Часть 2

Часть 2

Запись битвы, как запись симфонии, она позволяет и через тысячу лет воспроизвести иные аккорды этой великой музыки жизни.

Война, что любовь, что смерть, что песня, была и будет спутником человека. Понимая это, древние тюрки воспитывали молодежь по-своему. По-мужски. Например, юноше, не прошедшему армейскую закалку, запрещалось жениться. В Великой Степи особо уважали воинов и войны, по ним сверяли годы, с них начинали фамилии. Там неплохо умели оценить исход любого сражения.

Каталаунская битва, конечно, не была исключением.

Почему же никого из европейских сочинителей не смутило, что «поверженный» Аттила камня на камне не оставил от Северной Италии, что только чудо (о котором будет сказано позже) спасло Рим от нового неминуемого разорения? А блестящий «победитель» сам привел свою сестру на поругание и просил пощады у «побежденного» Аттилы… И это называется ИСТОРИЕЙ?

Люди из зараженных источников черпают знания. Потом они становятся памятью народа, передаются детям, и те уже стыдятся своих предков – кипчаков, перед которыми трепетала Европа и которых она же оболгала. Незаслуженно оболгала.

Иордан пишет: под знаменами Аттилы стояло полмиллиона воинов. Допустим. Эта цифра позволяет провести необходимые расчеты и заявить, что в западных каганатах Дешт-и-Кипчака обитало до трех миллионов человек. Но в остальной Европе вряд ли проживало больше?!

Выходит, каждый второй европеец имеет тюркские корни!.. И уже не знает об этом.

Заметим, до IV века, то есть до прихода кипчаков, Центральная Европа пустовала. Римлян эти земли, как известно, не привлекали из-за климата, об их «унылом виде» говорил еще латинский историк Тацит. Поэтому интересы Римской империи редко уходили дальше берегов Средиземного моря.

Значит, кипчаки были первопроходцами иных европейских краев. И первыми поселились там! Вот они, следы Великого переселения народов. Не могли исчезнуть, как не мог покоритель Европы – тюркский народ! – раствориться в небытии.

Да, в угоду политике они поменяли имена, язык, веру, но избавиться от своих обычаев не сумели. Внешне измениться тоже не сумели: синеглазые, светловолосые, чуть скуластые – остались такими же, как предки. И обычное зеркало напомнит им былое. Генетическое послание прошлого проявляется не только во внешности, но и в характере, в физиологии людей.

О чем это говорит? О том, что в Европе нет «этнической чистоты». Цельной ткани не найти ни в Германии, ни во Франции, ни в Италии, ни в Испании, ни в Англии – нигде! Как бы ни кичились своей «чистокровностью» немцы, англичане или французы, но современная Европа зачата тюркской плотью. Надо ли забывать об этом?

Язык кипчаков еще недавно был понятен баварцам, австрийцам, саксонцам, англичанам, каталонцам, с колыбели они слышали его. Он был родным также для сербов и хорватов, для болгар, украинцев, казаков, венгров, чехов, поляков, шведов… А можно ли принять, например, савойцев и бургундов за французов, если в их жилах течет кровь тюрков? Тюркские ханы привели их в Галлию. Привели в V веке.

Что поделать, люди забыли родной язык. Но зато не забыли традиции. Символ тюркской культуры – равносторонний крест – по-прежнему на их знаменах, тюркские символы по-прежнему прочитываются в их гербах и геральдических знаках. Не исчезли.

Вот он, перст Божий! Вот нетронутые факты Истории.

И святые места не забыты европейцами. В Южной Англии, например, в местечке Саттон-Ху известна группа курганов. Их отсыпали в VI веке. В чью честь? Это вопрос не для смышленых читателей. И вообще, откуда в Англии курганы, которых никогда не было у бриттов и кельтов, коренных жителей острова? Тоже лишний вопрос, если известно о Великом переселении народов и культуре тюрков…

Живые следы Времени, они всюду в Европе.

Не только на Британских островах. Они есть в Болгарии – и там курганы, и там кипчакская культура, которая вдруг стала «славянской». Так постановил один предатель. И – забыты булгарские ханы, которые были до этого предателя по имени Богур. Куда-то исчез и каганат Великая Булгария, который был тогда частью Дешт-и-Кипчака… Та же судьба хана Курбата и его улуса – тоже исчезли, став «хорватами», у которых курганы, древние храмы, в точности повторяющие тюркские, степные… Разве не ставит в тупик Венгрия и ее секели (секлеры), народ, говоривший на тюркском языке. «Секлеры» на древнетюркском означало «охраняющие», они были стражниками, воинами, как у русских казаки… Ранняя история Балкан не вызывает сомнений, как и слово «Балканы», по-тюркски это «горы, поросшие лесом».

