Страсти по Брестскому миру

Страсти по Брестскому миру

В этом месте хладнокровие нам изменяет, и, забегая вперед, мы вынуждены сделать небольшое отступление. В последнее время, видимо, в ознаменование столетия 1914 года и столетия Октябрьского «переворота» 1917 года, в сознание наших доверчивых граждан все чаще закладывалась простая до безобразия мысль – виной поражения России в Первой мировой войне стали большевики, подписавшие Брестский мир. А от этого, скорее всего, потянут ниточку ко всей истории советского периода (не зря же так старается академик Ю. Н. Пивоваров, рассказывая нам сказки про отсутствие кризиса в 1917 году), чтоб уж и старики, окончательно запутавшиеся в своем прошлом, не вспоминали, а молодежь и так ничего не знает, а теперь и знать не будет.

Изо всех сил наши горе-историки пытаются стать героями не самых веселых шуток великого русского сатирика М. Е. Салтыкова-Щедрина: «истории у Глупова нет – факт печальный и тяжело отразившийся на его обитателях, ибо, вследствие его, сии последние имеют вид растерянный и вообще поступают в жизни так, как бы нечто позабыли или где-то потеряли носовой платок».[196]

Дошло до того, что Президент России В. В. Путин, видимо, пойдя на поводу у обитателей города Глупова, выступил с вульгарной оценкой итогов Первой мировой войны, и как нарочно, в 2012 году – в год Российской истории, фактически повторив все это и на юбилее 2014 года: «Уникальная ситуация в истории человечества! Мы проиграли проигравшей Германии. По сути, капитулировали перед ней, а она через некоторое время сама капитулировала перед Антантой. И это результат национального предательства тогдашнего руководства страны. …Огромные территории, огромные интересы страны были отданы, положены непонятно ради каких интересов, ради партийных интересов только одной группы, которая хотела стабилизировать своё положение у власти».[197]

В тот момент профессиональное сообщество вяло пробурчало что-то вроде «не во всем согласны», и на этом все, проехали. А проезжать-то как раз и нельзя, потому, повторив популярное у современных «знатоков» истории, склонных к либерализму, ложное умозаключение о том, что Россия стояла в одном шаге от победы, если бы не предательство большевиков, наш Президент фактически дал директиву отечественной науке – сюда не ходить. И судя по юбилею Первой мировой войны, который впервые за сто лет был отмечен с невиданным размахом, они и не ходят. Даже коммунисты как воды в рот набрали, наверное, потому, что накануне получили государственные награды. А они должны были кричать, а не проводить круглые столы-«междусобойчики». Из чего можно заключить, что ни историкам, ни современным политикам история не нужна, они ее сами пишут, правда, нередко с грубыми смысловыми ошибками, расплачиваться за которые приходится народу.

Нам же, простым обывателям, и без политиков понятно, что большевики не были одиноки в стремлении «стабилизировать свое положение у власти». Александр Федорович Керенский уж как старался – не получилось, кроме опереточного женского батальона его и защищать-то никто не захотел (почти как царя). А взять хотя бы нашего Президента, так он после двух сроков вернулся к власти и ничего; правда, теперь уже на более длительный срок, пришлось даже Конституцию подредактировать – чем это не стабилизация? Вопрос в том, ради чего и ради кого это делается.

Сегодня как-то не принято вспоминать, что это была империалистическая война, хищническая война за передел мира, за захват рынков сбыта (предтеча современной войны санкций), и что велась она в интересах так называемых союзников, которые и сегодня не отказываются от имперских замашек столетней давности. Нам до этой войны не было никакого дела. У нас ведь не было колоний в Африке, которые надо было спасать от Германии, и до Эльзаса с Лотарингией, которые она оторвала у Франции в 1871 г., нам тоже было… «без разницы». О черноморских проливах, контроль над которыми мог бы обезопасить зерновой экспорт России и которые могли стать целью войны, если бы она была правильно понята, велись весьма туманные и не к чему не обязывающие разговоры с Англией и Францией. И именно поэтому открытие проливов, по мнению П. Н. Дурново, едва ли требовало войны с Германией, «ведь Англия, а совсем не Германия, закрывала нам выход из Черного моря».[198]

