Гильотина террора

Гильотина террора

Покушение на Ленина стало рубежом, когда террор индивидуальный сменился террором массовым, когда он стал важнейшим компонентом государственной политики. Ленин долго этого добивался. Троцкий вспоминал, что, когда обсуждали написанный им проект «Отечество в опасности», левый эсер Штейнберг решительно восставал против тезиса об уничтожении на месте всякого, кто будет оказывать помощь врагам:

— Наоборот, — воскликнул Ленин, — именно в этом настоящий революционный пафос (он иронически передвинул ударение) и заключается. Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора?

Ленин не пропускал ни одного случая, когда при нем говорилось о революции, о диктатуре, чтобы не заметить:

— Если мы не умеем расстрелять саботажника-белогвардейца, то какая это великая революция? Одна болтовня и каша…169

Впрочем, подобное можно прочесть не только у Троцкого, но и у самого Ленина. В своей брошюре «Очередные задачи советской власти» Ленин с сожалением пишет, что «наша власть — непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо»170.

Ленин требовал, настаивал на решительных действиях, жестких санкциях, репрессиях как методе, с помощью которого можно было заставить людей бороться за его лозунги и призывы. Председатель Совнаркома был человеком, который умел добиваться поставленных целей. В самые напряженные моменты он мог, говорил Троцкий, становиться как бы «глухим и слепым по отношению ко всему, что выходило за пределы поглощавшего его интереса». Сила влияния Ленина заключалась в том, что он умел внушать и убеждать. К моменту покушения на заводе Михельсона террор ВЧК был уже феноменом, от которого леденело под сердцем.

Выстрелы в Ленина пришлись как нельзя кстати. Только ценой террора, только при его помощи можно было заставить солдат новой армии воевать под Казанью и в других местах, только террором можно было вынудить контрреволюцию пригнуть голову, только террор был способен обеспечить поступление хлеба. Так считали соратники Ленина. По инициативе Свердлова и Дзержинского на обсуждение заседания Совета Народных Комиссаров 5 сентября (через неделю после покушения!) был вынесен вопрос о массовом терроре. Заседание в отсутствие Ленина вел Свердлов. В зале находились Цюрупа, Брюханов, Каменев, Крестинский, Красиков, Курский, Винокуров, Семашко, Петровский, В. М. Бонч-Бруевич, Эльцин, Юрьев, Дауге, Свидерский, Скорняков, Ногин, Владимиров, Пестковский, Покровский, Красин, Рыков, Середа, Рузер, Н. Петровский, Чуцкаев, Дементьев, Гуковский, Соловьев, Хмельницкий, В. Д. Бонч-Бруевич, Милютин, Шляпников, Мельничанский, Матрозов, Луначарский, Ландер, Шмидт, Зелист, Чичерин, Козлов, Галкин.

Эти люди (в протоколе № 192 заседания Совнаркома присутствующие приводились не по алфавиту) слушали доклад Дзержинского. Он был краток. Буржуазия и ее пособники подняли голову. Нужно отрубить голову гидре. Находясь под впечатлением покушения и волны требований пролетариата «революционной рукой» положить конец враждебным вылазкам, народные комиссары были готовы принять любой, самый жесткий документ. Было принято печально знаменитое постановление Совета Народных Комиссаров «О красном терроре». Приведем его полностью (когда Ленин ознакомился с ним, то остался доволен. Это уже не походило на «кашу»).

«Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад Председателя Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью; что для усиления деятельности Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей; что необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях; что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры»171.

В отсутствие Ленина постановление подписали народный комиссар юстиции Д. Курский, народный комиссар по внутренним делам Г. Петровский, управляющий делами Совнаркома Вл. Бонч-Бруевич. В этом акте, превращающем террор в государственную политику, поражает размах и социальный цинизм постановления. «Обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью», «большая планомерность» террора, «концентрационные лагеря», «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям» — эти жуткие фразы не просто отражают аморальность рождавшейся системы, но и исторический приговор ей. Как писал еще в 1924 году Сергей Петрович Мельгунов, «моральный ужас террора, его разлагающее влияние на человеческую психику в конце концов не в отдельных убийствах, и даже не в количестве их, а именно в системе»172. Может быть, был прав Томас Карлейль, писавший, что «цивилизация все еще только внешняя оболочка, сквозь которую проглядывает дикая, дьявольская природа человека. Он все еще остается созданием природы, в котором есть как небесное, так и адское»173. Как во времена Великой Французской революции, когда серп гильотины непрерывно жал скорбную ниву, залпы сотрудников ЧК прореживали народную массу…

Большевистская система была намерена «планомерно» насаждать в обществе атмосферу страха и рабского повиновения властям. Заместитель Председателя ВЧК и Председатель Революционного трибунала Петерс в интервью, данном в ноябре 1918 года, заявил: «До убийства Урицкого в Петрограде не было расстрелов, а после него — слишком много и часто без разбора, тогда как Москва в ответ на покушение на Ленина ответила лишь расстрелом нескольких царских министров». Заметьте: «лишь нескольких министров». Человек, допрашивавший Фани Каплан, знал, что «за покушение на Ленина» были расстреляны сотни людей. Месть возводится в ранг высшей революционной политики. Но тут же в интервью Петерс пригрозил: «Я заявляю, что всякая попытка русской буржуазии еще раз поднять голову встретит такой отпор и такую расправу, перед которой побледнеет все, что понимается под красным террором»174.

