ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1923 год. В преддверии схватки

Понятно, что Сталин не искал врага, этот враг давно был рядом. После того как Ленин выбыл из борьбы и власти, — сразу «автоматически» врагом №1 для Сталина стал самый вероятный, самый ожидаемый преемник Ленина — Лейба Бронштейн-Троцкий.

Если не обращать внимания на «технические» стычки Сталина и Бронштейна во время Гражданской войны как двух сильных характеров, то, как мы наблюдали ранее, — скрытое смысловое, идеологическое и, соответственно, политическое противостояние началось после окончания Гражданской войны — в 1920 году. И как мы наблюдали в предыдущих главах — Ленин в последний период своей политической жизни старался приобщить Бронштейна-Троцкого к своей борьбе против Сталина, и даже навязчиво пытался подтолкнуть его в эту борьбу. Но Троцкий упорно отклонялся от этой борьбы, хотя можно предполагать, что в дружном тандеме Ленин и Троцкий смогли бы без особого труда расправиться со Сталиным. Троцкий высокомерно «не опускался» до «мелких» теоретических споров и непонятного копошения внутри «этой» страны, он был выше этого, он глобалил, ведь он ещё в 1917 году сформулировал аксиому:

«Сейчас, после столь многообещающего начала русской революции, у нас есть все основания надеяться на то, что еще в течение этой войны развернется во всей Европе могущественное революционное движение. Ясно, что оно сможет успешно развиваться и прийти к победе только как общеевропейское. Оставаясь изолированным в национальных рамках, оно оказалось бы обречено на гибель». Этот постулат Троцкий написал в брошюре под издевательским названием «Программа мира», хотя по смыслу эту брошюру следовало бы назвать — «Программа перманентной войны».

Рассматривая в предыдущей главе события первой половины 1923 года, нетрудно заметить очень низкую политическую активность Бронштейна-Троцкого внутри страны, хотя к нему каждый день приходил один из лечащих врачей Ленина — Гетье, который докладывал о плачевном состоянии Ленина и, соответственно, — о близкой смерти главного в стране человека. Чем это объяснимо? Это важно понять, потому что пока Сталин усердно набирал очки — увеличивал свой политический вес, расширял своё влияние, то Троцкий вел себя пассивно, и это выглядело странным. Ему, как первому после Ленина, предложили выступить на 12 съезде с отчётным политическим докладом, но он отказался, хотя выступил на съезде с докладом о состоянии промышленности, хотя ею не занимался.

Кроме той успокаивающей самоуверенности вождя — что никуда не денутся — сами пригласят и вручат власть, следует отметить следующее: во-первых, как оказалось, — Троцкий не очень комфортно, неуверенно чувствовал себя в этот мирный период, тем более в условиях сложной витиеватой «шахматной» игры, которую уже вел за власть Сталин. По уровню интеллекта в этом противостоять Сталину пытался только Ленин, затем Крупская, по крайней мере — пытались. Троцкий привык действовать в боевых условиях: в подполье, при захвате власти, в Гражданской войне. И методы этого кровавого палача: расстрелять инакомыслящего, расстрелять каждого десятого для примера и для устрашения, взять в заложники семьи и т.п. — эти его методы в мирной жизни не годились, а искать мирное решение в поисковом режиме, как это делал Ленин и Сталин, — у него не получалось. Он долго перестраивался, долго приноравливался к мирным условиям.

Почти верно заметил еврейский историк Р.А. Медведев («К суду истории») — Троцкий определялся до осени 1923 года. «Почти» — потому что в первом полугодии Троцкий не вальяжно определялся и не вел себя пассивно, а вел сверхактивную работу в другой сфере, — он все свои усилия направил на большую интенсивную подготовку очередного похода по продвижению «мировой революции» и гегемонии своего народа с использованием «оседланной» силы русского народа, опять — на Варшаву и на Берлин! Поэтому в этот период Бронштейну некогда было активно проявлять себя внутри СССР, был сильно занят, он опять глобалил, опять координировал свои действия с польскими и немецкими евреями-революционерами, которые готовили там очередную коммунистическую революцию.

С начала 1923 года в режиме секретности в большевикских верхах шла острая дискуссия по вопросу продолжения «мировой революции» в ближайшее время, организации её в Германии и очередной проход через Польшу. Естественно, — главными локомотивами этой идеи были Бронштейн и глава Коминтерна Апфельбаум-Зиновьев, который активно пропагандировал эту идею на различных закрытых партийных собраниях. И понятно — кто был против очередного мирового похода. Сталин в апреле на 12 съезде в пику Троцкому стал убеждать, что он идет не в ту сторону, и, ссылаясь на высказывания Ленина в работе «Лучше меньше да лучше», стал утверждать, что народы СССР «органически связанные с Китаем и Индией», и поскольку эти страны по численности населения самые большие, то, по мнению Сталина, «важны для революции прежде всего».

Запутка у Сталина не получилась, тем более, что военная машина Троцкого и Коминтерн Зиновьева уже «на всех парах» работали на новый поход на Запад. Вначале посланник Бронштейна по фамилии Копп провел в Варшаве тайные переговоры о пропуске многомиллионной Красной Армии через территорию Польши. За эту уступку большевики обещали отдать полякам Восточную Пруссию. При этом в Москве прекрасно понимали, что если Германия будет захвачена, то судьба находящейся между двух советских стран Польши будет решена легко. В Варшаве это также прекрасно понимали, поэтому всякие переговоры о походах Красной армии через Польшу были отвергнуты. Интересно, что в 1939 году польские власти опять получили из Москвы похожее предложение.

