XXII

XXII

П. Я. Армашевский (родился в 1850 году) окончил курс наук в черниговской гимназии и в Киевском университете по естественному отделению. Посвятив себя ученой деятельности, он прошел в родном университете, по мере получения ученых степеней, обычный путь профессорской карьеры: был хранителем минералогического кабинета, доцентом, экстраординарным, ординарным и, наконец, заслуженным профессором по кафедре геологии и геогнозии. Его преподавание привлекало к изучению геологии молодые силы, и он оставил целую школу учеников, к числу которых принадлежат профессора Лучицкий и Дубянский. Как горячий сторонник высшего женского образования, Петр Яковлевич много забот посвятил организации Высших женских курсов, директором которых состоял в течение нескольких лет. Ученый интерес Петра Яковлевича сосредоточивался главным образом на изучении геологического строения Приднепровья: в частности, он был выдающимся знатоком наслоений, на которых расположен Киев. Это обстоятельство указывало Киевскому городскому самоуправлению приглашать Петра Яковлевича в комиссии по вопросам артезианского водоснабжения города и предохранения от оползней нагорных частей города вдоль берега Днепра. В последние годы перед революцией П. Я. Армашевский был постоянным председателем думской комиссии по этим. вопросам. Город Киев обязан ему прекрасной разработкой сети артезианских колодцев, которая дала возможность городскому водопроводу заменить днепровскую воду артезианской в неограниченном количестве. Удачно придуманной и тщательно им инспектируемой системой штолен Петр Яковлевич добился прекращения оползней на Владимирской горке и в других угрожаемых ими местах. Теперь, когда Петра Яковлевича нет на его сторожевом посту, оползни пошли полным ходом и, по газетным известиям от весны 1924 года, все киевское нагорье от Андреевского спуска до Аскольдовой могилы грозит сползти в Днепр с дивным Андреевским храмом работы Растрелли и девяносто тремя усадьбами.

Как человек широкого европейского образования, ежегодно в каникулярное время ездивший за границу, чтобы следить за движением европейской мысли и техники, Петр Яковлевич не мог сочувствовать узким и нелепым тенденциям «украинцев», стремившихся загнать население Южной России в тупик «мовы» и социализма. Он горячо любил Россию как культурное целое, а русскому языку всегда пророчил мировую роль. Такое настроение нисколько, однако, не препятствовало ему питать нежные чувства привязанности к Малороссии, как ближайшей родине, и интересоваться не только ее будущим хозяйственным и техническим развитием, но и прошлой судьбой. По матери, Марии Матвеевне, Петр Яковлевич был родным племянником славного историка Малороссии Александра Матвеевича Лазаревского и с величайшим интересом следил за разработкой местной истории в руководимом дядей журнале «Киевская старина». Петр Яковлевич был постоянным посетителем ежемесячных собраний редакции журнала и вносил в них много оживления своими меткими, часто ироническими замечаниями. Бывая за границей в последние годы перед мировой войной, Петр Яковлевич обратил внимание на необычайно быстро возрастающее влияние на европейскую жизнь банкового и биржевого капитала, сосредоточенного в руках иудеев, на тесную связь этого капитала с социализмом и на подготовку им мировой войны. Он познакомился с немецкой и французской антисемитской литературой, которая раскрывала многие тайные пружины европейской политики, недоступные непосвященному взору. Петр Яковлевич почувствовал, что Россию ждет великое бедствие. Поэтому, когда в Киеве по почину профессора Д. И. Пихно[132] основался клуб русских националистов, чтобы отстаивать русскую идею на юго-западе России от еврейских и украинских козней и натисков, Петр Яковлевич охотно примкнул к нему и был избран товарищем его председателя.

