На направлении главного удара — экономический фронт

На направлении главного удара — экономический фронт

Местные бои стратегического значения, или Долги против кредитов

В 1929 г. в СССР началась индустриализация, которая требовала огромных средств и прежде всего в валюте для закупки заводов, оборудования, техники, технологий, привлечения иностранных специалистов. Золотовалютных активов для этого в СССР не было, валюту можно было взять только на Западных рынках. Но, как сообщал М. Литвинов, «благодаря отсутствию нормальных отношений с СШ и наличию к нам претензий мы не имеем доступа к финансовому рынку, т.е. не можем выпускать наших обязательств…».

Положение СССР на американском финансовом рынке рисуют донесения советских торговых представителей в США: «Единственный банк, с которым мы работаем, это «Чейз бэнк», причем почти все так называемые кредиты были обеспечены либо нашими депозитами, либо нашими товарами. В январе 1928 г. банк согласился оперировать с 9%[46] железнодорожными облигациями Госбанка СССР, но 2 февраля 1928 г. последовало заявление госсекретаря Келлога, что госдепартамент США возражает против финансовых соглашений, которые связаны с распространением советских облигаций в Америке или предоставлением кредитов, усиливающих советский режим…»{407}. «Одновременно госдепартамент опубликовал письмо страховой компании «Нью-Йорк лайф иншуренс К», в котором эта компания протестовала против распространения советского железнодорожного займа, так как является владельцем облигаций царского железнодорожного займа (на 20 млн. долл.), не признанного советским правительством…»{408}.

СССР мог оплачивать свои покупки в США, только за счет привлечения фирменных кредитов, которые обходились в несколько раз дороже, чем банковские. Только за первый год пятилетки сумма фирменных кредитов выросла почти в три раза: 

Американские кредиты СССР, млн. долл.{409}

(1928/29 … 1929/30)

Кредиты … 54,8 … 94,4

Из них фирменные … 22,5 … 62,9

Торговый оборот … 90,7 … 158,8

Кредиты/оборот, % … 60,4 … 59,4

«Средняя стоимость фирменного кредита, по данным Амторга равнялась 39% годовых, иногда доходя даже до 53%». Амторг в этой связи запрашивал Кремль: «Мы полностью понимаем, конечно, насколько возможность фирменного кредитования важна в настоящий момент. Однако колоссальность этих цифр заставляет поставить с полной определенностью вопрос о том, каков допустимый максимальный предел стоимости кредита»? «Амторг оценивал среднегодовое количество советских векселей на черной бирже США в 1929/30 гг. 12–15 млн. долл., под 18–36% годовых и в среднем за год — около 25%… При этом, прибыль «Caterpillar Tractor», «Chicago Pneumatics» no советским заказам превышает 40%, тогда как по другим — 20–25%». «Что же касается качества поставляемого нам оборудования и добросовестности наших поставщиков по отношению к нам, то дело и здесь далеко неудовлетворительно», — сообщали представители Амторга{410}.

Формальные претензии США к СССР, препятствовавшие расширению банковского кредитования, сводились к долгам царского и Временного правительств, а также национализированной американской собственности. По акту конгресса САСШ от 24 апреля 1917 г. Временному правительству России был предоставлен кредит в размере 450 млн. долл. Фактический отпуск кредитов шел с 6 июля — по 20 ноября 1917 г. выбранная сумма кредита, составила 187 729 750 долл. Задолженность царского правительства американским банкам составляла 86 млн. долл., кроме этого американцы владели царскими государственными облигациями на 11 млн. долл. Претензии за национализированную большевиками собствечность оценивались согласно книжке Оля в размере 60,5 млн. долл.{411}.[47] Таким образом, общий пассив составлял — 345 млн. долл. Вместе с процентами за 15 лет это могло составить свыше 500 млн. долл…{412}.

Контрпретензии советской стороны включали оставшиеся в Америке после Октября принадлежащие предыдущим правительствам России денежные сумы и материальное имущество в размере — 143 млн. долл., а с учетом инфляции, в период ликвидации имущества, — 161 млн. долл. (не считая реквизированных американцами флотилий Старка, Доброфлота и т.д.)…{413}. Кроме этого контрпретензии включали потери от интервенции, 25 мая 1926 г. они были определены в 1 630 млн. золотых рублей{414}. (В долларовом выражении — примерно в два раза больше, чем все претензии США). И это не считая миллионов погибших и десятков миллионов обреченных на нищету и лишения, из-за разорения страны вследствие субсидированной США интервенции и блокады.

Соединенные Штаты требовали безусловного возврата долгов, а также компенсаций за национализированную собственность. К 1930 г. США оставались практически единственной страной, с которой Советский Союз так и не смог урегулировать вопроса о долгах прежних правительств. При том, что доля долга США в совокупных внешних обязательствах России, включая национализированный иностранный капитал, составляла всего около 3% (0,5 млрд.).

Внешние обязательства России на 7 ноября 1917 г., млрд. золотых рублей.

В свою очередь, к середине 1921 г. общий военный долг европейских стран С. Штатам достиг, по словам М. Павловича, «сказочной цифры» 10.141.000.000 долларов. Доля России, в общем долге, составляла менее 2% (0,2 млрд.). 

Распределение военного долга европейских стран США, млрд. долл.{415}

Требуя безусловного возврата долгов, США одновременно категорически отказывались признавать свои обязательства перед СССР, поскольку СССР … не был признан США. Характерен в данном случае пример с Доброфлотом: в апреле 1929 г. специальный суд отклонил иск Доброфлота о возмещении стоимости судов, которые были реквизированы морским ведомством США во время интервенции в Россию. Отклонение иска обосновывалось тем, что США не признали СССР и поэтому истец не имеет право предъявлять иск{416}.

