Глава 5. Украинская война и дальнейшая реформа армии

Глава 5. Украинская война и дальнейшая реформа армии

КТО ТАКИЕ «КАЗАКИ»?

События 1654–1667 годов историки называют то одной затянувшейся войной, в которой были периоды активности и периоды прекращения военных действий, — так думал С. М. Соловьев. Иногда же говорят о двух войнах — 1654–1656 и 1658–1667 годов (так оценивал события Б. Г. Пушкарев). В любом случае война между Московией и Речью Посполитой началась из-за той территории, которая сейчас образует единую самостоятельную страну — Украину. Только тогда никто не называл такими словами эту территорию; и в представлении поляков, и в представлении московитов, и по мнению самих жителей Украины это была русская земля, населенная «русинами», то есть русскими.

Но одним, бежавшим из закрепощаемых деревень, возвращаться туда не хотелось. Другим (вроде того приблудного француза, московитов или татарина, неизвестно почему убежавшего из Крыма) попросту и идти было некуда.

Есть очень веские основания полагать, что изначально восстание Хмельницкого вовсе не преследовало целей отделиться от Речи Посполитой. Основной проблемой тут было включение как можно большего числе казаков в так называемый реестр… Дело в том, что правительство Речи Посполитой очень часто действовало точно так же, как и правительство Московии. Например, правительство Речи Посполитой собирало армии на время ведения военных действий и очень непринужденно распускало их в дни мира. Эта система хорошо действовала, пока на «посполито рушенье» — всеобщее ополчение собираются польские шляхтичи, у которых есть какие-никакие, а средства к существованию. И чей общественный статус вовсе не поколеблен тем, что их выключают из армии: и в дни мира, и в дни войны, и в армии, и как частные лица они — почтенные дворяне, и даже если они бедны, как церковные мыши, они уважаемые люди.

Сложнее дело обстоит с казаками. Есть реестровые казаки, включенные в списки, а есть запорожская «голота», которые имеют между собой мало общего. И реестровых казаков очень мало. В 1570 году впервые упоминаются реестровые казаки числом 300 человек. При Стефане Батории их уже 500 человек. В 1625 году договор казаков с коронным гетманом Конецпольским (коронным — то есть с гетманом, не выбранным казаками, а поставленным короной, правительством Речи Посполитой) определяет число реестровых казаков в 6 тысяч человек, разделенных на 6 территориальных полков: Чигиринский, Корсунский, Каневский, Черкасский, Белоцерковский, Переяславский. При Богдане Хмельницком, к 1640-м годам, реестр вырастает до 230 сотен, то есть до 23 тысяч казаков.

В 1658 году преемник Хмельницкого, украинский гетман Ян Выговский, в Гадяче подписал договор, коренным образом менявший структуру Речи Посполитой. Возникала федерация трех государств: Польского королевства, Великого княжества Литовского и Русского княжества, соединенных «как равный с равными, как свободный со свободными, благородный с благородными». Русское княжество включало три украинских воеводства. Казацкая старшина получала шляхетство и земельные пожалования, входила в сенат и в депутатскую палату сейма Речи Посполитой. Гадячская уния не могла быть расторгнута без согласия русского (то есть реально — украинского) народа.

Современными польскими историками «Гадячская уния сравнивается по значению с Люблинской унией, давшей начало Речи Посполитой двух народов. Однако слишком поздно пришло понимание того, что русины должны стать равноправными членами федерации, образованной в 1569 г.».

Позволю себе согласиться с поляками — Гадячская уния по своему содержанию была осуществлением самых смелых мечтаний если не всего украинского общества, то его верхушки — русской шляхты и реестрового казачества. Соглашусь и в том, что — увы! — разумное и порядочное решение оказалось принято чересчур поздно.

И тем не менее сам факт принятия Гадячской унии говорит о том, что Украина вовсе не так уж последовательно и неуклонно хотела войти в состав Московии. В этом движении были и совсем другие движения, в других направлениях (а заодно обращаю внимание читателей: и тут речь идет не об Украинском, а о Русском княжестве и о населении его — русинах, то есть русских).

Но, пусть даже считая друг друга сородичами, православные Западной Руси и Московии очень плохо понимают друг друга; в результате они постоянно приписывают «другим» свою собственную логику; принимая любые решения, они регулярно хотят или ждут друг от друга того, что их «сородичи» на самом деле вовсе не хотят и не собираются делать.

А вот с казаками все несравненно сложнее. Часть из них внесена была в реестр, то есть в список казаков, признаваемых польским правительством и получавших от него жалованье. Эти реестровые казаки все больше ополячивались и все больше осознавали себя дворянством, шляхтой. Правительство Речи Посполитой встало на путь борьбы с религией большинства, с православием, и это было колоссальной его ошибкой.

Православная «русская шляхта» честно служила польским королям, но все больше осознавала себя отдельно от католической польской шляхты — в первую очередь из-за религиозной розни и упорных попыток правительства Речи Посполитой обратить их в католичество. Но и пытаясь отделиться от Польши, создать собственное государство или отдельное вассальное княжество со своей религией и нравами, они воспроизводили польский пример: пытались строить государство, в котором шляхта играла бы такую же роль, какую и в Польше. Гетмана Петра Кононовича Сагайдачного в советские времена полагалось изображать самыми розовыми красками: как же, защитник народа, проводник промосковской политики, всем запорожским войском вступивший в киевское православное братство!