Зато у нас были колоссальные финансовые обязательства, которые, по оценке известного специалиста в области истории финансов Н. П. Ионичева, послужили «одной из главных причин участия России в войне на стороне Антанты».[199] Россия пыталась уйти от грабительских торговых отношений с Германией, особенно обострившихся после подписания дискриминационного договора 1904 года, «недвусмысленное намерение отказаться»[200] от которого она продемонстрировала незадолго до его десятилетнего юбилея и, соответственно, незадолго до начала войны, что, как вы понимаете, не было случайностью.

Способствовал этому и переход на золотой стандарт в ходе финансовой реформы С. Ю. Витте, потому что он определял приоритеты России не только в области международной торговли, но и в области международной политики. Возможно, поэтому задолго до Первой мировой войны один из противников этой реформы помещик и яркий экономический публицист Сергей Федорович Шарапов утверждал, что «если мы склонимся к золоту (привязка рубля к золотому стандарту, – В. М.), то благодаря нашей задолженности и плохому экономическому состоянию окажемся совсем в кабале у Запада».[201] Поскольку в кабале у Германии никто не хотел оставаться, то выбор пал на ее оппонентов – Францию, главного кредитора России, и Англию, ее вечного противника.

Из двух видов кабалы выбрали, как тогда казалось, наименьший. Однако события развивались настолько стремительно, что никто толком не успел ничего понять. Даже лидер кадетов, бескомпромиссный сторонник войны до победного конца и министр иностранных дел П. Н. Милюков вспоминал: «Я не ожидал тогда, что, так и не собравшись с силами, Россия пошлет миллионы своих сынов в окопы за чужое дело».[202]

То есть нашим дедам и прадедам надо было умирать за чужое дело, за чужую победу, чтобы буквально оплатить колоссальные царские долги. Фактически их жизнь превратили в разменную монету, в последнее платежное средство, потому что других средств у империи просто не было – золотой рубль в силу своей недооцененности, как и предупреждал С. Ф. Шарапов, неуклонно подрывал финансовые ресурсы страны и разорял сельское хозяйство, фундамент ее экономики.

Платить было нечем, а надо. Не зря же Николай II в письме к французскому послу поклялся: чтобы достичь победы, я пожертвую всем, «вплоть до последнего рубля и солдата».[203] Пожертвовать всем – в этом, видимо, и была настоящая цель войны для Императора Всероссийского. Целью Чингис-хана было завоевание мира, а у нас – пожертвовать всем. Как говорится, почувствуйте разницу.

В этом смысле интересно суждение генерала А. А. Свечина, размышлявшего о целях войны в своем великом труде «Стратегия»:

«Русский империализм, мечтавший о Босфоре, едва ли стоял политически на правильном пути, полагая, что ключи к Босфору находятся в Берлине, удовлетворяясь обещаниями союзников и не предпринимая непосредственных действий против Босфора. Каждый раз намеченные для этой операции силы отвлекались в общий котел Антанты, на германо-австрийский фронт. С логикой русских действий можно было бы согласиться лишь в том случае, если бы борьба шла на сокрушение. При действительных же условиях мировой войны она лишь иллюстрировала недостаточно яркое представление о преследуемых целях и недостаточное волевое устремление к ним, что характеризует несамостоятельную политическую позицию России в мировой войне».[204]

Другими словами, если у России не было самостоятельной политической позиции в мировой войне, значит, не было не только собственной политической цели, но не было и военной цели. Ее силы и средства шли исключительно «в общий котел Антанты» в счет уплаты по долгам. Получается, что она вела войну без цели и себе в ущерб, выполняя волю союзников, что, если вспомнить К. Клаузевица, было равносильно проигрышу в войне.

