Проблема религиозного обучения евреев в христианских школах

Проблема религиозного обучения евреев в христианских школах

Удаление Корнилова в отставку с приходом нового генерал-губернатора А.Л. Потапова весной 1868 года приостановило в ВУО разработку плана реформы еврейских училищ. В середине 1868-го на авансцену еврейской политики в Вильне вышла учрежденная еще при Кауфмане генерал-губернаторская комиссия, которая к осени следующего года подготовила для обсуждения с депутатами серию амбициозных, а во многом и заведомо утопических проектов (некоторые из них рассматриваются ниже). Сменивший Корнилова на посту попечителя П.Н. Батюшков не пытался перехватить у комиссии инициативу, тем более что он разделял воззрение большинства членов на одну из важнейших проблем, обсуждавшихся на ее заседаниях в 1868 году: перевод на русский язык иудейской религиозной литературы и богослужения[2148].

На практике этот вопрос оказался взаимосвязан с переориентацией – реальной, а не воображаемой – части еврейства на общеобразовательные заведения. В октябре 1868 года попечителю ВУО поступило прошение родителей еврейских учеников Новоалександровского уездного училища (Ковенская губерния) – ввести в училище уроки иудейского закона Божьего и назначить преподавателем раввина. Заведующий Ковенской дирекцией училищ Н.Н. Новиков поддержал прошение. Батюшков дал разрешение с оговоркой: обучение должно происходить во «внеклассное время» (т. е. когда в здании училища нет христианских учеников) – и вслед за резолюцией приписал комментарий, фактически ее отменяющий: «NB. Вообще говоря, я не разделяю мысли допускать преподавание еврейского закона в христианских училищах»[2149].

Nota bene Батюшкова отразила нескоординированность действий по данному вопросу в различных учебных округах. Первый опыт преподавания «закона еврейской веры» в общеобразовательном заведении был предпринят в 1860 году в Одесском УО, когда МНП разрешило такие уроки в Симферопольской гимназии. В 1862-м министерство удовлетворило ходатайство попечителя Киевского УО о допущении таких уроков в гимназиях и уездных училищах – при условии, что в данном заведении должно быть не менее пятнадцати учеников-евреев, а учителем этого предмета будет выпускник раввинского училища. В 1863 году МНП утвердило программу преподавания закона еврейской веры для евреев – учеников гимназий. Она включала катехизис по книге «Das Lehrbuch der israelitischen Religion», изданной МНП в 1859 году, Библию и главные иудейские молитвы с немецким переводом, историю еврейского народа (по которой также рекомендовалось использовать немецкоязычные пособия)[2150]. В отличие от одесских и киевских коллег, администраторы Виленского УО не поощряли этого новшества. Как упоминалось выше, Бессонов в 1865 году отказался поддержать прошение об уроках иудейского закона в Виленской гимназии, несмотря на то что их предлагалось вести на русском, а не на немецком языке. Возможно, он был уверен, что без немецкоязычных пособий учителя не смогут обойтись. Лишь в ноябре 1867 года Корнилов в представлении Баранову о закрытии начальных еврейских училищ, имея в виду трудоустройство учителей, предложил ввести в гимназиях, прогимназиях и уездных училищах преподавание иудейского закона «по русским учебникам» в ограниченном объеме[2151]. Спустя год, однако, училища все еще существовали, и Батюшков не видел причины форсировать нововведение.

У его подчиненного Новикова был иной взгляд на дело[2152]. Спустя всего месяц, в ноябре 1868-го, он переслал Батюшкову прошение, подписанное почти тридцатью евреями, о назначении, «во имя веротерпимости и справедливости», законоучителя еврейского закона веры в более крупное учебное заведение – Ковенскую гимназию, занимавшую среди гимназий ВУО первое место по числу учеников-евреев. Среди подписавших были весьма уважаемые лица: почетный блюститель еврейских училищ, главный доктор городской больницы и др. Их кандидатурой на должность законоучителя стал местный раввин.

Новиков поддержал прошение и в письме попечителю развил аргументацию этих «просвещенных членов еврейского общества». Он указал, что отсутствие таких уроков не только подрывает гимназическую дисциплину, но и грозит поставить тянущихся к образованию евреев в то же обособленное положение внутри гимназии, в каком находятся их непросвещенные соплеменники в обществе:

…интересы [гимназии] требуют, чтобы ученики еврейского происхождения не оставались праздными во время уроков закона Божия христианских исповеданий; будучи свободными на это время, ученики еврейского происхождения действительно составляют «жалкое», жизнию гимназии не обусловливаемое «исключение» (цитаты из прошения. – М.Д.) из общего… порядка; они невольно нарушают его; помимо собственных своих целей гимназия доселе была вынуждена мириться с этим непорядком, ибо в ней он допускался и даже как бы узаконялся чуждою и внешнею для нее исключительностию невежественного большинства местных евреев-талмудистов…