Действительно, в 1596 году правительство Речи Посполитой упразднило православную церковь на Украине, заставило ее пойти на Унию с католической. Русское церковное общество распалось на две части — униатскую и православную, а правительство Речи Посполитой православные приходы объявило вне закона. В этих условиях гетман П. К. Сагайдачный в 1620 году снесся с Иерусалимским патриархом и без разрешения правительства Речи Посполитой восстановил на Украине высшую православную иерархию.

Вопрос: а для чего он это делал? Попытки представить дело так, что П. К. Сагайдачный вел дело к сближению с Московией, совершенно безоснователен — Петр Кононович-то как раз прилагал все силы для основания самостоятельного украинского государства. Попытки представить его защитником «народа» еще более нелепы. Да, в 1625 году митрополит киевский, действовавший только под казацкой защитой, призвал запорожских казаков, и они утопили в Днепре главу городской администрации, войта, за притеснения православных. Но и здесь — борьба православных с католиками, а вовсе не защита неких народных интересов или нужд.

По словам В. О. Ключевского, «в образе действий этого гетмана и вскрылся внутренний разлад, таившийся в самом складе казачества. Сагайдачный хотел резко отделить реестровых казаков, как привилегированное сословие, от простых посполитых крестьян, переходивших в казаки, и на него жаловались, что посольству при нем было тяжело. Шляхтич сам по происхождению, он и на казачество переносил свои шляхетские понятия». И правда — ведь реестровыми были в лучшем случае один казак из пяти (а чаще всего — и один из десяти). Большая часть запорожского казачества никогда и никак не поддерживалась польским правительством и могла быть свободна от любых обязательств… и в том числе и от выплачиваемого польским правительством жалованья.

Запорожское казачество можно представлять себе очень по-разному — и разбойниками, собравшимися в Запорожскую Сечь как в своего рода исполинскую «малину», эдаким сухопутным аналогом карибских пиратов, собиравшихся на острове Тортуга, превращенном в пиратскую вотчину, и защитниками христианского мира от татар и турок. И первопоселенцами, осваивающими Дикое Поле. И беглыми крестьянами, ведущими классовую борьбу с ненавистными польскими панами.

Каждая из этих оценок имеет право на существование и отражает какую-то сторону действительности. Позволю себе привести еще одну оценку В. О. Ключевского: «Мысль о том, что он православный, была для казака смутным воспоминанием детства или отвлеченной идеей, ни к чему не обязывавшей и ни на что не пригодной в казачьей жизни. Во время войн они обращались с русскими и с их храмами нисколько не лучше, чем с татарами, и хуже, чем татары. Православный русский пан Адам Кисель, правительственный комиссар у казаков, хорошо их знавший, в 1636 году писал про них, что они очень любят религию греческую и ее духовенство, хотя в религиозном отношении больше похожи на татар, чем на христиан».

«Казак оставался без всякого нравственного содержания… В Речи Посполитой едва ли был другой класс, стоявший на более низком уровне нравственного и гражданского развития… в своей Украине при крайне тугом мышлении оно еще не привыкло видеть отечество».

Судить о национальном составе Запорожской Сечи трудно, но есть тем не менее любопытные данные, что в 1591 году из восьми известных казаков казацкой старшины в рядах войска, осадившего Черкассы, только трое были православными малороссами. Еще двое были беглыми москалями, один — поляком, один — французом и один — крымским татарином, который «даже для видимости не менял свою веру». На зрелище этого «защитника православия», пожалуй, имеет смысл остановиться — чересчур все становится ясно.

«В Сечи не спрашивали пришельца, кто он и откуда, — подтверждает Ключевский, — какой веры, какого рода-племени: принимали всякого, кто оказался пригодным товарищем».

Приблудный галицийский шляхтич пан Зборовский в 1581 году очень легко подбил казаков на поход против Москвы, и казаки сразу выбрали его в гетманы. Но на речи сохранившего остатки чести Зборовского о преданности королю и отчизне казаки отвечали простонародной поговоркой «пока жита, поты быта», что примерно можно перевести как «до той поры живется, пока есть чем кормиться».

Еще раз подчеркну, что все процитированное пишут не поляки, не какие-нибудь «платные агенты польской короны», а русские православные люди, известнейшие историки. Я понимаю, что изложение фактов способно привести в ярость и украинских националистов красно-коричневого разлива, и ярых приверженцев казацкого ренессанса. Но пусть читатель судит сам, кому от этого делается хуже — фактам или тем, кто их не желает признавать.

«Международное положение Малороссии деморализовало эту сбродную и бродячую массу, мешало зародиться в ней гражданскому чувству. На соседние страны — на Крым, Турцию, Молдавию, даже Москву — казаки привыкли смотреть как на предмет добычи, как на „казацкий хлеб“». «Но казаки не все пробавлялись чужбиной, крымской, молдавской или москальской: уже в XVI веке очередь дошла до отчизны».

Еще в 1591 году промотавшийся шляхтич из Подляшья, Кшиштов Косинский, поднял первое казацкое восстание: он с отрядом казаков нанялся на королевскую службу, а когда правительство не уплатило казакам вовремя, «набрал запорожцев и всякого казацкого сброда и принялся разорять и жечь украинские города, местечки, усадьбы шляхты и панов, особенно богатейших на Украине землевладельцев, князей Острожских. Князь К. Острожский побил его, взял в плен, простил его с запорожскими товарищами и заставил их присягнуть на обязательство смирно сидеть у себя за порогами.

Но месяца через два Косинский поднял новое восстание, присягнул на подданство московскому царю, хвалился с турецкой и татарской помощью перевернуть вверх дном всю Украину, перерезать всю тамошнюю шляхту, осадил город Черкассы, задумав вырезать всех его обитателей во главе с кн. Вишневецким, который выпросил ему пощаду у кн. Острожского, и, наконец, сложил голову в бою с этим старостой. Его дело продолжали Лобода и Наливайко, которые до 1595 года разоряли Правобережную Украину».