Советское правительство неоднократно демонстрировало свою готовность к решению проблемы долгов, например, на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г. И. Сталин заявлял: «Американское правительство ставит условием восстановления отношений с нами признание займа, заключенного Керенским, и готово благожелательно рассмотреть наши контрпретензии. Такая постановка вопроса при прямых переговорах не создала бы затруднений»{417}. Свое завуалированное предложение Сталин повторит спустя полгода в интервью с Дюранти{418}. Кроме этого «в частных разговорах с различными американскими сенаторами и… туристами, — мы, по словам М. Литвинова, — изъявляли всегда готовность к обсуждению претензий после восстановления отношений»{419}. Позицию американского правительства по данному вопросу отражало сообщение дипагента СССР в США Б. Сквирского: «На вопросы представителей прессы госдепартамент, в лице Келлога, отрицал, что совпра делало когда-либо предложение платить долги; он указал, что правительство не собирается признавать СССР, и потому уклонился от обсуждения препятствий к признанию…»{420}.

Тем не менее, обсуждение проблемы русских долгов среди американских сенаторов носило довольно бурный характер: Сенатор Баркли в 1930 г. заявлял, «что заем Керенскому был дан, как заем революционному правительству, представляющему собой первый шаг к нынешнему режиму, вследствие чего этот долг, по его мнению, мог бы быть признан советским правительством…». Что касается советских контрпретензий, то сенатор Уиллер утверждал, что если Советы будут настаивать на них, то, «по его мнению, вряд ли добь(ют)ся признания», сенатор Беркли, в свою очередь «подал мысль, что претензии и контрпретензии, возможно, уравновешивают друг друга…»{421}. В 1932 г. уже даже «республиканский сенатор Брукхарт доказывал необходимость признания СССР. Он заявил, что американские долги СССР за убытки, причиненные интервенцией в Сибири, превышают русские долги САСШ…»{422}.

Казалось приход к власти Ф. Рузвельта и признание СССР приведет к урегулированию проблем. М. Литвинов в 1933 г. докладывал: «Из моих многократных бесед с Рузвельтом я вынес впечатление, что в случае урегулирования вопроса о долгах и при отсутствии инцидентов с американцами в Союзе у нас могли бы установиться с Рузвельтом весьма дружественные отношения. Общественное мнение тоже сейчас этому благоприятствует»{423}.

Несмотря на то что баланс претензий и контрпретензий складывался в пользу СССР, ради восстановления отношений Советское правительство пошло на беспрецедентный шаг: оно впервые согласилось на признание военных долгов и на выплату компенсаций за национализированную собственность.

«Уступить тут один раз и создать прецедент, значило, — отмечает Кремлев, — подвергать себя опасности обвальных претензий многих стран»{424}. По договорам об урегулировании долга с другими странами «мы обязаны возмещать им старые претензии если когда-либо согласимся удовлетворить аналогичные претензии какого либо государства… конфликт совершенно неизбежен», — предупреждал М. Литвинов{425}. Именно поэтому СССР предложил провести погашение американского долга в обмен на займ, поскольку, комментировал М. Литвинов, «не всякое другое государство сможет или захочет представить нам займы на тех же условиях, что и Америка. Претензии, например, Франции, Англии и Германии достигают огромных сумм, а если мы потребуем займов в двойном размере, то получаются колоссальные займы…»{426}.

В официальном совместном коммюнике, подписанном Литвиновым и Рузвельтом, говорилось, что Советский Союз «соглашается отказаться от всех и любых претензий, какого бы то ни было характера, вытекающих из деятельности вооруженных сил Соединенных Штатов в Сибири, или содействия вооруженным силам в Сибири… и рассматривать подобные претензии, как окончательно урегулированные и разрешенные настоящим соглашением»[48].{427}. Одновременно Советская сторона заявила, что «уплатит правительству Соединенных Штатов в качестве взноса за счет долга Керенского или прочего сумму не ниже 75 млн. долларов в форме процента сверх обычной процентной нормы на заем, предоставленный СССР правительством США или его гражданами». Президент ответил, «что он с уверенностью считает, что сможет убедить конгресс согласиться на сумму в 150 млн. долл…»{428}.

Практические шаги по решению проблемы долгов американская сторона возложила на только, что назначенного первого посла США в СССР У. Буллита, который 15 лет назад выступал перед В. Вильсоном за признание СССР. По приезде в Москву У. Буллит был искренен в своих симпатиях к СССР, полон оптимизма и самых радужных надежд на установление дружеских советско-американских отношений.

Ничего не предвещало беды. Так, на одной из первых встреч с советскими дипломатами состоявшейся в конце 1933 г. американский посол, указывая на гитлеровцев, говорил: «Эти люди сошли с ума во всех отношениях и самым большим их безумием в политической области являются их планы договориться с Японией и Польшей против СССР»… «Потом он горячо стал говорить о том, что Рузвельт искренне хочет помочь СССР, что Рузвельт не является сторонником старого порядка и что он так же, как сам Буллит, полагает, что САСШ заинтересованы в том, чтобы помочь нашему «эксперименту», что Америка теперь ищет новых путей, что если они не будут иметь успеха, а наш «эксперимент» будет иметь успех, то Америка будет учиться у СССР»{429}. Описывая свой прием в Москве в 1933 г., Буллит приводил ответные слова Сталина, обращенные к нему: «Я хочу, чтобы вы поняли: в любое время, днем и ночью, если пожелаете встретиться со мной, дайте знать — я приму вас тотчас же». Буллит докладывал: «Этот жест с его стороны был необычаен: до этого он вообще отказывался принимать каких-либо послов»{430}.

