта «вдруг» перестали армию снабжать. Перестали поступать горючее и смазочные материалы, а потом и продовольствие. На недоумённые вопросы командира танковой армии от работников фронтового тыла не поступало никакого ответа. Вероятно, тыловики решили, что раз армия в резерве, то как-нибудь продержится на местных ресурсах. А в реальности танкисты оказались в сложном положении. Это же не махновская банда и не оккупационный гарнизон — не могут советские танкисты грабить советскую деревню. Конечно, на ближайшую станцию поступают кое-какие продукты, но у катуковцев банально нет бензина, чтобы заправить грузовики и перебросить эти продукты к себе в части. Что делать — пришлось снаряжать пешие экспедиции. А до станции пятнадцать километров. По размытой дождями скользкой дороге бойцы тащат на плечах мешки с хлебом, мясом, крупой. Это отдых? Нет — это форменное издевательство. Потерпев две недели, танкисты собрали военный совет армии, посоветовались и отправили Верховному главнокомандующему телеграмму. Что из этого получилось, Катуков прекрасно описал.

«Позднее Яков Николаевич Федоренко рассказывал мне, что, получив нашу телеграмму, Сталин вызвал его к себе. Верховный был в ярости:

— Как это называется? Наплевательство! Выжали из армии всё, что смогли, и выбросили её как негодную тряпку! А армии ещё воевать и воевать… Немедленно поправить дело и доложить мне!

Не прошло и четырех часов после отправки телеграммы, а армейский телеграф уже выстукивал: «Вам занаряжены эшелоны с горючим…»»[117]

Помнил Сталин и не только о тех, кто мог сражаться с врагом, но и о погибших. Генерал И.Н. Рыжков, работавший в годы войны в Генштабе, рассказал Вячеславу Молотову (а тот поделился с писателем Феликсом Чуевым), как сочинялся приказ о первом салюте по поводу освобождения Орла и Белгорода. В приказе забыли сказать о павших. Напомнил об этом именно Сталин. Добавили: «Вечная память героям, павшим в боях». Сталин прочитал и сказал: «Знаете, не память, а слава. Память звучит по-церковному. Вечная слава героям, павшим в боях за честь и независимость нашей родины!»[118] Так в приказе и написали, а потом эту фразу стали писать на обелисках и повторять в кинофильмах.

Сталин был заботливым руководителем, он относился к людям по-человечески[119].

Строгий спрос по работе и одновременно забота о человеке были у него неразрывны, они сочетались в нём так естественно, как две части одного целого, и очень ценились всеми близко соприкасавшимися с ним людьми. После таких разговоров как-то забывались тяготы и невзгоды. Вы чувствовали, что с вами говорит не только вершитель судеб, но и просто человек…[120]

Воспоминания маршала Конева — яркий тому пример. Сразу после войны Сталин вызвал нескольких военных. За разговором спросил Конева об отпуске.

— Как ваше здоровье?

— Здоровье так себе, товарищ Сталин.

— В отпуск идёте?

— Да, иду.

— На сколько?

— На полтора месяца.

— Это что, Булганин вам полтора месяца дает?[121]

— Да, больше не положено, товарищ Сталин.

— Как так не положено?

Обращается к Булганину:

— Дайте ему три месяца. И ему три месяца, и ему три месяца, и ему три месяца. Надо понимать, что люди вынесли на своих плечах. Какая была тяжесть, как устали. Надо понимать, как устали люди.

Что такое полтора месяца? Надо три месяца, чтобы почувствовали, привели себя в порядок, отдохнули, полечились. Как так не понимать? Не понимает этого Булганин, не понимает. Не понимаю, как может не понимать. Нет, не понимает. Что он понимает? Ничего он не понимает[122].

А вот что мне прислал один из читателей. Это его семейная история, которая до этого нигде не публиковалась. Она наглядно показывает сталинское отношение к людям.

Родной брат моего деда, мой двоюродный дед, Александр Николаевич Кузнецов всю Отечественную войну работал референтом А.А. Жданова. После смерти Жданова в 1948 году его направили в Латвию секретарём одного из обкомов в глубинке. В то время там шла ожесточённая борьба с «лесными братьями», недобитыми пособниками нацистов. В Александра Николаевича несколько раз стреляли из кустов, когда он ехал в машине и на подводе. За 1948–1949 год активность «лесных братьев» в области, где работал мой двоюродный дядя, несколько поубавилась: работникам НКВД активно помогали комсомольская молодежь и разные добровольцы из местного населения.

Но однажды ночью в дом, где проживал А.Н. вместе с женой и двумя маленькими детьми, влетела граната-лимонка. А.Н. как-то успел её перехватить и выкинуть в окно, после чего она взорвалась в палисаде. После этого он решил ехать в Москву, на приём к Сталину, и просить перевода на другую работу, потому что не хотел рисковать жизнями членов семьи. Это был довольно рискованный поступок — «солдат партии»… дрогнул. Сталин принял дядю довольно сдержанно. Внимательно выслушав, он встал и долго молча ходил по кабинету. Потом сказал примерно следующее (со слов моего деда):

— Партия посылает своих лучших бойцов на ответственные участки политической борьбы, не спрашивая их согласия. Вы, вступая в ряды ВКП(б), знали об этом?