Не только на юге Европы встречаются тюркские топонимы.

Незаметное станет заметным, надо лишь открыть глаза. Например, увидеть изготовление деревенского сыра во французской Савойе и удивиться. Это же наш, кумыкский сыр! В Великой Степи делали только такой. Национальная кухня… Она не меняется. И халву (чак-чак) они готовят точно по-нашему. И бешбармак (хинкал) не забыли, только называют его иначе, на свой французский манер…

Национальная кухня – самый консервативный элемент культуры народа. Все можно забыть, даже свое имя и речь, но любимую еду, которой кормили в детстве, не забудешь. Ее вкус на кончике языка, он сопровождает тебя всю жизнь…

Воистину все смешалось в Европе. Лишь следы былого остались. Имя этим следам – люди. Мы сами.

«Чти отца своего и мать свою» – вот азы духовной культуры, принятой во всем мире и во все времена. С нее начинается человек в обществе. А все остальное потом. Потом политика, потом история, потом дискуссии. Сначала человек, почитающий свои корни, уважающий предков.

Лишь он имеет право говорить от имени своего народа.

Если взглянуть на географическую карту той далекой поры, когда «начинались» нынешние европейцы, то западный мир выглядел диковато. Европа ютилась на задворках цивилизованного мира. Ее культура кормилась тем, что попадало с Востока – колыбели мировой цивилизации.

Не случайно страны, имевшие связи с Междуречьем, Индией, могли претендовать на лидерство в рамках культурной Европы.

Ближе других к цивилизованному Востоку была Древняя Греция, поэтому здесь зародилась европейская культура, вобравшая все лучшее, что было в обществе богатых восточных соседей. В дальнейшем Древний Рим, перехватив торговые пути на Средиземноморье, оттеснил греков от живительных восточных дорог.

Именно на берегах Средиземного моря складывалась европейская ойкумена. Морской транспорт был ее кровеносной системой.

В Греции, в Риме строили только суда, а не сухопутные средства передвижения. В глубинной, полудикой Европе не было сфер интересов у этих цивилизованных стран. Суда, и только они, приносили силу, раздвигали границы, связывали с другими странами. В результате росла мощь государства.

Вот почему северные границы Древней Греции не уходили далеко от побережья Средиземного моря и прилегающих к нему морей. Римляне, правда, добились, чтобы «все дороги вели в Рим», но было этих «всех дорог» от силы две-три, по которым изредка проползали допотопные колымаги или шли караваны рабов.

Европу символизировал парус, с колесом она не дружила.

Так продолжалось до IV века, пока не пришли сюда с далекого Алтая кипчаки. Стоит особо подчеркнуть – пришли они не по морю, как «ходили» во всем остальном мире, а посуху! В Центральной Европе степь захватывает долину Дуная, там и поселились они, вернее, некоторая их часть.

У них не было судов, но были великолепные брички. Запряженные парой или тройкой лошадей, брички наводнили нехоженое пространство Центральной Европы. Дороги им не требовались. Технически бричка – совершеннейшее изобретение той поры, ее конструкция легка, надежна, маневренна.

О «дикости» кипчаков в исторической литературе написано очень много и почти ничего об их технической сноровке. Упущены любопытнейшие «мелочи», которые как раз и показывают способность степняков совершить то, что было не по силам другим народам.

Случайностей не было, речь шла о Великом переселении народов!

Вежи (крытые брички) позволяли путешествовать в любую погоду и на любые расстояния, они позволяли остановиться в любом приглянувшемся месте и до постройки дома наладить быт. Вот она откуда, подвижность степного народа, его фантастическая живучесть в суровой природе степи – дом на колесах! Ни одному народу такого не удавалось.

Однако в умах непросвещенных европейцев все получило иную оценку: кочевники. Такой приговор вынесли степнякам.

Собственно, почему «кочевники»? Зачем им кочевать по своей стране?

Да, степняки проехали по степи и лесостепи тысячи километров, да, они научились готовить пищу в двигающейся веже или избушке (так называли теплую повозку), для этого придумали сумавар (который позже стал «русским самоваром»). Но венец-то всей этой долгой поездки – заселение континентальной Евразии. Как же не замечать очевидного?!

Действительные кочевники, цыгане, до сих пор не заселили и пяди земли. Но кипчаки – это основательный народ, они передвигались в вежах, бричках, избушках, чтобы заселить новые земли. И это им удалось. Заселение как раз и состоит в том, чтобы прийти, остаться, пустить корни.