Вот уж действительно «уникальная ситуация в истории человечества»!

Конечно, могут сказать, что иностранные займы шли на развитие всей страны. Может быть, но вопрос в мере, если для их оплаты потребовалось уничтожить огромное государство вместе с его жителями, то они того не стоят. Образно говоря, русский народ отдали на заклание международному финансовому капиталу, и, как ни странно, это сделали не большевики. Весной 1917 г. последний министр внутренних дел царского правительства А. Л. Протопопов показывал Следственной комиссии: «наборы обезлюдили деревню… ощутился громадный недостаток рабочей силы… Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций… Товара было мало, цены росли, развилась продажа «из-под полы», получилось «мародерство»…».[205]

К октябрю ситуация стала невыносимой. По свидетельству Н. Н. Головина, даже армия находилась на пороге «продовольственной катастрофы» и «требовалось немедленное сокращение армии, достигавшей в это время вместе с запасными войсками во внутренних округах десяти с лишком миллионов, более чем на 5 миллионов человек», что «по существу дела, являлось демобилизацией».[206] Генерал П. Н. Краснов, впоследствии атаман Войска Донского и непримиримый враг советской власти, вспоминал: «Ясно было, что армии нет, что она пропала, что надо, как можно скорее, пока можно, заключить мир и уводить и распределять по своим деревням эту сошедшую с ума массу».[207] Социал-демократ, лидер меньшевиков и противник большевистского переворота Ю. О. Мартов в письме П. Б. Аксельроду 19 ноября 1917 года отмечал: «Самый факт корниловщины и ее широких разветвлений и начавшаяся на фронте «солдатская революция», свергавшая контрреволюционных генералов и офицеров, так очевидно окончательно дезорганизовали армию, что вопрос о немедленном мире, хотя бы не «почетном», становился ребром».[208]

Можно приводить бесконечный список имен и фамилий активных участников революционных событий того времени относительного того, что дальнейшее продолжение войны невозможно, что нужен немедленный мир, мир любой ценой. Но только нашим современникам это не нужно, они знают лучше, они сами судят Историю и выносят ей приговор в зависимости от того, какая история им нужна.

А в 1917 году народ жил еще и слухами (небезосновательными) о том, что Керенский собирался открыть фронт и сдать Петроград немцам (примерно 56 % «резиновой» промышленности России, 48 % электротехнической, 13 % металлургической[209]), чтобы разогнать Советы, не исключено, именно потому, что он очень хотел «стабилизировать свое положение у власти». Тогда ситуация действительно закончилась бы полной и безоговорочной капитуляцией.

Вот тут-то большевики и взяли власть, если сказать по-простому – правда, не без внутрипартийных колебаний: объявили Декрет о мире, предложили справедливый демократический мир для всех участников «без аннексий и контрибуций», как тогда говорили. Как было решено на Международной социалистической конференции в Циммервальде в сентябре 1915 года. Это решение было программным почти для всех европейских социалистов. И даже Временное правительство второго состава после ухода П. Н. Милюкова в начале мая 1917 года включило в свою Декларацию требование мира «без аннексий и контрибуций», которое было обнародована на весь мир.

Примерно так же собиралось действовать и социалистическое в своем большинстве Учредительное собрание, если судить по словам его председателя эсера В. М. Чернова, с которыми он выступил при открытии первого и последнего заседания: «я полагаю, Учредительное Собрание …сможет смело взять в свои руки дальнейшее (выделено В. М.) ведение переговоров о мире, о всеобщем демократическом мире, – мире на основе великих, не умирающих лозунгов российской трудовой, рабочей, народной революции».[210]

Так что в своем стремлении к немедленному миру, в стремлении проиграть «проигравшей Германии» большевики недалеко ушли от эсеров и от Учредительного собрания, и даже от Временного правительства, в вопросе о мире они вообще были неоригинальны. Н. Н. Суханов, например, считал, что это А. Ф. Керенский, больше, чем кто-либо другой, довел революцию до Бреста.[211] И если отвлечься от идеологии, то большевики действовали (и именно этим отличались от всех остальных) в соответствии с самыми насущными военно-техническими, социальными, экономическими и политическими требованиями страны. Они взяли на себя тот самый риск, о котором говорил А. И. Верховский, и который никто больше брать не захотел.