Дядя ответил, что, конечно, знал. Потом добавил, что готов принять любое другое назначение, получить любое партийное взыскание, порицание, но не хочет рисковать жизнью своих маленьких детей. Тогда Сталин спросил сидевшего рядом В.М. Молотова: «Как поступим с товарищем Кузнецовым, Вячеслав?»

Молотов уклончиво ответил, что сразу так не решить. Борьба за Советскую власть в Латвии ещё не окончена. Может быть, детей отправить в Москву? Тогда И.В. Сталин раскурил трубку и, не глядя на A.H., произнёс:

— Ступайте, мы подумаем, как с вами поступить.

Мой двоюродный дядя в весьма смятённом состоянии уехал в свою пустую московскую квартиру. Через два дня ему позвонил Сталин.

— Здравствуйте, Александр Николаевич! А правду говорят, что вы всего «Евгения Онегина» знаете наизусть?

А.Н. понял, что о том, что он действительно знает наизусть почти все главы из «Онегина», Сталин мог слышать от покойного А.А. Жданова. И ответил:

— Почти всего, Иосиф Виссарионович. Я вообще очень люблю Пушкина и часто его перечитываю.

— А как с другими русскими писателями? — снова спросил Сталин.

— У меня неплохая домашняя библиотека русской классики, там имеется немало шедевров. Читаю, когда есть время.

— Мы подумали, учли ваши заслуги перед партией и решили удовлетворить вашу просьбу о переводе из Латвии. Справитесь с работой замминистра культуры? — спросил Сталин.

А.Н. сразу согласился и потом до пенсии работал в должности заместителя министра культуры СССР, с благодарностью вспоминая помощь вождя[123].

Вот ещё один эпизод военного времени. Простой человек мог рассчитывать и получить внимание главы СССР. До войны семья рассказчицы этой истории, которая тогда была маленькой девочкой, жила в городе Кексгольме (сейчас Приозёрск) недалеко от Ленинграда. Началась война, и девятилетнюю девочку вместе с беременной мамой эвакуировали. В один из дней их эшелон прибыл на промежуточную станцию в город Рыбинск. А там жила родная сестра матери.

Эшелон должен был простоять сутки. За это время мы с мамой поехали повидаться с тёткой. Увидев, какие мы измученные, без вещей, тётка предложила матери оставить меня у неё до конца войны. (В ту пору многие, как ни странно, верили, что война быстро закончится.) Мама согласилась. Пока она неизвестно каким путём добиралась до Ростова-на-Дону — нашей родины, немцы подошли к Рыбинску, и нас с семьёй тётки тоже эвакуировали на баржах по Волге, и мы тоже не знали, куда едем. Наконец, добрались мы до Нижнего Тагила — конца нашего пути.

Ростов дважды побывал в руках немцев, и никакой связи с мамой я не имела, тем более что ей пришлось сменить место жительства. Жизнь у тётки сложилась так, что мне пришлось уйти от неё в детский дом. Отправили меня в маленький городок Верхнюю Тавду, в очень хороший детский дом, с прекрасным директором и заботливыми воспитателями. В войну, наверное, все люди имели сердце.

Там я пробыла до октября 1943 года. И вот. Вызывает как-то меня директор и говорит:

— Эда, мы отправляем тебя домой к маме, в Ростов, и даём провожатую.

Я тогда посчитала это в порядке вещей: раз нашлась мать — ребёнка отправляют к ней. Тем более что тогда же к родным был отправлен ещё один мальчик из нашего детдома, в город Новошахтинск. Детским умом я не смогла тогда понять, что произошло чудо. Когда страна стояла не на жизнь, а на смерть, когда день и ночь шли на Запад эшелоны с солдатами и оружием, какую-то затерявшуюся маленькую девочку, бывшую к тому же дочерью расстрелянного врага народа, найдут в этом кипящем котле и отправят к матери, рядовому управдому[124].

11 ноября 1943 года, сделав пять пересадок (в том числе в разрушенном Сталинграде), девочка с провожатой прибыли в Ростов-на-Дону, и её передали маме. Как же мама нашла дочку? Оказывается, женщина написала письмо товарищу Сталину. И её дочь привезли к ней.

Но и это ещё не конец истории.

Прошло ещё некоторое время. Однажды к нам в комнату пришла женщина-милиционер и спросила мать: «Это вы — Кошеварова Татьяна Владимировна?» Услышав утвердительный ответ, взяла под козырек и вручила матери под расписку большой пакет, запечатанный пятью сургучными печатями, а затем удалилась. Мы вскрываем пакет и читаем бумагу с грифом «Личная приёмная Верховного главнокомандующего товарища Сталина». Текст гласит: «Ваше письмо на имя товарища Сталина нами получено. Ваша просьба выполнена». Дальше должность и фамилия, не помню чья. А текст запечатлелся в памяти фотографически, навсегда. Разумеется, я понимаю, что лично Сталин не мог заниматься такими делами. Но он создал порядок внимания к простым людям, и этот порядок неукоснительно соблюдался[125].