Может быть, это самый страшный грех, который лежит на большевиках, — война против собственного народа. Могут возразить: террор применялся только по отношению к лицам, уличенным в преступных действиях против властей. Это не так. По инициативе Ленина в 1918 году широко практиковался институт заложничества — бесчеловечная норма репрессий против невинных. Еще за месяц до принятия декрета о красном терроре Ленин рекомендует Цюрупе: «…Проект декрета — в каждой хлебной волости 25–30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков…»

Цюрупа, обескураженный рекомендацией столь крутых мер, в ответной записке «обошел» вопрос о заложниках. Ленин тут же быстро реагирует (дело было на заседании Совнаркома): «Цюрупе. Насчет заложников Вы не ответили…»

Александр Дмитриевич Цюрупа, нарком продовольствия республики, пытается «отбиться», ибо само заложничество пугает, да и как его организовать? Хлопотно…

Ленин решительно настаивает. В новой записке Цюрупе Председатель Совнаркома уточняет свою идею: «Я предлагаю заложников не взять, а назначить поименно по волостям. Цель назначения: именно богачи, как они отвечают за контрибуцию, отвечают жизнью за немедленный сбор и ссыпку излишков хлеба…»175

Еще до декрета о красном терроре Ленин предлагает его разновидности. Как быстро у него работает ум! Еще год с небольшим назад он обвинял самодержавие и царя в репрессиях, бессмысленном насилии, полицейщине. Гнев был столь благородным и неподдельным! Но прошло немного времени, и Ленин демонстрирует робеспьеровскую решительность и беспощадность.

Ревнители ленинского гуманизма могут «оправдать» эти шаги обстоятельствами, вынужденностью, единичностью случаев. Но это не так. Факты эти массовы. Они были методами ленинской работы в годы гражданской войны:

«Ливны. Исполкому. Копия военкому Семашко и организации коммунистов. 20 августа 1918 г., Москва.

Приветствую энергичное подавление кулаков и белогвардейцев в уезде. Необходимо ковать железо, пока горячо, и, не упуская ни минуты, организовать бедноту в уезде, конфисковать весь хлеб и все имущество у восставших кулаков, повесить зачинщиков из кулаков, мобилизовать и вооружить бедноту при надежных вождях из нашего отряда, арестовать заложников из богачей и держать их…

Предсовнаркома Ленин»176.

Особую его ненависть вызывают кулаки — зажиточные крестьяне. Изначально богатство людей в представлении Ленина и его последователей — несмываемый грех, искупить который можно только конфискациями и кровью. ВЧК было у кого учиться революционной решительности и беспощадности:

«Саратов. Пайкесу.

22 августа 1918 г.

…Временно советую назначить своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты…

Ленин»177.

Когда мы говорим или думаем о ГУЛАГе, страшной чистке 1937–1939 годов, всевластии карательных органов, то эти зловещие явления обычно связываем прежде всего с именем Сталина, Берии. Но действительным «отцом» большевистских концлагерей, расстрелов, массового террора и надгосударственности «органов» был, конечно, Ленин. Ведь он предлагает расстреливать «колеблющихся», притом «никого не спрашивая», быстро, без «идиотской волокиты»; становятся вполне понятны методы сталинской инквизиции, способной расстрелять человека на основании лишь одних подозрений.

Ленин явился не просто вдохновителем революционного террора, но и инициатором придания ему масштабного государственного характера. Когда был убит Моисей Маркович Володарский — комиссар по делам печати, пропаганды и агитации, Ленин ждал решительных действий петроградских большевиков. Но они были вялыми, «половинчатыми». Ленин быстро пишет хлесткое письмо:

«Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты и пекисты) удержали.

Протестую решительно!

Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает.

Привет. Ленин»178.

Можно приводить многие документы подобного характера, где Ленин, по сути, исподволь готовил государственный документ, нацеливающий партию, власть на «массовидный террор». Ленин не только разработчик «теории социалистической революции», «учения о партии», «о государстве» и множества других «теорий» и «вкладов» в марксизм, но и, безусловно, основоположник теории и практики большевистского терроризма.

По поручению Ленина ВЧК регулярно готовила планы борьбы с контрреволюцией на различные периоды. В июне 1921 года заместитель Председателя ВЧК Уншлихт докладывает Ленину (сделаю лишь некоторые извлечения):

«— В первую очередь ВЧК предполагает продолжать свою интенсивную работу по разрушению организационного аппарата партий эсеров и меньшевиков, вылавливая как отдельных подпольных работников, так и руководителей организаций. Необходимо провести массовые операции по указанным партиям в государственном масштабе…

— ВЧК развивает усиленно агентурную работу за границей среди означенных партий.

— Всякого рода беспартийные, рабочие, крестьянские и другие конференции созываются с сугубой осторожностью…

— Разработать план в 2-недельный срок разоружения крестьянского населения во всех губерниях…

— Осуществить учет и регистрацию всех бывших помещиков, крупных арендаторов, бывших полицейских, бывших офицеров…

— Провести чистку государственного и экономического аппарата…

— Особая чистка в Самарской, Саратовской, Тамбовской губерниях и области немцев Поволжья…»179

Я утомил читателя. Но, думаю, он теперь имеет представление о программе полицейских действий, которые выполняли не только Дзержинский и Уншлихт, но и Сталин с Менжинским, Ежовым и Берией. Этот документ, одобренный и завизированный Лениным, — наглядный пример формирования тотальной карательной системы.