Между тем разразилось дело Бейлиса, обвиняемого в ритуальном убийстве мальчика Ющинского. Еврейство всего мира бурно всколыхнулось и показало свою необыкновенную солидарность и мощь. Ко всеобщему изумлению национально настроенных русских киевлян, В. В. Шульгин[133], преемник Д. И. Пихно на посту редактора правого «Киевлянина», выступил с бестактной статьей в защиту Бейлиса. Под тяжелым впечатлением «измены» В. В. Шульгина (по существу, это была задорная бестактность, вызванная плохой осведомленностью о тайнах еврейства) маленькая группа твердых русских националистов решила основать в Киеве вторую правую газету, которая более определенно и смело боролась бы с иудейским засильем. В организации газеты живое участие принял П. Я. Армашевский. Назвали ее «Киев». Основанная на скудные средства, бедная сотрудническими силами, начавшая свое существование в неблагоприятную пору — накануне мировой войны и наступления агонии русской государственности, газета не успела (да и не могла успеть) завоевать себе широкий круг подписчиков и от острого безденежья постоянно качалась между жизнью и смертью. Заботы о газете доставляли Петру Яковлевичу немало огорчений, и после трехлетней с лишком борьбы с неустранимыми препятствиями издание пришлось приостановить. Тем не менее «Киев» останется памятником тех усилий, какие напрягали немногие прозорливые люди в Киеве, чтобы раскрыть глаза власти и обществу на подготовлявшийся иудеями политический переворот и спасти от разрушения здание русской государственности. Усилия эти оказались тщетными. Крушение русской монархии наступило через несколько месяцев после прекращения «Киева».

С кончиной Д. И. Пихно и с выступлением на политическое поприще сотрудника газеты «Киевлянин» А. И. Савенко, который в 1913 году был избран членом IV Государственной думы, клуб русских националистов утратил свой прежний характер. Он сделался орудием в достижении А И. Савенко его личных целей. Когда в Государственной думе образовался столь пагубный для России «Прогрессивный блок», киевский клуб русских националистов под давлением А. И. Савенко переименовался в клуб прогрессивных русских националистов. Этим А И. Савенко, сделавшийся после смерти профессора В. Е. Чернова[134] председателем клуба, хотел подчеркнуть связь клуба с «Прогрессивным блоком» Государственной думы. Клуб подчинился диктаторской власти своего председателя и перестал быть кафедрой, с которой раздавались свободные голоса людей, объединенных идеей русского национализма, но различно смотревших на текущие вопросы русской политической жизни. Клуб должен был смотреть на все глазами А. И. Савенко, видеть в нем оракула, изрекавшего непогрешимые истины, и служить пьедесталом для его восходящего величия. Не сочувствуя замашкам А И. Савенко, П. Я. Армашевский в мотивированном письме сложил с себя звание члена клуба и перестал принимать какое-либо участие в его деятельности.

Объявление мировой войны застало Петра Яковлевича и его супругу за границей, в Карлсбаде. С большими трудностями пробрались они через Швецию и Финляндию домой. Перипетии войны Петр Яковлевич переживал с необычайным напряжением, постоянно скорбя, зачем великие христианские нации бросились взаимно истреблять друг друга, к великой радости иудеев, видевших в войне источник своего обогащения. Он как бы предчувствовал, что напишет иудей Исаак Маркуссон в «Таймсе» от 3 марта 1917 года: «Война — это колоссальное деловое предприятие; самое изящно-прекрасное в ней — это организация дела». Особенно печалил Петра Яковлевича разрыв России с Германией, наука которой была духовной кормилицей длинного ряда поколений русских ученых. Для многих немногих из них имена Берлин, Мюнхен, Лейпциг, Геттинген, Йена, Галле, Гейдельберг, Бонн напоминали лучшие, незабвенные дни молодого увлечения наукой и творческой работы мысли.

