Открытие самого себя

Открытие самого себя

Вдали, в розовом тумане восходящего солнца, среди степи виднелось что-то неясное, огромное: не то синеющий лес, не то застывшее облако. Но то был не лес. И не облако.

– Аксай, – безразлично произнес шофер. И я почувствовал, как забилось мое сердце. Вот уже обозначились дома. Много низких домов с покатыми крышами, с огромными верандами, окруженными садами. Вот уже ясно различались трубы, над которыми зависли белые клубы дыма… А сердце не унималось, искало выход наружу.

Аул Аксай – родина моих предков. Здесь родился мой прадедушка Абдусалам Аджи[1], и все радовались его появлению: без устали палили из ружей в воздух, гарцевали, праздновали несколько дней подряд, так велел обычай. Человек родился! Сюда, в Аксай, прадедушка привез свою первую жену – чеченскую красавицу Батий, а всего у него было четыре жены, Батий была старшей. Первенца они назвали Абдурахманом, в честь моего прапрадедушки, потом у них родилось еще одиннадцать детей, но лишь шесть выжили. Среди них – Салах, мой дедушка. А вот дети Салаха уже не знали Аксая. Дядя Энвер родился в Санкт-Петербурге, потому что там дедушка жил и учился на инженера, там он и женился. Отец мой увидел свет в Темир-Хан-Шуре, тогдашней столице Дагестана, где ненадолго после Петербурга поселилась молодая семья инженера, ведь бабушка закончила консерваторию по классу фортепьяно, в Аксае ей не хватало бы общества. Тогда окружению придавалось очень большое значение…

С тех пор столько воды утекло. Далеко разбросала плоды наша аксайская яблоня. Когда я ехал в аул, то не знал о ее щедрости, даже не догадывался – в нашем доме, как и во многих других, не принято было вспоминать. Никогда! Ничего!

Я родился и вырос в Москве, окончил университет на Ленинских горах, защитил диссертацию, учил студентов, объездил страну вдоль и поперек, написал много статей и книг и всю свою жизнь верил, что история фамилии Аджиевых началась после 1917 года… Как же долго тянулась болезнь.

К счастью, есть голос крови! Он и заговорил, когда в конце 80-х годов я поехал в Аксай, старинное кумыкское селение на севере Дагестана, искать свои корни.

Когда побываешь там, задумаешься: а верно ли, что Дагестан – «страна гор»? Будто нет там Кумыкской равнины, огромной, бескрайней, где степь разглажена ветрами, распахнута солнцу – открытая, гостеприимная, добрая. Такие же и люди, веками живущие здесь.

Степной Дагестан… Что известно о нем? Да и вообще, кто-нибудь вне Дагестана слышал о кумыках – моем народе? А еще сто лет назад наш язык был языком общения на Северном Кавказе. Из далеких горских селений приходили в наши аулы учиться кумыкскому языку и культуре.

Понимаю, рассказывать о своем народе сложно – всегда рискуешь либо что-то упустить, либо преувеличить. Поэтому буду говорить о себе и своей фамилии, когда-то знатной и уважаемой в Дагестане, об Аджиевых, о том, что сделали с нами. К сожалению, наш род разделил судьбу кумыков и всех тюрков. Это, увы, не преувеличение.

Брокгауза и Ефрона, их знаменитый Энциклопедический словарь, нельзя упрекнуть в предвзятости, меня – можно. Поэтому поведу свое «кумыкское» повествование с запечатленных в этом словаре слов: «…В кумыкских песнях отражается нравственный облик кумыка – рассудительного и наблюдательного, со строгим понятием о чести и верности данному слову, отзывчивого к чужому горю, любящего свой край, склонного к созерцанию и философским рассуждениям, но умеющему повеселиться с товарищами. Как народ более культурный, кумыки всегда пользовались большим влиянием на соседние племена».

Такие вот слова. Добавить к ним нечего.

Аджи был род воинов, потомственных военных, поэтому к имени мужчины полагалась приставка «сала» – Абдусалам-сала, например. Любовь к коню, оружию, воле приходила к ним с молоком матери, а уходила вместе с душой.

Сейчас я отойду от своей родословной, чтобы взглянуть на ту благодатную почву, которая растила наши корни, кормила их – кто же они такие, кумыки? Найти ответ на этот вопрос не просто: слишком уж многое переплелось в истории. Слишком изменилась жизнь за прошедший век. Слова из старой энциклопедии безнадежно устарели. О культурном влиянии кумыков даже говорить нельзя. Его нет.

Когда-то горцы, спускаясь на Кумыкскую равнину, толпились на базарах в ожидании самой грязной работы. Теперь на их месте стоят кумыки. Симпатичные, здоровые парни готовы месить глину, убирать навоз, пасти скот, сторожить урожай. Народ выродился. Ни одного известного ученого, поэта, писателя, артиста или врача. Дальше Дагестана никто не пошел. И это полбеды.

Хуже другое – никто и не нужен ему…

Когда вчитываюсь в иные книги, одолевает недоумение: что же, мы, тюрки, – народ без гордости? Что, всегда были такими серыми и скучными? Но об этом уже пишут, между прочим, кумыки по национальности. Сами низводят свой народ до дикарского уровня.

Как можно поверить, что кумыки – это выходцы из лакского селения Кумух? Однако есть такая «научно обоснованная» точка зрения. Несерьезной, иначе не назовешь и «теорию» о кумыках как отюрченных аварцах и даргинцах. Несерьезной, потому что достаточно увидеть кумыка, услышать его голос, чтобы понять принадлежность народа к иному, не горскому миру. Ничто не отличает кумыка от татарина, карачаевца или башкира. Ни внешне, ни внутренне. Увы, именно за антинародные «теории» присуждали ученые звания и степени, вот и старались кумыки в угоду властям.