Однако скоро настроения посла изменились кардинальным образом. Первой задачей Буллита было изучение проблемы долгов в целом, а второй — «различные вопросы, связанные с признанием России»{431}. Главным был вопрос долгов, где Советское правительство придерживалось «джентельменского соглашения», зафиксированного в совместном коммюнике Рузвельта — Литвинова, — «долги в обмен на займы»{432}. В ответ Буллит заявил, что «взаимоотношения не начинаются с предоставления займов… им должна предшествовать выплата иностранных долгов. После решения вопроса о долгах отношения могут развиваться дальше»{433}.

Советский Союз не мог пойти на такой шаг, «на другой день после того, как мы заключим соглашения с американцами, — предупреждал Н. Крестинский, — все другие страны кредиторы поставят вопрос о своих долгах»{434}. На Буллита подобные аргументы не действовали и он перешел к политике прямого шантажа. В марте он писал госсекретарю Халлу: «…возможно, лучше всего приостановить все торговые и финансовые отношения, пока ситуация не прояснится»{435}. Буллит рекомендовал Ф. Рузвельту «поддерживать по возможности самые дружеские личные отношения с русскими, но они должны дать понять со всей ясностью, что если русские не захотят сделать шаг вперед и взять морковку, то получат дубинкой по заднице»{436}. В своих обращениях к президенту Буллит называл Сталина «кавказским бандитом», «который знает только одно: если ты отдал ему что-то просто так, значит, ты осел».

Буллит угрожал Литвинову, что США примут Закон Джонсона и «закроют свои кредитные рынки для стран, не выплативших долги Соединенным Штатам, что нанесет ущерб Советскому Союзу. Литвинов отвечал, что этот закон не повредит Советскому Союзу, потому что советская сторона сможет удовлетворять свои потребности в других местах и, кроме того, имеется много стран-должников, в том числе Англия, Франция и Италия»{437}.

Реакцией США стала организация настоящей финансовой блокады СССР. Так, например, сообщение корреспондента «Чикаго дейли ньюс» о том, что в Берлине ведутся переговоры о кредите для СССР в 40 млн. долларов для постройки металлургических заводов и что американские банкиры Диллон и Рид, вероятно примут в нем участие, вызвало заявление представителя госдепартамента о том, что департамент не допустит амеручастия{438}. Другой пример связан с Буллитом. В середине 1930-х он узнал, что Франция и СССР договорились о займе в миллиард франков. Американский посол приложил все свои силы, для того, что бы расстроить сделку. Он убеждал французов: «Россия никогда не вернет этого займа»{439}. Сделка была сорвана. Провал кредитных соглашений сыграл свою роль и в отношениях с Германией. В феврале 1935 г. президент Рейхсбанка Я. Шахт говорил торгпреду СССР в Германии Канделаки: «ваши неудачи с кредитами во Франции и Америке не могли не сказаться на вашем положении здесь. Благодарите Рузвельта и Эррио или проклинайте их — дело ваше. А мы теперь видим, что получить кредиты вы можете только у нас. Мы их дадим вам, но условия будут, простите, более жесткими»{440}.

Полпред СССР в США А. Трояновский шел против официальной линии Кремля и постоянно настаивал на удовлетворении в том или ином виде требований Вашингтона: «Мне кажется, — писал в 1935 г. посол в Москву, — что нам важно сохранить дружеские отношения с американцами и с точки зрения влияния этих отношений на международную обстановку, и с точки зрения использования американских возможностей для обороны в войне, которая нам по видимому, в ближайшем будущем будет навязана, и с точки зрения использования передовой американской техники для нашего народного хозяйства…»{441}. «Мы достигли такой степени экономического и технического развития, — отмечал А. Трояновский, — при котором только Соединенные Штаты могут помочь нам в дальнейшем движении вперед… Надо признать, что Европа имеет по сравнению с Америкой кустарную организацию…»{442}.

После перевода Буллита из СССР послом в Париж, на его место был назначен Дж. Дэвис, активный сторонник советско-американского сближения. По мнению М.Литвинова высказанном на встрече с Дэвисом: «за исключением вопроса о долгах, практически все остальные вопросы тривиальны или уже улажены к удовлетворению Соединенных Штатов»{443}. Проблема долгов к тому времени уже потеряла свою остроту. «Все деятели разных лагерей встревожены тем, что происходит сейчас в Европе, и вкривь и вкось говорят об опасности войны и обсуждают возможную позицию США, — докладывал А. Трояновский в 1935 г., — Перед лицом такого положения вещей, разумеется вопрос о наших долгах и кредитах становится весьма маленьким»{444}. Спустя год другой советский дипломат сообщал из Вашингтона: «Вопрос о наших долгах никого в США не интересует, за исключением, быть может, официальных лиц. Объясняется это ничтожностью сумм»{445}.

Тем не менее, вопрос долгов неизменно стоял первым в ряду всех претензий США к СССР и продолжал осложнять отношения между двумя странами вплоть до начала Второй мировой войны. И в начале 1939 г. госсекретарь К. Халл продолжал жаловаться советскому полпреду А. Трояновскому, что старые проблемы продолжают отягощать американо-советские отношения, первой он ставил: «нерешенный вопрос о советских долгах и наших исках»{446}. Спустя полгода в разговоре с послом Уманским Ф. Рузвельт подчеркивал, что советско-американские отношения связаны с двумя вопросами: «во-первых, снять раз и навсегда вопрос о долгах; во-вторых, предъявить доказательства американскому общественному мнению, что СССР находится на пути к демократии и поэтому его духовное развитие происходит в направлении США»{447}.