Супруга Петра Яковлевича, Мария Владимировна, урожденная графиня Капнист, по первому мужу Врублевская, правнучка известного писателя екатерининского времени В. В. Капниста, автора «Ябеды», по влечению своего доброго сердца в сотрудничестве с несколькими другими дамами собирая доброхотные частные пожертвования, деятельно занималась заготовкой белья, фуфаек, рукавиц и прочих носильных вещей для снабжения ими сражавшихся на фронте солдат. Петр Яковлевич, не жалея сил, приходил на помощь дамам там, где необходимо было его участие. Кто мог думать, что солдаты, бывшие предметом постоянных забот русской интеллигенции, скоро обратятся в свирепых красноармейцев и, по наущению иудеев, жестоко расправятся с теми, кто болел за них душой и всячески старался облегчить им военные тягости и невзгоды.

Падение Российской империи произвело на Петра Яковлевича удручающее впечатление. Особенно возмутила его знаменитая телеграмма, разосланная по железным дорогам от имени какого-то ничтожного думца Бубликова о том, что-де «власть перешла к Родзянке». «Как осмелился глупый Родзянко принять власть! — горячился Петр Яковлевич. — Да ведь он не соображает, очевидно, что он творит!» Петр Яковлевич, насквозь знавший сухую, бессердечную, меркантильную Западную Европу, любил благостный русский царский режим и считал монархический образ правления необходимым для целости и сохранности России. Он всей душой ненавидел П. Н. Милюкова и людей его типа, легкомысленно мечтавших, по наущениям иудеев, о республиканской России. Петр Яковлевич был слишком умен и практичен, слишком близко изучил Россию во время своих часто пешеходных геологических экскурсий, чтобы не понимать, что республика в России — это значит упразднение самой России как великого государства, осуществлявшего крупные культурно-исторические задачи.

С наступлением революции Петр Яковлевич совершенно удалился от общественной деятельности и замкнулся в своем кабинете, желая оставаться только сторонним наблюдателем того сумбура, который принесли так называемые «свободы». Он обрабатывал курс любимой кристаллографии, перечитывал классиков естествознания, углублялся в Евангелие и предавался религиозным размышлениям о мудрости мироздания и о тщете человеческих усилий создать общежитие, противное основным свойствам и требованиям человеческой души. Религиозное настроение Петра Яковлевича подогревала и укрепляла жена его Мария Владимировна, пережившая в юности момент высочайшего подъема религиозного чувства. В юные годы она страдала какой-то загадочной болезнью ног, лишавшей ее свободы передвижения. Лучшие парижские врачи не могли добиться никакого улучшения. Однажды Мария Владимировна горячо молилась перед домашней иконой Пресвятой Богородицы и почувствовала себя исцеленной. Это чудо сделало ее навсегда глубоко верующей христианкой и направило ее в жизни на путь безропотной покорности воле Божией. Исцелившая Марию Владимировну чудотворная икона Богоматери сделалась потом общенародным достоянием и является главной святыней основавшегося в бывшем имении родителей Марии Владимировны (Кобелякского уезда Полтавской губернии) Козелыцанского женского монастыря.

