4. «Будем делать новый танк!»

4. «Будем делать новый танк!»

До поздней ночи светились окна в небольшом, примыкавшем к опытному цеху, здании КБ. Здесь в тесных комнатах второго этажа, соединённых, как отсеки в общем вагоне, сквозным проходом без дверей, началась напряжённая работа. Каждое утро первым появлялся Михаил Аршинов. В его отсеке подоконник и стол были уставлены склеенными из фанеры макетами корпуса нового танка. Макеты были разной величины и формы, но у всех без исключения лобовые и кормовые листы располагались наклонно, под острыми углами, а башня напоминала усечённый конус. Верхние бортовые листы над гусеницами тоже шли с наклоном к башне, и корпус в целом имел красивую, обтекаемую форму.

Макеты всем нравились, Аршинова хвалили, но он ходил мрачный и молчаливый, не решаясь даже с товарищами поделиться мучившей его грандиозной идеей создать непоражаемый корпус.

Бронебойный снаряд имеет свойство рикошетировать — это всем известно. Но при каких условиях это происходит? Знай он эти условия, можно было бы найти такую форму корпуса, при которой снаряды станут отскакивать от брони или скользить по ней, оставляя лишь царапины… Аршинов засел за книги по баллистике и стрельбе, доселе ему мало знакомые. Ездил в университет на кафедру математики, где сумел заинтересовать своей задачей какого-то молодого гения. И погрузившись в этот омут, не замечал, как убегают часы и дни, ничего не прибавляя к уже найденному и сделанному.

Михаил Ильич, державший в поле зрения работу каждого конструктора, как-то поздно вечером, когда все уже разошлись по домам, подошёл к Аршинову, сидевшему в своём отсеке в мрачной задумчивости.

— Над чем бьёшься, тёзка? Давай обсудим вместе.

— Ничего не получается, Михаил Ильич, — уныло сказал Аршинов. — Угол встречи снаряда с бронёй должен быть не больше двадцати градусов. Кроме того, влияют взаимная твёрдость брони и снаряда и сила удара, которая зависит от массы и скорости снаряда и от дистанции стрельбы. Слишком много переменных величин. Расчёт получается очень сложным.

— А что даёт этот расчёт? Нужен ли он?

— Без него не сделать непоражаемый корпус.

— Непоражаемый? В каком смысле?

Аршинов понял, что проговорился, выдал раньше времени свою заветную идею. Но отступать было поздно.

— Корпус, от которого пули и снаряды будут рикошетировать, — недовольно сказал он, сурово хмурясь. — Для этого надо так расположить броню, чтобы угол встречи в любом случае был не больше двадцати градусов.

— В любом случае? Вы серьёзно думаете, что это возможно?

— А что же тут несерьёзного? — начал сердиться Аршинов. — Изякович берётся найти такую поверхность расчётом. Правда, возможно, что образующей будет не прямая линия, а кривая второго порядка, например парабола…

— И сколько же Изякович собирается считать? Год? Может быть, два? А мы будем ждать его решения?

— Сколько надо, столько и будет считать, — окончательно рассердился Аршинов. — Вы из меня дурака не делайте. Один такой умник уже пытался. И вы хотите?

— У меня не было и нет таких намерений. Давайте соберём совещание, обсудим, посоветуемся.

— Идите вы с вашими советами… знаете куда, — закусил удила Михаил. — Сам знаю, что делать, и в советах не нуждаюсь!

Михаил Ильич посмотрел внимательно на искажённое гневом лицо Аршинова, на его растрёпанную шевелюру и воспалённые бессонницей злые глаза… И ни слова не сказав, повернулся и пошёл к выходу.

Обдумав происшедшее, он на другой день утром подошёл к Аршинову, который, видимо, так и не уходил домой, а просидел всю ночь за рабочим столом.

— Извини, Миша, я был неправ, — мягко сказал он. — Ленин учил, что в принципиальных вопросах надо отстаивать свою точку зрения до конца. А это принципиальный вопрос. Поэтому я прошу тебя ещё раз спокойно и ясно изложить свою позицию. Что и как ты планируешь сделать по корпусу? Каким ты его видишь?