Читая подобные документы и материалы, с трудом понимаешь, как человек, рассуждавший о музыке Бетховена, коллариях Спинозы, императиве Канта, любивший убеждать и Горького и Луначарского в том, как большевики ценят интеллигенцию, мог соглашаться с тотальной полицейщиной. Как мог Ленин, претендовавший на роль вождя «нового мира», собственной рукой писать слова: «повесить», «расстрелять», «взять в заложники», «посадить в концентрационный лагерь»… И это ведь не оставалось словами. И вешали, и расстреливали, и брали в заложники, и сажали в концентрационный лагерь…

Как мы знаем, когда большевики вошли в длинную и зловещую долину террора, правовым основанием расстрелов была лишь их «революционная совесть» и скороспелые декреты Совнаркома, поощряющие массовидный террор. Но когда эта большевистская практика стала повседневной, трагически обычной, временами — массовой, Ленин почувствовал необходимость теоретического и практического «обоснования» политики беззакония.

Можно было бы долго рассказывать о научных изысках вождя в этой области, однако достаточно привести один его «теоретический фрагмент». В ноябре 1920 года в журнале «Коммунистический Интернационал» была опубликована ленинская статья «K истории вопроса о диктатуре». Заявив привычно в начале статьи, что «кто не понял необходимости диктатуры любого революционного класса для его победы, тот ничего не понял в истории революций…»180, Ленин формулирует ряд положений, призванных оправдать и обелить революционный террор. Чего только стоит его формула: «Диктатура означает — примите это раз и навсегда к сведению… — неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть»181. Не на закон, заметьте… Как в шайке бандитов. Ленину очень нравится жонглировать идеей: диктатура — это власть силы, а не закона. В статье это повторяется многократно, говоря словами Горького, с «логикой топора». Поразительно, но Ленин просто любуется своим страшным научным открытием: «Неограниченная, внезаконная, опирающаяся на силу, в самом прямом смысле слова, власть — это и есть диктатура»182. Ленину так нравится теоретическая находка, которая сразу же все объясняет и оправдывает, что он дает даже свою дефиницию: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». По Ленину, «революционный народ» непосредственно «чинит суд и расправу, применяет власть, творит новое революционное право»183. Расправа от имени диктатуры пролетариата и есть, по Ленину, «революционное право».

Даже если учесть, что мы судим о «научном» и политическом творчестве Ленина спустя многие десятилетия после того, как он писал эти строки, испытываешь содрогание от безапелляционной социальной жестокости вождя русской революции. Все правотворчество и «революционная практика» большевиков опирались и исходили из возможности власти, не ограниченной «никакими законами, никакими абсолютно правилами…». Глубочайший антигуманизм, извращающий все программы и цели, провозглашенные «идеалистами».

Немаловажная деталь: до революции Ленин, хотя и обладал решительностью делать необычные выводы («превратить войну империалистическую в войну гражданскую»), но никогда, за редкими исключениями, не опускался до «логики топора», палаческой методологии. Положив свои руки на штурвал российского большевистского корабля, Ленин едва заметным движением плеч сбросил плащ социал-демократа, быстренько напялив на себя одеяние якобинца. Все его мировоззренческие и политические установки исходят из макиавеллистской посылки: удержать власть любой ценой! А эти «редкие исключения» до октября 1917 года все же были. То была, так сказать, теоретическая репетиция.

В 1905 году Ленин в своих заметках «О терроре» фактически оправдывает вооруженное насилие Он пишет, что «при неслыханной жестокости правительственных преследований… политические убийства являются совершенно естественным и неизбежным ответом со стороны населения»184. Видимо, «неслыханные жестокости правительственных преследований» Ульянов испытал в Шушенском, где он оттачивал свое перо, отдыхал, охотился, занимался перепиской…

Но Ленин не ограничится теоретическим обоснованием «законности» террористической политики, он примет самое непосредственное участие в кровавом «творчестве». Его переписка с Дмитрием Ивановичем Курским, наркомом юстиции республики, например, весьма красноречива и показательна.

Ленин наивно надеется, что с помощью органов юстиции можно избежать начавшегося формирования огромного малоподвижного чудовища бюрократии. Особенно вождя волнует «волокита». Он предлагает Курскому придавать фактам волокиты политическую окраску: «…обязательно этой осенью и зимой 1921/22 года поставить на суд в Москве 4–6 дел о московской волоките, подобрав случаи „поярче“ и сделав из каждого суда политическое дело…185.