Тогда началась основательная подготовка по нескольким направлениям. Усилилась работа с польским пролетариатом, если в прошлый поход переагитированные большевикскими агитаторами польские докеры предательски отказывались разгружать в портах оружие для польской армии, то теперь, помня опыт лета 1917 года, большевики смогли перетянуть на свою сторону польских железнодорожников, которые объявили бессрочную забастовку и парализовали работу железной дороги, В Кракове польские коммунисты вместе с рабочими разоружили местный гарнизон и фактически захватили этот древний город. Но получилась «накладка» — по приказу Троцкого в Краков для развития и расширения восстания должны были срочно примчаться из Варшавы товарищи, работавшие под крышей советского полпредства, но с их же участием польские железнодорожники уже парализовали железные дороги. А когда первыми прибыли депутаты польского сейма и толково объяснили «массам» суть происходящего, то восставшие сложили оружие. А расположенные недалеко от Кракова уланские полки добрались до Кракова своим ходом и предотвратили повтор.

Генштаб Троцкого уже разрабатывал оперативные планы, а опытный большевик-террорист Уншлихт организовывал теракты по всей Польше, — в 1923 г. произошла череда «загадочных» взрывов: от редакций газет до складов с оружием. Организованный террористами из Москвы взрыв в центре Варшавы склада с боеприпасами в варшавской крепости был такой силы, что роту солдат, стоявших на плацу за полкилометра от крепости, подняло в воздух и выбросило в Вислу, при этом пострадали сотни мирных людей. Было организовано несколько неудачных покушений на польского лидера Пилсудского. А на польских территориях, где проживали белорусы и украинцы, «крашенные» советские диверсионные отряды «настраивали» местное население против властей по методу, подсказанному Лениным Эфроиму Склянскому: «Под видом «зеленых» (мы потом на них и свалим. — Ленин) пройдём на 10-20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия 100000 за повешенного» (из исследования А. Арутюнова).

«Осенью 1923 года это была не только идея. 20 октября военная комиссия ЦК разработала план мобилизации Красной Армии — на случай вооружённой помощи территориальному проекту (до 2,5 млн. человек) и создание для этих целей 20 новых дивизий. Специально отбирались люди, знающие немецкий (со времен плена у немцев в Первую Мировую)», — писал Иоахим фон Риббентроп.

Для всего этого множества подготовительных к очередному походу мероприятий требовалось громадное количество денег, причем не напечатанных бумажных советских, а — валюта, золото и драгоценности. А где это всё взять? Известный сталинист В. Карпов в своей знаменитой книге «Генералиссимус» объяснял: «Все изъятые под предлогом помощи голодающим ценности в действительности пошли совсем на другие дела. Определенный процент — Троцкому, о чем сказано в постановлении Политбюро: «Реввоенсовет немедленно получит из числа драгоценностей на 25 миллионов рублей, сумма эта предназначена на мобилизационные запасы, не облагается налогом и при определении военной сметы не учитывается».

И ещё Троцкому шли огромные суммы на осуществление его главной мечты — разжигание мировой революции (вернее — захвата планеты и народов, как недавно России, посредством мировой революции. — Р.К.).

В письме Ленину, Красину, Молотову 23 марта 1922 года он требует денег немедленно: «Для нас важнее получить в течение 22-23 гг. известную массу ценностей на 50 миллионов, чем надеяться в 23-24 гг. получить 75 миллионов для наступления пролетарской революции в Европе, хотя бы в одной из больших стран».

Самые ценные антикварные вещи после изъятия, под строгим наблюдением лично Троцкого, направлялись в Госмузей. Какая трогательная забота о ценностях русского искусства! Но эта забота сразу обретает иной смысл, когда читатель узнает — Госмузей возглавляла жена Троцкого, Мадам Троцкая (Седова)».

Кстати, этими утверждениями и доказательствами сталинист В. Карпов опроверг ложь другого сталиниста — Ю. Мухина, который написал: «Сейчас глуповатая часть православных голосит об «ограбленных» большевиками церквах. Эти люди не задумываются о том, что, возможно, они и на свет появились только потому, что большевики на эти ценности закупили хлеб для их предков и не дали предкам умереть». От переполняющего возмущения это утверждение Мухина можно прокомментировать коротко — играя на маленькой частичной правде Ю. Мухин врёт нагло, очень цинично и очень сволочно.

Большая группа коммунистов-террористов направилась из Москвы и в Германию для организации красной революции. «Радеку ставилась задача взять на себя руководство германской компартией, Шмидту — организовать революционные ячейки в профсоюзах, которые потом превратятся в Советы, Пятакову (Тархису) — осуществлять общую координацию и связь с Москвой. Уншлихт должен был организовать снабжение оружием, формирование вооруженных отрядов и местных ЧК. Кроме них в Германию были откомандированы Берзин, Тухачевский, Крылов (Соболевский), Ягода. Туда направлялись выпускники и слушатели спецфакультета академии РККА, их предполагалось использовать для закладки баз с оружием и обеспечения боевиков. Для переброски за границу были мобилизованы все коммунисты-немцы (их в СССР набралось аж 20 тысяч!) — писал в своей книге В. Шамбаров. — Российские деньги отпускались практически без счета. И расходовались тоже без счета — секретарша берлинского резидента Коминтерна Рейха (того самого, который по приказу Ленина набирал у Ганецкого драгоценные камни) при последующих разбирательствах давала показания, что чемоданы, сумки и коробки с деньгами валялись у них повсюду, мешали проходу, загромождали столы и стулья, путались под ногами». И это когда в России бушевал ужасный смертельный голод.