Вашингтон требовал от Москвы двух взаимоисключающих вещей сразу, заранее ставя невыполнимые условия. Почему? Для ответа следует обратиться к примеру остальных американских должников по Первой мировой. Начнем с единственного исключения, говоря о котором историк Д. Данн замечал, что: «американцы с большим уважением относились к Финляндии, единственной стране, которая выплатила Соединенным Штатам долги по Первой мировой войне. Для американцев выплата финских долгов была не просто доказательством того, что они имеют дело с хорошим экономическим партнером, но и показателем честности и справедливости в отношениях»{448}. Отличие Финляндии состояло в том, что это была единственная из 16 стран европейских должников США, которая вообще не принимала участия в Первой мировой. Наоборот, за счет пограничной спекуляции финны даже заработали на ней. В Российской империи, даже завзятые либералы называли Финляндию «открытыми воротами в русский тыл».

Характерно, что ни одна другая страна должник, в том числе такие оплоты демократии, как Англия и Франция… (получавшие германские репарации), ни Латвия, ни Литва, ни Польша… (получившие от СССР свою долю золотого запаса российской империи и одновременные освобожденные от приходящихся на них доли долгов империи[49]), не смогли выполнить своих обязательств перед «американским ростовщиком». Европейские должники США, постоянно срывая свои платежи, сумели покрыть к лету 1932 г. всего около 20% общей суммы долга (не считая процентов) и категорически отказались от дальнейших выплат.

Германия попыталась, было рассчитаться полностью, но заплатила за это банкротством и приходом к власти фашистов*. Приходом профашистских диктатур закончили и все остальные европейские должники США, за исключением тех, кто получал германские репарации. О закономерной неизбежности такого итога Дж. М. Кейнс предупреждал еще в 1919 г., в своей книге «Экономические последствия мира», получившей огромную популярность в том числе и в США. Дж. Кейнс утверждал, что эти военные долги «не соответствуют человеческой природе и духу века»{449}. Мало того, Кейнс указывал, что: «было бы очень трудным для европейской промышленности стартовать снова без временных мер внешней помощи», предоставив восстановительный кредит Америка «спасла бы Европу от тирании… сохранив ее для себя»{450}. Америка предоставила кредиты, но в обмен на выплату все тех же военных долгов и репараций.

Что касается России, то после войны она оказалась в гораздо худших условиях, чем даже поверженная Германиявместо кредитов бывшие союзники по Антанте дали ей военную интервенцию и экономическую блокаду. Тотальная война, развернутая Англией, Францией, США, Польшей, Чехословакией … в Советской России, продолжавшаяся еще четыре года после трех лет Первой мировой, окончательно опустошила страну, уничтожив остатки национальной экономики. И после этого «союзники» потребовали от России выплаты долгов царского и временного правительств[50]. Размер претензий «союзников», по отношению к довоенному экспорту Российской империи, более чем в полтора раза превышал размер репарационных требований победителей к поверженной Германии. Любая Россия белая, красная, демократическая, тоталитарная ни при каких условиях не смогла бы выплатить этого долга. А если бы даже и попыталась то, по словам американца Б. Хоппера; «Россия, вероятно была бы заложена иностранным банкам»[51]. Чего добивался госсекретарь США, требуя от России одновременно и возврата долгов, и демократии?

Военные долги подорвали экономику Европы и в конечном счете обрушили экономику самого кредитора. Вопрос долгов стремительно перерос из экономического в политический. К середине 1930-х гг. гибельность военных долгов для мировой экономики и мира стала очевидной. К этому времени, по словам американского бизнесмена Купера, деловые круги «в особенности банки» уже давно выступали «за самый либеральный пересмотр европейских долговых обязательств»{451}. Советская Россия фактически возглавила это либеральное движение первой отказавшись от выплаты военных долгов, за ней спустя 16 лет, почти похоронив свои экономики под тяжестью выплат военных долгов, последовали все европейские военные должники США[52].

Но и это еще не конец истории. 14 марта 1934 г. Литвинов писал полпреду в США Трояновскому: «Я теперь основательно изучил дело и пришел к заключению, что по долгу Керенского Америка, в сущности, не вправе требовать от нас ни одного цента. У нас имеются бесспорные документы, доказывающие, что … в распоряжении Бахметьева и Угета имелось американских материалов на сумму в 160 млн. долл., из которых в СССР не попало абсолютно ничего»{452}. М. Литвинов предлагал предъявить документы Буллиту или Рузвельту «или даже одновременно здесь и там». Но, как отмечает С. Кремлев их можно было и не предъявлять… документы были у Рузвельта под боком.

В апреле 1934 г. на заседании конгресса США, говоря о долгах Керенского, конгрессмен Мак-Фадден заявил: «Я откровенно заявляю вам, что расследование, проведенное мной и другими членами комиссии, показало, что очень мало из 187 миллионов долларов пошло в Россию. Они пошли на погашение контрактов, заключенных русским финансовым агентом в США с коммерческими предприятиями на военное снаряжение… Товары не пошли в Россию, а продавались здесь и подвергались махинациям Бахметьева и С. Угета…»{453}.

При этом следует отметить, что ленинградский агент «Нэшнл Сити банка», через который шли платежи по кредиту, уже на другой день после Октябрьской революции «обратился в свое правительство со срочным предупреждением о невозможности выдавать какие-либо суммы по чекам Бахметьева вследствие утраты его полномочий»{454}. Несмотря на это, «государственный департамент подтвердил полномочия Бахметьева, а контроль над его действиями приняло Государственное казначейство…» «путем обязательного визирования им чеков русского посольства в «Нэшнл Сити бэнк»»{455}. Одновременно ввоз имущества закупленного по кредиту Керенского в Советскую Россию «был запрещен американским правительством. Оно же разрешило их вывоз в распоряжение белых…»{456}.