Ленин продолжает надеяться, что комиссариат юстиции сможет навести „революционный порядок“ в советском аппарате, уже в первые же годы погрязшем в рутине бюрократии. „В наших гострестах, — пишет Председатель Совнаркома Курскому, — бездна безобразий. И худшие безобразники, бездельники, шалопаи, это — .добросовестные“ коммунисты, кои дают себя добросовестно водить за нос

НКюст и Ревтриб отвечают в первую голову за свирепую расправу с этими шалопаями и с белогвардейцами, кои ими играют…»186 Ознакомившись с «безобразиями» в комитете по делам изобретений (как пишет Ленин, «в этих учреждениях имеется достаточное количество ученых шалопаев, бездельников и прочей сволочи…»), вождь вновь взывает к Курскому: «Нужно в Ревтрибунале поставить политический процесс, который как следует перетряхнул бы это „научное“ болото…»187

Но эта «записочная» форма управления органами правосудия не отвлекает Ленина от главного: создания правовой базы для репрессивного аппарата. Хотя слово «правовой» в условиях диктатуры, как мы имели возможность ознакомиться, имеет мало отношения к правосудию.

В 1922 году Народный комиссариат юстиции приступил к разработке Уголовного кодекса РСФСР. Ленин не раз встречался с Курским, писал ему записки и даже формулировал проекты статей. В записке, отправленной наркому юстиции, Ленин без обиняков сразу же пишет:

«Т. Курский!

По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)…»188

Через два дня юрист Ленин шлет новое послание Курскому, являющееся, по сути, методологическим и политическим указанием: «…Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом; а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле…»189 Более откровенно не скажешь: террор надо «узаконить принципиально» и сформулировать сферу применения террора «как можно шире…». Но Ленин не довольствуется этими общими принципиальными указаниями, он демонстрирует сам, как это нужно делать. К записке приложены два варианта, показывающие, как нужно «расширять применение расстрела». Приведем только первый вариант статьи (второй мало чем отличается от первого):

«Пропаганда, или агитация, или участие, или содействие организациям, действующие (пропаганда и агитация) в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к насильственному ее свержению, путем ли интервенции, или блокады, или шпионажа, или финансирования прессы и т. п. средствами, карается высшей мерой наказания, с заменой, в случае смягчающих вину обстоятельств, лишением свободы или высылкой за границу»190. Перо юриста!

Ленинское творчество не было забыто. В Уголовном кодексе РСФСР в разделе «Контрреволюционные преступления», особенно в статье 58-й с ее многочисленными модификациями, полностью учтены формулировки Ленина. За попытку «свержения», «оказание помощи международной буржуазии», за шпионаж, за пропаганду и агитацию статья 58 предусматривала расстрел и другие меры наказания191. Так что бесчисленные политические узники ГУЛАГа, «террористы», «шпионы», «вражеские агитаторы», «содействовавшие буржуазии» получали свои приговоры и сроки по статье, у истоков которой стоял сам Ленин. Впрочем, раньше это и не скрывалось. В 45-м томе Полного собрания сочинений В. ИЛенина, вышедшем в 1970 году, констатируется в редакционных примечаниях как особая заслуга вождя: «Предложения Ленина были учтены при дальнейшей разработке раздела Уголовного кодекса „О контрреволюционных преступлениях“»192.

Ленину принадлежит особая роль в становлении и занятии исключительного места в советской жизни, как было принято тогда говорить, «карательных органов». Это священный патрон ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. Здесь Ленин не развивал марксизм, а творил заново, был пионером. Ведь Маркс и Энгельс не оставили «указаний», как должны создаваться и функционировать «карательные органы» пролетарской диктатуры. Ленин — патрон «че-ка», глава ордена чекистов-коммунистов

ВЧК, созданная в декабре 1917 года, вскоре по предложению Ленина получает права внесудебной расправы. Эти всесильные органы имели полномочия арестовывать, вести следствие, выносить приговоры и приводить их в исполнение. Десятки тысяч людей были расстреляны без суда в застенках ВЧК. Но этого казалось мало. На заседании Политбюро 14 мая 1921 года под председательством Ленина принимается решение «О расширении прав ВЧК в отношении применения высшей меры наказания»193.

Большевики террор ВЧК освящали «партийными идеалами», тесно увязывали свою деятельность с партийными, решениями. В июне 1918 года (за три месяца до принятия декрета «О красном терроре») на партийной конференции чекистов были приняты решения:

«…2. Изъять из обращения видных и активных руководителей монархистов-кадетов, правых социал-революционеров и меньшевиков.

3. Взять на учет и установить слежку за генералами и офицерами, взять под наблюдение Красную Армию, командный состав…

4. Применить меру расстрела по отношению видных и явно уличенных контрреволюционеров, спекулянтов, грабителей и взяточников…»194

Очень часто решения Политбюро предрешают выводы суда. Так, на его заседании было принято постановление «О главарях басмачей». Там сказано: «Обязать Средне-Азиатское бюро ни в коем случае не выпускать из рук главарей басмачей и немедленно передавать их суду Ревтрибунала, имея в виду применение высшей меры наказания»195. Приговор окончательный. Членам Политбюро невдомек: окончательный приговор выносит только История.

Ленин лично занимается деятельностью ВЧК; следит за назначениями, снабжением, даже «техникой» реализации ею своих функций: охрану и надзор довести до совершенства (особые загородки, деревянные загородки, шкафы или загородки для переодевания, внезапные обыски; системы двойных и тройных внезапных проверок по всем правилам уголовно-розыскного искусства и т. д. и т. д.196. Читая эти строки, можно подумать, что их писал профессионал сыскной службы. Ленин не гнушался и сам давать указания на обыски и аресты.