Аршинов молчал, потрясённый тем, что перед ним извинился человек, который старше его и по возрасту и по должности. Извинился перед ним — нечёсаным грубияном, у которого за плечами ничего нет, кроме скандалов. Он готов был заплакать и поэтому молчал, терзаясь поздним раскаянием и думая: «Есть же такие люди… Да за такого человека душу не жалко отдать…»

Не дождавшись ответа, Михаил Ильич спокойно и твёрдо, как об окончательно решённом, сказал:

— Сейчас надо сделать вот что… Срочно подготовь эскизы мишеней из лобовых листов, сваренных под разными углами. Организуем огневые испытания. Это я беру на себя. Работу проведём вместе с артиллеристами, это по их части. Рикошетирование, конечно, будет, но надо оценить его количественно и определить, какие углы наклона брони являются наиболее выгодными. Расчёты тут вряд ли что дадут, мы определим это практическим обстрелом. Собственно, важно определить лишь угол наклона верхнего лобового листа. Достаточно, если испытаем три варианта: угол к вертикали тридцать, сорок пять и шестьдесят градусов. По результатам испытаний и выработаем оптимальную форму корпуса. Размеры уточним в ходе общей компоновки танка. Ты согласен?

Конечно, Михаил был согласен. Через неделю он отбыл на заводской полигон в Малиновку, куда артиллеристы доставили мишени и сорокапятимиллиметровую пушку. На полигоне загремели выстрелы.

Вопрос о двигателе для нового танка решился легко, хотя простым он не был. Ещё несколько лет назад на Харьковском дизельном заводе по особому заказу разработали мощный двигатель В-2. Строился он как авиационный, но авиаторов пока не устраивал, говорили, что тяжеловат. Возникла идея использовать В-2 для танков. Поставили его на танк БТ-7 — так и появился опытный образец БТ-7М. Двигатель был двенадцатицилиндровый, компактный (цилиндры располагались двумя наклонными рядами, образуя подобие латинской буквы V), танкистам нравился, но… часто подводил, выходил из строя. Большой беды в том не было, каждый новый двигатель поначалу барахлит, но его доводят и заставляют работать, как следует, без подвохов. В-2 доводке поддавался трудновато. Время шло, а он продолжал огорчать конструкторов. В конце концов, конечно, поддался бы, но пошли разговоры о том, что ставить пятисотсильный дизель на лёгкий танк вроде бы ни к чему. Кто-то на ответственном совещании сказал, что такая конструкция напоминает муху с пропеллером. Раздавались и принципиальные возражения, из которых едва ли не самым веским считалось то, что на всех зарубежных танках ставятся бензиновые моторы, а значит, танки с дизелем потребуют особого обеспечения горючим, при необходимости не удастся воспользоваться бензином со складов противника…

О преимуществах танков с дизельным двигателем при этом как-то забывалось. Забывалось, что такие танки менее пожароопасны, ибо дизельное топливо не столь легко воспламеняется, как пары бензина. Дизель экономичнее бензинового мотора, расходует меньше топлива на единицу мощности. А значит, при той же ёмкости топливных баков запас хода у танка с дизельным двигателем больше. Дизель проще по конструкции, не нуждается в сложной и довольно капризной системе зажигания с её свечами, бабиной, прерывателем, распределителем и высоким напряжением. В дизеле топливо впрыскивается в нагретый от сжатия поршнем воздух и воспламеняется само, без искры. Дизельное топливо дешевле и в смысле ресурсов менее дефицитно, чем бензин.

Проанализировав всё это, Кошкин пришёл к выводу — дизель предпочтительнее. Танковым двигателем в перспективе должен стать дизель. Пусть пока его не признают и бракуют, как гадкого утёнка, но придёт время и все увидят, что это — прекрасный лебедь… Поэтому на новый танк — только дизель В-2. Машина потяжелела, в перспективе возможно дальнейшее усиление брони, пятисотсильный В-2 для неё — как раз то, что надо. Кстати, это активизирует и ускорит его доводку.

Двигателистам Васильеву и Шехерту оставалось только разработать крепления для В-2 в танке и «втиснуть» в корпус трубопроводы, насосы и баки его систем. Работа у них шла дружно, без ЧП.

Не возникло особых трудностей и у вооруженцев — вооружение оставалось таким же, как у БТ-7 — сорокапятимиллиметровая пушка и пулемёт ДТ, — вносились лишь некоторые изменения в чертежи, главным образов крепёжных узлов.