Понятно, что долго под ногами сумки с деньгами и драгоценностями валяться не могли. В этой истории обогатились многие коммунисты-интернационалисты. И упомянутый Яков Самуилович Рейх не был исключением, он поймал оказию и осуществил золотую мечту многих «коренных» коммунистов — с наворованными российскими деньгами и драгоценностями зажил богатым и уважаемым человеком в США.

В период после апрельского съезда и до октября 1923 года Бронштейн-Троцкий редко занимался внутрироссийскими проблемами, иногда отвлекался от мировой глобальности только для того, чтобы побороться с русским шовинизмом. Например, на секретном четвертом совещании ЦК РКП по национальным вопросам 9-12 июня 1923 года Троцкий предлагал такой метод борьбы с русским шовинизмом в своём ведомстве: «Я предлагал несколько месяцев тому назад у нас по военной линии: поймать командира, человека вообще вооруженного, который в своей служебной сфере проявляет шовинизм, высказывания, например, по отношению к представителям малых или культурно отсталых национальностей высокомерие или презрение и предать его публичному суду, — не для того, чтобы его расстреляли, можно просто выбросить из армии, лишив его общественного доверия, — но важно, чтобы суд был публичный с представителями красноармейцев и местных туземных крестьян и рабочих».

Кстати, на этом совещании при национальных лидерах: М.Д. Халикове из Башкирии, Т. Рыскулове из Туркестана, М. Ербанове из Бурят-Монгольской АССР, А. Енбаеве из Татарской АССР и прочих Бронштейн называл их народы — «туземцами», нагло демонстрируя шовинизм своего «цивилизованного» народа. При этом весьма коварно предлагал: жесткую большевикскую политику «на окраинах нужно проводить великорусскими руками», чтобы затем все «эксцессы» со стороны власти свалить на «великорусский шовинизм» и разжечь у «окраинных» народов ненависть к русскому народу.

В самый разгар подготовки к очередному мировому походу в СССР произошли для советских властей неприятные события — летом 1923 года начались в разных городах массовые стачки и забастовки рабочих, которые были категорически недовольны своим положением, рабочие при коммунистах жили намного хуже, чем при царе. Это было уже не результатом военной разрухи, ибо Гражданская война закончилась уже три года назад, — и за три года ситуацию в стране при желании можно было улучшить, а это было результатом пагубной внешней и внутренней политики Ленина и всего Центрожида (по С.М. Дубнову). Во-первых, — необходимые для экономики страны средства и ценности в огромных количествах выводились в Польшу и Германию для подготовки революции и похода.

А во-вторых, в результате «простых» действий Ленина в экономике с финансами, вернее в результате афер «гениального» Ленина с финансами, наступил закономерный хозяйственный кризис в стране, который советские историки назвали — «жесткий хозяйственный кризис 1923-1924 гг., забыв при этом добавить — и социальный и, как следствие и конечный этап его, — политический.

А как этому кризису было не случиться, если «Денежная масса выросла в период с 1 июля 1921 года до 1 января 1923 года в 850 раз и достигла около двух квадриллионов рублей. Рубль за этот период обесценился в 260 раз», — пояснял после сталинский министр финансов А.Г. Зверев. В период с 1921 по 1923 гг. Ленин использовал печатный станок, чтобы увеличить количество «пустых» рублей-бумажек в обращении «приблизительно в 20000 раз». Сами коммунисты потеряли счет, контроль за выпускаемыми каждый месяц триллионами, сумма которых к концу 1923 года достигла примерно 700 квадриллионов рублей.

Понятно, что в этих условиях рабочие и тем более крестьяне не могли ничего купить — их зарплата и их накопления исчезали, обесценивались с огромной быстротой, и с такой же быстротой дорожали самые необходимые товары, и становились недосягаемыми, ибо инфляция в этот период в СССР подняла цены примерно в 160000 раз по сравнению с 1913 годом.

Массовые стачки и забастовки рабочих с экономическими требованиями — фактически против советской власти, сильно испугали руководителей страны, оставшихся без вождя, грозил произойти новый Кронштадт и новые рабоче-крестьянские восстания. Когда в сентябре 1923 г. на Пленуме ЦК обсуждались эти стачки и забастовки рабочих, Сталин отметил и другие промахи партийцев: «Первая причина — это волна брожения и забастовок в связи с заработной платой, прокатившаяся по некоторым районам республики в августе этого года. Вторая причина — это те массовые отпуска, которые наши партийные товарищи допустили», партийные «ячейки в этих районах мало активны, политически и культурно отсталы», «плохо нас информируют с мест», «не изжили некоторых пережитков военного периода».

И как обычно в таких ситуациях большевики стали искать — кто подбил рабочих, якобы сами доведенные до отчаяния рабочие не способны на стачки и забастовки, стали искать «контру»: белое подполье, эсеров, меньшевиков, патриотов, но никого не нашли (немного позже Зиновьев нашел группу патриотически настроенных поэтов и писателей во главе с Ганиным и расправился с ними). Кто-то убил совершенно мирного сына Циолковского. И, как всегда, разъяренные коммунисты остановили свой репрессивный взгляд и удар на последних оставшихся в живых священниках и уцелевших ещё церквах, и стали яростно громить и арестовывать. Это, в свою очередь, вызвало ещё большее протестное возмущение рабочих.