«Т. Дзержинский!

…Не сочтете ли полезным провести ночью аресты по указанному адресу, т. е. в районном комитете?»197

И впрямь похоже на почерк профессионала-руководителя контрразведки: даже указано с подчеркиванием, что арест полезно «провести ночью». Но нет, это указание подписано Лениным.

Ленин, как и любой жрец диктатуры, всегда подозревает в возможности утраты «секретов», раскрытии большевистских планов, происках заграницы против режима. Даже когда в связи с голодом в России в страну поехали иностранцы для организации раздачи продовольствия, это Ленину показалось опасным. Он пишет:

«Т. Молотов Секретно

Ввиду договора с американцем Гувером предстоит приезд массы американцев. Надо позаботиться о надзоре и осведомлении.

Предлагаю ПБ постановить:

Создать комиссию с заданием подготовить, разработать и провести через ВЧК и другие органы усиление надзора и осведомление за иностранцами.

Состав комиссии: Молотов, Уншлихт, Чичерин. Право замены лишь членами партии и очень ответственными с согласия Молотова»198.

Политбюро уже привычно выступает в роли полицейского органа.

Мы десятилетиями воспитывались на ленинской «доброте». Бесчисленные книги воспоминаний о Ленине пережевывают одни и те же хрестоматийные факты и примеры о ленинской заботе, простоте, безмерной доброте вождя. Известный историк Михаил Геллер в одной из своих работ приводит такой эпизод.

Вскоре после смерти Ленина Мария Ильинична рассказала трогательную историю о человеке, приговоренном к расстрелу в 1919 году и помилованном по указанию Ленина (подобный случай действительно имел место. — Д.В.).

- Скажите, — спрашивает Мария Ильинична, — в какой части света можно найти главу государства, который проявил бы столько внимания к человеку, совершенно для него незнакомому и чуждому?

М. Геллер проводит меткую историческую аналогию: Жюль Мишле ссылается на такой эпизод. В салоне придворной дамы Людовика XV сидел врач. Внезапно в салон вошел король и сразу же вышел. Врач при виде монарха вздрогнул и побледнел.

— Что с вами? — спросила дама. — Вы испугались?

— Конечно, — молвил врач. — Ведь это человек, который может приказать, чтобы мне отрубили голову.

— Помилуйте, король так добр…

Мишле видит в этом сказе причину Французской революции, которая свергла строй, при котором единственной гарантией, что человеку не отрубят голову, была лишь доброта короля…199

«Доброта» Ленина была особая, «революционная». Из Царицына сообщали, что некая Валентина Першикова разрисовала портрет Ленина, вырванный из какой-то брошюры. Недремлющая губчека ее тут же арестовала. Ленин великодушен:

«Царицын, Мышкину.

За изуродование портрета арестовывать нельзя. Освободите Валентину Першикову немедленно, а если она контрреволюционерка, то следите за ней.

Предсовнаркома Ленин»200.

Доброта добротой, но на всякий случай следить надо…

Ленин был тем человеком, который выдал ЧК индульгенцию на безгрешность. Фактически уже вскоре после революции контроль над карательными органами осуществлялся лишь Политбюро, а затем — только первым лицом в государстве и партии. Если возникал конфликт между ВЧК и какими-либо государственными органами, Ленин неизменно вставал на сторону чекистов.

В декабре 1917 года председатель следственной комиссии при Петроградском Совете М. Козловский выразил протест ВЧК и написал письмо Ленину против «необоснованных расстрелов».

«Владимир Ильич,

Прошло несколько дней, как я сообщил Сталину, что я к его услугам. Однако Сталин медлит. Я прилагаю 8 дел, по коим мой протест заслушан в ЧК…

Я предложил пересмотреть вопрос о расстрелах всех полицейских, начиная с урядника и околоточного надзирателя… Например, ЧК принимает решение о расстреле соучастницы белогвардейской группы Сапожникова Крыловой. Данные — никаких, кроме того, что Крылова — жена Сапожникова… Часто решение „расстрелять“ — без всякого расследования и обоснования (Кузьянова, Шустрова, Шмакова и др. Шмакова, например, только потому, что он „монархист“…)»

Ленин накладывает резолюцию:

«Т. Сталин! Просмотрите и верните мне поскорее. Дзержинский мне сказал, что против этого совещания коллегия ВЧК вносит протест в ЧК.

Ленин»201.

Ну а если Дзержинский протестует, то Ленин всегда на его стороне, ведь ВЧК — «разящий меч революции»…

Очень быстро ВЧК стала едва ли не главным атрибутом государства, которая наводила страх не только на «массы населения», но и на правоверных большевиков. Николай Васильевич Крыленко позже писал, что ВЧК быстро превратилась в наркомат, «страшный беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было взгляда всего того, что творилось в ее недрах»202.

Чувствуя рост глухой враждебности к ВЧК, Дзержинский с согласия Ленина вошел с предложением в ЦК РКП(б) о сокращении применения высшей меры наказания в губерниях без утверждения приговоров в Москве, самой ВЧК. Одновременно Дзержинский предлагает усиление применения ВМН (высшей меры наказания. — Д.В.) «против должностных преступлений на хозяйственном фронте»203. Ленин, конечно, согласен.