Сейчас, конечно, никто не знает, а главное и знать не хочет, но когда Ленин выступал на II съезде Советов на следующий день после взятия Зимнего дворца с речью о мире, некоторые солдаты в зале плакали – «Конец войне!».[212] Примерно так, как и их сыновья, когда встречали Победу 1945 года.

Так же, как и все интернационалисты, большевики рассчитывали на поддержку социал-демократов из правительств воюющих стран, а те их «кинули» (извините за жаргон), потому что мир «без аннексий и контрибуций» был возможен только при отказе всех участников войны от территориальных завоеваний, от «аннексий» (смешно, правда?). «Кинули» во второй раз. А первый – в 1914 г., когда проголосовали в своих парламентах за военные кредиты, за войну, подписав тем самым смертный приговор миллионам солдат и предав тем самым II Интернационал, под антивоенными документами которого стояли и их подписи.

Большевики же последовательно проводили линию Интернационала, они считали потом, что ошиблись с оценкой сроков наступления революции в Европе. Наивно, конечно, чистая утопия вообще-то, особенно по нынешним меркам; но, во всяком случае, Брестский мир в их планы не входил, не говоря уже о капитуляции. И Ленин об этом прямо сказал в статье «О нашей революции»: «…мы ввязались сначала в октябре 1917 года в серьезный бой, а там уже увидали такие детали развития (с точки зрения мировой истории это, несомненно, детали), как Брестский мир или нэп и т. п.».[213]

Больше того, именно из-за Брестского мира они чуть не потеряли власть, да и жизнь их лидеров в тот момент висела на волоске, поскольку левые эсеры, входившие до подписания мира в советское правительство, организовали вооруженное восстание против большевиков. Но народ в массе своей почему-то не пошел за эсерами, не откликнулся на их призывы к партизанской войне с германским империализмом.

Здесь нужно подчеркнуть, что Брестский мир ни формально, ни фактически не был капитуляцией хотя бы потому, что его ст. 1 провозглашала только прекращение «состояния войны»,[214] о капитуляции в ней нет и речи. В поддержку этого тезиса говорит и то, что после убийства германского посла Мирбаха немцам не удалось разместить в Москве хотя бы один батальон для защиты своего посольства – Предсовнаркома В. И. Ленин категорически отверг это предложение, посчитав его оккупацией.

А без оккупации нет и капитуляции!

Не случайно такой «православный» историк как И. Я. Фроянов, не питающий, мягко говоря, особой симпатии к большевикам, и к Ленину в особенности, как-то признал, что «Брестский мир стал спасением России в той конкретной исторической ситуации».[215]

В этой связи нередко, особенно когда говорят о предательстве большевиков, вспоминают еще так называемые немецкие деньги. Но никто не говорит о французских или английских деньгах, многократно больших, которые получало в долг на протяжении многих лет царское, а потом и Временное правительство. Немецкие деньги, абсолютно мифологизированные[216] и бесполезные, хотя бы потому, что никто не гарантировал большевикам прихода к власти, направлялись на прекращение кровопролитной и разрушительной войны в интересах народа России (в этом смысле захват власти большевиками тоже был в интересах народа). А французские или английские (абсолютно реальные) – на продолжение этой же войны, но в интересах союзников с их африканскими колониями, обидой за Лотарингию и нашими астрономическими долгами перед ними.