…Сейчас это может прозвучать странно, но были люди, которые пытались злоупотреблять сталинской внимательностью и человечностью. Кое-кто воспринимал заботу о себе по известной поговорке: раз дают — бери. И старались брать. Таких людей Сталин просто от себя убирал и ответственных дел им более не поручал. Ведь гниль, если она есть в человеке, обязательно скажется на деле.

Одного товарища назначили на весьма ответственный пост, и, естественно, общение со Сталиным стало для него частым. Как-то Сталин поинтересовался, как этот товарищ живёт, не нужно ли ему чего-нибудь, каковы его жилищные условия? Оказывается, ему нужна была квартира. Квартиру он, конечно, получил, а в скором времени Сталин опять его спросил, нет ли в чём-либо нужды. Оказалось, то ли его тёща, то ли какая-то родственница тоже хотела бы получить жилплощадь. Такая площадь была получена. В следующий раз товарищ, видя, что отказа ни в чём нет, уже сам поставил вопрос о предоставлении квартиры ещё кому-то из своих родственников. На этом, собственно, и закончилась его служебная карьера, хотя Сталин и поручил своему помощнику А.Н. Поскребышеву рассмотреть вопрос о возможности удовлетворения и этой просьбы. Не знаю, получил ли он ещё одну квартиру, но в Ставке я его больше не встречал, хотя знал, что службу свою в армии он продолжает[126].

Вот история, которая характеризует отношение Сталина к казённым средствам. Идёт обсуждение возможности увеличения выпуска наркоматом станкостроения боевой техники. Руководил этим наркоматом А.И. Ефремов, впоследствии заместитель председателя Совета Министров СССР. И вот товарищ Ефремов говорит, что возможности для увеличения выпуска продукции есть, но ему нужно помочь в решении ряда вопросов. Среди прочих он упомянул и о необходимости увеличения управленческого аппарата по всему наркомату на восемьсот человек. Сталин внимательно слушал, а когда Ефремов закончил, подойдя к нему, задал вопрос:

— Скажите, пожалуйста, вы слышали что-нибудь о фамилии Бугров?

— Нет, товарищ Сталин, такой фамилии я не слышал, — ответил Ефремов.

— Так я вам тогда скажу, — помолчав немного, сказал Верховный. — Бугров был известным на всю Волгу мукомолом. Все мельницы принадлежали ему. Только его мука продавалась в Поволжье. Ему принадлежал огромный флот пароходов и барж. Оборот его торговли определялся многими и многими миллионами золотых рублей. Он имел огромные прибыли. Как вы думаете, каким штатом располагал Бугров для управления всем своим хозяйством, а также контролем за ним?!

Разумеется, ответа на этот вопрос никто дать не смог. Сталин некоторое время ходил и молча набивал трубку, а потом сказал:

— Раз вы все не знаете, я вам скажу. У Бугрова были: он сам, его приказчик и бухгалтер, которому он платил двадцать пять тысяч рублей в год. Кроме этого бухгалтер получал бесплатную квартиру и ездил на бугровских лошадях. Видимо, бухгалтер стоил таких денег. Зря платить ему Бугров не стал бы, умел сводить концы с концами. Вот и весь штат. А ведь Бугров был капиталист и мог бы, видимо, иметь и больший штат. Однако капиталист не будет тратить зря деньги, если это не вызывается крайней необходимостью, хотя деньги и являются его собственностью. Немного помолчав, как бы раздумывая, Сталин продолжал:

— У нас с вами собственных денег нет, они принадлежат не нам с вами, а народу, и относиться поэтому к ним мы должны особо бережливо, зная, что распоряжаемся мы с вами не своим добром. Вот мы и просим вас, — обращаясь к наркому, продолжал Верховный, — посмотрите с этих позиций ваши предложения и дайте нам их на подпись[127].

Как вы думаете, уважаемые читатели, после рассказа такой истории была ли в представленных Ефремовым Сталину предложениях цифра в восемьсот человек? А ведь Сталин мог просто приказать, мог отругать. А вместо этого рассказал притчу. И так он поступал очень часто. Спокойно, просто, иногда иносказательно старался пояснить людям то, что они по той или иной причине не понимали. Вот как Сталин объяснил маршалу Василевскому (сразу после Великой Отечественной войны), как он себе представляет коммунизм:

«Я считаю, — сказал Сталин, — начальная фаза или первая ступень коммунизма практически начнётся тогда, когда мы начнём раздавать населению хлеб задаром». Один из присутствующих спрашивает: «Товарищ Сталин, как же так — задаром раздавать хлеб, это же невозможное дело!» Тогда Сталин подвёл всех участвующих в беседе к окошку.

— Что там?

— Река, товарищ Сталин.

— Вода?

— Вода.

— А почему нет очереди за водой? Вот видите, вы и не задумывались, что может быть у нас в государстве такое положение и с хлебом.

Немного походив, Сталин продолжил: «Знаете что, если не будет международных осложнений, а я под ними понимаю только войну, я думаю, что это наступит в 1960 году»[128].