Тогда почему бы не признать кочевниками и европейцев, которые заселяли Америку? Чем не кочевники? А разве иначе заселяли Австралию?.. Кстати, это были те же кипчаки. Возможно, они помнили былое.

Неудачное слово «кочевник», что оно означает, не скажет никто.

…Дешт-и-Кипчак был первой в Европе страной, которая не зависела от морской погоды, там были свои законы и правила. Однако «кочевники», как ярлык, закрепилось за степным народом.

А что говорили о «кочевниках» очевидцы? Те, кто был среди них и видел их?

Сохранились записки византийского посланника Приска, побывавшего у Аттилы; они интересны тем, что в них «дух присутствия» автора, его ощущения. «Переехав через некоторые реки, – писал Приск, – мы прибыли в одно огромное селение, в котором был дворец Аттилы. Как уверяли нас, он был великолепнее всех дворцов, которые он имел в других местах. Он был построен из бревен и досок, искусно выглаженных, и обнесен деревянной оградой, более служащею к украшению оного, нежели к защите». Украшали царский дворец шатровые крыши, башни и башенки, которые возвышались, как стражи, над оградой, окружавшей дворец.

Подобной архитектуры Европа не знала.

Около царского дворца красовался терем царицы Креки, величественный и воздушный из-за своих узоров. Правда, ныне слово «терем» считается греческим, и это вдвойне странно после чтения Приска: греки впервые увидели терем у кипчаков, у Аттилы.

Слово «терем» идет от другого тюркского слова «терек» «дерево», иначе говоря, «дом, сооруженный из дерева», «деревянный дом». У археологов есть термин «срубная культура», в нем отражено, что примерно три с половиной тысячи лет назад появились первые в мире сооружения из бревен, искусно прилаженных одно к другому… Европеец Приск был поражен, увидев бревенчатые постройки.

Археологи нашли предметы срубной культуры в захоронениях именно кипчаков, которые когда-то отправляли на тот свет человека вместе со своим «домом», домашней утварью, рабами, конем. Отсюда происхождение слова «домовина», отсюда и то, что крышка гроба покатая. Руины древних поселений, курганы сохранили следы именно срубных строений.

Эти «деревянные» следы в степных и лесостепных зонах Европы – там и жили кипчаки. В других странах их нет… Все давно исследовано. И забыто!

Курганы подтверждают слова Иордана, который первым сказал о границах Дешт-и-Кипчака. Его география очень конкретна: бассейн Дуная, Днестра, срединных и южных участков Днепра и Волги, Дона, Урала (Яика), а также степи Казахстана и Сибирь. Там встречаются такие захоронения. Слово «курган», между прочим, означало еще и «граница».

Выходит, не только письменные документы могут свидетельствовать на суде Истории.

Любопытно замечание переводчика, который работал с записками Приска. Он, русский человек, в сноске недоуменно отметил, что не понимает изумления византийца перед деревянной архитектурой дворца Аттилы. «Могли ли деревянные дома и колонны изумить посланника?» – вопрошает с недоверием переводчик. Могли, конечно. Он видел их впервые в жизни!

Европа познакомилась с архитектурным стилем степняков-тюрков. И законно изумилась.

В столице царя Аттилы едва ли не все дома были рубленые. Бревно прилаживалось к бревну. Построенный дом назывался либо «терем», если его возводили для знати, либо исб – для простых людей. Слово «исб» по-тюркски означает «теплое место» («исси бина»), отсюда «изба» в русском языке.

Изба могла быть четырехстенной – для небольшой семьи, обычно молодой, недавно отделившейся от родителей, или для самих стариков-родителей, которым спокойнее жить рядом с детьми. Поэтому у семьи было обычно два или три дома.

Чаще же строили курени (аил). Тоже бревенчатая постройка, но в плане она восьмигранная. По площади курень намного больше избы. Вход в него уходил глубоко в землю, на метр-полтора, к нему вели земляные ступеньки. Углубляли постройку сознательно: чтобы в зимнее время, когда грунт промерзает, можно было оставаться на глинобитном полу и не ощущать неудобств. В избе же настилали пол из толстых досок, поэтому его и не требовалось углублять.

Отапливались кипчакские жилища по-разному. В курене открытый очаг размещали в центре, в помещении обитало много народа и холода не было.

Курень – более древнее сооружение, ему, как полагают археологи, три с небольшим тысячи лет. Избы появились на Алтае позже. Тогда же придумали и новый очаг для них – печ. Это тоже тюркское слово, как и очаг.