Генерал Н. Н. Головин вспоминал: «Часто приходилось слышать начиная с зимы 1915–1916 годов циркулировавшую среди солдатской массы фразу: «Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата»».[217] Русских солдат просто превратили в пушечное мясо. Тогда чем немецкие деньги (плод воображения А. Ф. Керенского и академика А. Н. Яковлева[218]), если они пошли на установление мира, хуже французских, пошедших на заклание русских крестьян, одетых в солдатскую шинель, и кто кого предал?

И если продолжить цепочку причинно-следственных связей, тогда не будь войны – не было бы ни большевиков, ни советской власти, «ни этой ужасной революции». Не будь войны – не было бы и Брестского мира, ведь не бывает следствия без причины. На этом, между прочим, строится историческая преемственность, о которой любят сегодня порассуждать генералы от истории, погрузившись в трудоемкий процесс формирования исторического сознания у подрастающего поколения. Сослагательное наклонение, так нелюбимое историками, в данном случае является лучшим доказательством неизбежности исторического выбора. Доказательством от противного, как говорят математики. Таким образом, партийные интересы «одной группы» стали историческим выбором всей России – другого ей просто не оставили.

Трагичный итог той войны был очевиден для многих заранее, но не для царя, которого депутат IV Думы А. А. Бубликов предлагал назвать Николаем Ничтожным («Ибо нет для “таких“ Христа»).[219] Он как заговоренный 23 года вел страну и собственную семью к катастрофе, плохо понимая, что нужно делать, чтобы ее избежать. А поскольку власть в России была самодержавная («Свод Основных Государственных Законов», 1906, т.1, гл.1.), то ответственность за все, что в ней произошло, лежит полностью на самодержце, на Императоре Всероссийском.

Вернее, закон не предусматривал никакой ответственности для «Государя Императора», особа которого была «священна и неприкосновенна» (ст. 5), он только награждал его безграничными правами. Но выше мы пришли к выводу, что право на социальную жизнь принадлежит социуму, и защищает он его избирательно, поэтому и ответственность возлагается на индивида социумом, обществом, и тоже избирательно. Из этого вытекает, что отсутствие ответственности царя перед законом не снимало с него ответственности перед обществом. И история доказала это своей неумолимой и беспощадной действительностью, которую сегодня никто не хочет признавать, никто не хочет считаться с Историей.

Цену его ошибок и просчетов трудно переоценить, и не только для времени его царствования, но и для всей последовавшей истории, для тех, кто пришел после него, так как эти «просчеты» привели к радикальной и необратимой деформации социальных отношений, поставили жизнь и смерть будущих поколений в жесткие рамки его исторического выбора.

Генерал Н. Н. Головин отмечал: «Правительство императора Николая II после революции 1905 г. уже не верило в старые политические идеи и в то же время не хотело воспринять новые. Эта двойственность политики придает управлению государством характер безыдейности».[220] Или даже бездумности, говоря по-простому. Не случайно император однажды сказал министру иностранных дел С. Д. Сазонову: «Я стараюсь ни над чем серьезно не задумываться, иначе я давно был бы в гробу».[221] Не здесь ли кроется причина исторического выбора, а также многих социальных потрясений России?

Стоило тогда задуматься царю и, возможно, современным социальным агентам, также обладающим значительными ресурсами, не пришлось бы ломать голову над проблемой Брестского мира, над тем, кто украл нашу победу. Ведь война еще не началась, а ее последствия подробно и аргументированно изложил П. Н. Дурново в своей замечательной Записке (ее надо выучить наизусть всем «знатокам» истории!) – «всякое революционное движение выродится у нас в социалистическое». Вряд ли его можно заподозрить в сговоре с большевиками – социализм с собой должна была принести война, а не капитализм, и он это прекрасно понимал. По его мнению, «даже победа над Германией сулит России крайне неблагоприятные перспективы».[222]

Они мало чем отличались от последствий поражения.