Много говорили когда-то о богатстве духовного мира кумыков. По крайней мере еще в XIX веке. Их образ жизни, одежда, быт, культура имели свое неповторимое лицо, поэтому и называли их «кавказскими татарами». Разве это не свидетельство, оставленное Толстым или Лермонтовым? Кумыки – тюркоязычный народ. Быть тюрком, по-моему, не очень плохо. Стыдно быть плохим тюрком.

Я – не лингвист, слаб в топонимике, поэтому не буду искать созвучий в языках народов Дагестана, в географических названиях и на этом строить повествование. Это уже сделали другие. Олжас Сулейменов убедительно показал, как опасно быть «русским» тюрком… Не буду копаться и в именах народов и там искать историю кумыков, ибо это тупиковый путь, разобраться здесь невозможно. Вот пример тому. «В степи Дагестана кто живет?» Лакец ответит: «Народ арнильса». Даргинец скажет: «Диркъалан», аварец: «Льарапал». Получилось три имени одного и того же народа – кумыков. Спросили бы лезгина, было бы четвертое имя, а с ним и четвертый «народ».

Моя специальность связана с географией, историей и экономикой, науками строгими и точными. Поэтому у меня взгляд на Историю особый – «экономико-географический», им взирал на мир и Лев Николаевич Гумилев, которого считаю своим учителем. Я тоже прежде всего ищу факты. Неопровержимые факты. Так нас учили в университете. Потом делаю выводы.

С легкой руки Расула Гамзатова Дагестан стал «страной гор», там теперь все горское. Разве? Забыли, что горные птицы летают далеко не везде, над половиной территории в небе парят степные орлы… Конечно, это – сравнение, однако оно очерчивает земли кумыков: предгорья и весь степной Дагестан. Степной, то есть равнинный!

В Дагестане кумыки всегда делили себя надвое, иначе (без споров!) они не были бы тюрками. Тюрки вечно спорят между собой – кто лучше, чей род древнее, а значит, важнее. Так поступали северные и южные кумыки, проведя водораздел по реке Сулак.

Деление это не случайно, оно интересно тем, что северные и южные кумыки по-разному произносят отдельные слова, имеют разную внешность. Северные кумыки, как правило, крупны физически, высоки ростом, среди них немало светловолосых и синеглазых. Конечно, не все они такие, речь идет о впечатлении, определяемом на глаз. По крайней мере среди моих близких друзей больше именно таких. Глядя на северного кумыка, вспоминаешь русское слово «половец» – желтый, соломенный, цвет половы. Или тюркское слово «сарык», у которого тот же смысл, что у слова «половец».

Лица южных кумыков интереснее и разнообразнее, в них больше восточных черточек: темноволосы, темноглазы. Порой глаза будто искрятся, в их разрезе угадываются «монгольские» или «арабские» линии, размытые временем. Физически мужчины тоже не слабые, есть очень даже крепкие ребята, заслуживающие уважения.

Штриховой портрет… В нем генетическое послание предков! «От отца к сыну» – так устроена жизнь на планете Земля, и изменить ее ход не удалось никому. Значит, напрашивается вывод: общество кумыков складывалось не сразу.

И верно, южные кумыки появились на территории Дагестана в III–IV веках, а северные – много позже. Такая неоднородность общества нормальна для тюркского мира, она отличала и предков. Еще древние китайцы светловолосых тюрков называли «динлинами», а темноволосых – «теле». Слово «тюрк» у китайцев значило здоровый, физически сильный… Все сходится.

Культура северных и южных кумыков, совпадая в целом, имеет отличия. И это закономерно. Например, северные кумыки в прежние времена жили в рубленых избах либо строили дома из самана – необожженного кирпича из глины и соломы. У южных кумыков излюбленный строительный материал – камень. Отсюда различия в архитектуре, а значит, и в устройстве быта.

Исключение составляло селение Тарки – столица! – там жил шамхал, верховный правитель кумыков. К сожалению, все старинные здания, приводившие людей в восхищение, давно разрушили. Иначе кто бы поверил русским политикам, твердившим о «дикости» горцев, которых завоевывала Россия в XIX веке. О таких постройках XVII–XIX веков, как дворец Шамхал-Шаха-Вифи, Ханский дворец, и других теперь можно судить лишь по восторженным отзывам современников. Все исчезло. А здесь жили предки «русских» Тарковских – Андрея и Арсения, поэта и кинорежиссера – шамхалы, которые сами отказались от власти и стали прислуживать России, получив царские почести. Надели генеральские мундиры, забыв о чести и корнях…

Немаловажен для географа и тот факт, что у северных кумыков поселения и земли, прилегающие к ним, назывались «юрт», а у южных – «кент». Глядя на карту Дагестана, видишь «незримую географию» в истории народа: Хасавюрт, Кызылюрт, Бабаюрт, но Каякент, Бышлыкент, Ахалжикент… Селения южных кумыков древнее, их планировка явно городская, она хранит следы городов, которые упомянуты историками далекого прошлого. А это говорит о многом.

Кумыки свои селения в предгорьях Южного Дагестана строили на плоских участках. Даже в горах они не «лепили» дома на склоне, один над другим, как поступали горцы. Их селения опять-таки отличала именно квартальная планировка. В каждом квартале жил либо один род, либо люди одного сословия или одной национальности. Так было всюду, пока сохранялись родовые признаки в обществе. Улицы прокладывались прямыми и ровными. Хозяйственные постройки ставили в глубине двора, а на первом плане – дом либо клумба с цветами. Селения выглядели опрятными и ухоженными, что отметил и Александр Дюма, путешествуя по Кавказу.

Каждое селение имело удаленные хутора: «отар» – у северных кумыков, «махи» – у южных.

Поиск «типично кумыкского» я вел долго. Больше всего запомнилось селение Утамыш – вот где древность, скрытая в горах!.. Удивительное место, как и селение Эндирей. История здесь вспоминается на каждом шагу: она и в старинных домах, и в мечетях, даже в самих людях…

Кроме архитектуры могу еще, например, рассказать о танцах. Тоже выразительный знак отличия и своеобразия. Это не лезгинка, которую ныне кумыки пляшут, не задумываясь. У предков были иные танцы – свои, национальные: абезек, туз тепсев, жерме, индырбай. Очень грациозные танцы. Только тюрки танцевали их. Что-то, как утверждают ценители, перешло оттуда в нынешнюю кумыкскую лезгинку.