С веками форма печи менялась: на печи спали, в печи готовили пищу и даже парились. У хорошего хозяина было несколько печей. Одна в доме, другая, летняя, на улице, а третья – духовая – в пристройке, где пекли хлеб.

В городе царя Аттилы изумленный Приск открывал для себя новое – новое на каждом шагу. Очень удивила византийского посланника баня, такой он никогда не видел. Гостя с дороги полагалось проводить в баню – отдохнуть, попариться. Белая баня, выложенная из камня, – единственное не деревянное сооружение в столице кипчаков.

О бане желателен отдельный разговор. При всей своей простоте бани не так просты, как это кажется. Бани Древнего Египта, например, заметно отличались от китайских. А в Европе бани имели египетские традиции. На Востоке, в Сибири, – китайские. Суть отличия – европейцы мылись в теплой воде, температура которой могла быть различной. Для сибиряков же важна была не столько вода, сколько температура воздуха. Их баня была не водной, а воздушной.

Так что в выражениях типа «русская баня», «русский терем», «русская печь», «русский самовар» угадывается поспешность и слабое знание истории этих предметов.

Тюркский народ не весь умер, остались люди, которые хотят помнить былое. Растаскивать культурное наследие тюрков не к лицу другим народам, особенно претендующим на звание «великих». Это будет справедливо.

А вот что писал Приск о «кровожадности» степняков: «После войны живут спокойно и беззаботно, каждый пользуется тем, что у него есть». Встретив в городе пленного грека и разговорившись с ним, Приск предложил ему вернуться, но грек, недавно освободившийся из рабства, отказался – среди кипчаков ему жилось лучше, чем в Византии.

Согласитесь, мелкая подробность, а сколько информации несет она. Порой достаточно оброненной фразы, чтобы понять то, что долго скрывалось.

Чтобы не навлечь упрек в предвзятости, вновь и вновь буду говорить словами Приска, видевшего кипчакские дома, разговаривавшего с их обитателями. Из записок видно, что тюркская архитектура не исчезла, сохранилась, ее идеи положены в основу готического стиля.

Незадачливый грек, входя в терем, так и не понял, как можно вытесать бревна и уложить их, чтобы здание казалось круглым. А круглым оно не было. Терем царицы Креки лишь производил впечатление круглого, на самом же деле был восьмигранным. Это – традиция тюркской архитектуры, которая идет от куреня (аила).

Резные наличники и ставни – как кружева над окнами; высокое крыльцо с резным навесом – все это было уже тогда. Вот Приск входит в покой царицы Креки:

«Я прошел в дверь мимо стоящих тут варваров и застал Креку лежащей на мягкой постели. Пол был устлан сделанными из шерсти коврами, по которым ходили. Вокруг царицы стояло множество рабов; рабыни, сидя на полу против нее, испещряли разными красками полотняные покрывала, накладываемые в украшение на одежды варварок. Подошед к Креки, я приветствовал ее, подал ей подарки и вышел».

В этой сцене, как и во всем повествовании Приска, не видно ничего дикого, истинно варварского, что по злой привычке приписывается кипчакам. Пожалуй, видно другое – детали быта, которые сохранились у потомков степняков и которые в силу новизны тоже привлекали внимание византийца.

Полы выстланы коврами из шерсти, по которым ходили. Войлочные ковры традиционны для тюрков, они отличались от знакомых византийцу персидских ковров, поэтому он и отметил их. Судя по всему, войлок европейцы тогда не знали. Очень удивились они буркам, валяным сапогам и прочим мелочам, которые складывали быт кипчаков – народа с отличной от европейской культурой.

Одно из наблюдений делает честь византийцу, он мог бы и не заметить, чем занимались рабыни. А если и заметил, то неплохо бы спросить о названии предмета. Это «гуни», ими до сих пор украшают одежды кипчакские женщины. Правда, сейчас эта важная деталь национального костюма называется «шаль» или «платок». И лишь гуцулы называют их по-прежнему, по-старинному – гуни. Гуни обычно делали с длинной бахромой, с кистями. Белые – для церкви, а пестрые – для праздников или повседневной жизни.

Тоже традиция! Может быть, поэтому так красивы кипчакские женщины…

Приск писал о людях Аттилы: «Они носят короткие суконные полукафтанья из некрашеной шерсти, которую прядут и ткут их жены, белые широкие шаровары и кожаную обувь, привязанную на подъеме ноги ремнями. В особенности же обращают внимание своим искренним ласковым обхождением и любовью к ближнему. Одежда их (женщин) весьма опрятна и ловко сделана, она состоит из исподницы и кофты темно-синего цвета, обшитых светлой каймой и без, белой рубахи, спущенной ниже юбки и убранной складками около шеи и рук с оборкою, похожею на кружева, девушки ходят с открытой головой, убирая себе волосы различными монетами. Все они носят серьги, запястья и кольца даже с трехлетнего возраста».

