Пути роковые

Пути роковые

В мае 1923 года Дэвид Ллойд-Джордж, незадолго перед тем оставивший пост премьер-министра Великобритании, выступил в Эдинбурге с речью, посвященной итогам Первой мировой войны: «Если бы какой-нибудь человек, отправившийся прекрасным июльским утром 1914 года в морское плавание и имевший несчастье потерпеть кораблекрушение у берегов необитаемого острова, вернулся в цивилизованный мир неделю тому назад, перемены, найденные им в Европе, могли бы внушить ему мысль, будто долгое одиночество довело его до умственного расстройства. Все окружающее показалось бы ему сном. Он помнил бы Германскую империю с ее августейшим главой, облеченным почти самодержавной властью, и с населением, стремящимся гигантскими шагами к процветанию и богатству, империю, обладавшую несравненной армией, чья поступь ужасала Европу; флотом, заставлявшим опасаться вторжения в Англию; и обширными владениями за морем. Теперь, вместо самоуверенной, могущественной и дерзкой империи, он увидел бы робкую, пугливую и вечно извиняющуюся республику, возглавляемую уважаемым, интеллигентным рабочим. Министры этой республики посылают дипломатические ноты с целью умилостивить Бельгию и получают их обратно, словно отсталый школьник, вынужденный переписывать свои жалкие упражнения по указке учителя; великая армия низведена до половинных размеров сербской армии; грозный флот покоится на дне моря; по берегам Рейна стоят на страже французкие, британские и бельгийские солдаты. Он увидел бы мастерские Круппа, занятые французами. Германия не сохранила ни одной из своих колоний.

Россию наш путешественник помнил бы как могущественную автократию, покоющуюся на суеверном убеждении крестьянства в святости царского помазания. Он увидел бы теперь революционную страну, управляемую вчерашними изгнанниками и отверженную всем миром за резкость своих коммунистических учений. Царизм, со своей позолоченной свитой осужден страшным приговором, и скипетр Петра Великого служит для проведения доктрин Карла Маркса».

Впечатляющая картина, изображенная Ллойд-Джорджем, рисовалась воображению проницательных политиков во многих столицах Европы уже задолго до роковых выстрелов в Сараево, унесших жизнь наследника австро-венгерского престола. Только одних эта картина ужасала, других, напротив, вдохновляла. Среди первых был П. Н. Дурново, член Государственного Совета, который был министром внутренних дел в самые тяжелые дни 1905–1906 годов. В феврале 1914 года он писал в докладной записке императору: «Война с Германией – безумие! В побежденной стране вспыхнет революция. За многолетнее дружное соседское сожительство двух народов (русского и германского) образовались столь многообразные мощные каналы и связи, соединяющие оба государства, что революция в стране побежденной обязательно передастся в страну-победительницу». А лидер правых в Государственной Думе Н. Е. Марков заявил за два месяца до начала войны: «Маленький союз с Германией лучше большой дружбы с Англией».

И все же, после 160 лет мирных отношений с Германией (участие России в Семилетней вой не середины XVIII века было единственным случаем вооруженного противостояния между странами) две империи влекла к роковому рубежу какая-то неодолимая сила.

Часто приходится слышать обвинения в адрес царя, что он пошел на поводу у союзников и ввязался в авантюру, не сулившую успеха, ставшую причиной крушения династии и распада империи. Но правомерно ли представлять себе исторический процесс, как поле деятельности могущественных персонажей, по своему произволу направляющих ход событий? На самом деле, любой правитель и сегодня и в прежние эпохи всегда стеснен в своих действиях тысячами нитей взаимовлияний, которые делают его подобием Гулливера, оплетенного путами лилипутов. К тому же, большая часть этих пут невидима и порвать их куда сложнее, чем те видимые взаимосвязи, из которых складывается ткань межгосударственных отношений.

Император Николай II был твердо убежден, что множество событий в мире, по видимости не связанных между собой, объединяет причастность к ним тайного общества, давно поставившего своей целью сокрушение христианского мира. Такое мнение было широко распространено в Европе в конце XIX века, его поддерживал и К. П. Победоносцев, долгие годы являвшийся чем-то вроде главного идеолога Российской империи (при всей приблизительности подобного уподобления).

Летом 1905 года, в условиях нараставшей смуты, император как-то сказал сопровождавшему его в поездке флигель-адьютанту князю Орлову, что главной движущей силой революции является масонство. Такого же мнения придерживался он и после своего свержения в феврале 1917 года.