Казалось бы: а столь ли это важно, как танцуют кумыки, как строят дома, какие национальные блюда готовят? Оказывается, очень важно. Ибо из этих «мелочей» и складывается лицо народа, его этнографический портрет. Больше того – проявляется принадлежность к тюркской культуре и вообще к тюркскому миру. Ведь точно такая планировка станов, такие же танцы и еда были у половцев-кипчаков. Находки археологов и записки летописцев-путешественников подтверждают это.

Да-да, из сегодняшней жизни уходят тропинки в прошлое!

Нить между «сегодня» и «вчера» неразрывна. Вовсе не в языке (в лингвистике), как принято думать, проявляется она. Язык забывают, как забывали его, например, русские дворяне, переходя на французский, а культуру – нет. Помнят все. Она в крови у человека. Что ел в детстве, под какие колыбельные песни засыпал, в каком доме рос, в каком дворе играл – вот это и есть родное, что потом снится всю жизнь. У тюрков очень обострено «чувство дома».

Пожалуй, ни один народ в мире не страдает от ностальгии так остро, как тюрки. Люди умирали от тоски по дому.

Так что на древность кумыкской культуры куда лучше порой указывает национальная кухня, чем язык, слова. Кухня очень консервативна, а о слове этого не скажешь. Например, «тесто тонко раскатывают, режут на мелкие квадраты, потом варят в бульоне и едят, поливая кислым молоком с чесноком». Любой кумык угадает это блюдо, оно «номер один» в национальной кухне – хинкал. Но мало кто из кумыков угадает, что привел я эту запись из книги арабского путешественника, побывавшего в Дешт-и-Кипчаке, в стране половцев, когда слова «кумык» еще не было.

Это блюдо у тюрков всегда было любимым, но называли они его по-разному. Впрочем, застольную речь предков сегодняшние кумыки тоже вряд ли бы поняли легко. Потому что язык со временем менялся, а кухня – нет. Древнетюркский язык имел свои особенности, забытые ныне.

Хлеб кумыки пекут, как и половцы, в печи, из кислого теста. По тем же рецептам. Ни один народ Дагестана так хлеб не выпекает. Но точно такой хлеб выпекают татары, хакасы и другие тюркские народы, которые живут за тысячи километров от кумыков и вряд ли вообще догадываются об их существовании.

Веками все они, тюрки, одинаково готовят пироги с мясом, творогом, тыквой, сыром или травой, опять же называя их по-разному. («Пирог» по-древнетюркски – «завернутый», «покрытый».) Для его приготовления «ничего не надо, кроме воды, соли и теста». И подобных примеров очень много. Все они указывают на существование единой тюркской культуры и на принадлежность к ней кумыков.

Когда встречаешь упоминания о кумыкской еде в книгах арабских или европейских путешественников, побывавших в Дешт-и-Кипчаке, честное слово, просыпается чувство изумления. Значит, есть у народа какие-то корни… Ведь даже огурцы кумычки засаливают не так, как делают это горские женщины. У них свое представление о вкусе. И это естественно, только так и должно быть, по этим «мелочам» этнографы отличают народы. Сложилась целая наука.

А теперь спросим себя: если национальная кухня, жилища кумыков и половцев похожи, если внешний вид людей одинаков, если язык один и тот же, если одежда та же самая, если даже танцы у них такие же, то можно говорить, что это один народ? Думаю, можно. Ничто не противоречит такому утверждению… Значит, не исчезли половцы?!

Эти «доморощенные» наблюдения позволили мне предположить, что половцы не погибли, как неосторожно утверждают российские историки, а получили новое имя – кумыки. И возможно, не только кумыки… Так началось мое исследование самого себя, которое потом вывело на просторы тюркского мира. В Великую Степь, на Алтай и дальше.

Я не хочу здесь кого-то оспаривать и вообще спорить, считаю это пустой тратой времени и сил: слепой не станет зрячим, а глухой – слышащим, даже после самого аргументированного спора. Для моих научных оппонентов мы, тюрки, – люди второго сорта, народ без истории. Пусть. Но не для меня!.. Я рассказываю о поиске своих корней, которые открыли мне много неожиданного, и делюсь находками с теми, кому это интересно. А выводы пусть каждый сделает сам. Умный поймет. Если, конечно, он независтливый читатель и тоже спрашивает себя: «Кто есть я?»

…Первые сведения о тюрках на Кавказе приходятся на 286 год: они тогда победоносно заканчивали войну с Ираном. С тех самых первопроходцев и началась история южных кумыков, они – плод Великого переселения народов. Тюркские всадники дошли до Эфиопии, Египта и Сирии. Им не было равных на поле боя. В 312 году они наголову разбили непобедимую армию Римской империи, причем сделали это у стен самого Рима, около Мульвийского моста. В битве пал император Максенций, Великая Империя раскололась надвое – на Восточную и Западную. Тюрки раскололи ее, как орех… Вот так начинали предки кумыков в Европе.

В начале VIII века было новое пришествие тюрков на Кавказ, они принесли сюда священное знамя Ислама. Их тогда называли арабами, но говорили всадники на тюркском языке. Это совершенно неисследованная страница тюркского мира. Она оставила заметный след в истории Ислама, всего Арабского Востока. Рано или поздно об этом тоже будет известно. Ничто, ни одна строка нашей истории не должна исчезнуть. Все надо изучать.

В XIII веке был еще один приток тюрков на Кавказ. Тогда, как отметил араб-путешественник Ибн-аль-Асир, появились новые кипчаки – северные кумыки. Число их быстро росло, шли они с Дона и Волги. Это были люди, которые спасались от преследований хана Батыя…

История тюрков на Кавказе очень богата. Но она малоизвестна, официальные историки всегда почему-то в мрачном свете выставляли кипчаков, забывая сказать о высокой культуре народа. Например, С. А. Плетнева – самый главный специалист по кочевникам! – в книжке «Половцы» так показала их, что становится стыдно. Не за себя, не за предков, а за автора. По ее мнению, храбрые русские князья веками трепали за уши трусливых ханов… Что ж, вольному воля.