При условии преподавания на русском языке (условии, «недосказанном в прошении» – случайно ли?) оснований для такой дискриминации уже нет. В подкрепление своего заключения Новиков ссылался на «частные слухи» о том, что «раввины допущены в состав учителей при гимназиях Одесского учебного округа и, по всему вероятию, преподают на русском языке» и что в Варшавском УО (об этом ему сообщил почетный блюститель училища Шапиро) «для обрусения и ассимиляции евреев» учреждена должность сверхштатного законоучителя еврейской веры в гимназиях. Об официальной программе этого курса, утвержденной МНП в 1863 году и предписывавшей использование немецкоязычных пособий, Новиков не упоминал вовсе[2153]. Любопытно, что этот полуофициальный обмен опытом между учебными округами – территориальными подразделениями МНП – совершался словно бы в обход руководства министерства.

На этот раз Батюшков не имел возражений против уроков иудейского закона веры в гимназии, но наотрез отказал в содержании еврейского законоучителя «из сумм сбора за ученье». Жалованье ему следовало выплачивать из сумм еврейского свечного сбора. Мотив попечителя ясен: даже малая доля денег, собранных с христиан за учебу их детей в гимназии, не должна оказаться растраченной на нужды евреев.

Этот вопрос и явился камнем преткновения. В коротком ответном отношении от января 1869 года министр Толстой сообщил о невозможности новых ассигнований из сумм свечного сбора ввиду «предстоящего преобразования по еврейским училищам». Выходило так, что предстоящая, но никак не наступавшая отмена отдельных еврейских училищ теперь не ускоряла, а замедляла введение столь нужного евреям предмета в гимназиях. Батюшкова, как кажется, не огорчил отрицательный ответ. И новоалександровское, и ковенское прошения были отклонены. В 1870 году, уже при преемнике Батюшкова Н.А. Сергиевском, та же участь постигла аналогичное прошение от семнадцати родителей еврейских учеников Брестской прогимназии (Гродненская губерния)[2154]. Лишь спустя десять лет, в 1880-м, проблема оказалась решена благодаря пожертвованию еврейского банкира и мецената С.С. Полякова.

В описанном эпизоде не вполне ясна позиция Толстого. Почему искренний сторонник привлечения евреев к общему образованию и борец с атеизмом не позаботился об устранении препятствий к религиозному обучению еврейских детей в стенах гимназий? (Иной вопрос, что к атеизму или индифферентности могло повести именно казенное натаскивание в основах веры, но едва ли Толстой был готов допустить эту вероятность.) На этот вопрос у меня нет однозначного ответа. Возможно, Толстой не считал поддержку религиозного образования еврейских гимназистов задачей первой важности[2155], полагая, что для их превращения в обрусевших верноподданных важнее самый процесс обучения вместе с русскими одним и тем же предметам[2156]. Имеется и свидетельство о том, что товарищу министра И.Д. Делянову не была чужда надежда на обращение евреев-гимназистов в православие. А.М. Гезен в письме Каткову в июне 1868 года передавал свой разговор с Деляновым об одном частном еврейском пансионе. В ответ на слова Гезена об успехах учеников в русском языке товарищ министра заметил: «Если они будут поступать прямо в общие училища, хотя бы ничего не понимая по-русски, то они более будут обращаться в православие»[2157]. Безусловно, массовое обращение евреев в православие не являлось приоритетом властей, что и показала неудача упоминавшегося выше прожекта Брафмана, но даже фантазии вроде деляновской, если их лелеял высокопоставленный бюрократ, могли сказываться на мероприятиях соответствующего ведомства. Проволочки с введением уроков иудейского закона Божьего в гимназиях, возможно, и отразили такое влияние.

При всей привлекательности такой вроде бы простой развязки, как переход еврея в православие, бюрократы и в центре и на местах к концу 1860-х годов стали понимать, что даже на начальном этапе интеграции еврейской молодежи в структуры русского общества власть получает возможность непрямого, более тонкого и «вкрадчивого» влияния на религиозную идентичность этих людей. Европейский опыт показал, что либерализация политики в отношении евреев закономерно расширяет сферу этого, по выражению одного историка, «бессознательного вмешательства». Соприкосновение евреев со все большим числом институций и пользование все большим числом прав, внешне нейтральных в религиозном смысле, но встроенных в ткань религиозной жизни христиан, овеянных христианской символикой, запечатлевших в себе христианский обычай и проч., ставило зачастую их перед дилеммой: отказаться или от соблюдения собственных религиозных практик, или от новых гражданских прав[2158].