Не вина Сталина, что он был отравлен в марте 1953 года, его ближайший «наследник» Берия очень быстро оказался расстрелян, а победившие Хрущёв и компания начали пускать по ветру великое геополитическое и экономическое наследство…

Вот как описывал Николай Константинович Байбаков — создатель нефтяной и газовой промышленности нашей страны — принятие решений Сталиным в этой жизненно важной отрасли[129]. Все нынешние олигархи должны буквально молиться на этого человека. И, отдавая должное Байбакову, не забывать, кто же рассмотрел в этом человеке организаторские таланты и поставил Николая Константиновича на ответственнейший пост. Нефтегазовая отрасль сегодня является ключевой для благополучия России — столько лет прошло, а мало что изменилось. Так вот, основы нефтяного процветания нашей страны закладывал не кто иной, как Сталин[130]. Совещание руководителей (как бы сейчас сказали — «нефтянки») проходило в середине декабря 1940 года в Кремле — обсуждались вопросы развития отрасли. Николаю Байбакову — тогда замнаркому нефтяной промышленности — было поручено сделать сообщение об общем положении дел в нефтяной промышленности. В тот момент главный вопрос — ускоренное развитие нефтяных промыслов за Волгой и особенно в Башкирии (ведущем нефтяном районе «Второго Баку»). Сталин, неторопливо прохаживаясь по кабинету, внимательно слушал, не перебивая, и только после стал задавать конкретные уточняющие вопросы. Отвечать нужно было кратко, избегая общих фраз. Сталин не любил многословия. Весьма показательна одна деталь, описанная Байбаковым. Сталин не терпел опозданий. Но вот управляющий трестом «Ворошиловнефть» с фамилией Сааков на совещание к Сталину опоздал. Вместо ругани и упреков вождь вышел ему навстречу сам и подал ему стул, говоря при этом: «Возьмите, надо экономить время». В такой форме он выразил недовольство опозданием. После чего совещание продолжилось.

Руководители нефтяной отрасли пожаловались на качество труб и поставляемого оборудования. В частности, зашёл разговор о важности использования утяжеленных труб, применение которых повышает скорость бурения скважин. Байбаков поясняет Сталину, почему не хватает этих труб: наркомат чёрной металлургии срывает сроки поставки. Сталин подошёл к письменному столу, взял трубку и позвонил наркому чёрной металлургии И.Ф. Тевосяну.

— Вы не очень заняты?.. Тогда прошу прибыть ко мне.

Через несколько минут явился Тевосян. Завязался спор, в ходе которого Тевосян пытался доказать свою непричастность к простоям буровых.

— Трубы, о которых идёт речь, — сказал нарком Тевосян, — испытывают при бурении скважин большую нагрузку. Пробовали изготавливать из орудийной стали — всё равно ломаются…

— Что же будем делать? — спросил Сталин.

— Будем осваивать, — отвечал Тевосян.

Сталин посмотрел на него строго и с иронией сказал:

— Не получится ли у вас, товарищ Тевосян, как у того старика, который женился на молоденькой женщине, мучил её и сам мучился? Лучше скажите: что нужно, чтобы изготавливать эти трубы качественными?

После паузы, свидетельствующей о его явном смущении, Тевосян попросил выделить триста тонн молибдена. Присутствующий тут же председатель Госплана Н.А. Вознесенский немедленно заявил, что молибден имеется лишь в неприкосновенном запасе. И опять мы видим стиль ведения дел Сталиным. Он не приказывает прямо, он старается убедить. Сталин обращается к Вознесенскому с вопросом:

— Товарищ Вознесенский, для чего создается НЗ? — И сам же отвечает: — Для того чтобы кушать, когда есть нечего. Мы выделим триста тонн молибдена, а вас попросим побыстрее восстановить это количество в НЗ…[131]

Несмотря на свою рачительность, Сталин никогда не отказывал в просьбах по делу. Вот, скажем, после улучшения отношений между СССР и Германией в 1939 году Кремль посылает в Берлин делегацию для отбора того, что будет поставлять немецкая промышленность русским. Чтобы заключить договор о ненападении, Гитлер был вынужден дать Сталину кредит в 200 миллионов золотых марок, который СССР должен потратить на закупку в Германии новейшей техники. Отбирать эту технику и едет делегация под руководством И.Ф. Тевосяна, в числе которой авиаконструктор Яковлев. Разговор Сталина и Яковлева заходит о деньгах. Конструктор говорит, что следовало бы создать для членов делегации приличные материальные условия. А то некоторые товарищи стремятся экономить деньги на гостинице, на транспорте, на чаевых, чем иногда компрометируют себя в глазах иностранцев. И портят тем самым впечатление о стране.

— Зачем экономят? — спрашивает Сталин.

— Да как же? Ведь каждый хочет привезти из-за границы своим домашним какие-нибудь гостинцы, сувениры, вот и экономят на копейках…

— Понятно, а сколько суточных получают наши командированные?

— Пятнадцать марок в сутки.

— А сколько было бы нужно?

— Да я думаю, марок двадцать было бы хорошо.