Пикантность ситуации в том, что во главе запорожских казаков, превозносимых как великие защитники православия и «лыцари Украины» (но осаждающих украинский город), выступает польский пан, явный католик. А в роли защитников украинских земель от напавшего на них сброд… я хотел сказать, казачества, оказываются русские православные шляхтичи, русско-украинские князья Вишневецкий и Острожский.

Богдан Хмельницкий называл себя «единовладным самодержцем русским» (а вовсе не украинским). Князь Иеремия Вишневецкий «громил русских», по словам польских хроник, и сам был «русским шляхтичем», то есть русским православным человеком, служившим польскому королю.

В Москве завоевание Украины виделось как продолжение давней политики: собирание русских земель вокруг Москвы.

Даже те украинские магнаты, гетманы и руководители казачества, которые пытались основать независимое украинское государство — от Богдана Хмельницкого до Мазепы, — вовсе не называли его «украиной». Слово это обозначало как раз то, что слышится в нем и современному русскому — «окраина», «украина». Одно время русское правительство даже вынашивало планы переселения Богдана Хмельницкого со всем войском в «московские украинные города».

Никому пока и в голову не приходит, что украинцы и московиты — это два разных этноса… Говоря даже о временах несравненно более поздних, об эпохе Екатерины II, В. О. Ключевский, рассуждая о разделах Речи Посполитой и о присоединении к Российской империи западных русских земель, отмечает: мол, одна из «ветвей русского народа», галицийская, все-таки не присоединена. По-видимому, даже в конце XIX века и у такого крупного ученого, как Владимир Осипович, не возникает и тени сомнения — в Галиции тоже живут русские. И никакого желания спросить у самих галицийцев, что они думают по этому поводу, у него тоже нет.

Тут необходимо самым решительным образом отвергнуть классический миф советской историографии — о единодушном желании украинцев уйти от «злых поляков» к хорошей, единоверной Москве. То есть идея-то отхода к Москве была, в этом нет никакого сомнения. Но совершенно неизвестно, насколько эта идея была популярна и насколько крепко овладела она большинством населения.

Переяславская рада 1648 года была одним из многих собраний такого рода, но это — единственный случай, когда вольный казачий круг единодушно решил идти под Москву. Идея «увести» Украину под руку московского царя была только одним из планов, которые вынашивало малоросское казачество. И сам Богдан Хмельницкий был вовсе не так уж тверд в своем решении, а уж после его смерти были попытки уйти и под Турцию, и под Речь Посполитую, и создать собственное государство… Дошло до того, что Левобережная (Восточная) Украина стала выбирать своего гетмана, а Правобережная (Западная) Украина — своего.

Первоначально восстание, уж давайте говорить откровенно, вовсе не было направлено на «освобождение» кого бы то ни было и от чего бы то ни было. Скорее наоборот — казаки требовали включения себя в реестр, в список казаков, получающих жалованье, то есть — превращения себя из вольных гуляк в слуг государства. Совершенно конкретного государства — Речи Посполитой.

Включить сорок тысяч казаков в реестр?! Сорок тысяч новых дворян?! Где взять деньги?! И государство всеми силами воюет с потенциальными шляхтичами. Наверное, это многих огорчит… И многих казаков (вернее, их потомков), и людей, слишком хорошо учившихся по учебникам советского времени… Но Богдан Хмельницкий выигрывал сражения с поляками только в одном-единственном случае — если выступал в союзе с крымскими татарами. Победы у Желтых Вод, под Пилявцами, в Корсунском и Зборовском сражениях принято считать победами казаков над поляками… Это глубоко неверно. Все это примеры СОВМЕСТНЫХ татарско-казацких побед. В конце 1648 года Богдан Хмельницкий и его союзники — татары оказались владыками всей Украины. Население встречало его с разной степенью восторженности, а татар так вполне определенно видеть на Украине не хотело. Но «зато» множество крепостных и полукрепостных, нищих ремесленников и мещан, работавших по найму, почуяли великолепную возможность изменить свое положение, записавшись в казаки. К ним присоединялись и беглые поляки, и всевозможный приблудный люд, число казаков стремительно росло, и все они хотели бы попасть в реестр…

Все вело к тому событию, которое в Польше называли и называют «казачьим бунтом», в Российской империи называли то «восстанием малороссов против Польши», то «восстанием Богдана Хмельницкого», а в СССР стали называть «Освободительной войной украинского народа».

Казацкое восстание за включение себя в реестр наложилось на слишком большое количество противоречий, буквально разрывавших Украину. Противостояние католиков и православных, поляков и русских, униатов и католиков, униатов и православных, шляхты и «быдла», казацкой старшины и «черни», реестровых казаков и нереестровых, казачества и мещанства, католической шляхты и православных русских магнатов, иные из которых были гораздо богаче короля, — все эти противоречия моментально взорвались, стоило казакам и татарам войти на большую часть Украины.

Получилось как в Московии 1676 года, где казацкое восстание Степана Разина оказалось спусковым крючком к крестьянской войне, и страна в одночасье оказалась на пороге новой смуты.