Когда же была сделана попытка поставить репрессивную деятельность ВЧК под контроль Народного комиссариата юстиции, Дзержинский взбунтовался: «Отдача ВЧК под надзор НКюста роняет наш престиж, умаляет наш авторитет в борьбе с преступлениями, подтверждает все белогвардейские россказни о наших „беззакониях“… Это акт не надзора, а акт дискредитирования ВЧК и ее органов… ЧК находится под надзором партии»204. Дзержинский был неточен: уже и тогда партия не контролировала ВЧК. Этот карательный орган был подотчетен лишь первому лицу в партии. Таковой стала эта зловещая традиция.

Так постепенно, но весьма быстро ВЧК становится государством в государстве, имея право творить суд над любым гражданином по своему усмотрению.

Но наряду с ВЧК не сидели сложа руки и трибуналы (так были названы новые суды по аналогии с Великой Французской революцией). Как вспоминал Сергей Кобяков — защитник в революционном трибунале, «приговоры этих трибуналов не могли быть обжалованы ни в апелляционном, ни в кассационном порядке Приговор никем не утверждался и должен был приводиться в исполнение в течение 24 часов…»205.

Конечно, по своему размаху деятельность трибуналов не могла идти в сравнение с «эффективностью» и масштабами ВЧК, но тем не менее и эти суды лишали жизни тысячи людей, часто лишь за одну принадлежность к «эксплуататорскому» классу. Мы не располагаем обобщенной статистикой за республику, но хотели бы привести несколько красноречивых цифр частного порядка.

В 1921 году, когда гражданская война начала затухать и боевые действия резко сократились, военные трибуналы по-прежнему «трудились» не покладая рук и перьев. И хотя в 1921 году было расстреляно военнослужащих в несколько раз меньше, чем, допустим, в 1918 или 1919 году, размах революционного террора среди военных способен поразить воображение. Как докладывали Троцкому заместитель военной коллегии Верхтриба ВЦИК Н. Сорокин и заведующий учетно-статистической частью Трибунала ВЦИК М. Строгович, в 1921 году было расстреляно военнослужащих: в январе — 360 человек, в феврале — 375, в марте — 794, в апреле — 740, в мае — 419, в июне — 365, в июле — 393, в августе — 295, в сентябре — 176, в октябре — 122, в ноябре — 11, в декабре — 187. Всего уничтожено бойцов и командиров в 1921 году 4337 человек…206 И это в году, когда ветер победы наполнил паруса «красных» и все их военные поражения остались позади.

Иногда Ленин сам снисходил до указаний, как проводить тот или иной процесс. Так, на заседании Политбюро 27 августа 1921 года (был узкий круг; кроме Ленина присутствовали Троцкий, Каменев, Зиновьев, Молотов, Сталин) быстро, среди других, рассмотрели вопрос о предании суду барона Унгерна. Ленин предложил постановление, согласно которому следовало устроить публичный процесс, но с заранее известным и определенным концом — расстрелом.

Такие формулы следует читать без комментариев, ибо совсем непонятно: при чем здесь суд? Крови на руках Унгерна действительно много. Но решение Политбюро не имеет отношения к суду, а есть политическая команда. Властная и безапелляционная, как приговор. Ленин в этих трех строчках и следователь, и прокурор, и судья. Адвоката не требовалось.

Но расстреливали не только буржуазию, рабочих, крестьян, красноармейцев. В самой ВЧК патронов не жалели и на собственных сотрудников, если они вызывали подозрение. Вот выдержки из заявления работников Кушкинского отделения особого отдела Туркестанского фронта в ЦК РКП(б), направленного в марте того же, 1921 года.

В заявлении, подписанном группой чекистов, говорилось, что в особых отделах ЧК участились расстрелы. «Расстреливают сотрудников за разные преступления, и никто из коммунистов, находящихся в этих пролетарских карательных органах, не гарантирован от того, что завтра его не расстреляют, подводя под какую-либо рубрику…» Авторы заявления пишут, что «коммунист, попадая в карательный орган, перестает быть человеком, а превращается в автомат… Он не может сказать о своих взглядах, излить свои нужды, так как за все грозят расстрелом». В сотрудниках в результате их работы, а также угрозы постоянной кары «развиваются дурные наклонности, как высокомерие, честолюбие, жестокость, черствый эгоизм и т. д., и они постепенно образуют „особенную касту“»207.

Эта «особенная каста» была предметом постоянной заботы Ленина. Для вождя нужно обеспечить лишь одно качество ВЧК — верность ему, верность партии, верность революции. Это знают, это чувствуют и пытаются помочь новыми предложениями. Известный нам Я. С. Ганецкий предлагает Ленину установление еще большего единства ВЧК и партии. Важно, пишет Ганецкий, «установить самую тесную связь партийных организаций с чрезвычайными комиссиями… Обязать всех членов партии, занимающих ответственные посты, сообщать в чрезвычайные комиссии все сведения, поступающие к ним как частным, так и официальным путем и представляющие интерес для борьбы с контрреволюцией…»208. Ленин оставляет свою помету на письме «Т. Ганецкий! Говорили ли об этом с Дзержинским? Позвоните мне. Ваш Ленин». Без сомнения, предложение Ганецкого, человека, очень близко знавшего Ленина, по душе последнему. Пожалуй, свою любовь к ВЧК Ленин выразил в фразе: «Хороший коммунист в то же время есть и хороший чекист»209.