Сталин подходит к телефону, звонит Микояну и говорит, чтобы суточные членам делегации увеличили до двадцати пяти марок. Но Яковлев не был бы великим патриотом и великим конструктором, если бы ограничился только проблемами суточных. Он снова говорит о деньгах, на этот раз — для дела.

— Кроме того, целесообразно было бы ассигновать какие-то свободные средства для оплаты непредусмотренного, но представляющего интерес оборудования и немедленного его приобретения через торгпредство.

— Сколько вы считаете необходимым выделить валюты для таких закупок? — спросил Сталин.

— Я думаю, тысяч сто-двести.

Сталин опять подошел к телефону и сказал Микояну:

— Выделите в распоряжение делегации миллион, а когда израсходуют, переведите ещё миллион[132].

Вот так решал вопросы Сталин — не мелочась там, где этого требовали интересы дела. И интересы людей, которые это дело делают.

А вот ещё несколько очень характерных историй. Множество людей написали о том, что Сталин лично помогал осужденным и даже брал на поруки тех, кому грозило серьёзное наказание во время войны. Это удивительно и странно слышать сегодняшнему человеку, начитавшемуся баек о «кровавом тиране», но, похоже, Сталин был самым гуманным и внимательным из тогдашнего руководства нашей страны. А насчёт тирана… Ещё в конце 1920-х годов и начале 1930-х Сталин ходил по Москве в сопровождении одного охранника. А его ближайший соратник Киров был убит в 1934 году, когда его единственный (!) телохранитель куда-то «ушёл»…

Генерал-лейтенант Ф.Е. Боков был военным комиссаром, заместителем начальника Генерального штаба по организационным вопросам. Однажды в январе 1943 года, после доклада Верховному главнокомандующему, он положил на стол Сталину шифровку.

— Это предложение командующего Южным фронтом генерала Ерёменко и члена Военного совета Хрущёва о снятии с должности командира 4-го гвардейского механизированного корпуса генерала Танасчишина. Его обвиняют в превышении власти. Мне трижды звонил, просил доложить вам, генерал Ерёменко, и дважды — генерал Хрущёв.

— Это какой Танасчишин? — спросил И.В. Сталин. — В прошлом кавалерист?

— Да. Зовут его Трофим Иванович.

— Я его хорошо знаю. Боевой рубака… А как его корпус воюет?

— Очень хорошо. Под его командованием он стал гвардейским.

— В чем же Танасчишина конкретно обвиняют?

Генерал-лейтенант Боков доложил. Сталин выслушал, на мгновение задумался, а потом, поднявшись, сказал:

— Снимать не будем. Передайте Ерёменко и Хрущёву, что Сталин взял Танасчишина на поруки[133].

Дальнейшее не менее интересно. Боков связался с генералом Ерёменко, дословно передал ему слова Верховного и попросил его сообщить об этом решении Хрущёву. Но Ерёменко не решился сообщить решение Сталина Хрущёву. Это пришлось делать самому генералу Бокову. Никита Сергеевич выслушал Бокова и тихо спросил:

— Может быть, вы не так доложили?

— Я доложил товарищу Сталину вашу шифровку. Если вы не согласны, можете ему позвонить.

— Нет, этого я делать не буду. Что ж, на поруки, так на поруки. На следующий день, при очередном докладе в Ставке, Сталин с улыбкой спросил генерала Бокова: «Так говорили вы с Ерёменко и Хрущёвым? Удовлетворили они моё ходатайство или нет?»[134]

Очень к месту будет и ещё один отрывок — из мемуаров маршала Голованова.

Помню один случай, о котором узнал я из разговоров в Ставке. Дело было так: прибыл лётчик-истребитель в Кремль, в Верховный Совет, получать свою награду — звезду Героя Советского Союза. Звезду он получил, отметил, конечно, с товарищами это событие и уже ночью шёл в приподнятом настроении домой. Вдруг он услышал женский крик. Поспешив на помощь, лётчик увидел девушку и возле неё мужчину. Заливаясь слезами, девушка объяснила, что к ней пристает неизвестный гражданин. Окончилось дело трагически: лётчик застрелил неизвестного. Москва была на военном положении. Появился патруль, лётчика задержали и доставили в комендатуру. Убитый оказался ответственным работником танковой промышленности. Дело было доложено Сталину. Разобравшись во всех деталях, Верховный главнокомандующий спросил, что, по советским законам, можно сделать для лётчика. Ему сказали: можно только взять его на поруки до суда. Сталин написал заявление в Президиум Верховного Совета с просьбой отдать лётчика на поруки. Просьбу удовлетворили, лётчика освободили, и ему было сказано, что его взял на поруки товарищ Сталин. Лётчик вернулся в свою часть, геройски сражался и погиб в воздушном бою[135].