О том, кому пошли товары, закупленные на кредит Керенского, свидетельствовал меморандум С. Угета[53]: «Из общей массы имущества… продано в США» на 16,5 млн. долл., «передано английскому правительству в погашении кредитов» — на 69,7 млн. долл., «отправлено белым» — на 78 млн. долл… остаток денежной наличности на счету к 1.1.1920 составил 78,7 млн. долл.{457}. Военное снаряжение, «отправленное белым» предназначалось Колчаку, Деникину, Врангелю{458}. М. Литвинов в этой связи писал: «Я не думаю, чтобы президент или, какой бы то ни было здравомыслящий человек, мог требовать от нас оплату материалов, отправленных Колчакам и Врангелям для борьбы с нами»{459}. Но Великая Демократия требовала…{460}.

Торговая война, или Экспорт против импорта

Санкции, будь они экономические или иные, вещь опасная. Экономическая блокада сама по себе является уже актом войны… Идея экономической санкции является разновидностью империализма…

Сенатор Бора{461}

В 1909–1913 гг. Россия была крупнейшим поставщиком хлеба на мировой рынок, ее доля в среднегодовом мировом производстве четырех главных хлебов достигала 31%, а в мировом экспорте 37%. Кроме этого Россия вывозила на мировой рынок живой скот, птицу, мясо, масло, тысячи вагонов яиц и другие продукты сельского хозяйства, нефть, лес… Россия имела устойчивый положительный торговый баланс.

Первая мировая, интервенция и блокада привели к тому, что традиционные внешние рынки оказались для России потеряны. Так, если, в 1909–1913 гг. Россия в среднем ежегодно экспортировала 11,6 млн. т. всех хлебов, то в 1928–1929 гг. всего — по 0,2 млн. т. и лишь в 1930–1931 гг. — по 5 млн. т.,{462}. Троцкий на XII съезде РКП(б) указывал на того, кто стал наследником этих рынков: «За время войны и революции Америка на 90% завладела нашими прежними рынками сельскохозяйственного сбыта…». Случайно ли США оказались главным инвестором иностранной интервенции в Россию? Инвестиции в «русское наследство» принесли США колоссальные выгоды{463}. Распорядитель американской послевоенной продовольственной помощи Г. Гувер, по словам Д. Ллойд Джорджа, стал «продовольственным царем Европы». Россия же оказалась вытеснена не только с продовольственного, но и с лесного, нефтяного и прочих рынков. Советский Союз так и не смог восстановить показателей внешней торговли, достигнутых царской Россией. 

Экспорт и внешнеторговый оборот СССР, от России 1913 г. = 100%{464}

Попытки Советской России вернуть рынки натыкались на жесткое сопротивление. Например, едва Россия после интервенции стала восстанавливать свои позиции, как в январе 1924 г., по иску белоэмигрантов братьев Бутаньян против «Опторга» был секвестрирован советский груз в Марселе, что привело к разрыву торговых отношений между странами. Правда спустя несколько месяцев Франция проявила инициативу в восстановлении отношений. Французский посол в Вашингтоне Жюссеран сообщал в июне 1924 г. о реакции американского госсекретаря на восстановление торговых отношений между СССР и Францией: Госдеп воспринимал «без удовольствия тот факт, что пришел конец союзу, который существовал между его и нашей страной по поводу России, за что нам были весьма признательны»{465}. Впрочем, отношения продолжали оставаться натянутыми. Так, в 1925 г. аналогичный иск в Верховный суд Великобритании подал белоэмигрант Герцфельд. Основание — в декабре 1920 г. он заключал соглашение с белогвардейским правлением «Доброфлота», ставшего теперь советским и выиграл дело, а затем добился того же во Франции.

Другой пример не менее показателен — стоило начать расти советскому экспорту, как в 1927 г. в Великобритании происходит налет полиции на офис и склады советской торговой компании «Аркос»[54]. Официальная причина — подозрение в шпионаже. Можно согласиться С. Кремлевым, который считает эти подозрения бредом — «Аркос» по тем временам был самым широким советским торговым «окном в Европу» (общий оборот — более 55 млн. фунтов стерлингов). Большевики несмотря на призывы к мировой революции всегда отличались жестким прагматизмом и невероятно, что бы они вдруг бросились подрубать сук на котором сидели. Тем не менее, 27 мая 1927 г. Англия разорвала дипломатические и торговые отношения с СССР. Рост советского экспорта внезапно остановился. Вскоре деятельность «Аркоса» была восстановлена{466}, однако это уже не имело значения.

Но настоящие проблемы начались с 1929 г., с наступлением Великой депрессии. США, а вслед за ними и другие страны стали вводить протекционистские барьеры. В том же 1929 г. в СССР началась индустриализация, которая, казалось, могла стать спасением, она открывала новый огромный рынок сбыта для Запада. Д. Клейн, директор американского Бюро внешней и внутренней торговли, в апреле 1929 г. заявлял для прессы: «Англия, Франция и Германия устремили свои взоры на Россию. Россия имеет большее значение для Германии, чем Южная Америка. Это же относится и к Англии. Они все с нетерпением ждут открытия русского рынка. Сейчас в России находится 100 руководителей английских коммерсантов»{467}.