С самого начала крымский хан был теснейшим союзником Хмельницкого, а как только крымчаки отошли от казаков после Зборовского сражения — пришлось подписать Зборовский мирный договор 1649 года, и это был договор, которого не подписывают победители. Богдану Хмельницкому не позавидуешь, поскольку единственным способом успешно воевать с поляками он мог только под лозунгом освобождения православной Украины от поляков-католиков. Но освобождать Украину он мог только вместе со злейшими разорителями Украины, с крымскими татарами, формально — мусульманами, фактически — чуть ли не шаманистами, которые непринужденно устраивали конюшни и в православных церквах, и в католических костелах. Не пытаться ограничить грабежи и увод татарами людей Богдан Хмельницкий не мог. Но, теряя покровительство татар, он терял и возможность побеждать.

Убедившись, что крымские татары отступились от союзника, в начале 1651 года польские войска переходят в наступление, громят казаков под Берестечком и в июне очищают от них Киев.

По Белоцерковскому мирному договору казаки теряли почти все, что завоевали: власть казацкой старшины признавалась только на территории Киевского воеводства, а выборный гетман должен был подчиняться коронному гетману и не имел права на внешние отношения без разрешения правительства Речи Посполитой. Реестр сокращался до 20 тысяч человек. Крепостные, сбежавшие в казаки, должны были вернуться под власть панов, шляхта имела право вернуться в свои поместья, а казаков обязывали разорвать союз с крымским ханом.

Если бы этот договор применялся на практике, казачье движение, вероятно, удалось бы ввести в некие приличные рамки. Но земля горела под ногами польской армии — и в Киевском воеводстве, и по всей Украине. Даже если бы Богдан Хмельницкий хотел остановить гражданскую войну, вряд ли это было в его силах. Страна уже оказалась ввергнута в смуту, и действовать чисто репрессивными методами уже не имело никакого смысла. Война продолжалась… Мятеж продолжался….

С самого начала Богдан Хмельницкий, как он ни заявляет о себе как о «единовладном русском самодержце», прекрасно понимает — самому ему не усидеть. Уже 8 июня 1648 года он пишет письмо к Алексею Михайловичу о принятии Украины под руку Москвы. В начале 1649 года он повторяет такое же письмо.

Заметим: эти письма написаны, когда Богдан Хмельницкий находится на самой вершине своей славы и могущества. Позже он будет очень досадовать, что царь не помог ему вовремя, не пошел сразу же на Польшу, и как-то во время дипломатического обеда, выпив лишнего, начнет кричать царским послам, что еще доберется «и до того, кто на Москве сидит». Это, конечно, пьяное бахвальство и не более, тем паче вскоре Богдан уже плакал и говорил, что, мол, «не того мне хотелось и не так было тому делу быть». Но угрозы Хмельницкого — если Московия не поддержит, напасть на нее вместе с татарами или даже замириться с поляками и опять же напасть — приходилось принимать всерьез.

На первые письма Хмельницкого из Москвы уклончиво отвечали, что вот когда будет утеснение от поляков в вере, тогда московский царь и подумает, как бы избавить православную веру от еретиков.

Даже и потом Московия вовсе не хотела брать его в свое подданство. То есть Москве было очень на руку, что Богдан громит поляков, вносит смуту, ослабляет Речь Посполитую. Но Москва откровенно ждала, когда смута окончательно выжжет всю Украину и поляки от нее отступятся или пока казаки окончательно победят (пусть с помощью крымских татар), и уже освободившуюся Украину можно будет принять в состав Московии… не нарушая «вечного мира» с Польшей.

Месяца за два до битвы под Зборовом Богдан просит, чтобы царь Московии «благословил рати свои наступать» на общих врагов, а уж он, Богдан Хмельницкий, пойдет на врагов с молитвами, чтобы царь Московский стал бы царем и самодержцем над Украиной. На это челобитье из Москвы отвечали, что нарушить «вечного мира» с Польшей никак нельзя, а вот если король польский «отпустит» гетмана и «освободит» все запорожское войско, тогда государь пожалует гетмана и все войско, примет его под свою высокую руку…

При этом еще в 1649 году Богдану Хмельницкому начинают помогать деньгами и оружием, позволяют донским и прочим казакам идти воевать на его стороне (напомню, что «казаком» или «казаком» называли тогда всякого вооруженного «гулящего человека»; поэтому определение «казаки всяких городов» не резало слух человеку XVII века).

Остается согласиться, что «с самого начала восстания Хмельницкого между Москвой и Малороссией установились двусмысленные отношения». Впрочем, они оставались двусмысленными и после Переяславской рады 1648 года, на которой присутствовали «государевы люди», в том числе А. С. Матвеев, и даже 1 октября 1653 года, когда Земский собор принял решение — принять Украину под власть московского царя. Потому что, двигая свои войска, московский царь расширял свою державу, стремясь сделать Украину ее обычной, ординарной частью. А Богдан и его преемники видели себя чем-то вроде герцогов Чигиринских, которые смогут вести себя независимо и от Речи Посполитой, и от Москвы…

И украинские казаки в православных московитах видели дорогих сородичей, и московиты платили им тем же. Уже в ходе самой войны выяснилось, что малороссы (если угодно — украинцы) и великороссы смотрят на многое совершенно по-разному, в ряде отношений плохо понимают друг друга, и вообще совершенно непонятно, как они будут жить в общем государстве… Потому что для казаков жить под рукой Московии казалось продолжением их жизни в Речи Посполитой, только без гонений на православную веру, и в «своем» государстве, где все проблемы и спорные вопросы казачества будут решаться в их пользу. Казакам и в голову не приходило, что уход «под Москву» будет означать ограничение казачьих вольностей или нарушение традиций самоуправления в городах и землях Украины. А московским боярам и дьякам точно так же не приходило и в голову, что Украиной можно управлять иначе, нежели любой другой территорией Руси, присоединенной к Москве… Для них было совершенно очевидно, что с присоединением Украины на нее распространяются все московские традиции управления: что решения теперь будет принимать не вольный казачий круг, а поставленные Москвой чиновники и что в крупных украинских городах необходимо завести подчиненных Москве воевод со штатом своих приказных, стрельцов и солдат «иноземного строя», подчиненных, естественно, воеводе, а не жителям города…