Однажды один из охранников Сталина встретил друга, и они отметили это событие коньяком. Потом не нашли ничего лучше, чем «отлакировать» пивом. После чего охранник простился с другом и сел в трамвай. А там его развезло. Бдительные пассажиры, увидев хмельного гражданина с торчащей из-под пиджака кобурой, вызвали милицию. И охранник получил предписание от Берии явиться куда следует. На ближайшем дежурстве он рассказал всю историю Молотову. Тот выслушал, расспросил подробности, прочитал предписание, достал ручку и начертал на нём: «Строгий выговор. В. Молотов». И вправду — после этого охранника уже никуда не вызывали. Но история на этом не закончилась. Прошло несколько дней — на дорожке дачи вождя, где дежурил провинившийся охранник, появился Сталин. Медленно прошёл, и, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал: «Пей, да дело разумей!» Дошёл до края дорожки, вернулся и снова поравнялся с чекистом. «Какой же дурак запивает коньяк пивом!» — сказал Сталин и посмотрел на охранника[136]. Мне почему-то кажется, что больше этот чекист напитки не смешивал и стал в питье очень умеренным…

А вот уже и сам авиаконструктор Яковлев решает попросить у Сталина освободить своего знакомого, в чьей невиновности он не сомневается.

— Товарищ Сталин, вот уже больше месяца, как арестован наш замнаркома по двигателям Баландин. Мы не знаем, за что он сидит, но не представляем себе, чтобы он был врагом. Он нужен в наркомате — руководство двигателестроением очень ослаблено. Просим вас рассмотреть это дело.

— Да, сидит уже дней сорок, а никаких показаний не дает. Может быть, за ним и нет ничего… Очень возможно… И так бывает… — ответил Сталин.

На другой день Василий Петрович Баландин, осунувшийся, остриженный наголо, занял свой кабинет в наркомате и продолжал работу, как будто с ним ничего не случилось. А сам Сталин без всяких расспросов со стороны Яковлева сказал ему… Нет — не ему. Через мемуары Яковлева он сказал это всем нам:

— Да, вот так и бывает. Толковый человек, хорошо работает, ему завидуют, под него подкапываются. А если он к тому же человек смелый, говорит то, что думает, — вызывает недовольство и привлекает к себе внимание подозрительных чекистов, которые сами дела не знают, но охотно пользуются всякими слухами и сплетнями… Ежов мерзавец! Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат — говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК — говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом — оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли[137].

Тем, кому десятилетиями вдалбливают в голову, что во всём плохом, что произошло в стране, виноват Сталин, а всё хорошее произошло вопреки его воле (в крайнем случае — само собой), будет удивительно прочитать и этот фрагмент мемуаров маршала Голованова.

Все вопросы были решены, но я не уходил.

— Вы что-то хотите у меня спросить?

— Товарищ Сталин, за что сидит Туполев?..

Вопрос был неожиданным. Воцарилось довольно длительное молчание. Сталин, видимо, размышлял.

— Говорят, что он не то английский, не то американский шпион…

Тон ответа был необычен, не было в нём ни твёрдости, ни уверенности.

— Неужели вы этому верите, товарищ Сталин?! — вырвалось у меня.

— А ты веришь?! — переходя на «ты» и приблизившись ко мне вплотную, спросил он.

— Нет, не верю, — решительно ответил я.

— И я не верю! — вдруг ответил Сталин.

Такого ответа я не ожидал и стоял в глубочайшем изумлении.

— Всего хорошего, — подняв руку, сказал Сталин. Это значило, что на сегодня разговор со мной окончен[138].

Закончив разговор с Головановым, Сталин не оставил этот вопрос о Туполеве. Туполев вышел на свободу. А вот как развивались события дальше. Ведь «десталинизаторы» обычно используют один и тот же приём — сказать лишь часть правды (а иногда это хуже, чем заведомая ложь). Одним из сталинских соратников был Лазарь Моисеевич Каганович. Это известная личность. Куда менее известен его старший брат — Михаил Моисеевич. Член партии с 1905 года, М.М. Каганович был первым наркомом авиационной промышленности СССР. Так вот, вину за арест Туполева и другие «дела» авиаконструкторов Сталин возложил не на НКВД, а на Кагановича-старшего. Его сняли с поста наркома, объявили выговор от ЦК ВКП(б). Но он ещё долгое время работал на ответственных постах в промышленности. А после начала войны его обвинили во вредительстве — видимо, всплыли новые факты и документы. После чего вопрос о Михаиле Кагановиче рассматривался на Политбюро. Характерно, что Каганович-младший брата не защищал, хотя, как мы видим, невиновных можно и должно было перед Сталиным защищать. Была создана комиссия по проверке виновности Кагановича во главе с членом Политбюро Анастасом Микояном. Обвиняемый Каганович пришёл на её заседание, выслушал обвинения, не опровергая их. Потом он спросил Микояна, есть ли в его кабинете туалет, прошёл туда. И там застрелился[139].

Сталинские методы руководства — это не насилие, не голая пропаганда, не угрозы. Когда было нужно — он обращался к совести людей.