Однако оплата импорта требовала валюты, что вело к необходимости увеличения экспорта. Председатель Совета народных комиссаров А. Рыков в 1928 г. по этому поводу замечал: «ввозить можно только на деньги, вырученные от экспорта, ибо у нас нет ни больших запасов золота, ни заграничных займов. Атак как наш экспорт отстает, то мы не удовлетворяем нужд страны в импорте»{468}. Рыков требовал: «необходимо добиться большего успеха в вывозе товаров, кроме хлеба…»{469}. Нарком торговли А. Микоян ставил задачу «поднять экспорт во что бы то ни стало… Усиление экспорта должно явиться вопросом большевистской чести…»{470}. А здесь начинались проблемы. Рост российского экспорта, происходящий на фоне обвала общемирового экспорта, вызвал резкую ответную реакцию Запада.

Во Франции Эрбети уже в декабре 1929 г. пугал своего премьер-министра А. Бриана советской угрозой: «в экономическом отношении СССР готовится расшатать иностранные рынки с помощью непреодолимого демпинга, который породит безработицу и облегчит революционную пропаганду…»{471}. Очевидно слова подействовали, поскольку уже в начале следующего года А. Микоян констатировал: «В последнее время приходится делать вывод, что во Франции мы фактически поставлены вне закона»{472}. В конце 1930 г. Франция ввела ограничения на советский экспорт{473}. СССР ответил сокращением своих заказов. Франция дрогнула и летом 1931 г. отменила санкции.

В Великобритании СССР в обмен за увеличение своих заказов, требовал кредиты и расширение экспорта хлеба, леса и рыбных консервов. Но последние, например, вступали в прямую конкуренцию с канадскими товарами. На конференции Британской империи в Оттаве канадцы выставили ультиматум: либо Советская Россия, либо Канада. Великобритания естественно выбрала свой доминион, торговое соглашение с Россией было разорвано. Кроме этого Великобритания уже имела отрицательный внешнеторговый баланс, в том числе и с СССР. Так, советский экспорт за 1928–1930 гг. вырос с 21,6 до 34,2 млн. ф. ст. в то время, как импорт из Великобритании составлял всего 4,8–9,3 млн. ф. ст. Но даже эти проблемы казались второстепенными по сравнению с потенциальной угрозой, видевшейся в бешеных темпах индустриализации в СССР. Премьер-министр Болдуин в 1931 г. заявлял: «В настоящее время Россия представляет самую серьезную потенциальную опасность для нашего экономического развития»{474}. В 1933 г. между СССР и Великобританией разразилась настоящая торговая война, которая закончилась в 1934 г. заключением нового торгового соглашения.

Италия Муссолини также пошла на разрыв торговли с СССР. Хотя еще в начале 20-х Рим заявлял: «Италия нуждается в сырье более чем какая-либо другая страна и должна стараться добиться его всюду, где только возможно. Поэтому она будет продолжать покупать пшеницу в Америке в надежде, что настанет день, когда Россия начнет присылать более дешевый хлеб, но не для одной Италии, а для всей Европы»{475}. Однако уже в летом 1931 г. Политбюро констатировало, что «итальянский рынок фактически закрыт для нашей пшеницы… повышены пошлины на мясопродукты, поднимается кампания против нашего леса…»{476}. Торговый договор с СССР Муссолини разорвал в январе 1933 г. 

Совокупный экспорт пятерки лидеров США, Великобритании, Франции, Германии и Японии, и СССР, в % к 1913 г.{477}

 Из США Б. Сквирский сообщал в 1929 г. М. Литвинову: «Усиливающийся ввоз нашего леса в США начинает вызывать серьезное беспокойство среди лесопромышленников США. Орегонская газета «Портленд телеграм» поместила передовицу под заглавием «Угроза русского леса», с данными по ввозу леса из СССР. Правда при этом газета отмечала, что приводимые «цифры, по словам того же департамента, преувеличены», однако «новый японский тариф за лес более выгоден для Сибири, чем для США», поэтому лесопромышленники требовали введения покровительственных таможенных пошлин на лес.

К сведению, до Первой мировой войны российский вывоз достигал 60% всего мирового экспорта леса. В СССР в конце 1920-х гг. было сосредоточено 42% мирового запаса хвойных пород, годовой прирост древесины в России в 2,5 раза превышал совокупный показатель Польши, Финляндии и Швеции — основных лесоэкспортеров Европы, вместе взятых. При этом лесной экспорт СССР, в те годы составлял всего 1,4% от экспорта этих стран. За годы первой пятилетки к 1933 г. годовой экспорт российской древесины вырастет с 1 до 6 млн. куб.м.

Уже в начале 1930 г. «сенатор Джонс от штата Вашингтон рисовал мрачные перспективы, стоящие перед американскими лесопромышленниками в связи с растущим вывозом леса из СССР… по его словам, СССР завоевывает английский и японский рынки, вытесняя оттуда американцев… осуществление пятилетки на деле сделает СССР опасным конкурентом. Когда сенатор Бора потребовал более конкретного указания насчет «русской угрозы», Джонс ответил, что цифры еще сравнительно малы, но что они очень быстро растут… В процессе прений Бора иронически заявил: «Я делаю вывод, что те, кто обеспокоен русским положением, верят, стало быть, в экономическую солидность и незыблемость советского правительства»… другой сенатор от штата Вашингтон Стейуер отмечал: «Я думаю, что они верят, что по крайней мере в ближайшее время, а возможно и навсегда это правительство сумеет удержаться в достаточной мере, чтобы иметь возможность срубать деревья и употреблять их в качестве средства обмена, чтобы снабдить Россию торговым балансом»… В результате голосования коалиция из прогрессивных республиканцев и демократов несколькими голосами провалила предложение о введении таможенной пошлины на лес…»{478}.