Ходовики трудились над усилением подрессоривания, или так называемой подвески, ориентируясь в основном на хорошо зарекомендовавшие себя узлы и агрегаты ходовой части БТ-7. Не очень волновали главного конструктора и вопросы общей компоновки, так как схема её, принятая на БТ, выдержала проверку временем и вполне могла быть принята для нового танка

Труднее, чем другим, пришлось Метелину. Поначалу и он не считал свою задачу сложной. В сущности, новый танк — ему присвоили индекс А-20, — что бы ни говорил главный конструктор, по основным характеристикам — тот же БТ-7М. В принципе, можно оставить все те же агрегаты трансмиссии, но кое-что усилить. Придётся посчитать, насколько возрастут нагрузки. В главный фрикцион, видимо, придётся добавить парочку дисков, в бортовые — по диску в каждый. Усилить механизм выключения. В коробке передач для Метелина ничего неясного не было — его конструкция. Вот собственно, и всё… если бы не было колёсного хода.

По заданию А-20 должен быть колёсно-гусеничным, как и БТ. А значит, не избежать некоторых трудностей. Колёсный ход на БТ слабоват. На большой скорости и при поворотах с ведущих катков иногда начисто срывает резину… Причина ясна: ведущих катков, имеющих привод от двигателя, всего два — по одному на каждый борт. Мало. Придётся добавлять.

Метелин начал считать и… ахнул. Ого! Все четыре катка с каждого борта надо делать ведущими. Иначе потяжелевший танк не сможет двигаться на колёсах даже по хорошей дороге.

Что же получается? У БТ от ведущего вала к заднему опорному катку — небольшая шестерёнчатая передача, так называемая «гитара». Три шестерёнки в картере: две побольше, а между ними маленькая — паразитка (немножко похоже на гитару, отсюда и название). Две такие «гитары» скромно помещались в кормовой части корпуса по бортам, делая задние опорные катки ведущими. А теперь потребуется четыре «гитары» на каждый борт: это двенадцать шестерён, а всего двадцать четыре — две дюжины.

Надёжной может быть только простая конструкция. Кто это говорил? Ах да, это любил напоминать старик Полянский. Действительно так. Длиннющая змея из шестерён не может быть надёжной. Это вообще неприемлемая конструкция. Что же тут можно придумать? Думал, думал Александр Метелин, но чем больше думал, тем ясней становилась ненадёжность шестерёнчатой цепи. Стоит одной из этих двух дюжин зубчаток выйти из строя, как всё полетит к чёрту. Чтобы добраться к этим «гитарам», придётся весь танк разбирать. Не привод, а какая-то вакханалия шестерёнок.

Доложить главному? А что, собственно, докладывать? Надо же придумать выход, предложить какой-то приемлемый вариант. Иначе это будет не деловой разговор, а детский лепет…

За окном посвистывал ноябрьский ветер, раскачивая голые ветви тополей. Из кузнечного цеха время от времени доносились гулкие удары парового молота — п-ах, п-ах! Вздрагивала лампа, свисавшая с потолка на длинном шнуре и освещавшая чертёжную доску. Но приколотый к доске мёртвенно-белый лист ватмана оставался чистым. Погрузившись в расчёты, Метелин засиживался в своём отсеке до поздней ночи, на расспросы товарищей не отвечал, а чересчур любопытному обычно говорил коротко и зло: «Иди к чёрту!»

Его золотым правилом было — из любого положений есть выход, надо только искать и не падать духом. Проверил ещё раз расчёты и, взяв некоторые коэффициенты по нижнему пределу, пришёл к выводу, что можно обойтись тремя парами ведущих катков. Больше ничего выжать не удалось. Выход, очевидно, был в отказе от шестерёнчатых редукторов, в каком-то новом необычном решении, но оно не приходило. Как слабый проблеск во мраке пришла мысль разместить «гитары» не внутри корпуса, а по бортам снаружи. Тогда хоть доступ к ним будет обеспечен. Но при этом, безусловно, возрастает опасность их боевых повреждений. Можно предложить компромисс: две «гитары» — внутри, одна — снаружи, или наоборот. Но… «музыка» всё равно оставалась ужасной, терзала слух.