Приходится признать — Москва оказалась втянута в войну, которой она изо всех сил пыталась избежать. Но в том, как она пыталась избежать этой войны и в то же время соблюсти свои интересы, сказывается, на мой взгляд, совсем неплохое понимание своих внешнеполитических интересов и очень высокий уровень умения их отстаивать. Вот еще один прекрасный пример недооценки пресловутой «допетровской Руси» — даже с точки зрения рьяного разоблачителя исторических мифов А. А. Бушкова: «Вообще то, что можно назвать „внешней политикой“, началось лишь с царствования Екатерины II». Согласиться с этим можно только в том случае, если совсем не рассматривать допетровскую Русь. При Петре, соглашусь, никакой продуманной и разумной внешней политики не было, и при его преемниках тоже, это точно… А вот до Петра внешняя политика была!

Потому что, как показывает вся эта история с Богданом Хмельницким, Украиной и Речью Посполитой, Московия отлично умела вести тонкую и умную внешнюю политику. Политику, которую можно назвать и хитрой, и подлой, и византийской, и циничной… Как хотите, так и называйте! Но только политика-то есть, и этой политике никак не откажешь ни в уме, ни в коварстве, ни в способности просчитывать несколько шагов вперед.

Скорее скверным дипломатом показал себя Богдан Хмельницкий, который успел побывать в роли вассала практически всех окрестных государей: и царя Московского, и господаря Молдавского, и князя Трансильванского, и короля Польского, и хана Крымского, и султана Турецкого, и короля Шведского. Такая политика, разумеется, только множила ему врагов да ослабляла саму Украину, и ничего больше.

ВМЕШИВАЕТСЯ ТУРЦИЯ

Так же беспомощны в международных делах и преемники Богдана Хмельницкого, вплоть до Дорошенка, который парадоксально помог Московии и Речи Посполитой замириться. В 1666 году гетман Правобережной (Западной) Украины призвал турецкого султана и объявил себя его вассалом. Как часто бывает, из чужой драки извлекает выгоду кто-то третий, и таким «третьим» чуть не стал турецкий султан. Перед лицом ТАКОГО противника враги, только что готовые вести войну до победного конца, очень быстро заключили Андрусовское перемирие 1667 года.

Кстати, о политике: и выигранная война с Речью Посполитой, и участие в коалиции против Турции, и вступление в войну со Швецией, которая уже почти завоевала Речь Посполитую, — все эти действия Московии в 1650-е годы делали ее фактором большой европейской политики. И дипломатия страны в целом вполне соответствовала уровню поставленных задач.

Тогда, в 1653 году, Московия оказалась втянута в целую череду войн 1650–1670-х годов, и эти войны оказали огромное влияние на вооруженные силы Московского государства.

В 1651 году состав вооруженных сил Московии был таким:

Дворянская конница — 37 596.

Московских стрельцов — 8122.

Казаков — 21 124.

Татары и народы Поволжья — 9113.

Иноземцев — 7707.

Рейтар — 1457.

Драгун — 8462.

Эти цифры заставляют сделать два вывода.

1. Еще нет большой войны, но уже подготовлен 17-тысячный корпус армии, сформированной по европейскому образцу. Так что при всем своем нежелании большой войны Московия к ней все же готовилась.

2. Основой армии все-таки остаются пока иррегулярные войска.

На полях русско-польской войны (честнее было бы называть ее московитско-польской войной) части, организованные по европейскому образцу, показали себя самым замечательным образом. Есть сведения о том, что жители Смоленска полностью признали себя подданными московского царя после того, как увидели входящих в город русских драгун, говорящих между собою по-французски (у них были французские инструкторы и много французских офицеров).

Сколько истины в этой легенде и какие события стоят за ней, мне неизвестно. Но что московитские драгуны и рейтары этого времени — регулярное европейское войско, — это факт.

Вот старомосковское войско показало себя не самым наилучшим образом. И не только тем, что было хуже вооружено и хуже подготовлено… Если бы! Старомосковское войско было еще и менее дисциплинировано.

Дворянская конница во время наступательной войны 1654–1655 годов как будто показала себя и ненамного хуже, чем рейтары и драгуны. Но вот старомосковское войско с 18 апреля по 27 июня 1659 года осаждает город Конотоп. Гетман Иван Выговский (тот самый, подписавший Гадячскую унию) внезапно на рассвете ударил на русский лагерь, побил людей и отогнал лошадей, и тут же, едва московское войско стало приходить в себя, сам начал отступать. Воевода Алексей Никитич Трубецкой разделяет силы: сам с малым отрядом остается под осажденным Конотопом, для преследования отряжает князей Семена Романовича Пожарского (двоюродного племянника национального героя) и Семена Петровича Львова.

Это войско, преследуя казаков, все больше отдаляется от Конотопа, от лагеря и артиллерии. Толмачи и разведчики постоянно доносят: Выговский явился под Конотоп с малой толикой людей, а впереди находятся главные силы и силы союзных татар с ханом и калгою… На это князь Пожарский, как видно, необъятного ума мужчина, отвечал в таком примерно героическом духе: «Давайте мне ханишку! Давайте калгу! Всех их с войском… таких-распротаких, вырубим и пленим!»