На этом дебаты не прекратились, новый повод дала стокгольмская газета «Тиднинген», которая «обвинила СССР в применении принудительного труда на лесозаготовках», вследствие чего «шведская лесная промышленность переживает депрессию и что советская конкуренция является виновницей ее…»{479}. В США немедленно развернулась кампания против советского демпинга, основанного на использовании принудительного труда, и в первую очередь против советского леса и угля.

«Мэтью Уолл и компания (в конце 1930 г.) выступили с объявлением торговой «войны» Союзу. В этом им очень помогла комиссия Фиша, забывшая на время о коммунизме и занявшаяся обследованием Союза в качестве будущего экономического конкурента. Помощник секретаря финансов Лоумен в интервью «Нью-Йорк гералд трибюн» заявил, что СССР, потерпев поражение в своих попытках свергнуть буржуазные правительства путем пропаганды и интриг, пытается добиться своего за счет разорения капиталистов продажей за бесценок своих товаров… Он предложил объявить торговую «блокаду» против Союза на том основании, что Союз хочет своим импортом по дешевым ценам подорвать американский капитализм и американское правительство… конгрессмен Нельсон говорил: что СССР «получил бесплатно фабрики, почти бесплатно получает сырье и пользуется дешевым трудом 140 миллионов рабочих, т.е. всего населения… с такой страной конкурировать нельзя и что нужно принять меры для самосохранения, закрыв доступ товарам из СССР». Уолл утверждал, что американская безработица вызвана советским демпингом. «Если пятилетка завершится успехом, то это будет означать, что другие страны, в том числе и САСШ, вынуждены будут в интересах самосохранения также принять советскую систему, которая основана на рабстве индивидуальности». Он требовал «полного запрещения советского импорта в Соед. Штаты… так как весь труд, применяемый в СССР, является «принудительным»»{480}.

Эта истерия звучала в то время, когда экспорт из США в 3–4 раза превышал встречный Советский импорт. Т.е. советские заказы решали проблему безработицы в США, а не наоборот. СССР фактически являлся спонсором американской экономики. Недаром американских сенаторов на переговорах с советскими представителями, прежде всего, интересовали вопросы: «сократим ли мы свои закупки в Америке, если отношения между странами не будут урегулированы… Другой из членов группы спросил, будем ли мы сознательно сокращать наши закупки для того, чтобы усилить безработицу в САСШ»{481}. 

Структура импорта СССР из США, в% от экспорта США, (в млн. долл.), место в экспорте США

Сельхозоборудование … Промышленное оборудование

1928 … 6,1 (7,2) III … 4,3 (8,9) VI

1929 … 14,3(20,1) III … 5,6(14,5) III

1930 … 36(41,1) I[55] … 18,9(41,7) II

Вот один из примеров советской программы заказов: «Трактора и запчасти на — 67 млн. долл. Комбайны на — 15 млн. долл. Специальное оборудование для нефтепромышленности (крэкинги, буровые станки, компрессоры, буровой инструмент) в сумме — 25 млн. долл. Готовые железные конструкции по типу заказанных для Сталинградтракторстроя в сумме — 10 млн. долл. Фасонное железо, специальная сталь, трубы и пр. на — 26 млн. долл. Специальное оборудование для Челябинского и Харьковского тракторных заводов, для Нижегородского автомобильного завода, специальное оборудование для металлургических заводов в Магнитогорске, Запорожье и Кузнецке. Всего на общую сумму — 62 млн. долл. Итого: 200 млн. долл… Переговоры должны вестись на следующей базе: срок кредита — 4–5-летний. Платежи начинаются через 12 месяцев после поставки с равномерным погашением в остальные 4 года. Стоимость кредита установить не выше 7% годовых»{482}. Однако кредитов Советской России никто не дал…

Решение об ограничении импорта, произведенного принудительным трудом, было принято 1 января 1932 г. При этом была сделана оговорка, что «оно может быть применено только в отношении тех продуктов, которые производятся в Соед. Штатах в количестве, покрывающем потребности страны». Вследствие этого, например, резина и табак с Суматры, добываемые рабским трудом, могли ввозиться в США беспрепятственно. Для Советской России также иногда делались исключения, например, по мнению некоторых промышленников, арестантский труд применяется в СССР только для производства пиленого леса (изготавливаемого из нижней части дерева), а при заготовке балансов (верхней части), труд заключенных не используется[56]. Госдеп согласился поскольку «жалоб против ввоза балансов из СССР не поступало; (и) что дело лишь в пиленом лесе»{483}. Возможно правда на Госдеп подействовало и обращение представителей «Дейтон ламбер компани», «Интернешнл пейпер компани» и других бумагоделательных фирм, которые заявили, «что вынуждены будут закрыть свои предприятия, если советская древесина не будет разрешена к ввозу. Через 10 часов после этого Лоумен отменил запрещение на ввоз советской древесины…»{484}.

Политически-заказной характер протекционистских мер против советского «демпинга» демонстрируют многочисленные примеры. Так, по данным сенатора Эдкерсона расходы по доставке морем марганцевой руды из Поти до Атлантического побережья САСШ ниже стоимости перевозки из рудников в штате Виргиния до центра сталелитейной промышленности Питтсбурга… Тем не менее, пошлины на марганец были повышены. При этом США сами обеспечивали всего 5% своего потребления марганца, 47% покрывал советский экспорт. Аналогично были подняты пошлины на советский уголь. Из «опасения, что Канада примет контрмеры (импортировавшая в 220 раз больше, своего экспорта угля в США), в билль внесен пункт о том, что ставка распространяется только на те страны, которые ввозят угля в США больше, чем покупают..»{485}.