Еврейские гимназисты представляли собой группу, открытую и для прямого, и для косвенного воздействия властей на религиозную совесть. Например, привод еврейских учеников на торжественные молебны в православном храме трудно квалифицировать иначе как насилие над религиозным чувством и сознанием[2159]. Менее топорным методом было поощрение еврейских учеников к занятиям в субботу – сюжет, о котором следует сказать чуть больше. В июне 1869 года покровитель ОПЕ Е. Гинцбург, петербургский главный раввин А. Нейман и другие видные лица в столичном еврействе обратились к Д.А. Толстому с просьбой об освобождении еврейских учеников от письма, черчения и рисования по субботам и в дни еврейских праздников. По их сведениям, в некоторых заведениях педагоги заставляли еврейских детей писать, чертить и рисовать «на том основании, что другие еврейские же ученики себе это позволяют». Без просимого освобождения многие еврейские родители боятся отдавать детей в общие заведения. «Этою мерою Ваше Сиятельство устраните важное препятствие на пути просвещения евреев в нашем отечестве», – заключали просители[2160].

Прошение повлекло за собой переписку министра с попечителями учебных округов. Но прежде была запрошена экспертная справка о решении этой проблемы в Пруссии. Оказалось, что в прусских общих училищах еврейские ученики по желанию родителей освобождались от посещения школы в субботние и праздничные дни. Эксперт прямо заявлял, что «училищные начальства в Пруссии не имеют права требовать, чтобы ученики-евреи занимались в эти дни какими то ни было учебными занятиями»[2161].

Ответ из Виленского округа пришел первым. Батюшков уведомлял министра о том, что за время его пребывания в должности никаких жалоб на принуждение к учебе в субботу не поступало. Еврейские ученики «добровольно посещают классы в субботние дни, и на спрос учителя отвечают приготовленные уроки, но не пишут; это продолжается лишь первые годы нахождения ученика в заведении, при переходе же в третий или четвертый класс б?льшая часть учеников-евреев добровольно, без всякого со стороны преподавателей принуждения, пишут в классе вместе с учениками-христианами, чтоб не отставать от последних в преподаваемых уроках; приостанавливать же подобные стремления учеников, к ущербу учебного дела, я считаю себя не вправе». Попечитель, как видим, хорошо понимал, что прямого принуждения и не требуется: взрослея, ученик сам обнаруживает себя в ситуации выбора: блюсти традицию, дорогую (предположим это) его родителям, или повышать успеваемость, от которой напрямую зависит его будущность в этом новом для евреев мире.

Ссылка Батюшкова на угрозу «ущерба учебного дела» перекликалась с назидательной ремаркой в постановлении совета при попечителе Киевского округа, присланном в МНП чуть позднее. Совет недоумевал по поводу освобождения евреев от занятий по субботам в Пруссии: это «свидетельствует только о равнодушном отношении прусских учебных заведений к успехам детей еврейского происхождения; ибо невозможно допустить, чтобы они могли оказывать в общих заведениях удовлетворительные успехи по всем предметам обучения, пропуская огромное число уроков…». Одесский попечитель также говорил о добровольной учебе еврейских детей в субботу, отмечая, что раввины не находят в занятиях в субботу «ничего противного духу и догматам еврейской религии». Лишь попечитель Дерптского округа (где, заметим, насчитывалось немало евреев-германофилов, а доля традиционалистов как раз была ниже, чем в соседнем Виленском) признавал, что в некоторых городах Курляндской губернии одни евреи не ходят в школу по субботам и праздникам, а другие если и ходят, то освобождаются от занятий письмом, рисованием и счетом.

Обсудив отзывы, совет при министре народного просвещения пришел к заключению, что прусский опыт все-таки нельзя полностью игнорировать. На усмотрение начальства учебных заведений предоставлялось освобождать еврейских учеников от занятий в эти дни по просьбам родителей. При этом, однако, родителей следовало предупредить, что «в случае малоуспешности их детей не будет принимаемо во внимание при переводе их из класса в класс помянутое освобождение…»[2162]. Как и во многих других случаях, власть могла выражать свои русификаторские притязания через посредство этнически и религиозно нейтральных профессиональных требований[2163]. Секулярный институт аттестации учащихся сам по себе был мощным стимулом к отказу от того, что бюрократы если и не называли прямо, то считали обветшавшим религиозным предрассудком. По-своему Батюшков и его коллеги были правы, когда уверяли, что еврейских гимназистов не надо понукать к занятиям в субботу. Но они умалчивали, а возможно, и не догадывались о том, что для части учеников это тягостный, мучительный выбор.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.