Надо заметить, одежда «варваров» почти не изменилась за века, ее по-прежнему носят те народы, корни которых идут от степняков: украинцы, казаки, чуваши и другие.

Рассказал Приск о покоях Аттилы, где видел полководца пирующим. Застольные традиции кипчаков тоже не изменились за века.

«Когда возвратились мы в свой шатер, то к нам пришел отец Орестов и объявил нам, что Аттила приглашает нас обоих на пиршество». Здесь рассказ Приска прервем, чтобы привлечь внимание читателей к важному факту, который из него следует: при Аттиле был священнослужитель, отец Орестов. Он был духовником полководца.

Отец Орестов зашел за гостями «по обычаю своей страны, дабы и мы помолились, прежде нежели сесть за стол», – отметил Приск в своих записках.

Молитва, троекратное осенение крестным знамением, и лишь потом трапеза. Таковы были традиции в Дешт-и-Кипчаке в 450 году.

Эту же традицию отмечал у кипчаков раньше историк Фавст Бузанд (в 30-е годы IV века). Он писал, что кипчаки принимали участие в христианизации народов Прикавказских степей. Его данные подтвердил другой средневековый историк, Моисей Хоренский. Разве из этих строк не видно, что Аттила и его соратники были людьми верующими? По крайней мере не равнодушными к духовным обрядам. Но более поздние историки уже не говорят об их духовной культуре, забыли, что Аттилу называли «Бичом Божьим»… «Ариане», «шаманисты», «поганые татары» – вот и все, что осталось тюркскому народу.

…Приск отмечал, что кипчаки молились, прежде чем сесть за стол и приступить к трапезе. С молитвы и троекратного крестного знамения начиналось любое застолье, любое важное дело.

Как рассаживались за столом? Во главе восседал хозяин, по правую руку сидели особо почетные гости. «Старший сын его (Аттилы. – М. А.) сидел на краю его ложа, не близко от него, потупив глаза в землю из уважения к нему». По рангам полагалось и пить после произнесения тоста. Сначала подносил к губам чарку самый старший за столом, и все смотрели в его сторону, потом эстафета передавалась тому, кто моложе, и далее вниз по столу.

«Когда все сели по порядку, – пишет Приск, – виночер-пец (шапа), подошед к Аттиле, поднес ему чашу с вином. Аттила взял ее и приветствовал того, который был первым по правую руку. Тот, кому была оказана честь приветствия, встал, ему не было позволено садиться прежде, пока Аттила не возвратит виночерпцу чаши, выпив вино и откушав. Когда он садился, присутствующие чтили его таким же образом, они принимали чаши и, приветствовав его, вкушали из них вино. При каждом из гостей состояло по одному виночерпцу».

Так же приветствовали второго гостя и разом всех остальных.

Палаты, где проходил пир, пахли свежим деревом. Вдоль стен стояли широкие лавки, рядом массивные дубовые столы. Ложе предводителя венчало помещение. К трону вело несколько ступенек; это почетное место называлось тверью, оно было закрыто тонкими занавесками.

Разве не показательно: на рисунках киевских летописей запечатлены такие же «твери»? Других там и быть не могло!

Кушанья подавались на серебряных блюдах. Вино – в золотых и серебряных чарках, и опять точно таких, как на рисунках киевских летописцев.

Но сам предводитель, как подобает истинно великим, на пирах был скромен, пил из деревянной чарки (по-тюркски «чарон»), ел с деревянной тарелки и только вареное мясо. Из напитков подавали мед и каму – хмелящий напиток коричневатого цвета из проращенного ячменя или проса (уж не пиво ли или квас?).

Никто не скажет, какие это напитки. Но у чувашей сохранилась та (древнейшая!) форма приглашения в гости. По любому поводу (будь то свадьба, встреча или просто так) чуваш скажет: «Приходите к нам пиво пить». А в пиве они знают толк, в каждом доме свой рецепт. И не знаешь, какой лучше… Выходит, при Приске Европа не пробовала даже пива? Похоже, и его принесли тюрки? Возможно. Любители пива (пивные страны) сохранились как раз среди европейских кипчаков, их география удивительно совпадает с географией Дешт-и-Кипчака.

…Потом над столом лились песни – обрядовые, которые вливаются в душу и хмелят ее.

