Париж, среда, 13 февраля 1935 года

Париж, среда, 13 февраля 1935 года

Стрелки больших часов времен Людовика XV в кабинете министра иностранных дел приближались к двенадцати. Хозяин величественного кабинета Пьер Лаваль, сменивший здесь Луи Барту, ждал советского полпреда Потемкина.

Сын трактирщика средней руки, Лаваль появился в Париже за несколько дней до мировой войны полунищим учителем. Он получил диплом адвоката, вступил в социалистическую партию (из которой позднее вышел), стал юрисконсультом профсоюзов и пролез в депутаты. Аферами нажил миллионы. Он приобрел богатейшую коллекцию картин, несколько газет, доходное поместье в Нормандии, солидный пакет акций минеральных вод Виши. Не обладая ораторским талантом, он поднаторел в искусстве политической интриги. Потомок хитрых и осторожных овернских торговцев, Лаваль сам был торговцем в политике.

Лаваль взглянул на висевшую в кабинете карту, возле которой у него произошла недавно стычка с Эдуардом Эррио.

– Когда я смотрю на карту, – сказал тогда Эррио, – то вижу на ней только одну страну, которая могла бы быть для нас необходимым противовесом и которая в состояний создать в случае войны второй фронт. Это Советский Союз. Я говорю и пишу об этом с двадцать второго года. На меня смотрят, как на коммуниста или безумца. Даже царь при всем своем деспотизме пошел некогда на союз с французской республикой. Неужели наша буржуазия окажется менее умной?

– Все это очень хорошо, – ответил Лаваль. – Эти разговоры о союзе с Москвой, о Лиге наций, о коллективной безопасности. Но как вы можете рассчитывать на мир в Европе, если мы не договоримся сначала вот с ними?

И он ткнул пальцем в большое коричневое пятно в центре Европы. Союз с Германией и Италией – вот что хотел выторговать Лаваль. Рассуждал он при этом так: «Человек, которому любой ценой удастся обеспечить мир, будет великим. Если я договорюсь с Берлином и Римом, то мне некого будет бояться. Препятствия могут встретиться со стороны союзников на востоке и на Балканах, а также со стороны умных дипломатов и левых деятелей во Франции. Ну что ж, я похитрее их».

– Франции, этой великолепной чистокровной лошади, – сказал как-то румынский министр иностранных дел Титулеску, – вместо отменного жокея, на которого она имеет право, дали этого отвратительного конюха – Пьера Лаваля.

Своим успехом, достигнутым совместно с Англией, Лаваль считал Лондонское коммюнике, выпущенное десять дней назад. В нем Англия и Франция выразили готовность отменить военные статьи Версальского договора и взамен заключить с Германией воздушную конвенцию и соглашение об уровне вооружений. В Берлине были в восторге, требования Гитлера удовлетворялись Лондоном и Парижем одно за другим. С Германии теперь был снят запрет создавать военную авиацию.

Тогда, в Лондоне, Макдональд и Саймон посоветовали французскому премьеру Фландену и Лавалю отказаться от идеи Восточного пакта. «Превратите его в какое-нибудь соглашение консультативного характера», – говорили они. Не нравилась им и возможность заключения договора о взаимопомощи между СССР и Францией. Лаваль вынужден был маневрировать. Ему приходилось считаться с общественным мнением своей страны. Он мог лишь пытаться выхолостить содержание договора, но действия советской дипломатии связывали ему руки, не позволяя сделать это. Он был раздражен действиями Москвы, и раздражение это находило выход в неприязни к советскому полпреду в Париже Владимиру Петровичу Потемкину.

…Оставив внизу пальто и цилиндр, Потемкин в сопровождении чиновника Кэ д’Орсэ (так именовали французский МИД по названию набережной, где было расположено министерство) поднимался по лестнице на второй этаж в кабинет Лаваля. Крупный, импозантный, с коротко подстриженными усами, с зачесанной назад седой шевелюрой, в пенсне, Потемкин, как всегда, внешне был невозмутим. Сын земского врача, потомственного дворянина, выпускник Московского университета, преподаватель Екатерининского института, историк и публицист, горячо принявший революцию, он после Октября был членом Государственной комиссии по просвещению. В гражданскую войну стал начальником политотдела Южного фронта, а после ее окончания – заведующим губотделом народного образования в Одессе. Когда ему было уже под пятьдесят, его, большевика с девятнадцатого года, партия направила на дипломатическую работу. Это было в 1922 году. За двенадцать лет Потемкину довелось много поездить по свету: член Репатриационной комиссии во Франции, председатель Репатриационной комиссии в Турции, генконсул в Стамбуле, советник полпредства в Турции, полпред в Греции, затем в Италии и с декабря прошлого года – в Париже.

Потемкин выработал в себе такую самодисциплину, он так умел распределять время, что его хватало не только на текущую работу, но и на научный труд в области всеобщей истории.

Встречи с Лавалем в последние дни были необходимыми, трудными и неприятными. Министр вызывал у него антипатию. Маленький, смуглый, с косящими и вечно бегающими черными глазками, Лаваль походил на ловкого конокрада, который не возмущается, когда его бьют, но всегда готов нанести исподтишка ответный удар.

Сразу же после поездки Фландена и Лаваля в Лондон, 4 февраля, Потемкин получил телеграмму из Наркомата иностранных дел:

На основании коммюнике о лондонских переговорах можно прийти скорее к пессимистическим выводам. Главное – это уменьшение заинтересованности как Англии, так и Франции в Восточном пакте. При свидании с Лавалем потребуйте дополнительной информации и, если возможно, ознакомления с протоколами и другими документами, подписанными в Лондоне.