Но обидно, что так, пренебрегая очевидным, официальная наука утверждает, будто в XIII веке исчезла Великая Степь, ее народ. И появились новые тюркские народы. А ведь еще Н. М. Карамзин писал: «Народы не падают с неба и не скрываются в землю, как мертвецы по сказкам суеверия…»

Невежды лишили-таки кумыков предков. Сделали народом без письменности и без истории.

…С гор тянуло вечерней прохладой, когда на дороге из Владикавказа показались русские солдаты; они вереницей подходили к Аксаю. В ауле их приходу не удивились: все знали – Россия пошла войной на Кавказ. Начинался 1817 год.

Ничего, кроме ненависти, не встретили завоеватели в Дагестане. Конечно, это сильное оружие, но его мало, а другого в Аксае не было. Кинжалы и сабли пушкам и ружьям уступали. И мудрые аксайцы затеяли игру с превосходящим в силе врагом: они по примеру предков взяли тактику заманивания, выжидания, вынужденного мира. Точно как половцы!

Неизвестно, кто предложил эту верную тактику, может быть, и мой прапрадедушка Абдурахман или его отец, военные, они были далеко не последними людьми в Аксае… До 1825 года вынужденный нейтралитет кое-как соблюдался. Аксайцы молчали, стиснув зубы. Однако в тот год гости повели себя как хозяева, стали приказывать. Этого кумыки не перенесли.

Не исключаю, что случилось все в доме отца Абдурахмана, имя которого Асев. Нежданные гости нарушили закон Кавказа, и это было последней каплей. В руках муллы Аджи блеснул кинжал – и в России двумя генералами стало меньше. Подоспевшие солдаты вскинули смельчака на штыки, но и аульцы не оплошали – вырезали врагов до единого. Оскорблений здесь тогда еще не прощали.

Забурлил окровавленный Аксай, днем и ночью ждали ответа русских. И генерал Ермолов ответил – он стер аул с лица земли. Уничтожил бы и жителей, но «татары», как тогда называли кумыков, скрылись в густых зарослях камыша, начинавшихся за аулом. За ними даже не послали погони. «Сами, как собаки, сдохнут от малярии», – решили русские, поворачивая коней.

Не сдохли. Выжили. Нашли сухое место среди болот, построили из самана дома, разбили пашни и каждый год отвоевывали у камыша пространство. Новый аул они тоже назвали Аксаем… Я могу описать местность и сам аул тех лет, кое-что знаю о его жителях. Откуда? От Михаила Юрьевича Лермонтова. Он бывал в Аксае. И жива молва, будто Бэла – наша, аксайская. Она вполне могла быть сестрой Абдурахмана, а Азамат – его братом…

И то, что Максим Максимыч и Печорин жили в крепости неподалеку, правда. Я нашел название крепости – Ташкечу.

«Крепость наша стояла на высоком месте, – вспоминал Максим Максимыч, – и вид с вала был прекрасный: с одной стороны широкая поляна, изрытая несколькими балками, оканчивалась лесом, который тянулся до самого хребта гор; кое-где за ней дымились аулы, ходили табуны; с другой – бежала мелкая речка, и к ней примыкал частый кустарник, покрывавший кремнистые возвышенности, которые соединялись с главной цепью Кавказа».

Все так. Те же широкие поляны, изрытые балками, мелкая речка Аксайка, кустарник. Я тоже видел их, стоя на том валу. Однако леса, что тянулся, по словам Лермонтова, до самого горного хребта, не было. Не верилось, что в выжженной степи, окружающей Ташкечу, когда-то рос лес.

Позже, в Москве, в библиотеке, убедился: сомнения напрасны. Вот что писал о тех местах один путешественник: «Входите вы в старый буковый участок леса, вас сразу охватывает какая-то сырость и темнота. Громадные буки стоят, заслонив небо непроницаемым пологом и не допуская солнечные лучи…» Буковые леса чередовались с ореховыми рощами. Отсюда «Терек» – «лесная река».

Вырубили, оказывается, те леса, с которыми связаны поколения кумыков. Все под топор пустили. Это была военная операция по колонизации Кавказа. Чтобы не прятались… Словом, озер, лиманов, плавней, где охотился Печорин, больше нет – исчезли. Другая началась жизнь, а старая все равно продолжалась. Народ, даже завоеванный, не умирал.

В начале 1830-х годов мой прапрадедушка Абдурахман женился. Царская получилась свадьба. Сколько у него было жен? Не знаю. Не больше четырех разрешает Коран. Как звали старшую жену? В семье ее называли Кавуш, она из рода Тарковских, дочь экс-правителя.

Об этих моих родственниках нельзя не сказать. Их род идет от Чингисхана. Шамхал первым в Дагестане принял титул российского дворянства, но за это поплатился властью, уступив кумыкский трон русскому наместнику. В их родовой аул Тарки приезжал Петр I. К сожалению, род этот духовно вымер в советское время. Выдающийся кинорежиссер, кумык по крови, Андрей Тарковский искал свои корни почему-то в Польше, а не в Дагестане. Хотя здесь родовое кладбище Тарковских, здесь помнят их, своих шамхалов…

Абдурахман Аджи и Кавуш Тарковская славно прожили жизнь. В Аксае у них родился мой прадедушка Абдусалам. Пришло новое поколение кумыков.

Как положено, мужчины должны быть воинами. Традиция! Братья Аджи служили в российской армии, потому что по Гянджийскому трактату, подписанному в 1835 году Россией и Ираном, кумыки, жившие на землях от Сулака до Терека, имели подданство России, а южные кумыки – Ирана.