В этой ситуации Сталин взял на себя инициативу, ответственность и решил пресечь карательные «перегибы», очередные кровавые «эксцессы» и 16 августа 1923 года разослал циркулярное письмо ЦК РКП(б) №30, в котором говорилось:

«ЦК предлагает всем организациям партии обратить самое серьёзное внимание на ряд серьёзных нарушений, допущенных некоторыми организациями в области антирелигиозной пропаганды и, вообще, в области отношения к верующим и к их культам.

Исходя из сказанного, ЦК постановляет:

1) Воспретить закрытие церквей, молитвенных помещений...

2) Воспретить ликвидацию молитвенных помещений, зданий и пр. путем голосования на собраниях с участием неверующих или посторонних той группе верующих...

3) Воспретить ликвидацию молитвенных помещений, зданий и пр. за невзнос налогов...

4) Воспретить аресты «религиозного характера».

Колхозы в конце 20-х годов не были изобретением Сталина, в 1923 году газета «Известия» объявила конкурс на лучший колхоз в СССР, это якобы должно было предвещать рабочим скорое изобилие, а пока в условиях нэпа кибуцы активно создавались только в крымском Израиле.

С большим пропагандистским шумом летом 1923 года решением сессии ЦИК была введена в действие первая Конституция СССР — «самая демократичная в мире». Но рабочих особо не обрадовало закрепленное Конституцией их преимущество перед крестьянством и ущемление прав крестьян. Кроме этого, необходимо было срочно принимать другие, более фундаментальные «успокаивающие» меры экономического характера, и кто-то должен был взять на себя инициативу принятия решений. А второй вождь захватчиков — Бронштейн-Троцкий занимался совсем другим — глобалил, уже видел себя господствующим над всей советской Европой. В этой ситуации в пору было вспомнить аксиому знаменитого русского дипломата Горчакова: ничего не предпринимать во внешней политике такого, что могло бы навредить внутри страны, и деньги пора было направлять не для закупки динамита для терактов в Польше и оружия для немецких террористов-революционеров, а на продовольствие для оккупированного народа.

В этой ситуации Сталин проявил активность и стал подтачивать принципиальную позицию Троцкого, высказывать сомнения по поводу разумности его действий и политики. «Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты её подхватят, они провалятся с треском. Это в «лучшем» случае. А в худшем случае — их разобьют вдребезги» — писал Сталин в письме главе второго штаба «мировой революции» — Коминтерна Зиновьеву 7 августа 1923 года, намекая ему, что все усилия и средства будут потрачены зря и за это придется кому-то ответить.

Раньше Сталин своих фундаментальных убеждений не открывал и политесно вторил Ленину и Бронштейну, Сталин: «Развитие и поддержка революции в других странах является существенной задачей победившей революции. Поэтому революция победившей страны должна рассматривать себя не как самодовлеющую величину, а как подспорье, как средство для ускорения победы пролетариата в других странах». Теперь же Сталин стал действовать смелее, причем — он не отказался публично от возможности мировой революции, а по ситуации стал действовать «гибко», продвигая следующее логическое утверждение — если в Западной Европе нет условий для революций, нет шансов для успешной революции, то что делать Бронштейну и прочим воинственным гегемонам? — Сидеть в СССР и ждать? Сколько ждать?

«Так как победы нет ещё на Западе, то остается для революции в России «выбор»: сгнить на корню, либо переродиться в буржуазное государство» — сгущал краски Сталин, хотя с учетом нэпа постепенное «перерождение» — «возвращение» было весьма вероятно. Тогда что остается, если даже временно отложить «мировую революцию»? — Придется что-то создавать, что-то строить в СССР.

А Бронштейн-Троцкий был категорически принципиально против этого, считал состояние СССР достаточным для функции опорной базы мировой революции. В своей брошюре «Программа мира» в 1917 году, написанной после захвата власти в России, он утверждал: «Рассматривать перспективы социальной революции в национальных рамках, значило бы становиться жертвой той самой национальной ограниченности, которая составляет сущность социал-патриотизма». А когда возникли споры после Гражданской войны на тему — что делать дальше: строить что-то в России или продвигать дальше мировую революцию, то Бронштейн переиздал в конце 1922 года эту свою брошюру и в послесловии к ней добавил, как считал, самое важное: «До тех пор, пока в остальных европейских государствах у власти стоит буржуазия, мы вынуждены, в борьбе с экономической изолированностью, искать соглашения с капиталистическим миром. Подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы». И это своё утверждение Троцкий дополнительно аргументировал последними событиями: «Торговые переговоры с буржуазными государствами, концессии, Генуэзская конференция и пр. являются слишком ярким свидетельством невозможности изолированного социалистического строительства в национально-государственных рамках».

Сталин продолжал использовать свои возможности в кадровых назначениях, увеличивал свою политическую силу, и не только назначал на различные должности своих сторонников или «нейтральных», которые были бы ему благодарны, но стал незаметно разреживать ряды потенциальных сторонников Бронштейна, например, летом 1923 г. не без участия Сталина соратник Троцкого Раковский был отправлен послом в Лондон. Раковскому это льстило, да и по комфортности жизнь в Лондоне отличалась от советской, но в полной мере участвовать в делах внутри СССР, как соратник Троцкого, он уже не мог.