…В июле 1941 года заводы, эвакуированные из захваченных немцами районов, только начинали прибывать на новые площадки. А их продукция была нужна сразу. Причём другая, не та, что они собирали на старом месте. На двух заводах в Поволжье должны были собирать штурмовики Ил-2. Начали собирать из тех деталей, что привезли с собой, собрали три самолета. Почему так мало? Оказалось, что серийное производство штурмовиков развертывалось медленно, так как заводы по инерции продолжали выпускать ранее освоенный истребитель МиГ-3, хотя правительство запретило его дальнейший выпуск. Что сделал Сталин? Расстрелял? Угрожал расправой? Может, объявил врагами народа тех, кто так поступил? Нет. Государственный комитет обороны прислал директорам авиазаводов — Шенкману и Третьякову — телеграмму, в которой говорилось:

Вы подвели нашу страну и нашу Красную Армию тчк Вы не изволите до сих пор выпускать Ил-2 тчк Самолёты Ил-2 нужны нашей Красной Армии теперь как воздух зпт как хлеб тчк Шенкман даёт по одному Ил-2 в день зпт а Третьяков даёт МиГ-3 по одной зпт по две штуки тчк Это насмешка над страной зпт над Красной Армией тчк Нам нужны не МиГи зпт а Ил-2 тчк Если 18 завод думает отбрехнуться от страны зпт давая по одному Ил-2 в день зпт то жестоко ошибается и понесет за это кару тчк Прошу вас не выводить правительство из терпения и требую зпт чтобы выпускали побольше Илов тчк Предупреждаю последний раз тчк нр П553 — СТАЛИН

Конструктор Ильюшин рассказывал о чуде, свершившемся на заводе после этой телеграммы. Коллектив завода не только освоил совершенно новый для него тип машины, но и добился перевыполнения первоначального плана выпуска штурмовиков Ил-2[140].

Вот ещё одна история. Происходит вопиющее — маршал Голованов… опаздывает на совещание к Сталину. Прилетел в Москву с опозданием. Что случилось? Оказывается, лётчик личного самолёта Голованова по фамилии Вагапов отправился накануне на свадьбу к своему товарищу. Что произошло дальше, понятно — напился. Разыскали лётчика Вагапова только утром. Другой самолёт посылать не решились — экипаж ведь не знал аэродрома, где нужно было производить посадку. Так доложил командиру начальник штаба АДД[141]. Представьте себя на месте Голованова — опоздать на доклад к Сталину! Впервые за всю войну.

При моём появлении Сталин, как обычно, посмотрел на часы, стоявшие в углу, вынул свои и, показав их мне, задал один-единственный вопрос:

— Что случилось?

Видимо, зная мою точность и пунктуальность во всех делах, он и сам был удивлён моим опозданием, считая, что произошло что-то необычное. Коротко доложил я ему о происшедшем, ещё не зная, как он на это будет реагировать… Немного походив, Верховный спросил:

— Что же вы думаете делать со своим шеф-пилотом?

Такого вопроса, прямо сказать, я не ожидал. Доложил о принятом мной решении и уже отданных на сей счёт указаниях[142].

— А вы давно с ним летаете?

— С Халхин-Гола, товарищ Сталин, — ответил я.

— И часто он у вас проделывает подобные вещи?

— В том-то и дело, товарищ Сталин, что за все годы совместной работы это — первый случай. Я никогда и мысли не допускал, что с ним может быть что-либо подобное.

— Вы с ним уже говорили?

— Нет, товарищ Сталин, не говорил. Какой же тут может быть разговор?!

— А вы не поторопились со своим решением? Как-никак, не первую войну вместе…

Высказанное Сталиным озадачило меня. Подумав немного, я ответил:

— Это верно, товарищ Сталин, однако порядок есть порядок и никому не позволено его нарушать, да тем более, как это сделал Вагапов.

Да и наказание-то ему невелико, учитывая его проступок.

— Ну что же, вам виднее, — заключил Верховный и перешёл к вопросам, по которым я был вызван.

Однако этим дело не кончилось, время от времени Сталин спрашивал, где находится сейчас Вагапов, который через несколько месяцев был возвращён всё же на свою старую должность…[143]

Вот скажите, ну какое дело было Верховному главнокомандующему Сталину до лётчика Вагапова? А ведь спрашивал, а ведь мягко так, ненавязчиво помог Голованову принять правильное решение. И ведь свои мемуары маршал Голованов издал уже при Брежневе, когда ему хвалить Сталина и сочинять небылицы не было никакого резона. Кстати, книга маршала при его жизни так и не вышла — было лишь опубликовано несколько глав в журнале. Почему? Потому что ему «где надо» стали указывать, что не мог Сталин так говорить. И говорили это человеку, который всё слышал своими ушами! Тому, кто всю войну подчинялся лично Сталину и работал с ним рука об руку…

А вот что рассказывал Иван Александрович Бенедиктов, в течение почти двух десятилетий занимавший ключевые посты в руководстве сельским хозяйством страны. Страшным летом 1941 года он руководил эвакуацией техники и продовольствия. Это произошло в 1937 году. Зайдя утром в кабинет, Бенедиктов обнаружил на столе повестку — срочный вызов в НКВД. Пришёл. Интеллигентный, довольно симпатичный на вид следователь, вежливо поздоровавшись, предложил сесть.

— Что вы можете сказать о сотрудниках наркомата Петрове и Григорьеве?