Ленинская школа террора включала в себя много форм: заложничество, выселение, лишение советского гражданства, расстрелы по пустяковым поводам, провокационные ловушки. В последующем Менжинский, Ягода, Ежов, Берия изощрялись, опираясь на ленинскую «методологию» террора, изобретая новые его формы.

Например, в апреле 1941 года заместитель наркома внутренних дел И. Серов санкционировал такое «чекистское мероприятие». Создали на советской территории на востоке ложную границу. Операция носила название «мельница». Около Хабаровска забрасывали со «специальным» заданием «проверяемых» за эту ложную границу (о чем несчастные не знали), на которой была ложная застава, ложная «японская миссия». Забрасываемый за границу человек арестовывался «японцами» (переодетыми чекистами). Жестоко допрашивался, затем «перевербовывался» и вновь «японцами» направлялся за «границу». Его вновь хватали, теперь уже настоящие чекисты. И поскольку у «японцев» эти люди под пытками часто сознавались в своих связях с НКВД, — осуждались особым совещанием обычно к расстрелу. Были расстреляны советские граждане С. И. Швайко, П. К. Куракин, С. С. Броилковский и сотни других людей. «Мельница» страшной провокации была остановлена лишь начавшейся войной. Ученики школы ленинского террора оказались весьма способными…

При тяжелейшем экономическом положении республики Ленин никогда не отказывает ВЧК в финансовой поддержке Документов, подтверждающих эту историческую реальность, множество. Но приведем хотя бы один. Ленин, будучи Председателем Совета Труда и Обороны, подписывает в ноябре 1921 года постановление СТО об отпуске ВЧК «на особые надобности» дополнительной суммы в размере 792 000 рублей золотом210. На фоне голода и разрухи Политбюро ЦК РКП(б) 24 ноября 1921 года подтверждает это решение СТО, лишь уточнив сумму выделяемых средств211.

ВЧК — эта российская гильотина революции — находится под постоянным присмотром Председателя Совнаркома. Он уже не скрывает, что в созданной им системе ВЧК — это один из важнейших атрибутов. Выступая в 1922 году на IX съезде Советов, Ленин признается, что «без такого учреждения власть трудящихся существовать не может…»212. А ведь еще за несколько недель до октябрьского переворота в 1917 году Ленин пространно писал в своем утопическом памфлете «Государство и революция», что с взятием власти пролетариатом тут же начнет разрушаться и отмирать государство… И вот откровение: без этого важнейшего, по Ленину, учреждения «власть трудящихся существовать не может». Взор Ленина не был способен охватить дальние горизонты социального развития. Он чаще смотрел непосредственно под ноги. А там были заботы текущего дня, его эксперименты с гигантской страной, со временем превратившейся в родину ГУЛАГа.

Гильотина революции не могла обходиться только револьвером чекиста. Большевики уже в 1918 году стали создавать концентрационные лагеря. Правда, до размаха сталинского ГУЛАГа им еще было далеко. Проще было расстрелять. Но когда стало ясно, что гражданская война выиграна, залпы карателей постепенно переросли в нестройный треск револьверных выстрелов. А остальные контрреволюционеры, террористы, саботажники должны были заполнять бараки концлагерей. Действовали с размахом. Например, на заседании Политбюро под председательством Ленина 20 апреля 1921 года было принято решение создать такой лагерь на 10–20 тысяч человек в районе Ухты213. А уже через неделю на другом заседании Политбюро Дзержинский докладывал о плане «расселения кронштадтских бандитских матросов в карательной колонии на Ухте…»214. Затем ВЧК предложила создать новую колонию под Холмогорами215. И так без конца… Были они не первыми и не последними. Скоро вся секретная карта страны покроется зловещей болезненной сыпью лагерей, через которые за семь десятилетий ленинской власти пройдут миллионы людей. А ведь вроде для этих миллионов, как утверждал Ленин, свершалась Октябрьская революция.

Уже в ходе гражданской войны был получен первый опыт депортации людей. Особенно много женщин и детей было переселено с Дона и Кубани после жестоких расправ с казачеством. Тысячи этих несчастных просто погибли в лагерях и в дороге. Троцкий даже пытался предвосхитить будущие сибирские «маршруты» Сталина. В августе 1920 года Председатель Реввоенсовета сообщал в Москву:

«На Кубани предполагаю объявить от имени правительства, что семьи уличенных в содействии Врангелю будут высланы в Забайкалье, в области, находящиеся в руках японцев, семеновцев и др. Прошу сообщить: не встречается ли возражений»216.

Возражений «не встречалось». Транспорта не было…

В бывших партийных архивах, хранилищах КГБ-НКВД лежат залежи писем несчастных из бесчисленных лагерей. Хотя основная часть этих человеческих документов уничтожалась тюремщиками сразу же, немало писем сохранилось. Особенно много посланий той поры, когда началась коллективизация , когда стал реализовываться «ленинский кооперативный план». Не выбирая, приведу лишь несколько писем, которые, думаю, помогут мысленно погрузиться в то далекое и жестокое время.

«Прошение переселенцев Северо-Двинского округа, Котласского района, от массы народа лагеря Макарихи.