Без песни не было степняка и в V веке, и позже, и раньше. «После песней какой-то уродливый, выступив вперед, говорил речи странные, вздорные, не имеющие смысла, и заставлял всех смеяться…» А не отсюда ли, из желания подражать великому Аттиле, пришли позже во дворцы европейских королей шуты, которые развлекали гостей на балах? Которые говорили королям правду в глаза, и им, по их шутовству, все сходило с рук?

Аттила смеялся над своим шутом вместе со всеми.

Конечно, величие Аттилы было не в застольных состязаниях – в другом. Он и одевался скромно, не «по-царски». У великих правителей-кипчаков не было желания выделяться в среде соплеменников. Пышных, уродующих тело костюмов они не признавали. Цари одевались с присущей народу скромностью, а выделялись делами. За дела, за поступки уважали людей в Дешт-и-Кипчаке.

Аттила показывал умеренность во всем. «Платье на нем было так же просто и не отличалось ничем иным, как только опрятностью. Ни висящий у него меч, ни снурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями или чем-либо драгоценным, как то водится у других».

Для кипчака с Дона, например, обязательной считалась папаха. Аристократы носили каракулевые папахи, свободные люди – папахи из овчины, а рабам папахи запрещались. Элемент национальной одежды! Летом папаху заменял картуз. Круглый год за спиной настоящего мужчины был башлык.

На рисунках киевских летописей запечатлены кипчаки, их изогнутые шашки, с которыми они летели в бой и которые европейцы по незнанию называли мечами. Даже о прическах можно судить. Например, историк того времени Моисей Каганкатваци отметил обычай кипчаков не стричь волосы, а заплетать их в косички. Устремляясь в атаку, всадники распускали косички, и волосы, развевающиеся из-под шлема, наводили на противника ужас.

…Как же перемешали историю: письменные источники противоречивы и отрывочны, а на изучение археологических памятников влияют предрассудки, отрицающие культурное наследие степного народа… О чем говорить, если именно политики давали оценку тому, что находили археологи.

В Государственном Эрмитаже или Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в Москве на стендах не встретить экспонатов, которые относились бы к кипчакской культуре. Ничего нет. Даже упоминания о народе. Хотя, как выясняется, в запасниках музеев спрятаны целые коллекции произведений высокой художественной пробы, но их не экспонировали. Запрещалось! Они же из Степи.

Пренебрежение к степной культуре зародилось не в России, Россия лишь приняла его как наследство. Показательны записки латинского автора Аммиана Марцеллина; там интересные сведения о кипчаках конца IV века, когда они появились в европейских степях «за Меотийским болотом» (Азовским морем).

По словам Марцеллина, кипчаки отличались коренастым сложением, лица их безбородые, они «безобразные, похожие на скопцов». Как говорится, о вкусах не спорят.

Конечно, европейцы мало знали о пришельцах. Иначе Марцеллин не назвал бы заломленную на голове папаху «кривой шапкой», а сапоги – «мягкой высокой обувью». Ни папах, ни сапог, ни даже брюк европейцы не видели и не знали их названий.

«Все они, не имея ни определенного места жительства, ни домашнего очага, ни законов, ни устойчивости образа жизни, – пишет Марцеллин, – кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы, с кибитками, в которых проводят жизнь. Кибитки с изогнутыми покрышками делаются из древесной коры. Придя в изобильное травою место, они располагают в виде круга свои кибитки и питаются по-звериному; истребив весь корм для скота, они снова везут, так сказать, свои города, расположенные на повозках. Гоня перед собой упряжных животных и стада, они пасут их; наибольшую заботу прилагают к уходу за лошадьми. Все, что по возрасту и полу непригодно для войны, держится около кибиток и занимается мирными делами».

Удивительно – вызывающее неприязнь описание Марцеллина объективно!

Как и то, что «молодежь, с раннего детства сроднившись с верховою ездою, считает позором ходить пешком». Кипчаки – конный народ, они «приросли к коням», воюют только на конях. Ребенка сажали на коня, а потом учили ходить.

Но некоторым утверждениям Марцеллина нужен комментарий.

Речь идет о конце IV века, тогда только-только свершилась битва за Дон, которую хан Акташ выиграл у алан. Поэтому заселение донских степей лишь начиналось, и первое время люди жили в кибитках, там рождались дети, которые вряд ли смогли бы ответить на вопрос: «Где твоя родина?»

Люди выбирали пригодные места для новых станиц, городов, они присматривались к новой территории, которой суждено было стать их родиной. Новой Ана-Дол. Естественно, ни о каком земледелии не было и речи – рано. Такие важные дела с налета не делаются… Донские города и станицы имеют древнюю историю, с IV века начинается она!