Михаил Ильич знал, над какой задачей бьётся Метелин. Он сам был трансмиссионщиком, дипломный проект в Ленинградском политехническом институте защищал на тему: «Коробка передач для среднего танка». Защита прошла отлично, были даже аплодисменты присутствующих. Позднее, уже работая в ОКМО, спроектировал коробку передач для опытного танка с тяжёлым противоснарядным бронированием. Именно за эту работу у него на груди орден Красной Звезды. Муки Метелина были ему понятны — самолюбивый конструктор не хотел отступать перед трудной задачей, признать, что она ему не по силам.

Сам Михаил Ильич тоже пока не видел выхода. Семя, брошенное изобретателем Кристи, дало поразительно прочные всходы. Болховитин прав — увлечение колёсно-гусеничным движителем распространилось подобно заразе. Мало того что этот движитель считается основным достоинством танков БТ, он стал, по существу синонимом высокой манёвренности танков вообще. Военные — не мечтатели, а люди дела. И вот в ОКМО по их требованиям уже спроектирован Т-29 — колёсно-гусеничный вариант среднего танка Т-28. Даже тихоходный слабосильный Т-26 решено снабдить колёсами. Дойдёт, пожалуй, очередь и до тяжёлых танков. Ещё бы! Высокая манёвренность!..

Но, во-первых, всегда ли эта манёвренность на колёсах возможна. На Дальнем Востоке, например, хороших дорог нет и не предвидится. Там танкам нужна расторопность на гусеницах, в условиях бездорожья, в бою. Да и на Западе… Кто знает, какой она будет, война? Будут ли возможны стремительные марши по отличным дорогам? Не придётся ли воевать в лесах и болотах или в лютую стужу в снегах, хотя об этом и не принято говорить вслух?

А во-вторых, танки тяжелеют и будут тяжелеть, потому что в перспективе должны иметь противоснарядную броню. Осуществление колёсного хода становится всё более трудным делом, усложняет трансмиссию и снижает её надёжность. Есть предел, за которым колесно-гусеничный движитель станет вообще невозможным. И получается, что это направление ведёт… в тупик. Единственно подходящий движитель для танков — гусеничный. Им надо заниматься, его надо совершенствовать, он пригоден для танков любого веса, в любых условиях. А колёса пусть останутся автомобилям — каждому своё. Интересно, додумается ли до этого упрямый Метелин? Он — исполнитель, хорошо, если такая идея будет исходить от него, тогда он мог бы стать ему, главному конструктору, неплохим союзником в неизбежной борьбе. В той борьбе нового против старого, в которой так необходимы энтузиасты и подвижники.

…Метелин сидит перед ним, склонив голову, костлявый, ещё более осунувшийся, глаза устало прищурены.

— Вот вариант привода, — вяло говорит он. — Три редуктора на каждый борт. Два крайних — внутри корпуса, а средний — снаружи, потому что иначе к нему не будет доступа — придётся снимать двигатель.

— Как вы оцениваете такой привод?

— Ни к чёрту не годится! Малонадежен. По асфальту или бетонке танк пойдёт. На плохой дороге будет застревать хуже любого грузовика.

— Почему же вы его предлагаете?

— Иного привода предложить не могу. Не вижу выхода.

— А что, по-вашему, делать мне как главному конструктору?

Метелин оживился, в глазах мелькнули весёлые, пожалуй, даже ехидные огоньки.

— Поставить крест на этих редукторах. Красным карандашом! И оставить один гусеничный движитель. Гусеницу сделать мелкозвенчатой, широкой, прочной.

«Ага, Метелин всё-таки пришёл к этому выводу!» — с удовлетворением отметил Кошкин, но сделал вид, что это для него неожиданность.

— Вы хорошо продумали такое серьёзное предложение?

— В последнее время меня беспокоит бессонница, — признался Метелин, криво усмехаясь тонкими губами. — В голову лезет всякая чепуха. Эта мысль тоже пришла ночью и поначалу показалась бредовой. Я обдумывал её примерно три дня, кое-что посчитал и берусь доказать, что колёсный ход танкам не нужен. Более того, он вреден.