Выговский же дождался, когда московское войско переправилось через речку Сосновку; болотистая пойма речки была теперь позади армии, и московиты не смогли бы достаточно быстро отступить. Тут вышли все казацкие и татарские части, и в один день «цвет московской конницы, совершившей счастливые походы 1651 и 1655 года, сгиб в один день; пленных досталось победителям тысяч пять; несчастных вывели на открытое место и резали, как баранов: так договорились между собой союзники — хан крымский и гетман Войска Запорожского! Никогда после того царь Московский не был уже в состоянии вывести в поле такого сильного ополчения».

Хан и гетман двинулись к Конотопу, но Трубецкой уже снял осаду и сумел уйти в порядке только благодаря многочисленной артиллерии. Разумеется, кампания была полностью проиграна, и надо было опасаться рейда неприятеля к Москве.

Алексей Михайлович вышел к народу в траурной одежде, «после взятия стольких городов, после взятия литовской столицы, царствующий град затрепетал за свою собственную безопасность», и люди всех чинов поспешили по государеву указу на земляные работы по укреплению Москвы, а в Москву собирались окрестные жители со своими пожитками и семьями.

Вот он, исторический рубеж! По мнению многих историков, специалистов в области вооруженных сил, именно с 1659 года следует считать, что московское дворянское ополчение перестало существовать как самостоятельная боевая сила.

И не только потому, что в одночасье лучшие силы, 20 тысяч московской дворянской конницы, уничтожены казаками и татарами под Конотопом. Был окончательно дискредитирован сам способ организации армии.

В конце концов, воевода князь С. Р. Пожарский показал себя лично мужественным человеком. Он действительно пытался догнать и пленить вражеское войско. Он храбро вел себя в плену. Когда крымский хан велел привести к себе Семена Романовича и стал ему выговаривать за дерзость и пренебрежение силами татар, тот плюнул хану в лицо и обругал его, по словам украинского летописца, «по московскому обычаю». Хан тут же велел обезглавить Семена Романовича. Есть, правда, и другое известие, от московского толмача Фролова, который чудом остался жив в кровавой круговерти. Мол, крымский хан все равно казнил бы князя С. Р. Пожарского, потому что он в прежние времена нанес крымцам несколько поражений. Если это и так и спасения у Семена Романовича в любом случае не было, вел себя он мужественно, тут нечего сказать.

Но к чему привело его… нет, уже не его мужество! А его глупая спесь, фанфаронство, неосторожность, нежелание слышать ничего, кроме того, что хочется услышать? Эти качества князя, сделанного воеводой вовсе не за личные заслуги, а «по месту», привели к гибели всю армию Московии! И никакие другие личные качества князя, никакая его личная храбрость не могли вернуть 20 тысяч погубленных им людей. А ведь каждый из них — великолепный воин, которого готовили много лет… не говоря о том, что погибли просто люди, у которых были семьи, жизнь каждого из которых и с точки зрения гражданской, и с точки зрения религиозной была ничуть не менее бесценна, чем жизнь самого князя Пожарского.

Кампания проиграна, возникла угроза Москве, погибло 20 тысяч человек, целая армия, и все это по вине одного человека, который никогда не стал бы генералом, не получи он должности по законам местничества.

Знающие люди говорят, что умные люди и дураки одинаково делают ошибки. Только глупцы совершают эти же ошибки многократно. А умные люди отличаются от них тем, что умеют сделать из своих ошибок надлежащие выводы… Царь Алексей Михайлович, несомненно, был умным человеком, и из урока этого страшного поражения он сделал два принципиально важных вывода.

Вывод первый: с этих пор государевым указом велено было «в походах быть без мест». Что означало — законы местничества кончаются там, где начинается боевой поход. Это не означало еще отмены всей системы местничества в целом, но уже создавало область в жизни, и очень важную область, где нет местничества.

Теперь уже не принимались во внимание челобитные о том, что подчиняться этому воеводе для князя Рюриковича будет «бесчестно» и что давать чины этому человеку нельзя, он «не разрядный». Если припомнить, что всего поколением раньше, в 1630-е годы, эта система давила не кого-нибудь, а руководителя Нижегородского ополчения, освободителя Москвы от поляков, князя Пожарского… Как видите, вовсе не был он «застойным», русский XVII век! В нем менялось многое и порой совершенно революционно.

Вывод второй: до 1650-х годов правительство еще пыталось усовершенствовать старомосковское войско, пыталось соединить привычную поместную систему и европейскую выучку войск. По итогам Украинской войны правительство окончательно перестало давать поместья детям боярским и дворянам для несения службы. То есть тот, кто уже владел поместьем, тот и владел, но система перестала расширяться. Беспоместных дворян и детей боярских начали принудительно записывать в драгуны, не давая никаких поместий, но давая «государево жалованье».

Затяжная, жестокая война на Украине потребовала самых решительных мер для пополнения войска. В 1658–1660-х годах среди государственных и монастырских крестьян провели 3 набора «в солдатскую службу», даточных людей — по 1 человеку с 20–25 дворов. Эти наборы дали до 8 тысяч солдат!

Служба солдат считалась пожизненной, но наделы за солдатами сохранялись. В мирное время их отпускали домой, а во время войны они должны были являться в свои полки и служить.