– Господин министр, – начал Потемкин, когда они сели за стол, – во время нашей последней встречи обстановка домашнего завтрака у вас не располагала к детальному разговору. Вы тогда лишь сказали, что Франция не будет нажимать на Англию и Германию в вопросе о Восточном пакте…

– О да, это было бы неэлегантно, – отозвался Лаваль.

– … и что Восточный пакт в принципе – не первоочередная задача. Изменилось ли что-нибудь после переговоров в Лондоне?

– В Лондоне мы выработали широкий план действий, включающий и Восточный пакт.

– Но мы рассматриваем Восточный пакт как самостоятельную акцию. Если Германия отказывается от участия в пакте, надо подумать, что делать дальше. Насколько я понимаю, Франция и Англия присвоили себе в Лондоне право самостоятельно отменять военные статьи Версальского договора и наметили, как теперь говорят, целую программу умиротворения Германии.

– Англию, господин Потемкин, я отстранить не властен. Что же касается судьбы Восточного пакта, то без Германии и Польши я не вижу перспектив для него. Быть может, они согласятся участвовать в нем, если мы заменим обязательства о взаимной помощи обязательствами о ненападении и взаимных консультациях?

– Это, господин министр, означает отход от прежней позиции Франции. Все новые схемы направлены, как мы считаем, к срыву почти готовых региональных пактов. Они не создают ничего нового, кроме платформы для длительной и бесплодной дискуссии. Такая дискуссия выгодна лишь странам, которые противятся подлинному обеспечению безопасности в Европе. Я повторяю, ваше предложение – это отход от прежней позиции Франции. Отход в пользу Германии. И, очевидно, под нажимом Англии?

– Нет-нет, Англия здесь ни при чем, – быстро ответил Лаваль.

– А тем временем Лондон, – продолжал Потемкин, – по моим данным, ведет закулисные переговоры с Берлином о широком соглашении. Если Франция не намерена поддерживать с нами серьезный диалог, то и мы не будем считать себя связанными какими-либо обязательствами. И вот тогда уж Франция окажется ни при чем.

Лаваль быстро просчитал в уме: «Англо-германское соглашение выведет Францию из игры. Оттолкнуть русских – они могут заключить соглашение с Берлином. Опять Франция вне игры».

Потемкин, будто улавливая мысли Лаваля, сказал:

– Мне кажется, мы должны обсудить вопрос о франко-советском пакте взаимопомощи. Это единственно возможная сейчас гарантия мира.

– Пакт должен быть подчинен процедуре Лиги наций? – спросил Лаваль, подумав при этом: «Такой пакт – хорошая карта в сегодняшней игре с Берлином и Лондоном. А потом его можно превратить в клочок бумаги».

– Он должен соответствовать ее Уставу, – ответил Потемкин. – Но в случае внезапного нападения какого-либо третьего государства стороны немедленно окажут друг другу помощь, не дожидаясь рекомендаций Совета Лиги.

– Такой договор не понравится Англии, – сказал Лаваль.

Договор как гарантия мира – из этого исходил Потемкин. Договор как карта в игре – было позицией Лаваля.

Они не раз и не два встретятся для выработки проекта договора, к которому выразит желание присоединиться Чехословакия. Полпред сообщит после очередной встречи в Москву:

Лаваль не считает потерянной надежду привлечь Германию к участию в Восточном пакте. Я доказывал, что оптимизм его не обоснован и что мы подошли вплотную к вопросу о заключении пакта взаимопомощи. Тут я впервые услышал от Лаваля, что парламент встретит этот пакт оппозицией. Он стал уверять, что еще вчера его осаждали депутаты и сенаторы, предостерегавшие против соглашения с СССР. Я спросил: какова же позиция самого Лаваля? Он изворачивался, говорил, что сам он за такой пакт, но Франция не хочет быть втянутой в войну и так далее.

Советское правительство добьется согласия Франции на свой проект договора, который будет подписан 2 мая в Париже сроком на пять лет. 16 мая будет подписан советско-чехословацкий договор о взаимопомощи, в который по настоянию министра иностранных дел Чехословакии Бенеша включат такой пункт: стороны придут на помощь друг другу только в случае, если Франция придет на помощь жертве агрессии. Иными словами, договор будет поставлен Бенешем в зависимость от поведения Парижа. Но Париж, равно как и Бенеш, будет саботировать договор. Впоследствии Лаваль уклонится от заключения военной конвенции, и таким образом советско-французский договор лишится конкретного содержания.

В середине мая он посетит Москву и будет говорить о сотрудничестве. В те же дни Франсуа-Понсе добьется приема у Гитлера и заявит ему, что Франция в любой момент откажется от пакта с СССР ради соглашения с Германией.

На обратном пути из Москвы Лаваль остановится в Варшаве для участия в похоронах Пилсудского. Он воспользуется случаем, чтобы разъяснить своему польскому коллеге Беку: франко-советский пакт подписан не ради сотрудничества с СССР, а для того чтобы предупредить какое-либо сближение между Германией и Советским Союзом. В Варшаве Лаваль встретится с Герингом. Запершись в номере гостиницы «Европа», они будут два часа обсуждать планы расширения франко-германских контактов. По возвращении в Париж он скажет своему Другу:

– Я подписал франко-русский пакт, чтобы иметь больше преимуществ, когда буду договариваться с Берлином.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.