Часто сторонников подобной трактовки событий той эпохи то клеймят как реакционеров, то высмеивают как сторонников «теории заговора». Но мы не можем обойти молчанием вопрос о масонстве хотя бы потому, что герой этой книги придавал ему столь существенное значение. Это обязывает нас попытаться увидеть тревожившее его явление в том масштабе, который придавал ему сам император…

Приходится слышать и читать, что масонство всегда играло исключительно прогрессивную роль. Хотя такое представление оспаривается и в Европе, и в Америке, нет необходимости примыкать к той или иной стороне в этом споре, имеющем долгую историю. Но о русском масонстве мы обязаны высказаться с полной определенностью. Об отечественной ветви братства «вольных каменщиков» можно судить по той неразборчивости, с которой в ложи принимались представители самых оголтелых террористических группировок вроде Бориса Савинкова. По страному совпадению, председателем Совета министров первого состава Временного правительства оказался Великий Мастер Всероссийской ложи князь Г. Е. Львов, да и его преемник А. Ф. Керенский, видимо, опять-таки по случайному стечению обстоятельств, был членом той же ложи. Более того, и основные министры Временного правительства числились в списках тайного братства.

На смену этой недолго правившей команде явились брат 31-й степени посвящения В. И. Ульянов (Ленин), состоявший во французской ложе «Art et travail», и брат 33 степени посвящения Л. Д. Бронштейн (Троцкий) (та же ложа, а также «Misraim Memphis»). Впрочем, при желании можно согласиться с утверждениями о том, что русская эмигрантская пресса публиковала такие сведения из желания бросить тень на прогрессивных деятелей, которые наряду с будущими палачами состояли членами тайного ордена: на бывших царских министров иностранных дел Извольского и Сазонова, убежденных стронников Антанты, на вождя украинского народа Симона Петлюру, на лидера партии «октябристов» Александра Гучкова, на подельника террориста Александра Ульянова Юзефа Пилсудского, ставшего диктатором Польши. Но как тогда быть со свидетельством Уинстона Черчилля? «Со времен Спартака-Вейсхаупта и до Карла Маркса и далее до Троцкого (Россия), Белы Куна (Венгрия), Розы Люксембург (Германия) и Эммы Голдман (США) этот мировой заговор с целью свержения цивилизации и нового устройства мира на основе отрицания естественного развития, завистливого неблагожелательства и недостижимого равенства неуклонно разростался. Он играл, как убедительно показал современный писатель Вебстер, очевидную роль в трагедии Французской революции. Он был основной пружиной любого подрывного движения в течение девятнадцатого века, а сейчас наконец-то эта шайка странных личностей из подполья европейских и американских городов схватила руских людей за вихры и стала практически непререкаемыми хозяевами этой огромной империи». (Illustrated Sunday Herald, 8 February 1920). Сам являясь членом масонского братства, видный британский политик вряд ли стал бы бросаться такими заявлениями.

В таком контексте помещение в списки масонов будущего организатора цареубийства Я. Свердлова, ближайших сподвижников Ульянова-Ленина Г. Зиновьева (Апфельбаума) и К. Радека (Собельсона) кажется вполне естественным и к своего рода историческому «черному пиару» отношения не имеет.

Имеет смысл предположить, что главе Российского государства было известно больше, чем широкой общественности, и хотя бы часть той информации, что просочилась в печать позднее, была у него на столе задолго до начала штурма самодержавия. Но даже он был в неведении относительно тайных пружин некоторых событий, послуживших детонаторами великих потрясений. На судьбоносном повороте истории, когда решалось будущее династии и всей империи, роль масонского ордена оказалась чрезвычайно важной, хотя тогда никем не примеченной. Позднее всплыли некоторые факты, подтверждающие справедливость опасений Николая II…

Организатором убийства наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда был руководитель тайного общества «Млада Босна» Владимир Гачинович. Незадолго до покушения он побывал в Швейцарии, где встретился с Троцким и Луначарским (впоследствии красным наркомом просвещения), а также Виктором Черновым, руководителем партии социалистов-революционеров. А в преддверии нападения своих подручных на престолонаследника в Сараево он поставил их в известность о том, что масонство приговорило Франца-Фердинанда к смерти.

