III
III
Деторождение как работа на государство
Рождение ребенка повсюду в Греции обставлялось как событие значительное и относилось к делам государственной важности. В этом смысле на протяжении большей части первого тысячелетия до н.э. мало что менялось. Поэтому мы можем пренебречь хронологическим изложением событий, которого по мере возможностей старались придерживаться.
Собственно, сама цель брака, согласно античной морали, сводилась к рождению и воспитанию детей — будущих достойных граждан. Платон считает деторождение «работой» на благо общества, за выполнением которой, как и за всяким общегосударственным делом, властям не грех и последить. Вот что он пишет: «Новобрачные должны подумать о том, чтобы дать государству по мере сил самых прекрасных и наилучших детей. Все люди, в какой бы работе (здесь и ниже курсив мой. — В.П.) они ни участвовали, делают все хорошо и прекрасно, пока они внимательны к своей работе, а также к самим себе. Когда же они невнимательны или не обладают разумом, все происходит наоборот. Пусть же молодой супруг обратит внимание на свою жену и на деторождение. То же самое пусть делает и молодая супруга, в особенности в тот промежуток времени, когда дети у них еще не родились. Блюстительницами тут будут женщины, которых мы изберем; число их может быть большим или меньшим по усмотрению правителей, точно так же и срок их деятельности. Они будут ежедневно собираться к святилищу Илифии… и здесь сообщать друг другу то, что каждая из них заметила относительно разных мужчин и женщин, производящих детей, а именно: не обращают ли те своих взоров на что-либо иное, а не на то, что было установлено свадебными священными жертвоприношениями. Срок для рождения детей и охраны лиц, их рождающих, пусть будет десятилетний, не более, в том случае, когда течение рождений идет хорошо. Если же в продолжение этого времени у некоторых супругов не будет потомства, то они, для взаимной пользы, расходятся, посоветовавшись сообща с родными и женщинами-надзирательницами»{34}.
Платон предлагает не только лишать избирательного права, но и «бить драхмой» тех, кто злостно уклоняется от деторождения: «…Если кто не будет повиноваться по доброй воле, станет вести себя как чужеземец, непричастный данному государству, и не женится по достижении тридцати пяти лет, он будет ежегодно платить пеню: гражданин, принадлежащий к высшему классу, — сто драхм, ко второму — семьдесят, к третьему — шестьдесят, к четвертому — тридцать»{35}.
Спустя полвека Платону вторит Полибий: «…Всю Элладу постигло бесплодие женщин и вообще убыль населения, так что города обезлюдели, пошли неурожаи, хотя мы и не имели ни войн непрерывных, ни ужасов чумы. Итак, если бы кто посоветовал нам обратиться к богам с вопросом, какие речи или действия могут сделать город наш многолюднее и счастливее, то разве подобный советчик не показался бы нам глупцом, ибо причина бедствия очевидна, и устранение ее в нашей власти… Дело в том, что люди испортились, стали тщеславны, любостяжательны и изнеженны, не хотят заключать браков, а если и женятся, то не хотят вскармливать прижитых детей, разве одного-двух из числа очень многих, чтобы этим способом оставить их богатыми и воспитать в роскоши; отсюда-то в короткое время и выросло зло. Ибо ясно и неизбежно, что при одном или двух детях, если одно похитит война или болезнь, дома пустеют, и как у пчел ульи, так точно у народов города постепенно приходят в упадок и бессилие. В этих случаях нет нужды вопрошать божество, каким способом избавиться нам от такого бедствия. Действительно, первый встречный сумеет сказать, что лучше всего нам самим исправить собственные наклонности или по меньшей мере законом обязать родителей вскармливать своих детей, так что в гадателях или чудесных знамениях здесь нет нужды»{36}.
Но существовало и такое мнение, что количество граждан не должно бесконтрольно увеличиваться, а соответствовать собственности, находящейся в руках семьи и общества. Аристотель предлагает «поставить предел скорее для деторождения, нежели для собственности, так чтобы не рождалось детей сверх какого-либо определенного числа. Это число можно было бы определить, считаясь со всякого рода случайностями, например с тем, что некоторые из новорожденных умрут или некоторые браки окажутся бездетными. Если же оставить этот вопрос без внимания, что и бывает в большей части государств, то это неизбежно поведет к обеднению граждан, а бедность — источник возмущений и преступлении»{37}.
Вышеприведенные цитаты отражают общественную тенденцию: греки не испытывали и тени сомнения в том, государство обязано проводить энергичную демографическую политику и активно вмешиваться в жизнь семьи. В свою очередь, семья, производя на свет потомство, выполняла не только свой долг перед родом, но и перед государством, чье недреманное око так и норовило заглянуть под супружеское одеяло. Те же, кто вообще избегал создания семьи, подвергались общественному порицанию. Переваливший рубеж в тридцать пять лет бессемейный гражданин карался поражением в правах и уж точно не мог рассчитывать на то, что к нему будут прислушиваться на общегражданских собраниях.
Это что касается Афин, а в Спарте семейная жизнь подвергалась куда более серьезной регламентации.
Озабоченное воспроизводством гомеев спартанское общество весьма строго взыскивало с тех, кто уклонялся от уз Гименея. Никакие уважительные причины в расчет не принимались. Более того, если под уважительными причинами понимать причины медицинские (скажем, импотенцию), то они только усугубляли вину, поскольку, по мнению спартанцев, болезнь сваливалась на человека неспроста — так его наказывали боги, а уж они-то не могли ошибиться. Следовательно, согласно спартанской морали, быть больным и неспособным вести полноценную жизнь — значило быть виноватым вдвойне.
Спартанских холостяков ждала атимия — наказание, сводящееся к лишению части гражданских прав, — и денежный штраф за безбрачие. Что характерно, аналогично наказывались безнадежные должники, те, кто не соблюдал обычаи предков, и воины, бежавшие с поля боя (если, конечно, им сохраняли жизнь), и таким образом не желающий жениться приравнивался к трусу. Подвергнутый атимии холостяк исключался из сословия гомеев и лишался имущественных привилегий; в частности, на него не распространялся обычай, согласно которому поровну всем гражданам выделялись в пользование захваченные земли и рабы.
Плутарх пишет, что холостяков «не пускали на гимнопедии[3], зимою, по приказу властей, они должны были нагими обойти вокруг площади, распевая песню, сочиненную им в укор (в песне говорилось, что они терпят справедливое возмездие за неповиновение законам), и, наконец, они были лишены тех почестей и уважения, какие молодежь оказывала старшим. Вот почему никто не осудил дерзости, которую пришлось выслушать даже такому прославленному человеку, как полководец Деркилид. Какой-то юноша не уступил ему места и сказал так: “Ты не родил сына, который бы в свое время уступил место мне”»{38}.
В старости — при том, что спартанский обычай обязывал почитать стариков, — мужчин, избежавших брака, и вовсе не ожидало ничего приятного, поскольку к ним этот обычай не имел никакого отношения; с приходом немощи они вынуждены были выбирать между голодной смертью и самоубийством.