Тогда же создаются 2 выборных полка в Москве (Кравкова и Шепелева), которые набирались из посадских людей севера, — фактически гвардейские полки. Здесь интересно вот какое обстоятельство — что гвардия набирается не из служилых людей, а из самостоятельных горожан, людей «третьего сословия»! От такого принципа набора элитных частей армии не отказывался Оливер Кромвель. Как раз в эти же годы, в 1640-е годы, в Англии идет гражданская война между армиями короля и парламента. «Новая армия» О. Кромвеля, закованные в латы «железнобокие», разгромившие армию короля во время «второй гражданской войны» 1648 года, как раз и набраны из среды горожан. Но это — армия «народа», четко противопоставленная королевской дворянской гвардии. А в Московии, получается, царское правительство доверяет гвардейскую службу как раз тем слоям общества, на которые в Британии опирается парламент!

Тогда же, в 1650-е годы, исчезли городовые казаки, несшие полицейскую службу; их заменяли стрельцами. В Москве в 1630 году было 4 тысячи стрельцов, а в 1680-м — уже 20 тысяч, в других городах — 35 тысяч.

Стрельцы принимали участие в боевых действиях, если была опасность их городу, а вообще стали государственной охраной и полицейской силой. Они были символом и носителем власти в городах Поволжья, Сибири, Урала, но в ведении военных действий против регулярных неприятельских армий почти не участвовали.

Тогда же сложилась одежда московитской армии XVII века (или правильнее говорить уже о форме?). Кафтан у солдат был «немецкий» — до колен или выше. Шапка, похожая на стрелецкую, но ниже и без меховой оторочки. Сапоги (в кавалерии — выше колен). Военные чины определялись по цвету нагрудной шнуровки на кафтане. Такая шнуровка до сих пор есть на одежде, носящей многозначительное наименование «венгерки». В такой венгерке ходили гусары еще в позапрошлом столетии.

Отмечу еще одну интересную и важную особенность — Устав 1621 года практически не изменялся весь XVII век, видимо, необходимости в этом не было. Была переведенная с немецкого книга «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» 1647 года, посвященная более частным вопросам, все-таки не столько Устав, сколько инструкция (что и отражено в названии). Не зря же Устав 1621 года переиздавался в 1777–1781 годах.

Кстати, в Уставе воинском, введенном Петром в 1716 году, несколько статей специально посвящены борьбе с колдунами; в Уставе, вышедшем почти сто лет назад, таких статей нет. Петр — цивилизатор своего отечества? Русь до него была более дикой, чем при нем и после? Сравнивая два Устава, приходится прийти к совершенно иному выводу.

В середине столетия растет потребность в армейской атрибутике, в знаменах, ведь частей в московитской армии все больше и больше; в 1669-м Боярская дума официально утверждает три цвета — синий, белый и красный — как цвета государственного флага. С тех пор у каждого «полка иноземного строя» было знамя, содержащее свою, совершенно оригинальную комбинацию этих трех цветов. Ведь поле можно расчертить на четыре, и на пять, и на шесть частей, причем под разными углами и в разных направлениях, а заливать поля разными цветами тоже можно интересно и причудливо.

Вообще происхождение российского триколора вызывает почему-то невероятное количество анекдотов разной степени приличности. Автором триколора объявляют, естественно, Петра I и рассказывают обычно, что, мол, Петр, радея о просвещении и о сближении с Европой, использовал цвета голландского флага.

Самую веселую версию обстоятельств этого «радения о просвещении» мне довелось слышать от одного эмигранта, бывшего кадета; он уверял, что в кадетских корпусах в начале XX века говорил «на полном серьезе»: мол, «Петр по пьянке переделал голландский флаг и написал указ», а Меньшиков хотел выслужиться, ничего не сказал «мин херцу», а сам указ этот сперва исполнил.

История замечательная и, кстати говоря, вполне в духе Петра и его времени. Но вот действительности эта история наверняка не соответствует, потому что создан российский триколор за несколько лет даже не до начала правления, а до рождения Петра…

Рассказываю о происхождении российского знамени с особенным удовольствием: потому что последнее время активизировалось дремучее племя «патриотов» деревенско-советского разлива (ходит эта публика странными циклами, появляется и исчезает совершенно непредсказуемо; действует на них чеченская война, пятна на солнце или что-то еще, не берусь определить). С точки зрения этих ребят, упавших с печки на патриотизм, красно-сине-белый триколор — это вообще не русский флаг. Договориться до того, что подбросили его евреи или американцы, дураки все-таки не смеют, но все время пытаются любой ценой доказывать нелепицу: что, мол, флаг этих цветов был только торговым флагом, что никогда под ним не шли в бой и что «настоящий» русский флаг — триколор совершенно других цветов — золотого, белого и черного.

Они же любят утверждать, что как раз допетровская Русь была «истинно русским» царством, а вот после Петра государством овладели утробно ненавидимые ими немцы. Ясное дело, это все пьяный Петр голландский флаг переиначил или даже хуже — подсунули ему, пьяному, проект Франчишка Лефорт, Шафиров и другие жиды (которых патриоты ненавидят и боятся еще больше немцев).

Не буду оправдывать Франца Лефорта — личность и впрямь жутковатая и отвратительная, и грехов у него множество, в том числе по отношению к России… причем совершенно независимо от того, был он евреем или не был. Но, во всяком случае, российский триколор был введен за сорок лет до того, как на политической и финансовой системе Московитского государства бледной поганкой взрос Франц Лефорт, по приговору Боярской думы в 1669 году. Цвета эти «государь повелел и бояре приговорили» в качестве, во-первых, государственного флага; в качестве священной хоругви, под которой выступала в поход вся армия. Во-вторых, в разных сочетаниях этих трех цветов — как знамена «полков иноземного строя» (а их становилось все больше).