Эрцгерцог Франц-Фердинанд и его жена убитые в Сараево

Если принять все это во внимание, можно понять, как непросто было императору Николаю II принимать решения грозовым летом 1914 года. Какие-то подозрения у него должны были существовать. Ведь известно, что бывший руководитель русской заграничной агентуры Л. А. Ратаев по заданию департамента полиции занялся в 1915–1916 годах в Швейцарии сбором сведений по масонству. Разумеется, если бы император уже летом 1914 года располагал информацией которая – и то отчасти – доступна нам[5], то Россия вряд ли втянулась бы в войну из-за сараевской провокации.

В высших правительственных сферах империи разгорелась борьба между сторонниками выступления России в союзе с Францией и Англией, к чему обязывали тайные соглашения с этими странами, и теми, кто желал нейтралитета. По странному совпадению первых (среди них главную роль играл министр иностранных дел Сазонов) энергично поддерживала та часть Государственной Думы, которая больше всего стремилась к изменению государственного строя империи. Октябристско-кадетское большинство с восторгом встретило известие об объявлении войны[6]. Мнимо-патриотический гвалт печати сбил с толку широкие массы народа, которые демонстрировали в августовские дни 1914 года поддержку Государю и армии.

Как бы то ни было, назад идти было невозможно. Кайзеровская Германия несет гораздо большую ответственность за войну, ибо все годы, предшествовавшие столкновению, вела эгоистичную политику, больно задевавшую самолюбие России. Ллойд-Джордж в уже цитированной речи предельно кратко сформулировал психологические предпосылки того размежевания между родственными империями, которое произошло в июле 1914 года: «Что создало последнюю войну? Международные несогласия, соперничество и подозрительность. Несогласия основывались на вековой племенной вражде, подбодряемой воспоминаниями о недавних обидах. Кельт и тевтон ненавидели один другого; славянин и тевтон взаимно подозревали друг друга; ненависть славянина к тевтону увеличилась благодаря той наглости, с какой Германия унижала Россию в минуту ее слабости тотчас же после японской войны, когда Россия была особо чувствительна к оскорблениям. Вы помните грубость и дерзость ее образа действий в вопросе об аннексии Боснии, а дерзость всегда испытывается нами более мучительно, нежели простая несправедливость, и дольше дает себя чувствовать. Дерзость пронзает тело народов и зажигает у них в душе пожар гнева».

Разрушенный немцами Брест-Литовск

Таким образом, объявление Германией войны России было закономерным итогом недальновидных действий кайзера в течение ряда лет. Николай II только принял вызов Вильгельма II, сам он не искал столкновения. Как вождь своей страны, как человек император сделал выбор и оставался верен союзникам до последнего дня царствования. С началом великой битвы он предпринял все для воцарения внутреннего спокойствия и мира: не было ни репрессий в отношении политических противников, ни чрезвычайного законодательства, осложнившего бы деятельность общественных организаций. А ведь под предлогом укрепления тыла царю ничего не стоило бы приостановить действие конституции и распустить Думу, закрыть неугодные газеты, выслать наиболее рьяных оппозиционеров. Но будучи благородным человеком, он полагался на благородство других: если лидеры общественности заявляют о единении с правительством во имя победы, значит надо верить им на слово, как водится между порядочными людьми.

Царь Николай II, Георг V и король Бельгии Альберт I. (1914 г.) Примечательно внешнее сходство Николая II Георга V, бывших двоюродными братьями

Но истинные намерения «демократов» были далеки от забот об укреплении национального единства. Военные трудности представлялись им желанным условием для расшатывания доверия к верховной власти. И, воспользовавшись первыми же неудачами на фронте, они принялись фабриковать слухи и газетные утки о действиях неких изменников, германских агентов при Дворе, об ужасающей неподготовленности армии к войне…

Газовая атака на Восточном фронте, Первая мировая война (1915 г.). В 1915 году против русских войск Германия произвела 3 газовые атаки, в результате которых погибло 25 000 человек.

Не принималось во внимание и то, что несмотря на некоторые потери на германском фронте, русская армия сумела нанести чувствительное поражение австриякам, от которого они уже не оправились до конца войны. Под контроль русских войск перешла огромная территория Западной Украины и Прикарпатья. На турецком фронте успехи были не менее впечатляющие – откатившись на сотни километров, армия Оттоманской империи едва сумела закрепиться на оборонительных позициях и до самого конца войны не помышляла об активных действиях.