В то же время импортируемый из СССР «антрацит составляет 1% от внутренней американской продукции. Как указал сенатор Рид, в 1931 г. ввезено антрацита меньше, чем добывается в США в один день»{486}. Закон против демпинга спичек запрещал ввоз советских спичек 36,05 центов за гросс, несмотря на то, что средняя стоимость ввозимых в Соед. Штаты спичек равна 34,80 центов{487}.

Другой пример давал сенатор МакКеллар, который «вносил резолюцию о необходимости расследования обстоятельств продажи «Шипинг бордом» 29 пароходов Советскому Союзу. «Шипинг борд»… ответил, что в продаже пароходов СССР нет ничего необычного, так как и другие пароходы продавались за границу; интересы же американских пароходовладельцев охраняются обязательством новых владельцев проданных пароходов не посылать их в американские порты в течение ряда лет. По сообщению «Джорнал оф коммерс», «Шипинг борд» считает советское правительство своим лучшим клиентом»{488}.

«Священную войну» против советских товаров объявили патриотические организации, представители, которых (напр., «Дочерей революции») не только агитируют среди покупателей, но начинают прибегать даже к угрозам в магазинах против выставок, например, советских сладостей, как это имело недавно место в Вашингтоне»{489}. Б. Сквирский пессимистично заключал «Далеко не исключена возможность, конечно, что мы будем поставлены через несколько месяцев в такие условия, при которых торговля даже в ее настоящем неудовлетворительном виде сделается совершенно невозможной…»{490}.

Демпинг

Обвинения СССР в демпинге имели свои основания. Мало того, в Советском Союзе была еще и государственная монополия на внешнюю торговлю, что ставило страну Советов в неравные конкурентные условия с частными иностранными компаниями. Однако Советский Союз был не первой и не единственной страной использовавшей демпинг и государственную монополию. Например, Германия практиковала другую их форму — субсидированный государством экспорт. В 1934 г., по «Новому плану» в Германии вообще был введен полный государственный контроль над внешней торговлей. Однако на введении санкций против экспорта из фашистской Германии не пошла ни одна из Великих Демократий. Еще более тонкие формы государственного демпинга использовала, например, Франция, которая за счет девальвации франка (валютного демпинга) получала дополнительные экспортные преимущества. Однако форма демпинга не меняет его сущности.

Форма демпинга и государственной поддержки, при прочих равных условиях, определяются уровнем развития экономики и величиной финансовых ресурсов государства. Чем уровень ниже и чем меньше ресурсов, тем более «нерыночные», мобилизационные формы приобретает государственное вмешательство. В данном случае советский демпинг стал лишь ответной мерой сначала на военную, а затем экономическую агрессию самого Запада.

Для успешной конкуренции на рынке необходимо вложение капиталов в первую очередь в переоснащение производства, для производства конкурентной продукции и на ее продвижение. Но у разоренных мировой войной, интервенцией, экономической блокадой России, как и репарациями Германии этих ресурсов не было. Правда Германия находилась в гораздо лучшем положении: ее промышленность не была разрушена во время войны и она получила многомиллиардные послевоенные западные кредиты, что позволило ей переоснастить производство. В России наоборот интервенция разорила страну и практически уничтожила до основания всю ее промышленную базу. Остатки ресурсов были потрачены большевиками на восстановление разрушенного, на новый виток развития их не осталось. Демпинг стал для России инструментом борьбы за выживание.

В самих США в то время широко использовался «социальный демпинг» включавший: детский труд, в том числе и на вредных производствах; потогонную систему с 60–80-часовой рабочей неделей и нищенской зарплатой; отсутствие каких-либо прав социальной защиты и т.д. В результате в демократической и свободной Америке процветало настоящее «экономическое рабство». Однако этот вид рабства, согласно классику либерализма Хайеку, не то, что не считался преступлением, а наоборот, являлся почти благом. Америка по своей экономической и социальной сущности, несмотря на отмену рабства более чем полвека назад, оставалась рабовладельческим государством, где рабство политическое, сменилось рабством экономическим.

Степень эксплуатации в США была не меньше, если не больше, чем в СССР. Если же говорить о принципах, то заключенные в США тоже работали. Аллисон, секретарь «Международной ассоциации производителей платья» отмечал, «что из самих САСШ ежегодно экспортируется на 10 000 долларов товаров, произведенных трудом заключенных…»{491}.

Демпинг — это инструмент торговой войны, но первым эту мировую торговую войну развязали США, введя еще в 1919 г. протекционистские тарифы, которые еще более были повышены с началом Великой депрессии в 1930 г. (Закон Смута-Хоули). Протекционизм в данном случае являлся ничем иным, как одной из наиболее жестких форм экономической агрессии. Поскольку США были крупнейшей экономикой планеты, то введением протекционистских тарифов они, по сути, объявляли бескомпромиссную торговую войну всему остальному миру.

В случае с СССР США использовали и другой инструмент экономической агрессии — финансовую блокаду. Единственным средством борьбы, в тех условиях, оставался только тот или иной вид демпинга. Не случайно Бернард из «Бэнк оф Америкен» отвергал упреки в советском демпинге, «как неосновательные» и «утверждал, что основная задача мирового хозяйства сводится к стабилизации цен на сырье и хлеб, что для СССР жизненная необходимость экспортировать его сырье и зерно для расплат по импорту… что стабилизация цен без участия СССР невозможна и что поэтому европейские и американские банки должны предоставить СССР необходимые ему кредиты…»{492}.