Сталин стал активно пропагандировать альтернативное «мировой революции» направление деятельности — строительство нового государства, стал убеждать, что коммунистическая партия должна «из партии переворота внутри России превратиться в партию строительства, в партию созидания новых форм хозяйствования». Предсказуема на это реакция Троцкого:

«Самой крупной ошибкой Сталина является его теория о возможности строительства социализма в одной стране».

В ответ Сталин стал брать себе в союзники авторитет уже молчаливого Ленина — его высказывания ещё в 1915 году, — что в результате неравномерности развития различных стран не исключен вариант строительства социализма вначале в одной стране, Ленин: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной отдельно взятой капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального капиталистического мира».

Тогда, — в 1915 году Троцкий ответил на статью Ленина и фактически согласился с этим утверждением, Троцкий: «Что ни одна страна не должна «дожидаться» других в своей борьбе — это элементарная мысль, которую полезно и необходимо повторять, дабы идея параллельного интернационального действия не подменялась идеей выжидательного интернационального бездействия. Не дожидаясь других, мы начинаем и продолжаем борьбу на национальной почве в полной уверенности, что наша инициатива даст толчок борьбе в других странах». Теперь же, в 1923 году, Троцкий принципиально придерживался противоположного мнения.

А Сталин долго и усердно доказывал обратное, даже когда уже в СССР давно не было Троцкого, например, известный швейцарский писатель и журналист еврейской национальности Лион Фейхтвангер после встречи со Сталиным в 1937 году в своей книге «Москва, 1937 год» отметил, что Сталин ему особо подчеркнул, что «построение социалистического хозяйства в Советском Союзе важнее, чем перманентная революция».

А наш современник — шумный предводитель еврейской общины в Харькове Э. Ходос так охарактеризовал намерения и планы Сталина: «Отказавшись от «хазарского» пути развития, Сталин изобрел собственный способ исторической «кладки» Страны Советов. В качестве трех «китов», на которых началось возведение уникального, не имеющего аналогов государственного образования, «отец народов» использовал следующие принципы: коллективизацию сельского хозяйства, индустриализацию промышленности и централизацию власти.

Что касается третьего «кита», то именно это сталинское достижение фактически свело на «нет» главное завоевание строителей Второй Хазарии — разрушение самодержавной модели управления государством. Выстроив жёсткую вертикаль власти, Сталин, по сути, реанимировал самодержавие, и создал собственное «ноу-хау» — «социалистическую монархию», определившую, в свою очередь, политический строй управляемой им страны как «социалистическую империю».

Знаменитый в «перестройку» и для некоторых наших интеллигентов и сегодня «авторитетный» историк Дмитрий Волкогонов в рассматриваемой нами теме не разобрался, не понял многого и в своём двухтомнике, посвященном Сталину, фиксировал тенденцию верно, но неверно её трактовал: «Сталин все более отходил в сторону от ленинской концепции. Истолковав по-своему ленинизм, диктатор совершил преступление против мысли. Гуманистическая сущность ленинизма в сталинских «преобразованиях» была утрачена». Конечно, по поводу «гуманности» Ленина, разумности или порядочности Д. Волкогонова можно только горько улыбнуться. — Это мы подробно наблюдали в предыдущей книге.

А тогда, в начале строительства, Сталин упорно отстаивал свои взгляды и, благодаря своей феноменальной памяти и трудолюбию, отыскивал новые высказывания Ленина в пользу своей позиции, при этом умудрялся гибко, компромиссно соединять казалось бы несоединимое:

«Тов. Ленин считал Республику Советов факелом, освещающим путь пролетариям всех стран. Вот что говорил об этом тов. Ленин: «Пример Советской республики будет стоять перед ними (т.е. пролетариями всех стран. И.Ст.) на долгое время. Наша социалистическая республика Советов будет стоять прочно, как факел международного социализма и как пример перед всеми трудящимися массами. Там — драка, война, кровопролитие, жертвы миллионов людей, эксплуатация капитала, здесь — настоящая политика мира и социалистическая республика Советов». Задача состоит в том, чтобы поддержать этот факел и упрочить его существование во имя победы мировой революции».

Этой дискуссии со Сталиным Троцкий не придавал серьёзного значения, как он вспоминал в своей книге о Сталине — ещё на апрельском 12 съезде Сталин был средним чиновником-бюрократом и никто его выдающимся не считал, и через 3-4 месяца мнение Троцкого о Сталине сильно не изменилось, он его по-прежнему сильно недооценивал. В этот период в СССР при парализованном Ленине главными большевикскими деятелями считались Бронштейн-Троцкий и Апфельбаум-Зиновьев, это они осуществляли в данный период главную деятельность, решали главную задачу.