За два года уединенной жизни Петра Яковлевича (с марта 1917 по апрель 1919 года) шесть раз сменились политические декорации в Киеве: 1) Украинская Центральная рада, 2) советский режим Муравьева и Ремнева, 3) опять Украинская Центральная рада при германской оккупации, 4) гетманство П. П. Скоропадского, 5) Директория В. К. Винниченко и К°, 6) советский режим Раковского. Германская оккупация сначала казалось Петру Яковлевичу лучом света, пронизывающим мрак революции, но вскоре он убедился, что германская государственность сама находится уже в периоде разложения и что с нею нельзя связывать никаких надежд. Густая, беспросветная мгла спустилась над Киевом 25 января ст. ст. 1919 года, когда большевики овладели городом и открылся террор. Петру Яковлевичу казалось, что раз он замкнулся дома и нигде не показывается, то палачи революции о нем не вспомнят и оставят его в покое. Но он забыл об иудейской мстительности. Даже своему богу, который является непосредственным отображением их души, иудеи приписывают такую мстительность, что беззаконие отцов он наказывает в детях до третьего и четвертого рода (Числ. 14, 18). Лейба Бронштейн, посетив Киев в конце апреля 1919 года, нашел, что киевская «чрезвычайка» слабо работает, и поручил ей расстрелять киевских русских националистов. Петр Яковлевич был арестован в ночь на 29 апреля ст. ст. и расстрелян в первых числах мая после утонченных мучений и издевательств. Осиротевшая семья не могла добиться разрешения «власти» на получение его тела для христианского погребения. Нет ни на одном из киевских кладбищ ни могилы его, ни могильного над нею памятника, у которого почитатель Петра Яковлевича мог бы помолиться за душу усопшего мученика. Так погиб благороднейший человек, заслуженный деятель науки, учитель длинного ряда поколений киевских естественников, полезнейший гражданин города Киева, которому киевляне обязаны артезианским водоснабжением, славный сын Малороссии, горячо любивший свою ближайшую родину, но чувcтвовавший себя русским и мысливший Малороссию не иначе ж в виде неразрывной составной части Российской империи, — югиб от руки негодяев, не умевших даже правильно написать гго фамилию. Гнусный «протокол» гласит: «Слушали: о бывшем проф. университета Армашове, — обвиняется в контрреволюции. Постановили: подвергнуть высшей мере наказания» (Мельгунов С. П. Красный террор в России. Берлин, 1924.).

Петр Яковлевич был европейцем в полном смысле этого слова, типичным представителем «арийского» племени. Высокого роста, могучего сложения, Петр Яковлевич совсем не производил впечатления старика, несмотря на свои семьдесят почти лет. Как многие ученые, государственные и общественные деятели Запада в этом возрасте, он чувствовал себя еще вполне бодрым и трудоспособным и с юношеским увлечением предавался любимым умственным занятиям. Жизнь его духа была прервана насильственно, когда она не успела еще завершить своего естественного цикла.

Верная подруга Петра Яковлевича Мария Владимировна пережила его только на полтора года. Укрываясь от преследований «чрезвычайки» сначала в Киеве, а потом в Одессе, она не имела ни минуты покоя как от тоски по любимому мужу, так и от постоянного опасения попасть в руки большевистских палачей. Осенью 1920 года она заболела какой-то изнурительной болезнью, не выясненной врачами, и скончалась в Одессе, в нищенской обстановке, 6 декабря ст. ст. того же, 1920 года.

П. Я. Дорошенко происходил от запорожского гетмана Михаила Дорошенко, отмеченного историей в 1620-х годах. Сыном Михаила Дорошенко был Петр Дорошенко, современник Яна Собеского[135], бывший малороссийским гетманом от имени турецкого султана (1672 год) и окончивший свою бурную жизнь в городе Ярополче, под Москвою; он не оставил мужского потомства. Другим сыном Михаила Дорошенко был ближайший предок Петра Яковлевича. Гнездом семьи Петра Яковлевича было село Баничи Глуховского уезда Черниговской губернии. По окончании курса медицинских наук в Киевском университете Петр Яковлевич поселился в родном Глухове и отдался профессии практического врача. Женившись на Марии Парменовне Маркович, Петр Яковлевич породнился со старинной глуховской семьей Марковичей (из села Сваркова), происходившей от малороссийского генерального подскарбия Якова Марковича[136], который оставил на память потомству свой знаменитый «Дневник», являющийся наилучшим и незаменимым источником для бытовой истории малороссийской гетманщины XVIII века. Живые семейные связи с дворянскими и земскими кругами Глуховского уезда и всей Черниговской губернии увлекли Петра Яковлевича к принятию деятельного участия в местной общественной жизни, насколько она выражалась в дворянских и земских собраниях уезда и губернии, а малороссийские предания, навеянные воспоминаниями об исторических предках, как со стороны самого Петра Яковлевича, так и со стороны его жены, пробудили в нем страсть к собиранию малороссийской всякого рода вещественной и письменной старины. Мало-помалу Петр Яковлевич сосредоточил в своем доме ценнейший музей и архив для изучения старой Малороссии. Украшением архива были толстые тетради «Дневника» Якова Марковича, перевезенные из села Сваркова. Выдержки из «Дневника» были опубликованы в 1850-х годах в двух томах Александром Михайловичем Марковичем, бывшим тогда черниговским губернским предводителем дворянства и владельцем села Сваркова. Петр Яковлевич предполагал издать «Дневник» целиком и вошел для этого в соглашение с редакцией «Киевской старины», которая успела напечатать три тома полного «Дневника» в виде приложения к журналу. К сожалению, с упадком «Киевской старины» прекратилось незаконченным и это издание.