— Отличные специалисты и честные, преданные делу партии, товарищу Сталину коммунисты, — не задумываясь, ответил Бенедиктов. Речь ведь шла о двух его самых близких друзьях, с которыми, как говорится, не один пуд соли был съеден. Тут следователь предложил ознакомиться с документом. На нескольких листах бумаги — заявление о «вредительской деятельности в наркомате Бенедиктова И.А., которую он осуществлял в течение нескольких лет по заданию германской разведки». Подписи тех самых «друзей» — Петрова и Григорьева. Факты, изложенные в документе, действительно имели место: закупки в Германии непригодной для наших условий сельскохозяйственной техники, ошибочные распоряжения и директивы, игнорирование справедливых жалоб с мест. И даже отдельные высказывания, которые делались в шутку в узком кругу. И вот всё это теперь оформлено в виде заявления, и под ним подписи людей, которых Бенедиктов считал самыми близкими друзьями, которым доверял целиком и полностью!

— Что вы можете сказать по поводу этого заявления? — спросил следователь.

— Все факты, изложенные здесь, имели место, можете даже их не проверять, — ответил Бенедиктов. — Но эти ошибки я совершал по незнанию, недостатку опыта. Рисковал в интересах дела, брал на себя ответственность там, где другие предпочитали сидеть сложа руки. Утверждения о сознательном вредительстве, о связях с германской разведкой — дикая ложь.

— Вы по-прежнему считаете Петрова и Григорьева честными коммунистами?

— Да, считаю и не могу понять, что вынудило их подписать эту фальшивку…

— Это хорошо, что вы не топите своих друзей, — сказал следователь после некоторого раздумья. — Так, увы, поступают далеко не все. Согласитесь, мы, чекисты, просто обязаны на все это прореагировать. Ещё раз подумайте, всё ли вы нам честно сказали.

После этого товарищ Бенедиктов отправился домой. Слёзы жены, растерянные чувства. А потом звонок, раздавшийся в рабочем кабинете, — утром следующего дня приглашали в ЦК партии. «Всё ясно, — подумал Бенедиктов, — исключат из партии, а потом суд». Жена проплакала всю ночь. А наутро собрала ему небольшой узелок с вещами, с которым рассказчик и направился в здание ЦК на Старой площади.

И вот заседание. Бенедиктов в прострации, ждёт, когда назовут его фамилию и начнут клеймить. Фамилию, наконец, назвал… Сталин. Который, к удивлению Бенедиктова, предлагает назначить его на пост наркома сельского хозяйства. Возражений нет.

Через несколько минут, когда все стали расходиться, ко мне подошёл Ворошилов: «Иван Александрович, вас просит к себе товарищ Сталин».

В просторной комнате заметил хорошо знакомые по портретам лица членов Политбюро Молотова, Кагановича, Андреева.

— А вот и наш новый нарком, — сказал Сталин, когда я подошёл к нему. — Ну как, согласны с принятым решением или есть возражения?

— Есть, товарищ Сталин, и целых три.

— А ну!

— Во-первых, я слишком молод, во-вторых, мало работаю в новой должности — опыта, знаний не хватает.

— Молодость — недостаток, который проходит. Жаль только, что быстро. Нам бы этого недостатка, да побольше, а, Молотов?

Тот как-то неопределенно хмыкнул, блеснув стеклами пенсне.

— Опыт и знания — дело наживное, — продолжал Сталин, — была бы охота учиться, а у вас её, как мне говорили, вполне хватает. Впрочем, не зазнавайтесь — шишек мы вам ещё много набьем. Настраивайтесь на то, что будет трудно, наркомат запущенный. Ну а в-третьих?

Тут я и рассказал Сталину про вызов в НКВД. Он нахмурился, помолчал, а потом, пристально посмотрев на меня, сказал:

— Отвечайте честно, как коммунист: есть ли какие-нибудь основания для всех этих обвинений?

— Никаких, кроме моей неопытности и неумения.

— Хорошо, идите, работайте. А мы с этим делом разберемся[144].

Гроза прошла мимо. И вот что по этому поводу позднее сказал сам Бенедиктов:

За многие годы работы я не раз убеждался, что формальные соображения или личные амбиции для него мало значили. Сталин обычно исходил из интересов дела и, если требовалось, не стеснялся изменять уже принятые решения, ничуть не заботясь о том, что об этом подумают или скажут. Мне просто сильно повезло, что дело о моём мнимом «вредительстве» попало под его личный контроль. По вопросам, касавшимся судеб обвинённых во вредительстве людей, Сталин в тогдашнем Политбюро слыл либералом. Как правило, он становился на сторону обвиняемых и добивался их оправдания, хотя, конечно, были и исключения. Обо всём этом очень хорошо написал в своих мемуарах бывший первый секретарь Сталинградского обкома партии Чуянов. Да и сам я несколько раз был свидетелем стычек Сталина с Кагановичем и Андреевым, считавшимися в этом вопросе «ястребами». Смысл сталинских реплик сводился к тому, что даже с врагами народа надо бороться на почве законности, не сходя с неё. Займись моим делом кто-нибудь другой в Политбюро, наветам завистников и подлецов мог бы быть дан ход…[145]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.