Троцкий серьёзно встревожился, когда вдруг появился извне старый «коренной» революционер-террорист, а ныне скучающий в роскоши европейский миллионер Парвус-Гельфанд с многочисленными иностранными козырями в рукавах. Парвус также боролся с Российской империей и немало сделал для её разрушения и захвата, но ничего от этого и за это не получил. Парвус с завистью наблюдал как мимо него и без его участия из России из Эрмитажа и других музеев и хранилищ проплывали в США и другие страны накопленные многими веками русскими сокровища. И теперь он решил потребовать от своих бывших подельников обычной справедливости. И связавшись через находящегося в Лондоне Радека, Парвус передал своему старому другу ещё со второй еврейской террористической войны против России (1901-1906 гг.) Троцкому весть: своё желание войти в состав Советского правительства. Это был серьёзный игрок и мог испортить грядущий глобальный праздник Бронштейну и Зиновьеву, — отобрать у них кусок славы.

«Обескуражены были многие, но в первую очередь Троцкий и Зиновьев. Этого ещё не хватало! Парвус мог вломиться в ситуацию как слон в посудную лавку. Начались лихорадочные переговоры. У нового претендента имелись на руках сильные козыри. Он недвусмысленно намекал на ужасающие разоблачения. В конце концов от него откупились, заплатив ему в качестве отступного два миллиона марок», — отметил в своём исследовании Н. Кузьмин.

«Хозяйская» активность Сталина, проявленная летом 1923 года в отсутствие Ленина и фактическом «отсутствии» Троцкого, также не осталась ревностно не замечена. В связи с этим летом 1923 года произошла одна история, достойная быть фрагментом хорошего спектакля или фильма. Позиция «героев» на сцене следующая: Ленин безнадежно болен, Троцкий фанатично играет в свою «войнушку» и весь поглощён её подготовкой, в городах недовольные рабочие проводят стачки и забастовки, Сталин летней жарой один пыхтит, «пашет» — управляет государством, а все остальные «вожди» наслаждаются летним отдыхом в отпуске в южном советском раю и лениво шевелят мозгами — анализируют ситуацию, расклад внутрипартийных сил и пытаются прогнозировать на тему — что будет происходить после смерти Ленина и на чьей стороне — Сталина или Троцкого выгоднее, перспективнее оказаться?...

Эту ситуацию в середине 30-х некоторые заговорщики вспомнят как пример и объяснение того, что они приняли участие в заговоре в 30-х только из карьерных соображений, «сидели на двух стульях», чтобы не прогадать, если Сталина свергнут, как выиграли те, кто в 1923-1924 поставили на «рискованного», маловероятного наследника власти Сталина, и проиграли те, кто поставил на совсем надежного Бронштейна.

На отдыхе на лечебных водах в Кисловодске в июле 1923 года «на природе» встретилась группа партийцев: Зиновьев, Бухарин, Евдокимов, Лашевич (председатель Сибревкома), Ворошилов и Орджоникидзе. И произошло так называемое с усмешкой — «пещерное совещание», на котором руководитель боевого Коминтерна Зиновьев закономерно выразил недовольство высказываниями Сталина против осуществления «мировой революции» и предложил присутствующим союз с Троцким против Сталина. Более того, — у Зиновьева была припасена мудреная заготовка — он предложил собравшимся способ ослабить растущее влияние Сталина: чтобы Сталина ослабить, необходимо сильно ослабить Секретариат ЦК, а чтобы это сделать, необходимо отобрать у Секретариата многие функции управления, либо необходимо размыть руководство введением новых членов, чтобы Сталин с ними поделился полномочиями, властью. Можно было без труда догадаться, — что за Апфельбаумом-Зиновьевым стоял очень занятой Бронштейн-Троцкий.

Сторонники Сталина Орджоникидзе и Ворошилов отвергли эту идею, и тут же в пещере «похоронили» это начало заговора против Сталина. В этой ситуации Апфельбаум-Зиновьев понял, что попал в затруднительную ситуацию, — понятно, что Сталину его предложение станет известным и ему придется со Сталиным объясняться, выкручиваться, и он решил упредить донос и заодно попробовать удачу — а вдруг Сталин согласится с его предложением. И Зиновьев решил намудрить: подговорил бестолкового «Балаболку» Бухарина на якобы «невинную» шутку, и 29 июля 1923 года они отправили из Кисловодска Сталину письмо, в котором написали:

«Два обывателя предлагают ввести в Секретариат для консолидации Зиновьева, Троцкого, Сталина». Сталин, скорее всего, недовольно хмыкнув, подумал — ничего себе шутки «обывателей», — ввести в мой Секретариат моего противника Бронштейна-Троцкого и его друга по Коминтерну. Размыть мою власть хотят и лишить её. У Бронштейна вся Красная армия и огромный авторитет вождя, а у меня авторитет поменьше и какой-то Секретариат, если на это соглашусь, то у Троцкого и Зиновьева будет и Красная армия и Секретариат, а с чем останусь я?.. Тоже мне — нашлись игроки (дальше, думаю, пошли не очень приятные эпитеты в адрес разомлевших от жары «обывателей»).

И Сталин, мудро-хитро ухмыльнувшись, оригинально и дипломатично им отвечает, в начале «скосив под простачка»: «Не пойму, что я должен сделать, чтобы вы не ругались. Было бы лучше, если бы вы прислали записочку — ясную и точную». Далее в ответном письме Сталин как бы между прочим легко и одновременно тяжко обвинил Зиновьева и Бухарина в попытке партийного разрыва и разрыва их дружной работы, дружбы: «Все это, конечно, в том случае, если вы в дальнейшем за дружную работу (я стал понимать, что вы не прочь подготовить разрыв, как нечто неизбежное). Действуйте, как хотите». Похоже, Сталин не только выдвинул серьёзное обвинение, но и не на шутку разозлился и психанул, дав ложную свободу и ответственность важного выбора, испугав этим здорово «обывателей» — авантюристов.