Воюя в долг, на кредиты и за кредиты союзников, Российская империя физически не смогла бы оплатить их и после победы в составе Антанты, не говоря уже о средствах, необходимых для выхода из разрухи. Как подчеркивал П. Н. Дурново, даже после победоносного окончания войны, мы попадем в такую финансово-экономическую кабалу к нашим кредиторам, «по сравнению с которой наша теперешняя зависимость от германского капитала покажется идеалом».[223]

Буквально то же самое утверждал несколько лет спустя, уже находясь в эмиграции, активный участник тех событий, председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, у которого были все основания «размазать» большевиков за их якобы предательство: «Я утверждаю… если бы и не было революции, война все равно была бы проиграна, и был бы по всей вероятности заключен сепаратный мир, быть может, не в Брест-Литовск, а где-нибудь в другом месте, но, вероятно, еще более позорный, ибо результатом его являлось бы экономическое владычество Германии над Россией».[224]

Ввязавшись в войну, Российская империя очень быстро превратилась в банкрота, поскольку ее экономика с функции «погашения долгов» переключилась на функцию «все для войны» (П. П. Рябушинский). А ее единственными средствами, которыми она обладала в избытке, были люди с низкой социальной стоимостью, в нашем понимании – фундаментальный социальный факт (F), одетый в солдатскую шинель. Видимо, поэтому Николай II, по его собственным словам, готов был ради победы союзников положить последнего солдата – он его ни в грош не ставил, хотя сегодня пресса периодически подбрасывает нам сообщения о том, что все свои средства он потратил на лазареты, а дворцы отдал под госпитали.

Но тогда за что его все ненавидели – и левые, и правые?

Даже творческая интеллигенция, казалось бы, такая далекая от политики. Например, яркий представить Серебряного века, экстравагантный лирик, поэт противоречивой духовной организации Константин Бальмонт еще в 1907 буквально взорвался каким-то мрачным и беспощадным пророчеством:

Наш Царь – Мукден, наш Царь – Цусима,

Наш Царь – кровавое пятно,

Зловонье пороха и дыма,

В котором разуму – темно.

Наш Царь – убожество слепое,

Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,

Царь-висельник, тем низкий вдвое,

Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,

Но будет, час расплаты ждёт.

Кто начал царствовать – Ходынкой,

Тот кончит – встав на эшафот.

Действительно или нет царь потратил все свои средства на лазареты, лично мы не знаем. Но очевидно, что клокочущая ненависть к императору, которую дворянин К. Д. Бальмонт выплеснул на страницы сборника стихов «Песни мстителя»,[225] имела под собой определенную почву. А первые же поражения на фронтах мировой войны, ставшие совершенно конкретной жертвой ради спасения… Парижа, лишь добавили ей «плодородности». И тогда слова Николая II, адресованные французскому послу, а не русскому народу, о том, что он готов положить последнего солдата ради победы союзников, действительно не расходились с делом.

При огромной нехватке оружия и боеприпасов, особенно в период весенне-летних сражений 1915 года, которые генерал Н. Н. Головин назвал «катастрофой в боевом снабжении» (с. 104), война для русской армии превратилась в кровавую бойню. Как писал в письме французскому послу (перед ним, видно, все отчитывались) один из царских генералов, «наша армия тонет в собственной крови».[226] Тут без лазаретов действительно было не обойтись, а поскольку специальных медицинских учреждений и госпиталей не хватало, то пришлось отдать под них царские дворцы – они все равно стояли пустыми. Но, судя по всему, царские милости никого не тронули: наверное, поэтому в конце 1916 г., как отмечал А. И. Уткин, в России уже не спрашивали, случится ли революция, спрашивали, когда она случится.[227]

Казалось бы, в этом месте можно поставить точку. Но все же трудно удержаться от того, чтобы для полноты картины не показать еще одно, довольно оригинальное мнение известного участника тех событий. До какой степени были правы большевики в своей немецкой ориентации, говорят даже их непримиримые враги, не читавшие, к счастью, наших академиков от истории.