Как бы ни драматизировали обстановку в стране с думской трибуны и со страниц газет, все обстояло достаточно благополучно. Даже продовольственные карточки не вводились в России – в отличие от Германии и Австро-Венгрии. Тем не менее, недавние «патриоты» только и голосили о головотяпстве администрации. И мало по малу патриотический подъем, воцарившийся в обществе с началом войны, стал иссякать, а затем и вовсе сменился привычным брюзжания обывателя по поводу всякого действия правительства. Зато намеки газет на то, что было бы, если б за дело взялись люди, «облеченные доверием общества», воспринимались как истина, не подлежащая обсуждению. И все ближе, ближе становилось то время, когда одурманенная общественность очнется среди жуткого похмелья…

Летом 1915 года, убедившись, что руководство армией со стороны Великого князя Николая Николаевича (дяди царя) малоэффективно, император решил принять на себя обязанности главнокомандующего. После крупного отступления, когда немцам была сдана часть Польши и Литвы, Николай II перевел Великого князя на Кавказский фронт, а сам отбыл из Петербурга в Могилев, где находилась ставка главного командования.

Думские либералы немедленно разразились стенаниями по поводу некомпетентности монарха. Армии предсказывали новые беды. И в то же время, пользуясь отсутствием государя в столице, начали раздувать слухи о невероятном могуществе Распутина, который будто бы способен менять министров как перчатки.

Как только руководимая великим князем Николаем Николаевичем армия начала терпеть поражения, главнокомандующий и близкие к нему думские круги принялись искать козлов отпущения. Активизировались поиски германских агентов. В такой атмосфере весной 1915 года было сфабриковано дело полковника Мясоедова, некогда служившего на границе между Россией и Германией, а затем возглавлявшего русскую военную контрразведку. Обвиненному в шпионаже офицеру даже не дали возможности прибегнуть к услугам адвоката, но в спешном порядке приговорили к смерти и немедленно казнили по указанию Николая Николаевича. Хотя голословность обвинений, отсутствие каких-либо фактов, уличающих Мясоедова в измене, были очевидны, «демократическая» печать била в литавры и даже впоследствии, когда выяснилась невиновность полковника, никто из организаторов судилища наказания не понес – главное было сделано, ядовитые семена шпиономании посеяны.

Николай II, министр двора и уделов граф В. Б. Фредерикс (в центре) и великий князь Николай Николаевич (справа) в Ставке. Сентябрь 1914 г.

И вот уже не в столице, а в глухих деревнях, куда пришли на побывку солдаты с фронта, с многозначительными оглядками рассказывали:

«На Кавказ повезли морем мильон солдат с немецкого фронта, а корабь утоп, а солдаты все потонули. Нашего брата уничтожают баре, чтоб им просторней было. Сами все об том в газете читали».

Или такое слышалось:

«Иду я на позиции. Вижу: хата стоит, в хате огонь горит. Думаю – зайти на огонек; подошел, глянул в окошко: четыре генерала сидят – два наших, два немецких. Слышу: наши генералы русский фронт немцам продают. Только дорого просят, а немцы торгуются. Вскочил я тогда и убил всех генералов, а за это мне от царя крест даден, я Расею спас».

И того страшнее слухи ползли:

«Из Питера по приказу царицы в Германию подземный ход сделан, и отправляют немцам хлеб, мясо, винтовки и снаряды, и вот поэтому у нас винтовок не хватает».

Что мог противопоставить правительственный аппарат такой беспардонной пропаганде (а то, что не от простых солдат все это шло, сомневаться не приходится)?

Несмотря на то, что с приходом царя в Ставку дела на фронте явно пошли лучше, брюзжание прессы и думских демагогов не прекращалось. Даже знаменитый Брусиловский прорыв 1916 года, когда армия поставила Австро-Венгрию на грань поражения, захватив огромную территорию и почти полмиллиона пленных, даже этот грандиозный успех не вызвал энтузиазма у оппозиционеров. Их скорее обескураживало то, что народ спокоен и не проявляет желания пойти за идеологами смуты. О том, какое впечатление производила Россия за несколько месяцев до февральского переворота, мы можем судить по мемуарам графа Оттокара Чернина, высланного из Румынии посланника Австро-Венгрии. После объявления Румынией войны Центральным державам правительство России в сентябре 1916 года согласилось предоставить персоналу миссии возможность проехать через свою территорию по пути на родину.

«Путешествие через неприятельскую страну было весьма любопытно. В то время как раз шли кровопролитные бои в Галиции, и нам и днем и ночью встречались беспрерывные поезда, или везущие на фронт веселых, смеющихся солдат, или оттуда – бледных, перевязанных, стонущих раненых.