В последней трети этого письма Сталин миролюбиво решил сгладить вторую острую часть письма и дружелюбно ненавязчиво надавил на товарищескую и партийную совесть этих «обывателей» — «шахматистов» и с притворным «пофигизмом», как маститый актер, написал: «Дней через 8-10 уезжаю в отпуск (устал, переутомился). Всего хорошего.

Постскриптум. Счастливые вы, однако, люди. Имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы. А я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая. Причем я же оказываюсь виноватым. Этак можно извести хоть кого. С жиру беситесь, друзья мои. И. Ст.».

Нетрудно представить мимику читающих этот ответ и переглядывающихся после каждой фразы этих кисловодских горе-мудрецов. Думаю, Сталин предугадывал ответ на его письмо, который был уже во многом спроецирован его письмом, но всё же волновался, ждал ответа. И «друзья» быстро поспешили закрыть тему: «Разговоры о разрыве — это же, конечно, от Вашей усталости. Об этом не может быть и речи. Куда вы думаете ехать отдохнуть? Привет».

Нетрудно также догадаться — что после этого письма подумал Сталин об этих любителях эпистолярного жанра, и не стоит это озвучивать. Уверен, своё вышеизложенное письмо Зиновьеву и Бухарину Сталин писал долго, напряженно, взвешивая каждое слово. И, зная «кавказский» характер Сталина, уверен — при выставлении конечного суммарного счёта в середине 30-х этим партийным «обывателям» он припомнил им и эту напряженную, нервную историю с письмом. Ибо то жаркое лето 1923 года было важным моментом, — перед грядущим столкновением формировались две «армии», две силы, для колеблющихся происходил момент выбора, происходил некий процесс сепарации, раздела, — во многом определяющий в будущем исход сражения. И кто какие фигуры перетащит на стартовую позицию — имело важное значение. Сталин понимал, что «Балаболка» — «Бухарчик» до такого иезуитского «хода» не додумался бы, — и эта идея «разбавить» Секретариат — полностью Каменева, или, возможно, подсказанная ему кем-то из его окружения или даже самим Троцким. И было понятно, что Зиновьев — это сильная политическая фигура, формально даже сильнее Сталина — руководит не только Ленинградом, но и пустившим щупальца в различные страны Коминтерном. В борьбе с вождём, с гигантом Голиафом — Троцким такую фигуру хорошо бы иметь на своей стороне, в своём лагере. И если Троцкий лишится такой фигуры, то урон для него будет большой, весьма ощутимый.

У зажравшегося Зиновьева всё есть, за что его зацепить?.. Шансов немного, но стоит попробовать его перетянуть на свою сторону. Подчиненная Апфельбаума-Зиновьева сотрудница Коминтерна А. Куусинен дала любопытную характеристику своему начальнику: «Личность Зиновьева особого уважения не вызывала, люди из ближайшего окружения его не любили. Он был честолюбив, хитер, с людьми груб и неотесан. Это был легкомысленный женолюб, он был уверен, что неотразим. К подчиненным был излишне требователен, с начальством — подхалим. Ленин Зиновьеву покровительствовал, но после его смерти, когда Сталин стал пробиваться к власти, карьера Зиновьева стала рушиться» (Куусинен А. «Господь низвергает своих ангелов», Петрозаводск, 1991.)

И Сталин поступил «гибко», играя на известном самолюбии и честолюбии Овсея-Герша Ароновича Апфельбаума-Зиновьева, — вначале, 22 сентября 1923 года на пленуме ЦК РКП(б) и на совещании ЦК с парторганизациями не Троцкому, а Зиновьеву доверили зачитать секретный доклад «Грядущая германская революция и задачи РКП». А затем при явной поддержке Сталина 25 сентября 1923 года на Пленуме ЦК Зиновьев был введен в Оргбюро.

Сталин оказался ещё и фартовым, — увлекшись подготовкой к очередному походу и обуреваемый гегемонскими страстями, Бронштейн-Троцкий влез со своим хамством, жесткими манерами и приказами в Коминтерн и фактически беспардонно оттеснил от руководства ранимого Зиновьева. Понятна возмущенная реакция амбициозного Зиновьева, который также не прочь был покрасоваться героем на международной арене. Таким образом, — обиженный Зиновьев «отсоединился» от Троцкого и присоединился к проявившему к нему уважение и симпатии Сталину и стал его союзником во внутрипартийной борьбе против Троцкого. А в этот период лучшим другом Зиновьева был Бухарин и, как всегда, — Розенфельд-Каменев, семья которого в 1904 году в Тифлисе приютила Сталина. Хотя есть трактовка, что Розенфельд-Каменев, будучи родственником Троцкого (был женат на его сестре), якобы встал на сторону Сталина в роли «крашенного» — «засланного казачка», но беглый секретарь Сталина Борис Бажанов утверждал о Каменеве: «В области интриг, хитрости и цепкости Каменев совсем слаб».

К концу сентября внутрипартийные «передислокации» — «перекартовки» улеглись и стал явно виден расклад — и вдруг оказалось явное преимущество Сталина. И как раз в это время в руководстве СССР заметили, что поляки и французы стали интенсивно готовиться к отражению очередного нападения Красной армии, — стало понятно: произошла утечка информации о подготовке, и неожиданно напасть на Польшу не получится, а отсюда вытекает много нерадостных выводов...