Об императорском флаге… черно-бело-золотом, флаге династии, которую другой патриот, Пуришкевич, назвал как-то «скверной полунемецкой династией», разговор особый. Возможно, я когда-нибудь и расскажу, откуда он взялся, но не сейчас.

ФЛОТ АЛЕКСЕЯ МИХАЙЛОВИЧА

Одна из «заслуг» Петра I, о которой полагается говорить с особенным восторгом, состоит в создании первого русского флота. Не будем даже говорить, что флоты имела и Киевская Русь, и Господин Великий Новгород, так что приоритет более поздних государств уже под огромным сомнением. Ладно, будем считать, что это были флоты примитивные, древние и в этом смысле как бы «ненастоящие».

Но в XVI–XVII веках Московия располагает очень неплохим рыболовным и торговым флотом, возникшим совершенно независимо от флотов других европейских держав и без всякого учения у них. Я имею в виду флот поморов, базировавшийся в Архангельске и Холмогорах.

В современной России даже вполне образованные люди искренне считают, что кочи поморов были такими большими лодками вроде древнерусских ладей — без киля, без палубы, с самым примитивным парусным вооружением, здоровенными лодками, которые можно было вытаскивать на лед и в которых поэтому можно было лихо плавать по Ледовитому океану. То есть предки вообще-то, конечно, молодцы, смелые ребята, которым покорялись моря, но одновременно в этой системе представлений они выглядят создателями какой-то очень специализированной первобытной культуры, вроде полинезийцев, прошедших весь Тихий океан на двойных лодках-катамаранах, или эскимосов, сумевших освоить Арктику в снежных хижинах-иглу, делая все необходимое из шкур и кости морского зверя.

Ну так вот — поморы не были ни «русскими эскимосами», ни «русскими полинезийцами». Это были скорее уж русские европейцы и вели образ жизни, очень напоминавший образ жизни норвежцев — то же сочетание сельского хозяйства, в котором основную роль играло скотоводство, и мореплавания, рыболовства, добычи морского зверя. А кочи были океанскими судами — с килем, палубой, фальшбортом, двумя мачтами с системой парусов. Эти суда могли выходить в открытый океан и находиться там недели и месяцы; они полностью отвечали всем требованиям, которые предъявлялись в Европе к океанскому кораблю.

Размеры? От 14 метров от кормы до носа и вплоть до 22–23 метров. Размерами кочи были ничуть не меньше каравелл, на которых Колумб открывал Америку и на которых плавали по Средиземному морю вплоть до второй половины XVIII века.

Впрочем, гораздо больше похож коч на суда Северной Европы — те суденышки, которые строились в Швеции, Норвегии, Шотландии, Англии. По классификации, разработанной в Лондоне страховым агентством Ллойда, коч — это «северная каракка», ничем не хуже других разновидностей.

О качествах коча говорит хотя бы то, что на этих судах поморы регулярно ходили к архипелагу Шпицберген, Свальбарду норвежцев, преодолевая порядка 2000 километров от Архангельска, из них 1000 километров по открытому океану, вдали от берега; добирались они до 75–77 градуса северной широты. «Ходить на Грумант» было занятием почетным, но достаточно обычным. Более обычным, чем для голландских матросов плавание в Южную Америку вокруг мыса Горн.

О том, что русские регулярно бывают на Груманте — Свальбарде — Шпицбергене, в Европе знали еще в XV веке.

Тем более регулярно плавали поморы вдоль всего Мурманского побережья; огибая самую северную точку Европы, мыс Нордкап, добирались до Норвегии и лихо торговали с норвежцами, причем продавали готовую промышленную продукцию: парусное полотно, канаты и изделия из железа. А покупали сырье — китовый жир и соленую рыбу. В 1480 году русские моряки попали в Англию и после этого посещали ее неоднократно.

Считается, что английский моряк Ричард Ченслер в 1553 году «открыл» устье Северной Двины, Архангельск и Холмогоры. Он был принят варварским царем Иваном IV и погиб во время кораблекрушения в 1555 году, возвращаясь из второго плавания.

Не буду оспаривать славу британских моряков. Позволю себе только добавить, что поморы тоже «открыли» родину Ричарда Ченслера и были приняты его… цивилизованными сородичами за 70 лет до того, как Ченслер «открыл» их самих. А в остальном — все совершенно правильно.

Виллем Баренц в 1595–1597 годах «открыл» море, которое носит его имя, «открыл» Шпицберген и остров Медвежий и погиб, «открывая» Новую Землю. Нисколько не умаляю славы Виллема Баренца и его людей. Это были отважные моряки и смелые, самоотверженные люди. Каково-то им было плыть по совершенно незнакомым морям, мимо варварских земель, подумывая о Снежной королеве, морском змее, кракене, пульпе, гигантском тролле и других «приятных» существах, обитающих, по слухам, как раз где-то в этих местах!

Нет, я не издеваюсь! Я искренне снимаю шляпу перед этими отважными людьми; я уверен, что В. Баренц, умерший от цинги где-то возле северной оконечности Северной Земли и похороненный в ее каменистом грунте, на сто рядов заслужил бессмертие; что море названо его именем вполне обоснованно.

Только вот плавали по этому морю уже лет за пятьсот до Баренца (следы пребывания новгородцев на Груманте и Новой Земле датируются X веком), а от цинги не умирали потому, что умели пить хвойный отвар и есть сырое мясо и сало. И вообще, не видели в этих путешествиях никакой героики, потому что совершали их регулярно, из поколения в поколение и с чисто коммерческими целями. Ну дикари, что с них возьмешь…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.