Мы вас просим разобрать наши дела, за какую беду нас здесь мучат и издеваются над нами? За то, что мы хлеба помногу засевали и государству пользу приносили, а теперь негодны стали.

Если мы негодны, то пожалуйста просим вас выслать нас за границу, чем здесь нам грозят голодом и каждый день револьвер к груди приставят и расстрелять грозят. Одну женщину закололи штыком и двух мужчин расстреляли, а тысячу шестьсот в землю зарыли за какие-нибудь полтора месяца.

Массы просят вас выслать комиссию посмотреть на нас и наше местожительство, в чем мы живем? Хороший хозяин свой скот лучше помешает, а у нас снизу вода, сверху песок сыплется в глаза, мы все никогда не раздеваемся и не разуваемся, хлеба не хватает, дают триста грамм, кипятку нет совсем, так что если еще один месяц, то совсем мало останется.

Неужели оттого, что мы хлеба помногу сеяли, Россия страдала? Мы думаем, нет, наоборот. Убытку от нас не было, а в настоящее время чистый убыток от нас и поступки с нами не гражданские, а чисто идиотские…

Вы сами подумайте, что это такое? Все отобрали и выслали. И никто не побогател, только Россию в упадок привели.

Просим Центральный Исполнительный Комитет, чтобы вы проверили кулаков Макарихи, в каком состоянии находимся: бараки наши ломаются, живем в большой опасности, бараки все обвалены дерьмом, народ мрет, оттаскиваем по 30 гробов в день. Нет ничего: ни дров для бараков, ни кипятку, ни приварки, ни бани для чистоты, а только дают по 300 грамм хлеба, да и все. По 250 человек в бараке, даже от одного духу народ начинает заболевать, особенно грудные дети, и так мучаете безвинных людей.

Наш адрес: город Котлас, Северо-Двинского округа, лагеря переселенцев. Макариха, барак 45. Год 1930-й.

И. В. Крыленко»217

Уцелевшие пытались как-то помочь ссыльным, а смельчаки даже ехали разыскивать несчастных. Вот письмо такого анонимного автора в «Москву, властям».

«Пишем вашей милости и просим вас убедиться на наше письмо, которое оплакивалось у северной тундры не горькими слезами, а черной кровью…

Приехавши на место среди северной тундры Нандомского района, мы увидели высланных невинных душ. Они выгнаны не на жительство, а на живую муку, которую мы не видели от сотворения мира…

Когда мы были на севере, мы были очевидцами того, как по 92 душ умирают в сутки; даже нам пришлось хоронить детей и все время идут похороны. Это письмо составлено только вкратцах, а если побывать там недели, как мы были, то лучше бы провалилась земля до морской воды и с нею вся вселенная и чтобы больше не был свет и все живущее на ней…»218

Такие слова могут идти только из глубин народного сердца. Неизбывная боль обманутых, поруганных людей.

Русские люди привыкли страдать. Но те страдания, которые им уготовили большевики, не шли ни в какое сравнение с чем-либо в их истории. Потрясает, что, будучи загнанными на край земли, на верную погибель, без каких-либо шансов уцелеть, россияне свою боль нередко излагали поэтическим стоном своей души.

Еще один анонимный автор отправил «кремлевским вождям» крик своего сердца:

Вы многих людей расстреляли,

Вы многих сгноили в тюрьме,

Вы многих на ссылку сослали

На верную гибель в тайге.

Злодеи когда-то сулили

Жизнь людям хорошую дать.

А вместо того разорили

Кормилицу родину-мать.

Вы больше, чем царь, расстреляли,

Вы больше сгноили в тюрьме,

Вы больше на ссылку сослали,

На бедную гибель в тайге219.

Архипелаг ГУЛАГ стал создаваться сразу после октябрьского переворота. Ленин был его главным архитектором и творцом. Вождь большевиков, например, одобрительно отнесся к «изоляции в лагерях», срочно создаваемых, «громадных масс, выселяемых из восставших станиц Терека, Кубани, Дона»220.

Плуг русской революции, как и обещал Ленин, «перевернул Россию». Мы редко задумываемся над тем, сколько по вине его последователей безвременно сгорело человеческих жизней, сколько похоронено надежд, сколько человеческой печали унесено рекой забвения…

Напрасно ждали И. В. Крыленко, анонимные авторы писем и стихов, как и миллионы других несчастных, хоть какого-то облегчения. Ведь они, по словам Ленина, — «мелкая буржуазия». А она — «главный враг» революции. Если ее не уничтожить, то надо перевоспитать. Неважно, какой ценой. А весь этот процесс, по мысли вождя, вписывается в идею: «Учиться социализму»221.

Большевики были уверены, что эта «учеба», это движение к социализму невозможны без гильотины. Для Ленина цель оправдывала средства. Любые. Как он писал: «Пусть моськи буржуазного общества, от Белоруссова до Мартова, визжат и лают по поводу каждой лишней щепки при рубке большого, старого леса»222.

«Щепок», правда, были миллионы… Да и гильотина была не простая, а революционная. И создана она мыслью и делом главного творца октябрьского переворота Ульянова-Ленина.

Большевикам не удалось сотворить Рай на Земле. Но создать Ад они сумели быстро.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.