Далеко не безусым юношей Абдусалам надел свой офицерский мундир. Прадедушка окончил Каирский мусульманский университет, ходил в Мекку. Он был очень образованным человеком. Умным, рассудительным. Служба у него пошла успешно, его имя – среди Георгиевских кавалеров российской армии.

Прадедушка рубил до седла, на две половины. А это – высшее военное искусство, им всегда отличались тюркские воины, прекрасно владевшие шашкой и пикой. Именно за искусство быть всадником и за высочайшую порядочность братьев Аджи взяли в Собственный Его Величества конвой – в самые привилегированные войска России. Далеко не каждого брали туда.

Так «кумыкское» исследование привело меня из Аксая в Санкт-Петербург, к императорскому двору… (Не такой уж был мелкий народец, как его выставляют.)

Собственный Его Величества конвой появился в 1828 году, в нем служили кавказцы, среди них генерал Асев Аджи. Но это формирование конвоем назвали не сразу, поначалу он числился лейб-гвардии кавказско-горским взводом. С 1832 года в его состав вошла команда казаков, «храбрейших и отличнейших», как записано в приказе. К 1856 году в конвое значилось четыре взвода… Понимаю, конвой – тема отдельного разговора, но завел я его, чтобы не словами, а фактами показать, какие воины были среди кумыков!

А дальше буду говорить словами из Энциклопедического словаря того времени:

«В 1856 году конвой был переформирован, причем были образованы: лейб-гвардии кавказский эскадрон Собственного Его Величества конвоя из четырех взводов: грузин, горцев, лезгин и мусульман. Команду (взвод) грузин поведено было комплектовать из православных молодых людей знатнейших княжеских и дворянских фамилий Тифлисской и Кутаисской губерний; горцев – из знатнейших и влиятельнейших горских семейств; лезгин – из знатнейших джарских и лезгинских фамилий Прикаспийского края; мусульман – из почетнейших фамилий ханов и беков…»

Конвой относился к Императорской главной квартире.

Видимо, такова тюркская традиция – служба во имя славы и чести. Тюрки служили едва ли не при всех правителях мира. Лучше воинов нет. Начиная с Персии, Индии, Византии и Римской (Западной) империи всюду были они. И не случайно «солдатским» языком в Византии был именно тюркский язык… Братья Аджи командовали взводами конвоя. Абдусалам охранял императрицу Марию Александровну.

Им, кумыкам, Россия доверяла самое дорогое, что было в Империи, – жизнь царя и его семьи!

Среди других в конвое служил принц Риза-Кули-Мирза, и, судя по всему, у братьев Аджи были с ним неплохие отношения.

Иначе как объяснить, что родной брат персидского шаха женился на сестре Абдусалама; в 1873 году он был «отчислен из конвоя с производством его в полковники» – так написано в приказе, который мне удалось найти в делах конвоя, что хранятся в Военно-историческом архиве.

Породнились Аджи не только с персидским шахом… Слово «кумык» звучало тогда совсем не так приглушенно, как сейчас. А быть тюрком не считалось зазорным.

Одну из дочерей – прекрасную Умайдат – прадедушка Абдусалам отдал за лезгина Бейбалабека Султанова из аула Ахты. И сразу ложное представление, вбитое в наше сознание, рисует дикаря-кавказца. Напрасно. Он закончил университет в Сорбонне и почти 15 лет прожил с молодой красавицей женой в Париже, где имел врачебную практику.

Тогда Кавказ не был диким и отсталым краем. Таким он стал потом, уже в XX веке.

Двоюродную бабушку Умайдат я не ради красного словца назвал «прекрасной», она была настоящая красавица. Рассказывают, что однажды бабушка упросила мужа взять ее в ресторан, где собирались любители варьете. Представление сорвалось! Зрители смотрели не на сцену, взоры зала были обращены на жену Бейбалабека Султанова. Вот вам и Париж с его танцовщицами… О писаных лицах тюркских женщин слагали легенды.

…После убийства царя в 1881 году конвой распался.

Ни в чем не повинного прадедушку из Санкт-Петербурга отправили начальником далекой крепости в Назрани, которая находилась в Чечне, вблизи родного Аксая. Следом полетело письмо о тайном надзоре, который установили за участниками конвоя. Хотя чего надзирать? Абдусалам был кристально честен. Поднадзорную должность полковник Аджи, конечно, оставил и – благо было высшее мусульманское образование – занял место наиба в селении Чирюрт. Почему он не захотел жить в Аксае? Догадываюсь, были на то причины.

Раздражали местные нравы. Он стискивал зубы, когда узнавал, что родственники заставляли его молодую жену доить корову или печь хлеб. И она доила, пекла, как требовал обычай повиновения младших старшим. Доила, засучив кружевные манжеты, выписанные из Парижа. Пекла, сдабривая тесто слезами… Но, честное слово, не для того же Абдусалам украл свою Батий и приехал в Аксай из Санкт-Петербурга.

Однако можно предположить и другое.

Батий владела французским, английским, русским, хуже кумыкским языками. Для чеченской девушки очень неплохо! Она много читала. И любое замечание она, горянка, плохо знавшая кумыкский, вернее половецкий, быт, воспринимала как оскорбление. «Представляешь, – возмущалась она, – он поправляет мое русское произношение, забывая, что я первая на Кавказе узнала, что такое “завалинка”…» Словом, Аксай хоть и назывался самым культурным кумыкским селением, но не всем он казался таким. Мой прадедушка, не забывший еще петербургскую жизнь, так и не прижился там.

Он вообще тяжело сходился с людьми, был суров в общении, ценил людей только своего круга и не искал новых друзей. Они были ему не нужны… Не знал прадедушка, что эти черты его характера, равно как вспыльчивость, даже ярость, тоже достались кумыкам от половцев. Они – черта тюркского характеpa, о чем достаточно точно написал в 1246 году итальянский монах Плано Карпини. Кстати, описанная им внешность половцев («куманов», как он их называл) полностью совпадает с чертами лиц нынешних кумыков.