Пройдя весь ад Гражданской войны, последний командующей Белой армии, барон П. Н. Врангель, например, утверждал: «Что касается моральных обязательств по отношению наших союзников, то от таковых, по моему мнению, Россия была уже давно свободна. За минувший период борьбы она принесла неисчислимые жертвы на общее дело, а участие союзных правительств в «русской бескровной революции» перекладывало ответственность за выход России из общей борьбы в значительной мере на иностранных вдохновителей этой революции».

Для наших сегодняшних либеральных историков, исторически слабо видящих и потому незнакомых с первоисточниками, это, видимо, должно стать шоком – сам барон Врангель возлагает ответственность за выход России из мировой войны на бывших союзников, к тому же принявших участие в организации нашей же революции, разумеется, строго демократической, которую он назвал бескровной в кавычках. (По некоторым данным, английский посол в России Д. Бьюкенен получил в 1916 году от своего правительства 21 млн руб. на организацию беспорядков и забастовок.[228])

Барон не только не исключал, больше того, прямо допускал возможность подписания мирного договора с Германией при сложившейся тогда действительно «уникальной ситуации в истории человечества». Правда, в отличие от М. В. Родзянко, он наивно полагал, что, чтобы достичь решающего перелома на Западном фронте, Германия могла бы отказаться от «условий Брест-Литовского мира» и «предоставить русским возможность собственными силами восстановить на родине порядок». Но… на выгодных для России условиях (!): «тяжелое положение Германии давало нам право надеяться на заключение выгодного для нас договора. …Таким образом, с государственной точки зрения я допускал возможность «немецкой ориентации».[229]

Легко работать на выгодных условиях, когда все немцы ушли бы воевать на Запад, не забрав ничего из наших запасов, например, 60 млн пудов зерна по соглашению с так называемой Центральной Радой, и наших земель. А на невыгодных условиях пусть работают большевики – судя по всему, именно это имел в виду барон Врангель.

После сказанного, думается, нет необходимости говорить о том, как далеко ушло юбилейное заявление нашего Президента от реальности: в нем нет и намека на истинные причины поражения России в Перовой мировой войне. Зато есть вольная интерпретация сложнейшего периода в истории страны. Этим любят грешить не только академики и либералы всех сортов, но и политические лидеры на всем постсоветском пространстве – надо же как-то себя идентифицировать, как-то оправдать в глазах народа за уничтожение великой страны, за ваучеры, за залоговые аукционы и, наконец, за первое место в мире по показателям имущественного неравенства.

Очевидно, что сказано это не просто так: это новый поворот в политике государства, направленной на шельмование советского периода, источником которого, между прочим, стала Первая мировая война, а не большевики. И победу украли не они, а европейские социал-демократы, демократическим образом проголосовавшие тогда в своих парламентах за военные кредиты, а сегодня голосующие за войну против нас, потому что экономические санкции – это тоже война, так как они представляют собой «акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю» (К. Клаузевиц).

Наши «союзники» тогда украли нашу победу, нажившись на крови наших дедов и прадедов. Плодами их победы мы наслаждаемся до сих пор – все никак не можем встать на ноги, все-то они ставят нам палки в колеса. Но это наша История. Многие в ней оставили большую часть своей жизни, и не самую худшую. Там остались наши деды и прадеды, благодаря жертвенности и самоотверженности которых мы еще как-то существуем сегодня. И если в какой-то момент в противостоянии с имперской Америкой нашему Президенту потребуется поддержка народа, а не олигархов, тогда придется пересмотреть исторические оценки большевиков, которые в интересах народа установили социальную справедливость, попранную современными дельцами от бизнеса. Именно благодаря ей мы победили в Великой Отечественной войне. И именно из-за ее отсутствия мы проиграли Первую мировую.

Конечно, можно было бы «проехать», как это сделало профессиональное сообщество историков, но… если не мы, простые обыватели, то кто? Еще недавно, например, заявления подобного рода могли бы стать предметом рассмотрения в «Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России»… – это если бы ее не распустили за полгода до того самого, юбилейного выступления Президента.

Так что, кроме нас, некому…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.