В этой ситуации, и в ситуации внутрипартийного перевеса Сталина, — Сталин с октября 1923 года перешел в наступление против последнего вождя революции — Бронштейна-Троцкого. Началась горячая партийная дискуссия — продолжать подготовку к мировой революции в Польше и Германии — когда вся эта операция потеряла секретность, и Красную Армию уже ждут подготовленные орудия и пулеметы Польши и Франции, или дать отбой, сворачивать подготовку и весь этот грандиозный план. Засланный в Германию Г. Пятаков 1 ноября 1923 года из Берлина докладывал Сталину: «Мы имеем 11000 винтовок, 2000 револьверов и по 11/2 сотни пулеметных пистолетов. Для меня ясно, что чем бешенее мы поведем атаку против с.-д., тем скорее этот процесс пойдёт. Меня очень беспокоит наше внутрипартийное положение в СССР. Только ради Бога не устраивайте драку — иначе тут всё пропадет. Если вы будете драться, то мы бросим работу здесь.» (С.С. Хромов. «По страницам личного архива Сталина», М., 2009 г.).

И опасения Пятакова подтвердились — и всё задуманное и подготовленное в Германии и Польше пропало. И для Троцкого было неприятной шокирующей неожиданностью, когда на очередном Пленуме в декабре 1923 года единым блоком против него резко выступили Сталин, Зиновьев и Каменев, обвинив его в том, что он «переоценил» революционную ситуацию в Германии и Польше, и трагедия 1920 года с Красной армией может повториться с большими потерями. И неожиданно был дан отбой очередному походу «мировой революции».

После этого «отбоя» нетрудно догадаться о состоянии ошарашенного Бронштейна-Троцкого, вернее — трудно представить это возмущенное состояние во всех его клочковатых красках. Это была большая личная трагедия Бронштейна-Троцкого и многих ему подобных агрессивных гегемонов. Ибо маховик «мировой революции» уже был давно запущен, уже были затрачены на это огромные средства и усилия, уже в Гамбурге по предыдущей отмашке начались баррикадные бои, в Саксонии и Тюрингии были организованы местные советские правительства, а в Лейпциге была уже создана большевикская германская ЧК, глава которой — Крылов уже составлял списки немецких патриотов — жертв «красного террора». Но рухнули красивые планы «немецкого Октября» и продолжения «перманентной мировой революции», для Троцкого исчезал смысл жизни.

Понятно, что оставшись без поддержки Москвы — это всё будет задавлено в Германии «консервативными» «черносотенными» силами, не говоря уже о националистической Польше. Так и случилось — вспыхнувшее 23 октября восстание в Гамбурге было подавлено, в том числе и с участием немецких радикальных патриотов-националистов Гитлера, которые затем даже попытались перейти в контрнаступление против либерального правительства и организовать свою революцию с правой позиции — «пивной путч» Гитлера в Мюнхене 8 и 9 ноября 1923 года. Лидер немецких коммунистов Э. Тельман успел избежать расправы и вскоре появился в родной Москве. В этом же году потерпела неудачу и коммунистическая революция в Болгарии.

Для Бронштейна этот «облом» был потрясающим, он уже видел себя вождем Советских Соединенных Штатов Европы (ССШЕ) или Объединенной Советской Европы и Азии (ОСЕА), — и мечта вот-вот должна осуществиться, и остался бы этот мелкий грузин в своей сырьевой варварской стране выполнять приказы европейского командования по отгрузке какого-нибудь сырья. Но... — эти мелкие колеблющиеся людишки (Каменев, Зиновьев и Сталин) с их мелким маргинальным мышлением не способны понять Бронштейна и всю красоту и глобальность древней библейской ветхозаветной идеи, воплощенной в современных масонских планах. И вообще — с ним почему-то обошлись не как с вождем. — Это было ещё одним неприятным шокирующим открытием Бронштейна. Ведь он был на 100% или даже 200% уверен, что после «убытия» Ленина он остался в СССР единственным непререкаемым и всемогущим вождем. Троцкий потерял ориентацию в действительности. Теперь он понял, что «автоматически» сесть на троне советской власти не получится, его почему-то не признают вождем после Ленина. Кто же теперь после Ленина в СССР хозяин? Что происходит?..

Охлонувший от шока и потрясения Бронштейн решил разобраться в ситуации и организовать сокрушительный контрудар обидчикам, особенно ему хотелось поставить на место этого писаку и выскочку из секретариата, эту усатую «конторскую крысу» — Сталина, благо под его, Бронштейна руководством есть огромная сила — многомиллионная Красная армия и много сторонников в партии.

Вот почему только в конце 1923 года Троцкий «определился» и начал борьбу за власть в России. (Надеюсь, что теперь это понял и «сверх-мудрый» лондонский «карась» — еврейский идеолог Рой Медведев). Потерянные несколько месяцев на мировую революцию затем дорого стоили Троцкому, ибо Сталин незаметно начал борьбу за власть на год раньше, и к этому моменту нарастил достаточное преимущество, чтобы не только противостоять второму вождю, но и победить его.

Исследовавший подробно биографию Троцкого Клушин написал о нем: «Одержать победу над ним в крокете означало приобрести в нём злейшего врага». А что уж говорить о рассматриваемой нами ситуации... Бескомпромиссная жесткая схватка была неизбежна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.