Наблюдения несведущего человека продемонстрировал латинский историк Марцеллин, что и любопытно. Этим ценны его записки. Получается, одно и то же событие может иметь разные оценки. И порой курьезные. Например, Марцеллин написал о кипчаках: они «едят по-звериному». А как это?

Оказывается, европейцы в ту пору ели руками, они не знали столовых приборов, которыми пользовались степняки. Так кто же ел «по-звериному»? Вопрос открытый.

Или другой пример из истории народов. Когда европейцы впервые попали на Дальний Восток, то были поражены уродством его желтокожих жителей. Капитан одного из судов так и написал в дневнике. А аборигены в своих историях сообщали уже об уродстве белокожих пришельцев, «от ужасного вида которых хотелось упасть в обморок».

Подобные примеры (их очень много) убеждают: все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо. И у кипчака, и у грека, и у китайца существуют свои эталоны красоты, заданные образы. У жителей побережья свое видение мира, свое представление о прекрасном, у жителей гор – свое, у обитателей лесов – свое, так же как свое оно у степняка. Для него лучше степи нет ничего на свете.

Вот почему историку сложно быть объективным в оценках другой жизни, вот почему лучше избегать оценок – чтобы не попасть впросак! Но как это сделать? Конечно, субъективен и автор этих строк – ровно настолько же, насколько субъективен был римлянин, искренне написавший об уродстве степняков.

«Явно не красавец», – сказали бы и степняки о Марцеллине. И были бы правы. Например, император Юлиан (331–363) считался в Византии явным красавцем. Его густую бороду, как пеплом, покрывали вши… Бесспорно, красота – вещь очень неоднозначная.

Сообщения Марцеллина об оружии кипчаков подтверждают находки археологов. Но не знаю, как тут обойтись без эмоций?

Шашка, конечно, не нуждается в оценках, ее достоинство перед тяжелым мечом очевидно: всадник рубит быстрее, чем пеший соперник мечом. А чтобы удар шашкой был резче, придумали стремена – опору для ног.

Любимым оружием у кипчаков был лук. Степняки стреляли великолепно. Луки различались по форме и по размеру. Воин сам прилаживал оружие «под свою руку». Обильную пищу для исследований дают наконечники стрел, они тоже были разнообразными: с трехлопастными головками, гарпунного типа, «свистящие» – с отверстием сбоку.

Лук степняка вошел в историю мирового оружия как «лук тюркского типа». Это – тяжелый лук, по европейскому наименованию. До полутора метров его размер. Чтобы выстрелить, требовалась сила. Зато стрела пробивала бронзовые доспехи неприятеля как яичную скорлупу… А тут как обойтись без эмоций? Не знаю.

Вооружение, приемы боя, атаки и отступления – вечная тема в изучении степной культуры. Постоянные войны, с которыми сроднился народ, требовали нового вооружения, и умелые кипчакские ремесленники не сидели без дела.

В Дешт-и-Кипчаке имелись города, куда запрещали приезжать иностранцам. Один из них, нынешняя Тула, назывался Толу (по-тюркски «полный», «колчан, набитый стрелами») или Толум (вооружение), в нем с V века жили кузнецы-оружейники. Город возник в районе реки Оки, там, где обнаружили железную руду. Такой же город был около нынешнего Белгорода. Существовали и другие, потому что кузнечное ремесло шло с Алтая вместе с тюрками по всей Евразии.

Мудрые правители были у кипчаков, прозорливые. Они создали сильную страну, с которой в IV веке познакомился европейский мир. Были в той стране будни и праздники, о которых европейцы не слыхивали.

Аттила, например, любил устраивать царские охоты, на них приглашались избранные, а участвовали – единицы. Охотились на конях. Медведей, кабанов, оленей били на скаку булавами или секирами. Собак на такой охоте не признавали – нечистое животное. Но больше всего поразила европейцев соколиная охота.

Сок-кол – по-тюркски «навести руку», беркут – «принеси добычу». «Навещающие руку» птицы на глазах удивленных греков творили чудеса. Тонким своим чутьем они выискивали уток, журавлей, поднимали их и накрывали влет. А потом возвращались на добрую руку хозяина.

А разве не заставляла содрогнуться слабонервных любимая забава кипчаков – медвежий бой? На огороженное место выпускали дикого медведя, и к нему выходил удалец с ножом в руке или рогатиной. В мгновение броска требовалось осадить зверя железом. Одним ударом, в самое сердце, чтобы собравшийся народ смог приветствовать победителя.