Когда Петр Яковлевич стал чувствовать приближение старости и утомление от врачебной деятельности, он принял приглашение черниговского дворянства занять место директора пансиона-приюта, содержимого на дворянские средства в Чернигове для сыновей черниговских дворян, обучающихся в черниговских учебных заведениях. На этой должности застала его революция. Благополучно спасшись во время натиска большевиков, Петр Яковлевич примкнул к П. П. Скоропадскому, с которым издавна находился в дружеских отношениях как с глуховским земляком и соседом. Соединяло их еще то сознание, что оба были представителями старых «гетманских» родов. В промежуток «гетманшафта» Петр Яковлевич занимал в министерстве просвещения должность управляющего отделом музеев и художественных собраний и пытался привести в известность и спасти от гибели имевшиеся в Малороссии коллекции предметов старины и искусства.

Чересчур быстро промелькнул «гетманшафт», чтобы Петру Яковлевичу удалось сделать в этом направлении что-либо заметное, но связь с гетманским режимом была поставлена ему в тяжкую вину украинскими социалистами и большевиками. Он чувствовал себя обреченным. С падением «гетманшафта» пришлось как-нибудь спасаться, и Петр Яковлевич приютился в Одессе, где его никто не знал. Там он жил более или менее спокойно, пока продолжалась французская оккупация. Когда французы покинули Одессу, Петру Яковлевичу не посчастливилось уехать за границу. Началась тяжкая пытка укрывания себя от «чрезвычайки», которая тем временем объявила «красный террор». Во главе свирепой одесской «чеки» стоял известный палач — грузин Гимишвшш, или Саджая, по кличке Каменченко, который за три месяца, от конца французской оккупации до прихода деникинцев, успел истребить не менее 3000 душ интеллигенции. В число жертв попал П. Я. Дорошенко и был расстрелян в гараже «чеки». В 1918 году покойному было около шестидесяти двух лет, но он казался старше — от того горя, какое он перенес, потеряв на войне чрезвычайно талантливого старшего сына Якова Петровича, бывшего студента Киевского политехнического института. Какая участь постигла коллекции Петра Яковлевича, мы не слышали.

В. П. Науменко по окончании курса историко-филологического факультета в Киевском университете посвятил себя педагогической деятельности и сделался преподавателем русского языка и словесности в киевской 2-й гимназии. В своей специальности Владимир Павлович достиг высокого совершенства, и воспитанники 2-й гимназии, изучавшие родной язык под руководством Владимира Павловича, всегда и везде отличались безупречной грамотностью и правильным слогом. Когда Владимир Павлович праздновал 25-летний юбилей учительской службы, бывшие ученики в многочисленных речах за юбилейным ужином подчеркивали необыкновенное умение его заинтересовать юношей предправские революционеры — иудеи — не столкнули их в бездну и не уселись на их местах.

Еще одна черта для характеристики Владимира Павловича: он поддерживал приятельские отношения с богатыми киевскими иудеями и охотно давал дорогие уроки их детям. Любопытно отметить, что у «украинцев» вообще часто наблюдались тесные личные отношения с иудеями: например, дочь профессора В. В. Антоновича, о котором много было сказано выше, состояла гувернанткой при дочери одного из киевских иудейских крезов.