Население всюду встречало нас удивительно приветливо, и здесь мы не замечали и следа той ненависти, которую мы испытали на себе в Румынии. Все, что мы видели, проявляло себя под знаком железного порядка и строжайшей дисциплины. Никто из нас не верил в возможность того, что эта страна находится накануне революции, и, когда по моем возвращении император Франц-Иосиф спросил меня, достал ли я какие-нибудь данные об ожидающейся революции, я ответил решительно отрицательно» (О. Чернин. В дни мировой войны. М-Пг, 1923)

На передовой

Свидетельство, принадлежащее опытному государственному деятелю[7], не стоит сбрасывать со счетов. Оно как раз может служить косвенным подтверждением того, что переворот в России носил верхушечный характер, стал результатом заговора.

Его подготовка имела не только организационное измерение. Кампания очернения династии, целью которой было парализовать структуры, близкие ко двору, все больше отравляла атмосферу. Распутинский миф, разрастаясь как снежный ком, подминал любые ростки доверия к власти. Один за другим исчезали с политической арены дискредитированные сановники – министр внутренних дел Н. А. Маклаков, председатель Совета министров И. Л. Горемыкин, военный министр В. А. Сухомлинов. Скудели людьми ряды сторонников монархии, зато все наглее и безнаказаннее действовали «любимцы публики» вроде Милюкова.

1 ноября 1916 года этот лидер кадетской партии вышел на трибуну Государственной Думы с тем, чтобы подать сигнал к решающей атаке на императорское правительство. Он обвинил без всяких доказательств премьера Б. В. Штюрмера и группу лиц, близких к царице Александре Федоровне в симпатиях к Германии и предательстве. Каждый свой выпад Милюков сопровождал рефреном: «Что это, глупость или измена?». И возбужденный зал всякий раз отвечал: «Измена».

Христос воскресе, 1916 г., Пасха, Первая мировая война

Поразительно сходство приемов в борьбе с монархией, употреблявшихся во Франции конца XVIII века и в России начала XX века. Марию-Антуанетту, супругу Людовика XVI, тоже поносили как агента иностранной державы (она была австриячкой), у черни такая пропаганда имела неизменный успех. Революционное неистовство продолжало преследовать несчастную женщину и после свержения монархии. Предав королеву “суду народа”, ее обвинили во всех мыслимых грехах и преступлениях. Обвинительный акт гласил: «Мария-Антуанетта, вдова Людовика Капета, со времени прибытия своего во Францию была бичом и кровопийцей нашего отечества и перед началом революции находилась в сношениях с человеком, носящим титул короля Богемского и Венгерского; сношения эти, как оказывается, были направлены против интересов Франции. Кроме того, она вместе с братьями Людовика Капета и бесчестным, гнусным Калоннем, бывшим тогда министром финансов, немилосердно растрачивала финансы Франции (плоды народных трудов в поте лица), для содержания агентов преступных интриг. Доказано, что она в разное время пересылала императору миллионы денег, употребленных и до сих пор еще употребляемых на поддержание войны против нашей Республики. Благодаря этим необычайным издержкам национальное казначейство так бедно в настоящее время деньгами».

Едва не теми же самыми словами чернили и Александру Федоровну, приписывая ей невероятное могущество под стать Марии-Антуанетте.

Немедленно после клеветнического выступления Милюкова по Петрограду стал распространяться его текст, отпечатанные листовки пошли и по провинции. Самое удивительное, что никаких последствий для автора измышлений не последовало. По-видимому, при дворе просто решили не делать ему дополнительной рекламы.

Парадоксально то, что, несмотря на естественные тяготы войны, в стране царила стабильность. Узкий слой людей близких к власти всеми силами старался поколебать ее основы. В то время, как в союзных с Россией государствах демократические правители были наделены диктаторскими полномочиями (Ллойд-Джордж в Великобритании и Пуанкаре во Франции), думские «патриоты» наносили своему правительству один удар в спину за другим.

Позднее в эмиграции Милюков раскрыл подоплеку своего подлого выступления 1 ноября 1916 года: «Мы знали, что весной предстояли победы русской армии. В таком случае престиж и обаяние царя в народе снова сделались бы настолько крепкими и живучими, что все наши усилия расшатать и свалить престол Самодержца были бы тщетны. Вот почему и пришлось прибегнуть к скорейшему революционному взрыву, чтобы предотвратить эту опасность».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.