Так что характер моего прадедушки (как и многих кумыков) наследственный. Своим спокойствием, рассудительностью Абдусалам подавлял окружающих, подчинял их без приказов и слов, лишь своим видом и благородством. Иных приводил в трепет. Его боялись. И тайно не любили, остерегаясь явно выразить свою неприязнь.

Говорят, какая-то неземная сила жила в нем. Когда он шел по улице, прохожие отворачивались или прятались. Однажды на него бросилась огромная кавказская овчарка, но он ни на шаг не отошел, а лишь посмотрел на нее своим тяжелым взглядом. Бедный пес припал к земле и, жалобно скуля, пополз прочь. А прадедушка пошел дальше…

Абдусаламу вскоре стал тесен и Чирюрт. Он с семьей переехал в Ростов, в старый Аксай, из которого в XIII веке выехали наши предки, потом вновь вернулся в Дагестан. После Петербурга всюду жилось неуютно. Ведь прадедушку отличало абсолютное безразличие к деньгам, к богатству. У кумыков тогда в почете был человек – его происхождение, а не тугой кошелек, как сейчас. Князь мог быть беднее чабана, и это не смущало. Он – князь. И этим сказано все. Больше всего кумыки боялись не бедности – позора.

Сесть в арбу, хозяин которой низкого сословия, считалось за величайший стыд. Или – в присутствии других сидеть возле своей жены. Или – входить в кухню… Существовал целый свод неписаных запретов и правил – адатов, я их привожу в конце книги.

И не приведи Бог, если князь, даже случайно, выполнит какую-то работу по дому или по хозяйству, для этого были люди, целые сословия. Позор в первую очередь ложился на них, не сумевших вовремя помочь князю, у которого свои обязанности перед народом – княжеские. В кумыкских аулах общество очень строго делилось на сословия. После князей шли сала-уздени – профессиональные воины, которым тоже запрещалось работать, они в мирное время оберегали княжескую особу от всяких неприятностей.

И в сословном делении общества кумыки повторили половцев.

А самым большим позором у кумыков считалось продавать, делать бизнес, как сказали бы сейчас. Прикасаться к деньгам, особенно детям, в приличных семьях запрещалось. И как в этой связи не вспомнить рассказ византийского историка XIII века. Как-то император Михаил Палеолог прислал половецкому хану Казану жемчуга и драгоценные камни (хотел подкупить). Хан, проявив осторожность, спросил: для чего они годны, могут ли предостеречь от болезней, смерти и других бедствий? Услышав отрицательный ответ, хан отвернулся от дара… У степняков вещи ценились не материальные! Ценились поступки. И мысли.

Что мы хотим от сегодняшних батраков, которые все растеряли? Одни только «бабки-бабки» у них на уме. Ни работать, ни учиться не желают. Вот и стоят позорно на базаре в ожидании случайного заработка.

Для торговли кумыки пускали к себе в аулы евреев, занимавшихся еще и разными ремеслами, и талышей, отличных огородников. Скот пасли горцы – тавлу…

Для уважающего себя кумыкского князя хорошим делом считалось умение раздобыть военные трофеи. Тоже уметь надо! Правда, потом их раздаривали гостям, друзьям, родственникам направо и налево, и у удачливого грабителя ничего не оставалось. Зато сколько радости!

Обычай, идущий из глубины веков!

И столь же давняя традиция – невольницы. Сластолюбцы еще в XIX веке покупали их ради первой расправы; в Эндирей-ауле был рынок, куда свозили красавиц со всего Кавказа. Потом рабыню принято было отдавать за холопа или отпускать на все четыре стороны, если была на то ее воля… Мне рассказывали, что прадедушка Абдусалам не отворачивался от этого древнего обычая. И в 70 лет его огромное сердце было столь пылко и нежно, что в нем умещались даже юные красавицы, среди них – внучка Шамиля, ставшая четвертой женой прадедушки.

Лихой конь, сокол, гости, подарки, праздники, заварушки и, конечно, женщины заботили иных князей куда больше, чем плодородие земель. То был верх самодовольства, но ради него стоило пожить…

Слава Тенгри, подарившему миру день и ночь: деления на богатых и бедных у кумыков прежде не было. Для всех был день, отмеренный Всевышним, – у кого-то светлее, у кого-то темнее. Природа и труд приносили плоды, дававшие доходы, им радовались…

Несколько слов о том, как выглядели кумыки, – об их одежде. И здесь налицо степные традиции. Мужчины носили тунико-образные рубашки с воротничком стойкой. Цвета были разные, а вот брюки, кафтаны признавались только темного цвета. Папаха, черкеска или бешмет. Кинжал тоже был элементом одежды, он характеризовал мужчину: хороший кинжал – значит, хороший мужчина. Зимой надевали шубы, но шубы короткие, с широким низом – всадники же. На ногах круглый год мягкие сапоги.

Конечно, об одежде кумыков нужен отдельный разговор, мало известно о ней. А можно было бы рассказать, например, о штанах. Самые древние в мире брюки нашли при раскопках тюркских курганов на Алтае. У предков они назывались «шарвар».

Женская одежда отличалась изяществом, наверное, поэтому наши женщины были похожи на лебедушек. Не идет – плывет, не касаясь земли. Их грацию подчеркивали шали с тонкой и длинной, словно ветки плакучей ивы, бахромой. Кумыкские женщины ценили украшения, их носили даже маленькие девочки. Бусы, пояса, серьги, кольца в каждом роду передавались из поколения в поколение. Однако побрякушки не были главным, обходились и без них, потому что сами женщины были украшением мира.

Богачом называли человека с широкой душой, в которой есть место родственникам, друзьям и гостю, конечно. Богач – это человек, у которого море чувств и мыслей, к нему, как к роднику, тянулись люди. Прадедушка Абдусалам – по старинным кумыкским меркам – считался богачом.

Правда, больших денег у него не было, а почтение людей было – в любом доме, начиная от шамхала, радовались ему, великолепному собеседнику, украшению любого застолья. Что еще надо для доброго человека?