Владимир Павлович имел очень моложавую наружность: светлый блондин, без лысины и с красивой бородкой, с румянцем на щеках, в шестьдесят лет он казался лет тридцати. Таким он был и в 1918 году, когда имел уже свыше шестидесяти пяти лет. Расстрелян был Владимир Павлович киевской «чрезвычайкой», но позднее П. Я. Армашевского, приблизительно в июне. К сожалению, нам не приходилось слышать подробностей о последних днях его жизни. Предметом преподавания и добиться от них блестящих успехов. С наступлением времени, когда министерство народного просвещения стало давать разрешение на открытие частных гимназий с правами правительственных, Владимир Павлович основал собственную гимназию и ввел в обиход преподавания некоторые полезные новшества, благодаря которым его гимназия вскоре приобрела широкую известность. В 1918 году, при П. П. Скоропадском, Владимир Павлович занимал в течение нескольких месяцев должность попечителя Киевского учебного округа. Владимир Павлович горячо любил Малороссию, любил жизненный уклад, говор и песни ее простонародья, но в особенности любил Полтавщину. На берегу Днепра, в Золотоношском уезде, возле местечка Прохоровики, приобрел он себе дачу на Михайловой горе, где жил на старости лет известный ученый, первый ректор Киевского университета Михаил Александрович Максимович, и здесь проводил свои летние досуги.

Владимир Павлович имел прекрасную библиотеку, частью перешедшую к нему от М. А. Максимовича[137], и хорошо знал литературу о Малороссии и малороссийскую (по-новому — «украинскую»). Тем не менее исследовательского и творческого таланта у него не было, писал он мало, да и то, что он оставил как свое литературное наследие, слабо и незначительно. Это несколько случайных статеек (например, «Источники думы о Самуиле Кошке», «Литературное творчество Квитки-Основьяненко» и другие) и небольшая книжка о фонетике малорусского наречия. Когда по стечению обстоятельств в руки Владимира Павловича перешло дело издания и редактирования «Киевской старины», он не увлекся порывом поддержать журнал на прежней научной высоте, передал ведение его В. Л. Беренштаму и И. К. Трегубову, людям мелкотенденциозным и неспособным к исторической объективности, и тем его погубил, как упомянуто было выше.

В отношении политических и общественных взглядов Владимир Павлович не был последовательным и устойчивым. Будучи всю жизнь преподавателем русского языка, он как будто недостаточно ценил его колоссальное культурное значение и, в видах достижения дешевой популярности, часто расшаркивался перед невежественными почитателями «мовы», вместо того чтобы дать им внушительный отпор. Он не подчеркивал своего «украинства», но и не отмежевывался от него. Также точно, пользуясь всеми выгодами русского политического строя, Владимир Павлович считал как бы своей обязанностью загадочно подымать брови и язвительно улыбаться, когда какой-нибудь недоумок ругал перед ним русскую монархию, чтобы оставить в собеседнике такое впечатление, якобы почтенный Владимир Павлович тоже не враг революции. Это та черта «кадетизма», которая привела к гибели России. Из-за нелепой моды самые спокойные люди лицемерно представлялись революционерами, пока настоящие,

* * *

Нужно было бы написать толстый том, чтобы сказать хоть несколько слов о всех наиболее значительных представителях малороссийского общества, расстрелянных «чрезвычайками» летом 1919 года в Киеве, Чернигове, Полтаве, Харькове и по уездным городам или вообще погибших насильственной смертью в смутные годы в городах и селах. Если когда-либо будет переиздаваться «Малороссийский родословник» В. Л. Модзалевского с дополнением его новейшими сведениями, то целые страницы его будут испещрены крестиками и отметками: расстрелян или убит тогда-то и там-то.

Немало также насчитывается казненных и убитых женщин. Иногда уничтожались целые семьи, как, например, семья Комаровских из семнадцати лиц в Чернигове, глава которой был одно время черниговским губернским предводителем дворянства.