Так закалялись кипчакские воины! Так они забавляли себя.

За великую честь почиталось участие в кулачном бою, не каждого допускали к этой забаве. Бились себе в утеху. Начинали бой мальчишки, до первой крови. За ними сходились парни постарше, парами или стенка на стенку. И лишь потом, согревшись зрелищем, поднимались истинные бойцы. Упаси Бог, если кто-то нарушит священные правила кулачного боя, – не тешить ему больше себя никогда. За это и убить могли тут же, на месте.

Может быть, и не стоило бы столь подробно описывать быт царя Аттилы и его окружения, если бы читателю были известны хоть какие-то подробности о нем.

Пусть сегодняшние кипчаки видят и знают: не «дикарями-кочевниками» были их предки. Кочевниками были другие, те, которые позже вычеркнули степняков не только из истории России, но и из их же собственной истории.

Вот и стала Степь «проходным двором», сборищем дикарей и уголовников.

Аттила олицетворял собою Дешт-и-Кипчак, он тоже погиб из-за излишней доверчивости.

Кто была та красавица по имени Ильдико, на которую положил взгляд любвеобильный Аттила? Либо красавицу подослали римляне, либо действительно на все воля Неба. Словом, полководец в 453 году влюбился. А любовь не бывает без пира, без сладкой ночи.

Вот что пишет по этому поводу Иордан: «Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения… он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своем обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. Так опьянение принесло постыдный конец прославленному в войнах королю».

Сколько радости принесла смерть Аттилы врагам! Каждая буква Иордана дышит счастьем. А императору Маркиану в далеком Константинополе явилось в ту трагическую ночь видение. Император якобы увидел во сне сломанный лук Аттилы… Удивительные бывают стечения обстоятельств! Но, зная о прежних попытках покушения на Аттилу, в них почему-то не верится.

Законное сомнение. Иордан не сумел или не пожелал скрыть всеобщего ликования: «Настолько страшен был Аттила для великих империй, что смерть его была явлена свыше взамен дара царствующим…» Жестокое признание – читается через зеркало. Аттилу боялись, и даже трагедию его восприняли как дар.

От горя люди Дешт-и-Кипчака обезумели, нелепая смерть вождя подкосила их. По обычаю мужчины стали отрезать себе клоки волос и делать на лице глубокие надрезы. Умер великий воин! Его полагалось оплакивать не слезами, а кровью.

Степь утонула в трауре. В поле разбили шатер, куда поместили останки ушедшего полководца. Отборнейшие всадники день и ночь кружили вокруг шатра, отдавая дань памяти великому царю. Женщины на обряд оплакивания не допускались, их слезы и вопли могли потревожить сон воина.

После кровавого оплакивания началась «страва» (тризна), грандиозное пиршество. Это было фантастическое зрелище: похоронная скорбь смешалась с безумным ликованием.

Пышность обряда поразительна: умирая, царь должен видеть, что благополучие, оставленное им народу, не закончилось, счастливая жизнь продолжается.

Глубокой ночью тело предали земле. Останки положили в три гроба: первый – из золота, второй – из серебра, третий – из крепкого железа. Сюда же положили оружие, добытое в битвах с врагами, его фалеры (ордена) и украшения, которые Аттила не носил при жизни, но которые могли понадобиться ему на том свете.

Чтобы предотвратить мародерство, всех, кто знал место захоронения, убили, едва те вернулись, и они спокойно ушли в мир иной к своему повелителю.

Еще не закончился траур, как Рим и Константинополь спровоцировали междоусобицы. Оказывается, переизбыток наследников обременяет царство куда больше, чем их недостаток. У Аттилы было сто восемьдесят четыре сына, девочек не считали. И когда погиб старший сын Эллак, единственный наследник, римские и византийские войска знали, что делать дальше.

Все. Кипчакский полководец, великий царь Аттила, наводивший ужас на все империи Европы, ушел из этой жизни. Казалось бы, можно ставить точку в его биографии.

Однако – рано! Осталось наследство Аттилы: его победы, его место в истории Европы. Где ж тут быть покою…

В 1858 году в России вышла книга с выразительным названием «Аттила и Русь IV–V веков». Ее автор, профессор А. Ф. Вельтман, глазом не моргнув, на двухстах с лишним страницах утверждал, что Аттила… был русским. А Дешт-и-Кипчак – Русью. Это не шутка. Такая книга есть. Ее идею повторили другие русские историки. И даже солнце не поблекло над Россией.

Нет, что бы ни говорили, а история России – загадка для ума. Великая загадка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.