В 1902 году, в канун своего 70-летия, Абдусалам Аджи, человек, «склонный к философским размышлениям», поехал в Ясную Поляну к другому «склонному к философским размышлениям» человеку, подарил ему бурку. Они беседовали. От Льва Толстого прадедушка второй раз пошел в Мекку… Это было событием не только его жизни.

Два раза отправиться в это святое путешествие мало кто позволял себе. Ведь шли пешком и жили на подаяния, восемь-девять месяцев занимала дорога. То был настоящий хадж, какой и положен паломнику. Видимо, там, в Мекке, или по дороге к ней, он познакомился с известным бакинским предпринимателем Тагиевым – человеком большой души и светлых помыслов.

Теперь я знаю почти точно, что было дальше, после возвращения, – по крайней мере о нескольких его днях. Об этом мне рассказало письмо из Баку от незнакомой женщины. Эльмира Алиевна Абасова написала об их семейной истории, которая передается из уст в уста с 1903 года.

Тогда ее дед Абдулали, еще молодой человек, поехал из Баку к нам в Аксай, который славился по всему Кавказу великолепными табунами. На аксайской базарной площади стояла толпа. Вдруг все обернулись на высокого человека, подходящего к площади. Он шел легкой походкой, поигрывая тросточкой, как было принято тогда. «Это был рослый, живой, несмотря на годы, человек, – пишет Эльмира-ханум. – Походка говорила о его былой воинской службе. При виде этого человека толпа стала расходиться, по обычаю уважения к почтеннейшему лицу».

«Дед рассказывал, – пишет дальше мой корреспондент, – что Абдусалама называли небесным человеком – святым. Он подошел и, улыбаясь, сказал: «Гость из Баду – мой гость…» Слово «Баку» в Дагестане модно было произносить именно так, с легким французским прононсом, в этом был свой шарм. Прадедушка первым делом спросил о здоровье своего знакомца Тагиева.

Молодой гость был ошеломлен. А еще он запомнил обилие книг в доме и Коран в позолоченном переплете, который Абдусалам привез из Мекки. (К слову, Коран в 1960-е годы какой-то негодяй украл у моей тетки в Махачкале.)

Наутро Абдусалам сам выбирал кобылу для гостя, он понимал толк в конях… На пути из Аксая в Баку на счастливого обладателя молодой красной кобылы напали разбойники, жить ему оставалось минуту, но тут кто-то увидел на кобыле тавро Аджи. Узнав, что перед ними гость самого Абдусалама Аджи, разбойники извинились и, стремясь загладить вину, проводили его до ближайшего селения… Так возвращаются к нам истории прошедших лет. Ничто не исчезает бесследно. А память о человеке – тем более.

Словом, в XX веке мы, Аджи, породнились с Баку. Туда переехал мой дедушка, Салах, он начал работать у Тагиева инженером, потом заимел свой нефтепромысел в Сураханах. Все-таки первый инженер Дагестана, дело знал, работы не боялся, быстро сумел наладить производство. Так Баку, как и Санкт-Петербург, стал для меня родным городом. Здесь наш дух!

Удивительно, как же много всего интересного было у нас в семье… И я не знал об этом. Не рассказывали. Дедушка играл в карты с Эммануэлем Нобелем, тем самым, дед которого учредил Нобелевскую премию. Нобели извест-ны чуть ли не как единственные бакинские нефтепромышленники, а кумык, который работал рядом, забыт. О Тагиеве хоть что-то помнят. А у наших дела, между прочим, шли не хуже, чем у Нобелей. По крайней мере, дедушка построил в Дагестане коньячный и другие заводы.

Вот вам «тюркская проблема». Оказывается, и кумыки что-то умели.

Аксай, наш родовой аул, теперь забыт. Как бездомная собака, ютится он в степи на границе с Чечней. Понаехали в него отовсюду. А кумыков – кого выселили, кто сам уехал. В Дагестане не осталось ни одного кумыкского района! Да что района! Нет даже селения, где живут только кумыки. Я встречал переселенцев из Дагестана в Тульской, Рязанской, Курской, Воронежской областях. Сироты. Очень много их в Западной Сибири.

Не поют в Аксае наших песен, умолкла гармошка, другая там слышится речь. Правда, сохранились кумыкские кварталы, где хоть какое-то подобие прежнего – чисто, ухожено, аккуратно, но очень бедно. Дома, построенные лет сто назад, доживают свой век. Нищая старость кругом.

– Не знали, что такая «дружба народов» получится, – от души сказал один аксакал.

Тысячи горских семей были насильственно вывезены в 50-е годы на Кумыкскую равнину. Им выделяли лучшие участки, в несколько раз большие, чем у потомственных жителей равнины. Переселенцам давались ссуды, которые местным и не снились. Режим максимального благоприятствования за счет кумыков привел к тому, что на равнину добровольно потянулись тысячи семей горцев. Кумыкские поселения лишились пастбищ, садов, захирели. Закрыли кумыкские школы, культурные центры, стали уничтожать памятники нашего народа, кому-то они мешали. Все это называлось «советской национальной политикой» или «дружбой народов»: коверкали жизнь и горцам, и кумыкам.

В Аксае уже овцу не прокормишь – негде. Давно нет тучных отар, о которых упоминал Лермонтов. Отсюда и нищета.

Рядом с кумыками жили казаки. От них остались теперь только названия сел – Покровское, Петраковское, а самих их выселили. Были немецкие поселения в Дагестане, но немцев тоже выслали, кого в Сибирь, кого в Казахстан. «Нет народа – нет проблем» – таков был девиз национальной политики. С кумыками так и остались «отдельные проблемы», не удалось решить их сразу: слишком уж заметный народ на Кавказе. Его в эшелоны не загрузишь, как карачаевцев или балкарцев, численность которых была намного меньше.

…Почти нетронутой сохранилась в нашем ауле центральная площадь и мечеть, в которую семьей ходили Аджи. Правда, дом наш мне не показали – забыли или не хотели разочаровывать?