«Светлая голова у этого Метелина, — подумал Михаил Ильич. — И по характеру — смелый, упорный… Самородок… Настоящий русский самородок…»

— Мне это доказывать не надо, Саша, — мягко и доверительно сказал он, впервые называя колючего парня по имени. — Но, к сожалению, многие встретят подобное мнение в штыки. Есть и чисто формальное препятствие — в утверждённом тактико-техническом задании ясно и недвусмысленно сказано: танк должен быть колёсно-гусеничным.

— Задание готовили такие же чижики, как и мы, грешные…

— Согласен, что не боги. Но в данном случае и речи не может быть о каком-то случайном, непродуманном решении. В отношении ходовой части составители тактико-технического задания стоят на позиции, которая считается очевидной, бесспорной. То что А-20 должен быть, как и БТ, колёсно-гусеничным — это для них истина, не требующая доказательств.

— Жаль. Это требование связывает нас по рукам и ногам. А можно было бы сделать отличную машину.

Михаил Ильич внутренне дрогнул. Метелин сказал: то, что он хотел услышать. Но будет ли этот талантливый парень его надёжным союзником? Захочет ли стать им?

— А вот это, то есть сделать отличную машину, никто нам запретить не может, — просто сказал он. — Больше того если у нас, конструкторов, есть другой, лучший вариант, мы просто обязаны его предложить. Дело не только в колёсном ходе. Можно усилить огневую мощь, установив не сорокапятку, а семидесятишестимиллиметровую пушку — такую же, как на Т-28. Броню следовало бы довести минимум до тридцати миллиметров. Тогда она защищала бы и от осколков снарядов. Скорость на гусеницах сделать почти такой же, как у А-20 на колёсах. Выбросив колёсные редукторы, улучшить общую компоновку танка, обеспечить высокую надёжность всех узлов и агрегатов. Получился бы чисто гусеничный танк с мощным огнём, противоосколочной бронёй, высокой проходимостью по бездорожью, скоростной, манёвренный, надёжный в бою. Именно такой и нужен Красной Армии… Как вы думаете, Саша, можем мы дать такой танк?

Идея была высказана. Михаил Ильич ждал ответа с понятным волнением. Метелин молчал, явно удивлённый, а может, и поражённый тем, что услышал от главного конструктора.

— А как же А-20? — наконец сказал он. — С нас потребуют проект А-20, а мы…

— Проект А-20 должен быть выполнен точно и в срок. И наилучшим образом. Это не подлежит обсуждению. Но наряду с А-20 мы можем представить инициативный проект группы конструкторов. Назовём наш танк, ну, скажем, А-30 или Т-30.

— Но это же двойная работа. Где мы возьмём время?

— Время — не главное. Надо увлечь это идеей весь коллектив — вот что главное. Тогда найдём и время для работы, и силы для борьбы.

— Борьба?

— Разумеется. Предстоит нелёгкая, упорная борьба, Саша. Наш будущий проект — только первый шаг в борьбе. Даже если проект будет удачным, сверхубедительным, он встретит немалое сопротивление. Но уж если борьба, то будем бороться до конца.

— Чего я не люблю — так это доказывать дураку, что дважды два четыре… — грустно сказал Метелин. — Вообще я не борец, Михаил Ильич. Не хочу и не умею.

— Напрасно. Надо любить борьбу и уметь бороться. Ленин учил — без борьбы нет движения вперёд.

— Кляузы, склоки…

— Они не имеют ничего общего с настоящей борьбой. Мы будем бороться по принципиальному вопросу и на деловой основе. Первый аргумент — наш готовый проект, потом — опытный образец, потом сравнительные испытания в самых жёстких условиях. Мы будем доказывать свою правоту не словами, а делом. Вот это и есть настоящая борьба.

Метелин повеселел и поднял наконец голову.

— На такую борьбу я, конечно, согласен, Михаил Ильич, — сказал он, глядя в глаза Кошкину. — И сделаю всё, что смогу.

— Ну вот и отлично. Будем делать новый танк?

— Будем, Михаил Ильич! — твёрдо ответил Метелин.

…Через несколько дней в спецгруппе состоялось совещание, на котором конструкторы единодушно высказались за разработку встречного инициативного проекта танка Т-30. Все как один заявили, что отказываются от выходных дней и отпусков. Техническим руководителем проекта главный конструктор назначил Александра Метелина.