Последствия
Последствия
Новый царь Александр II во время своего визита в Финляндию в последние дни войны, в марте 1856 г.{472},[37] говорил в своей речи о благодарности и удовлетворенности ролью Финляндии в войне. Он обещал также, что ущерб от войны, понесенный Финляндией, будет щедро возмещен: «Благодарю вас и всех моих верных финских подданных от всего сердца за вашу готовность содействовать защите страны. Мой отец надеялся на вас, и вы все исполнили свой долг. Вам известны намерения моего отца относительно мер на пользу и блага Финляндии; я унаследовал эти намерения. <…> Если мы, что я надеюсь, достигнем мира, то рассчитываю на вас для развития благополучия Финляндии…»{473}
Особенно интересно то, что император и великий князь финляндский вернулся в своей речи к использованию тех понятий и языковых формул, которые были приняты в период основания Великого княжества Финляндского в 1809 г. Он читал речь, как и его дед Александр I, по-французски, подчеркивая тем самым особое положение Финляндии, а некоторые фразы произносил также и по-шведски{474}. Удивительной была, кроме того, найденная Александром формула, с помощью которой он выразил конституционный статус Финляндии. В ней император тщательно избегал называть Финляндию частью России. Вместо этого он высказал мысль, что финнам нужно помнить о том, что они являются частью более широкого сообщества. Александр, председательствуя в финском сенате, провозгласил: «…оставаясь добрыми финнами, вы вместе с тем составляете часть того большого общества, главой которого является Император Российский»{475}.
Тогда еще не сложилась теория, рассматривавшая Финское государство как независимое образование, находившееся в персональной унии с Россией; не стремились также и отвергать мысль о том, что Финляндия фактически является частью империи. В этом смысле можно предположить, что Александр действовал по своей инициативе, отдавая отчет, что в Финляндии распространено мнение об ее отдельности от России. Наверное, мысль о том, что царь сам, помимо всех общероссийских административных органов, управляет Финляндией, казалась ему даже приятной, поскольку в этом случае его личная роль еще более подчеркивалась, а ему, возможно, представлялось, что российская бюрократическая система затемняет его собственный вклад[38].
В этом смысле Александр II сам является пионером известной финской теории унии, которую Лео Мехелин (1839–1914) позже оформил в понятиях международного права{476}. Неудивительно, что очень скоро в Финляндии нашлись желающие поддержать и развить ту позицию, которая была обозначена самим императором в вопросе финской государственности.
Сразу после войны Александр повернул финскую политику в сторону значительного расширения автономии и поддержки экономического развития. Первый сделанный им шаг уже принес огромную выгоду Великому княжеству, поскольку, частично за счет России, были введены новые таможенные правила, которые способствовали развитию финской промышленности. Продолжение последовало, когда был созван сейм. Эта уступка, кстати, не была задумана Александром сразу после войны. Он хотел бы решиться на этот шаг только после удачи реформ «сверху» — как задумывалось и для России. Был еще очень велик страх, что, «помогая реформам», созванный парламент попытается взять руководство государством в свои руки, по примеру революционной Франции. И то, что Александр отважился на это, когда в Финляндии началось мощное общественное давление, показывает, как твердо он был уверен в лояльности своих финских подданных, доказавших это в сражениях Крымской войны. И отсутствие в то время недовольства, или, во всяком случае, его публичного выражения в российских консервативных кругах, демонстрирует, что это доверие широко распространилось в кругах российской политической элиты.
Продолжая свою деятельность по укреплению финской автономии, Александр II издал манифест о финском языке, дававший ему статус второго официального языка Великого княжества, одобрил создание национальной финской валюты — марки и т. д. Финская административная система обрела черты реальной автономии только после мероприятий Александра.
Итак, значение Крымской войны для Финляндии совсем не было локальным, оно имело национальный и даже международный характер. Но почему же как национальное, так и международное значение этой войны прочно забыто — как в России, так и в Финляндии? Мечты и мифы обычно сильно политизированы. Мечта, возникшая в сражении при Халкокари, основывалась на мысли о взаимном доверии финнов и русских. Оно, в свою очередь, основательно поколебалось уже в «периоды угнетения» в 1899–1907 и 1907–1917 гг., потом во время русской революции и финской гражданской войны, не говоря уже о Второй мировой В0ИН6. У/Кб историк Михаил Бородкин, известный как «пожиратель Финляндии» (Suomi-syoja), интерпретировал Халкокари в своей объемной «Истории Финляндии» (1908 г.) как «незначительную битву», а всю Крымскую войну в Финляндии — только как операции на ее территории русских войск. Редкие проявления коллаборационизма во время Крымской войны, фактически локализованные только на особой и изолированной территории Аландских островов, обретают в его исследовании значительные масштабы. Память о самодеятельной инициативе финнов больше была не нужна, нуждались лишь в слепой покорности. Со своей стороны, независимая Финляндия, в начале своего пути ощущавшая себя «форпостом Запада против Востока», не нуждалась в памяти о совместных сражениях с Россией против западных держав.
Результатом в конечном итоге стало максимально глубокое недоверие между независимой Финской республикой и Советской Россией, которые оказались по разные стороны железного занавеса. Правда, память об Александре II еще была нужна для новых идеологических концепций, для того чтобы оттенить деятельность «пожирателей Финляндии» или «реакционеров», но та из мотиваций его действий, которая была основана на военном доверии, более не была востребована ни по одну сторону границы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.