Около мечети стояли аксакалы – в те далекие времена, когда приходил сюда мой прадедушка, босоногие мальчишки. Я подошел и посмотрел на них с уважением – они жили в его время. В них искры того времени. Счастливые. Аксакалы стояли в черных папахах, в черных одеждах, все в мягких кожаных сапогах и узконосых галошах. Они стояли, как их отцы и деды, и так же неторопливо, с достоинством беседовали. По площади бегали куры, две коровы пощипывали куст. И если бы не наша машина, оставленная у моста, то можно было бы подумать, что XIX век давно ушел, а XX век так и не наступил в Аксае.

– Салам алейкум…

– Ваалейкум салам…

Ни о дедушке, ни о прадедушке никто, конечно, ничего не помнил, но все вдруг оживились, стали смотреть на меня и пришептывать: «Вах-вах-вах».

Мое московское невежество! Разве так – с налету – разговаривают с аксакалами, да еще на столь деликатную тему… Вот оно, отсутствие культуры.

Дорогие моему сердцу аксайцы, по-настоящему воспитанные люди, не раздумывая, тут же повели меня в фотоателье, оно рядом, в сарайчике, сфотографировали, а потом показали старинное кумыкское кладбище, которое подходило к самой реке и было запущено – осталось два-три памятника на заросшей бурьяном земле. В бурьяне возились овцы и куры. На одном из памятников по истертым русским буквам узнал, что здесь покоится тело князя Мирзы, убитого в 18… Рядом стоял женский памятник, но безмолвный – буквы стерло время.

У кумыков издалека видно, где похоронен мужчина, а где женщина. На мужских памятниках вырезают шар. Если же умирает знатный человек, над его могилой укрепляют флажок или устанавливают мавзолей. Видимо, этот обычай пришел в Дагестан вместе с Исламом, потому что около старого Аксая есть курганы, они свидетели другой, более древней духовной культуры народа.

В конце аксайского кладбища, за кустами, в сокрытии от глаз мирских, – зиярат, святое место. Войти туда разрешено не всякому. Бог покарает неверного, если тот только задумает приблизиться. Откинув калитку на пыльный плетень, мы, прочитав молитву, тихо вошли туда.

Зелень. Два мавзолея. Несколько могил. Здесь вечный покой самых почетных аксайцев… Ни могилы дедушки, ни могилы прадедушки не было. Их покой не в Аксае.

Абдусалам умер в 1929 году, многое повидав за свои долгие 96 лет. Умер в Темир-Хан-Шуре, ставшей Буйнакском. Тихо похоронили его, потому что и жил он тихо, в скромном доме по улице Дахадаева. Я видел этот дом, его занял муфтий, другой дом забрали под детский сад.

Как мне говорили, в последние годы прадедушка много читал. Он разговаривал с книгами словно с живыми душами из другого мира – ведь гости заглядывали в его дом крайне редко. Не принято стало гостей принимать. Боялись. Ведь после провозглашения независимости Дагестана его сын, то есть мой дедушка Салах, был министром Временного правительства нового государства. Для комиссаров – фигурой нежелательной…

Утомившись от чтения, прадедушка выходил на прогулки: одну продолжительную и две короткие. В черкеске, в папахе с красным верхом, в мягких сапогах и обязательно с тросточкой, он в любую погоду совершал свой моцион. Его по-офицерски стройная фигура появлялась на бульваре словно немой протест произволу, захватившему страну; он выходил в один и тот же час, по нему проверяли время.

А вот в мечеть ходил редко, можно сказать, вообще не ходил – не мог слушать полуграмотное чтение. Его ушам был чужд голос новых мулл, которые пришли на место старых, образованных служителей. Прадедушка молился дома, в тиши общаясь с Всевышним. До последнего дня оставался мусульманином, хотя это было уже очень опасно. Но он все равно не изменял себе. Не мог жить по-новому. Дома надевал на голову турецкую феску, требовал, чтобы на столе стояли цветы, незабудки, и строго соблюдал обычаи. По-другому не умел и не хотел.

Он умер, не поняв, почему расстреляли столько кумыков – его родственников, друзей, которые не совершили ничего предосудительного. Наоборот, были очень порядочными людьми. Не понял, почему запретили учиться его внукам, моему отцу и дяде. (Они, правда, потом выучились и прожили жизнь вдали от Дагестана.) Или – почему… О-о, сколько же этих ужасных «почему» обрушила на несчастного прадедушку новая жизнь!

По счастливой случайности его самого не расстреляли. День продержали в кутузке и выпустили. Нет, не из-за возраста пощадили его, комиссары стреляли и в стариков, и в младенцев.

Еще в мирное время в доме Абдусалама жил сирота по имени Махач и по фамилии Дахадаев. Чем приглянулся прабабушке Батий этот мальчишка с огромным лишаем на голове? Прабабушка моя была ясновидящей! Она вырастила на кухне доброго человека, дала ему денег на учебу – на добро он ответил добром.

Став наместником новой власти в Дагестане, Махач[2] выдал Аджи «охранную грамоту»: чья-то заботливая рука переписала послужное дело Абдусалама, перепутав даты, события, имена (я нашел в архиве это дело, исчерченное жирным красным карандашом, видно, что-то искали, а найти не могли!). А чьи-то заботливые уста нашептали о мифическом турке, от которого якобы идет наш род… Все тогда спасались как могли.

Даже фамилию нам перепутали. Правильно мы должны были писаться Асев-Аджи, как другие наши родственники… К фамилии добавили русский хвостик «ев», лишнее убрали. И – пойди проверь. Нет, только благодаря Всевышнему мы выжили – он наградил наш род прабабушкой Батий.

Правда, выжили в беспамятстве, забыв обычаи, язык, традиции кумыков (только о себе сейчас говорю!). Чего ждать от человека, выросшего вдали от Родины, от своего народа? И все-таки. Заговорил же во мне голос крови. Надеюсь, заговорит он и в моих сыновьях, и в сыновьях моих друзей. Во всех нас.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.